Созидая ненависть

Несколько следующих дней также прошли в молчании. Лоренцо мельком видел Одетту во внутреннем дворе с книгой, из которой беспорядочно торчали разрозненные листы бумаги, намекая на то, что книга была взята лишь для вида, и которые, судя по всему, были письмами от Сальваторе, но подходить к племяннице не стал. К ужину Одетта демонстративно не спускалась, точно так же, как, впрочем, не спускалась ни к завтраку, ни к обеду. Синьор Ромини лишь равнодушно пожал плечами и ответил, что если Одетте угодно бунтовать и демонстрировать родным свой строптивый характер, она вправе делать это. Тереза, впрочем, исправно носила юной синьорите подносы с едой и укоризненно качала головой, перешептываясь с другими слугами, сетуя на то, что синьор Ромини исключительно из старческого упрямства желает сделать несчастной и молодую внучку, как некогда сделал несчастной дочь. Лоренцо, слышавший этот разговор мельком, только усмехнулся тому, что слуги, кажется, всем штатом, стояли на стороне Одетты и её возлюбленного, которого никто кроме Терезы толком не знал и не видел. Беата, это Лоренцо узнал всё из того же случайно услышанного разговора, пыталась поговорить с Одеттой, но синьорита Ковалли-Ромини отказывалась говорить даже с собственной матерью. Огорчало ли это Беату было до конца не ясно, так как, судя по всему, она ограничилась двумя или тремя попытками, которые предприняла исключительно для того, чтобы не выглядеть совсем уж плохой матерью. К завтраку, обеду и ужину Беата исправно выходила, но хранила молчание, словно бы говоря, что она не поддерживает ни отца и брата, ни дочь, но в тоже время желает сохранить нейтралитет. Синьор Ромини, впрочем, не придавал всему этому значения, или же делал вид, что не придавал и не предпринимал никаких попыток вовлечь дочь в жизнь семьи, предпочитая общаться с Лоренцо и Аленом. Лоренцо даже мог сказать, что благодаря молчанию Беаты они с отцом научились разговаривать спокойно, не пытаясь иронизировать над каждой фразой друг друга.  Сам Лоренцо предпочитал не оставаться в стенах виллы дольше, чем это было нужно, потому как ещё не определился с тем, что и как он должен сказать сестре и племяннице. Разговор с Беатой, конечно, интересовал его куда больше, но начать его так и не удалось, потому что Беата, словно чувствуя, что Лоренцо собирается лезть в её душу и мысли, пресекала все попытки заговорить с собой в те редкие моменты, когда ей случалось остаться с Лоренцо наедине. О разговоре с Одеттой не могло быть и речи до тех пор, пока она не прервала своего добровольного заточения. Лоренцо знал, что она каждый день отправляет и получает письма от Сальваторе и даже не сомневался в том, что она описывает ему свою семью, как злых драконов, которые держат её взаперти и не позволяют увидеться с ним. Разумеется, передвижениям Одетты никто, кроме нее самой не препятствовал. «Думаю, мы должны быть благодарны её благоразумию, которое не позволило ей сбежать к ди Орано в Ливорно, а оттуда куда-нибудь ещё.» Кроме того, рядом с Лоренцо всё ещё был Ален, который чувствовал себя до крайности неуютно между жерновами внутрисемейных неурядиц, не смотря на то, то все так или иначе пытались сделать вид, что совсем ничего не происходит. Поэтому, спустя четыре дня после прогулки на Монте Цецери, Лоренцо снова ворвался в спальню Алена и с порога объявил, чтобы тот брал свой альбом для эскизов и коробку с пастелью, и немедленно следовал за ним. — Куда на этот раз? — спросил Ален, складывая в небольшую, приличного вида дорожную сумку альбом и жестяную коробку с пастелью. — Смотреть старые римские развалины и этрусский некрополь, — Лоренцо неопределенно взмахнул рукой, указывая куда-то на север. — Они немного дальше, чем Кава Брачи, но определенно заслуживают внимания. Если выйдем сейчас, то успеем вернуться к обеду. Впрочем, даже если не успеем, то не произойдет ничего страшного. — Тогда вперед, — Ален подхватил сумку и двинулся следом за Лоренцо, который уже спускался по лестнице. — Я полагаю, это те развалины, что находятся во Фьезоле? — Да, — кивнул Лоренцо. — Ты прочитал одну из брошюр, посвященных достопримечательностям Тосканы? — Они плохи? — смутился Ален. — Нет. Но и не хороши. Здесь много мест, которые стоило бы посмотреть, но не обо всех можно узнать из путеводителей, — Лоренцо взял с полки в прихожей свою шляпу и, одним движением пригладив волосы, надел её. — Впрочем, я считаю, что это даже хорошо, потому что чем меньше написано о том или ином месте, в нем праздных охотников на впечатления. Ален хотел, было, что-то сказать, но в этот момент в прихожей внезапно появилась Беата. — О, вы собираетесь прогуляться по окрестностям? — спросила она, мягко улыбаясь и переводя взгляд с Лоренцо на Алена и обратно. — Синьора Ковалли, — Ален поклонился, приветствуя Беату, а Лоренцо лишь кивнул, окинув сестру быстрым взглядом. Беата была одета в юбку и жакет цвета темной лазури, которые были отделаны золотисто-коричневым шелковым шнуром, сложенным в причудливые завитки. Из полукруглого ворота жакета выглядывал украшенный кружевом воротничок блузы и синий шелковый шарф. Пышная прическа была увенчана шляпкой всё такого цвета темной лазури с пышным пером страуса. В руках, затянутых в перчатки с тонкой вышивкой на тыльной стороне ладони, Беата уверенно сжимала прогулочный зонт. — Да, собирались прогуляться до римских развалин во Фьезоле, — кивнул Лоренцо. Он прекрасно знал, что будет дальше: судя по прогулочному костюму, который, разумеется, подчеркивал все достоинства лица и фигуры своей владелицы, Беата намеревалась во чтобы то ни стало напроситься в попутчицы. — Позволите присоединиться к вам? — Беата слова улыбнулась и Лоренцо с мысленной усмешкой заметил, что в тоне Беаты не было вопросительных интонаций, она лишь вежливо ставила перед фактом. — Нам предстоит пройти около полутора миль, — всё же счел нужным предупредить Лоренцо. — Ерунда, — махнула рукой Беата. — Я много гуляла по окрестностям и, думаю, для меня не будет проблемой дойти до Фьезоле. — Что ж, я думаю, мы не против, — Лоренцо взглянул на Алена. — Ален, ты же не имеешь ничего против компании синьоры Ковалли? — Буду очень рад, — покачал головой Ален и, придерживая распахнутую дверь, возле которой стоял, пропустил Беату, которая проплыла вперед мимо него, плавно покачивая перьями на шляпке. Лоренцо улыбнулся. Лучший момент для того разговора, который он хотел начать, было сложно придумать: можно было даже сказать, что Беата, избегавшая его в эти дни, решила начать его сама. И Лоренцо не винил её в том, что она, относившаяся к нему до этого момента с холодным равнодушием, которое иной раз граничило с неприязнью, теперь решила излить ему душу. В конце концов, Лоренцо был единственным, кто способен был понять её. Широты его взглядов хватало, чтобы понять почти любую слабость человеческой натуры. Да, не любую Лоренцо мог принять, но вряд ли Беата стала бы просить благословения. Путь до Фьезоле мало чем отличался от того, который они прошли во время прогулки до Монте Цецери, разве что проделали они его в совершенном молчании, потому что Лоренцо ожидая того момента, когда Беата соберется с мыслями и начнет говорить, молча и казалось бы расслабленно разглядывая окрестности, медленно шагал рядом с сестрой, а Ален, словно поняв, что поняв между Лоренцо и Беатой должен состояться разговор, в котором ему нет места, ушел вперед. Но Беата молчала и когда они медленно шли по Виа Бенедетто-ди-Маиано, и даже когда миновали виллу Ла Торосса, которая, предсказуемо, выглядела точно так же, как и четыре дня назад, и даже тогда, когда они миновали развилку и свернули на Фра Джовани ди Фьезоле Детто Л’Ангелико, которая не резко, но всё же шла в гору. По правую руку по-прежнему тянулись каменные заборы, плавно переходящие в стены домов, а по левую всё так же был склон, поросший кипарисами и тонкими елями, довольно круто уходящий вниз. Когда дорога пошла в горку, Беата, не выходя из своей задумчивости, оперлась на руку Лоренцо. Скорее привычке, чем потому что ей в самом деле было тяжело идти. Лоренцо не отнял руки, позволяя сестре держать себя под локоть. Начинать разговор Лоренцо не торопился, давая Беате время собраться с мыслями и решиться открыться ему. Впрочем, если бы Беата не смогла бы начать этот непростой разговор, Лоренцо начал бы его сам. Это решение он принял ещё четыре дня назад, глядя на залитые солнцем крыши Фьезоле с вершины Монте Цецери. Он обещал Алессандро, что не покинет Одетту и поможет ей, но пока что выходило так, что помощь была нужна только двум людям — Беате и самому Лоренцо. В глаза своим демонам Лоренцо избегал смотреть, так как знал, что если сделает это, то ничем уже не сможет помочь всем остальным, потому что его собственные демоны сожрут его. Он жил так последние двадцать лет и научился не обращать на самого себя внимания. Для Беаты же моральные дилеммы, судя по всему, привычным делом не были. Но начинать трудный разговор самому не пришлось: Беата тяжело вздохнула и начала, как и полагалось в таких случаях, издалека: — Я хотела поговорить о том, что происходит. — Я весь внимание, — отозвался Лоренцо, слегка сжимая руку Беаты, желая тем самым ободрить её. Он не имел права заставлять довериться себе, но мог показать, что довериться ему можно. Не потому что он сохранит услышанное в тайне и откровения Беаты не станут достоянием всех гостиных в Тоскане, а потому что он сможет понять. — Если кому-то и стоит доверять в этом мире, так это мне. Я видел и слышал столько, что разучился осуждать простые чувственные порывы. — То, о чём я хотела поговорить… — Беата на мгновение замолчала, подбирая слова. — Это не касается Одетты. По крайней мере, не касается прямо. — Я знаю, — кивнул Лоренцо. — И если бы у меня был выбор, я никогда бы не начала этот разговор, — голос Беаты стал жестче и суровее. Таким, каким установился всякий раз, когда она начинала говорить о брате. — А если бы и начала, то говорила бы не с тобой. — И это я тоже знаю, — Лоренцо грустно улыбнулся. — Я слышал эти слова много раз, Беата. Мы никогда не были близки, не буду это отрицать, но ты можешь на меня положиться. Беата ничего не ответила, потому что Фра Джовани ди Фьезоле Детто Л’Ангелико свернула на центральную площадь Фьезоле и Ален, всё время шедший впереди, замедлил шаг, поравнявшись с Лоренцо, но руки Лоренцо не выпустила. Пьяццо Мино ди Фьезоле была вытянутой и со всех сторон была ограничена невысокими домами, между которыми лучами разбегались узенькие улочки. С севера над площадью возвышался построенный из светлого камня, выглядящий монолитом, собор Сан-Рамоло, устремлявшийся в небо высокой башней-колокольней и глядевший на людей, основавших возле его стен, через узкие темные окна. Во Фьезоле жизнь была куда более оживленной, чем в соседнем Маиано и Беата несколько раз заставляла Лоренцо и Алена останавливаться, чтобы поздороваться со встреченными знакомыми. Некоторых Лоренцо помнил присутствовавшими на вечере в честь его возвращения, но на него самого эти люди теперь мало обращали внимания, интересуясь у Беаты о прочих общих знакомых, здоровье синьора Ромини, об Одетте. Беата на все вопросы отвечала совершенно спокойно, ничем не выдавая того, что в семье Ромини царил разлад. Ален, тоже не принимавший участия в разговорах, разглядывал собор. — Прекрасный образец тоскано-романского стиля, — негромко проговорил Лоренцо, глядя, однако, не на собор, она сестру, разговаривавшую с женщиной темно-бордовом платье и соломенной шляпке. — Даже не скажешь, что этому зданию почти девятьсот лет. Внутри, кстати, есть довольно интересные росписи и скульптуры. А посвящен он святому Рамоло, первому епископу Фьезоле и по совместительству мученику. В те времена это часто шло рядом. — Странно, что сейчас иначе. — Ничего странного. Сложно страдать за религию, которая принята почти во всём мире. И бессмысленно. — Те, кто измеряет крепость веры перенесенными за неё страданиями, не согласились бы с тобой, — усмехнулся Ален.- Мы заглянем полюбоваться фресками? Если не сегодня, то может быть позже. — Обязательно, — кивнул Лоренцо и, задумчиво глядя на Беату, которая прощалась со своей собеседницей, добавил: — Страдать за что-либо не так уж сложно. Как и умереть за что-то. Жить во имя — вот то, что действительно трудно. — Надеюсь, я не нарушила ваших планов тем, что внезапно разговорилась с синьорой Мартино, — проговорила Беата, снова беря Лоренцо под руку, словно бы этот жест давал ей чувство защищенности и уверенности. — Мы никуда не торопимся, дорогая сестра, — отозвался Лоренцо, направляясь к маленькой улочке, зажатой между двухэтажным зданием и нефом собора Сан-Рамоло. — Римские развалины стоят здесь уже полторы тысячи лет и вполне способны подождать нас ещё полчаса. Улочка, оканчивающаяся сразу за собором Сан-Рамоло и невысокими домами, переходила в луг, заросший ярко-зеленой травой и низким кустарником, среди которых серыми осколками торчали развалины полукруглого амфитеатра, фундаменты терм и вилл, которые римляне, если верить археологам, возвели на месте этрусского некрополя. — Это, конечно, не Колизей, но место по-своему уникальное, — произнес Лоренцо, обращаясь в большей степени к Алену. — Сочетание римской и этрусской архитектуры можно встретить нечасто и в основном только у нас в Тоскане. — И состояние удивительно хорошее, — кинул Ален и, указывая на возвышающиеся у восточной границы луга три соединённых арки, добавил: — Я хотел бы сделать несколько набросков. Те три арки создают интересную композицию. Лоренцо лишь развел руками. Рисовать Алену он никогда не запрещал. — Почему вы не освоите фотографию, сеньор Д’Арно? — спросила Беата, с интересом наблюдая за тем, как Ален, усевшись на один из ярусов амфитеатра, достал из сумки альбом для эскизов и жестяную коробку с пастелью. — Фотография не заменяет живопись. И, наверное, не должна, — просто ответил Ален. — Кроме того фотографии не передают цветов, а фотоаппарат вещь крайне громоздкая и неудобная в путешествиях. Да и проявление фотографий процесс затратный, требующий много времени, места, специальных условий и приспособлений. Беата кивнула, хотя у Лоренцо сложилось впечатление, что ответ Алена ничуть её не интересовал и вопрос она задала словно бы случайно, и, снова ухватив Лоренцо под руку, начала спускаться по амфитеатру вниз. — Давай пройдёмся до францисканского монастыря, — тихо произнесла Беата, разглядывая других прогуливающихся здесь же. Лоренцо кивнул, тоже глядя на гуляющих среди живописных руин, которые местами затягивал дикий виноград. Мужчины были в аккуратных модных костюмах, женщины в прогулочных платьях и шляпках. Большинство отдыхающих наверняка остановились здесь проездом, направляюсь во Флоренцию или даже дальше, в Милан или Рим. Итальянцев среди них не было. Наметанный глаз Лоренцо определил две немецких семьи с детьми разного возраста, молодую пару из Франции, вероятно, проводящую здесь своё свадебное путешествие, и одинокого русского, скорее всего представлявшего творческую интеллигенцию, которую во Флоренцию неисправимо тянуло последние сорок-пятьдесят лет. — Итак, дорогая сестра, что же тревожит тебя настолько, что ты решилась искать понимания у почти незнакомого брата? — Лоренцо взглянул на Беату правым глазом. К сестре он старался поворачиваться исключительно здоровой стороной, чтобы лишний раз не смущать её увечьями. — Разве мало того, что происходит в нашем доме? — Беата в ответ даже не взглянула на него. «Если быть честным, Беата, то, что происходит в нашем доме, происходит ещё в паре тысячи других домов. Наша драма не нова и ты это знаешь.» — Я видел много семейных драм, — Лоренцо внезапно остановился. Беата тоже замерла и повернулась к нему. Она стояла на ступеньке, которая была остатком древнего некрополя, над которым римляне возвели другое здание, и глаза её были ровно на уровне глаз Лоренцо, что в первое мгновение не позволило ей уйти от нежеланного прямого взгляда. Медленно моргнув, Беата всё же перевела взгляд с лица брата на пейзаж. — Некоторые из них заканчивались счастливо, некоторые трагично. Некоторые на поверку оказывались комедией. Что, впрочем, не гарантировало благополучное разрешение, — Лоренцо продолжал в упор смотреть на сестру. — Поэтому да, меня мало удивляет то, что происходит с Одеттой. Она молода. В ней много энергии и жажды жизни. И она пытается отстоять своё право совершать ошибки. «Я в её возрасте сбежал из дома. А она всего лишь влюбилась.» — И я могу понять её. Я в её возрасте думал, что знаю и понимаю всё, — усмехнулся Лоренцо, — И что я ни за что не совершу тех ошибок, которые совершило старшее поколение. «И в итоге я совершил более страшные.» — Я не могу понять её, Лоренцо, — тихо, но с надрывом проговорила Беата, резко поворачивая лицо к Лоренцо. На мгновение глаза её влажно блеснули. — Я не могу. А знаешь почему? — Вероятно, потому что однажды мне вздумалось повидать мир. — Для тебя это было легко, — брови Беаты болезненно заломились, искажая её лицо. — Для отца это было легко. А я ждала, что ты вернёшься. — Прости, — пожал плечами Лоренцо. — И это всё, ты можешь сказать? Ты должен был быть на моём месте! — воскликнула Беата.- Ты должен был выгодно жениться! Ты должен был думать о благосостоянии семьи! Ты. А не я. Лоренцо вздохнул. Сейчас перед ним стояла обиженная девочка, которую он оставил двадцать восемь лет назад. Он не мог изменить прошлого.  — Я знаю, Беата. Я знаю, — тихо проговорил он. — Я знаю, что тебе пришлось пожертвовать многим. Мне тоже пришлось потерять не мало. От много мне пришлось отказаться самому, даже если я не хотел этого. И это не было легко. — Но ты делал это по своей воле, у тебя был выбор, — качнула головой Беата и, немного помолчав, продолжила: — Мне было пятнадцать, когда мы поняли, что ты не вернешься. Отец сказал об этом вслух только однажды и даже не мне. Я не должна была этого слышать. Я не знала, не понимала тогда, что для меня значат эти слова — «Ренцо не вернется», — но разве нужно предвидеть своё будущее, чтобы почувствовать то, как страшно они звучат? Лоренцо смотрел в лицо сестры, пытаясь уловить перемену эмоций или малейший оттенок владевшего ею чувства.  «Ренцо не вернется».  Беату можно было понять — эти слова звучали страшно, особенно произнесенные бесстрастным голосом синьора Ромини. Не обязательно было даже знать, что жизнь Лоренцо была подчинена слепой случайности, и как страшна может быть внезапная смерть, чтобы почувствовать всю заключенную в эти слова фатальность, темную и мрачную, которую предлагалось просто принять, потому что не принять нельзя.  — Мы… Я не знала, жив ли ты, — Беата опустила голову. — Тогда я мало понимала, что такое смерть и была зла на тебя за сам твой побег. Мне было безразлично, где будет лежать твоё тело — рядом с нашей матерью или где-то в другой стране. Только потом, когда я стала чуть старше, я поняла, что значили для меня слова отца. Что ты не вернешься, не сделаешь для своей семьи, для нас, то, что должен. Отец никогда не говорил мне, что я должна буду делать что-то ради семьи… Но он подразумевал это, давал понять, какая ответственность лежит на мне, потому что мой брат отказался от неё. И я жила с мыслью о том, что должна буду через час, день, неделю, месяц, отдать свою жизнь и свободу ради того, чтобы… Я даже не знала, ради чего, понимаешь? — Понимаю. Но понимать я это стал лет пятнадцать назад, — спокойно ответил Лоренцо. Беате нужно было высказать ему всё накопившееся за годы его отсутствия. — В шестнадцать и даже в двадцать я мало думал о том, как мои решения и действия влияют на судьбы и жизни других людей. Пожалуй, я понял это, когда впервые вернулся и увидел твоего мужа.  Беата невесело усмехнулась. — Я провела молодость в ожидании того момента, когда отец обратиться ко мне и скажет, что пришло время приносить пользу семье, — продолжила она. — Я знала, что выйду замуж за того, кого выберет он, поэтому я ждала и никого не любила. «А в это время с десяток молодых людей были готовы положить мир или хотя бы Тоскану, к твоим ногам.» — Я пыталась получить немного свободы, одеваясь в красивые платья и танцуя с друзьями мужа, — Беата снова опустила голову, — но никого я так и не смогла полюбить. Ни мужа, ни кого-либо ещё. А потом Одетта привела в наш дом синьора ди Орано. — Беата запнулась и, поняв на Лоренцо глаза, почти жалобно произнесла: — Давай пройдемся до кладбища. Или до монастыря. Куда-нибудь, лишь бы не стоять больше на этом месте! — Давай пройдем до кладбища, — кивнул Лоренцо, снова позволяя Беате взять себе под руку. — Я уверен, там есть могилы, которые мне стоит увидеть, учитывая, что со многими я не смог проститься. — Ты ведь так и не был на могиле матери? — спросила Беата, сосредоточенно глядя под ноги, словно боялась случайно запнуться о какой-нибудь камень, хотя посреди протоптанных дорожек они и не лежали. — С того момента, как сбежал из дома — нет, — ответил Лоренцо. Синьора Ромини была похоронена во Флоренции и была также далека от своих детей, как и при жизни. — Я иногда думаю о ней, когда смотрю на свою жизнь, — Беата крепче сжала локоть Лоренцо, как будто только он один мог спасти её от падения в бездну её собственных мыслей. — Ведь она тоже не любила отца. И не любила нас. Лоренцо промолчал. Он знал, что Беата не любила Одетту так, как мать должна любить дочь и воспринимала её порой как соперницу в борьбе за внимание мужчин и зависть женщин, но это всё ещё не было тем, что он хотел услышать от сестры. Оставалось лишь спросить прямо, тем более что Беата уже стояла вплотную к той грани, которая отделяла её от признания. Лоренцо мог понять, почему она не может и боится произнести это вслух, но ему было жизненно необходимо услышать это признание-откровение от самой Беаты. Он всё ещё страстно желал ошибаться, хотя уже понимал, что и в этот раз проницательность не подвела его. — Ты завидуешь Одетте? — спросил он, стараясь говорить тише и мягче, чтобы не спугнуть момент, в который Беата готова была ответить на его вопрос откровенностью. — Тому, что она юна и тому, что её юность позволяет ей любить и быть любимой? Тому, что она смогла узнать, что это такое? — Да, — честно ответила Беата. — Если бы я испытала это в молодости, я бы знала, как… Беата запнулась, но Лоренцо уже знал, каким должно быть продолжение этой фразы. «То ты бы знала, как справиться с этим сейчас. Ох, Пресвятая Дева, дай нам всем мудрости не совершать ошибок, ибо их было совершено уже достаточно.» — Не стоит сожалеть о любви, Беата, — тихо ответил Лоренцо. — И о её отсутствии тоже. Если, конечно, это чувство не является запретным с моральной точки зрения. — Если бы я только знала, какая любовь считается запретной! Одно и то же и прощается, и порицается с одинаковой силой. В обществе так много запретов, что я не знаю, кого я имею право любить, — голос Беаты надломился против её воли, но совладать с ним она не смогла. — Можно ли немолодой женщине влюбиться в молодого человека? — Нужно ли спрашивать позволение для того, что лелеять в своем сердце нежное чувство к кому бы то ни было? — ещё тише ответил Лоренцо. — Впрочем, я мало что понимаю в светских условностях.  — Быть может оно и к лучшему, — задумчиво кивнула Беата. — Ты рассуждаешь иначе, чем все кого мне довелось знать и я не понимаю тебя. И не люблю. Своего шестнадцатилетнего брата Ренцо я любила. А тебя нынешнего, наверное, никогда не смогу любить. Но я чувствую, что только с тобой я могу быть откровенна. — Именно поэтому ты и откровенна со мной, Беата, — отозвался Лоренцо, глядя на светлые песчаные стены францисканского монастыря и раскинувшееся у его подножия старое кладбище. — Потому что я рассуждаю иначе. Ты не ждешь от меня осуждения. — Но ты ведь можешь осудить, — возразила Беата, направляясь в сторону аккуратных могил, которые были расположены ближе к стенам монастыря. Они были относительно новыми и имена на надгробиях Лоренцо знакомы не были. — Могу ли я осуждать тебя в том, в чем не преуспел сам? — Лоренцо заметил, что Беата, остановившись у могил, обвела их пустым, ничего не выражавшим взглядом, из чего следовал вывод, что близки ей эти люди не были. — Из меня вышел отвратительный возлюбленный. — Удивлена, что вообще нашлась женщина, способная любить тебя, учитывая твой образ жизни, — хмыкнула Беата, медленно направляясь дальше. «Я бы сам удивился, случись мне встретить её. У меня было много любовниц, Беата, но даже Мария не смогла увидеть и полюбить именно меня.» — Чему же удивляться, если даже ты смогла кого-то, — Лоренцо произнес это будничное «кого-то» так легко, как будто даже не догадывался о том, кто скрывается за этим словом, — полюбить. Для большей откровенности время ещё не пришло. — Ты ведь согласен с отцом? — Беата сосредоточенно разглядывала надгробия, мимо которых они проходили, но больше ни у одной могилы не останавливалась, хотя Лоренцо заметил несколько знакомых имен, которые принадлежали друзьям отца. Подумалось, что любой из знакомых Беаты мог бы сейчас осудить их за то, что они прогуливаются по кладбищу и говорят о любви. — В чем-то определенно да, — Лоренцо шел, опустив голову и делая вид, что не смотрит на Беату. Так было проще заставить её быть честной.  — В том, что он говорит о синьоре ди Орано, — Беата потянула Лоренцо в сторону, потому что тропинка, обозначавшая границу кладбища, ушла вправо. — И в том, что он о нём не говорит. — Да, — Лоренцо решил не лгать и повторить то, что он говорил ранее Одетте. — Я встречал в своей жизни людей разного толка и научился отличать зерна от плевел. К сожалению или к счастью, довольно рано.  — Мне хотелось бы, чтобы ты ошибался. «Если бы ты знала, как этого хочу я.» — Так мало достойных молодых людей, что когда встречается приятный образец, — Беата всеми силами пыталась выглядеть равнодушной, — не хочется верить в то, что и он может оказаться… Беата не договорила, качнув головой. — Так бывает часто. Яркие цветы и змеи с красивой чешуей почти всегда смертельно опасны, — Лоренцо делал вид, что верит в равнодушие Беаты. Он знал, что его сестра понимает, что он обо всем уже догадался, но в этом небольшом спектакле она черпала силы для своей откровенности, которая даже будучи такой, неполной, давалась ей с трудом. — Одетта слишком молода, чтобы понимать это и мы должны уберечь её он непоправимых ошибок. Я говорил с ней накануне того дня, когда она устроила эту ужасную сцену за обедом. «Возможно, не так уж и глупо попасть в эту ловушку блеска и яркости и быть обманутым, учитывая то, сколькие, порой весьма осмотрительные и рассудительные, угодили в неё до нас.» — И что же ты ей сказал? — Беата взглянула на Лоренцо. — То, что собирался сказать и тебе: я не желал и не желаю зла никому из вас, — Лоренцо остановился, вынуждая Беату тоже замереть на месте и повернуться к нему. — Я всегда готов помочь. Не только ободряющим словом, не только тем, что выслушаю любые излияния и откровения. Ты — моя сестра, а Одетта моя племянница и чтобы не случилось, я буду на вашей стороне, потому что иначе я не смогу. Беата свела к переносице брови и серьезно взглянула на Лоренцо. — Что ты хочешь этим сказать? — тихо спросила она. — Что выбирая между тобой и Одеттой и обществом, я выберу вас, даже если вы будете очевидно неправы, — спокойно пояснил Лоренцо и мягче, улыбнувшись, добавил: — Я совершил много ошибок в отношениях с вам и понимаю, что не могу их исправить, но мне хотелось бы не совершить новых. — Это звучит слишком хорошо, — Беата отвела взгляд и, помолчав несколько мгновений, так и не решившись закончить фразу, двинулась вдоль восточной границы кладбища. Лоренцо на расстоянии шага пошел следом. — Я знаю, что прошу много, но мне можно верить, — негромко проговорил он. — Я никогда не стану обманывать свою семью. И, к слову, никогда и не обманывал. — В самом деле! — воскликнула Беата, резко остановилась и всплеснула руками. — Ты всего лишь бросил нас, но никогда не обманывал, нет! Разве то, что ты сделал не страшнее лжи? — Я не знаю, что может быть страшнее лжи, Беата, — Лоренцо прошел на несколько шагов вперед и тоже остановился. — Разве что ненависть и безразличие. И я никогда не смогу испытывать к вам ни то, ни другое. Беата усмехнулась. — Что же будет от того, что ты будешь рядом, если с нами вдруг что-то случится. Быть рядом — это так мало и так просто. — Мало? — спокойно переспросил Лоренцо, делая, однако шаг к Беате и смотря ей прямо в глаза, отчего она сделала шаг назад, прижимая к груди руки, словно пытаясь защититься. — Тогда что же много, Беата? Ещё недавно ты ставила мне в вину то, что меня не было рядом, когда я был нужен, а теперь ты говоришь, что быть рядом — это мало? Знаешь, сколько я встречал людей, которые готовы были отдать многое, почти всё, только за то, чтобы кто-то был с ними, на их стороне, в трудную минуту или тогда, когда общество ополчалось против них? И может ли это быть простым: поддерживать человека, которого ты не понимаешь, жертвовать ради этого своими репутаций, целями, свободой, а иногда и жизнью? Беата закатила глаза и глухо, горько рассмеялась, качая головой. — Воистину, Лоренцо, ты не от мира сего! — Потому что не ставлю во главу угла деньги? — Лоренцо приподнял бровь. — Да, если тебе так угодно, — резко ответила Беата. — Неужели ты не можешь понять, что сесть рядом и держать за руку недостаточно, если нечего есть? Я упрекала тебя не только том, что тебя не было рядом, но и в том, что ты ничего не делал для семьи! Несколько мгновений Лоренцо не мигая смотрел на сестру. Беата никогда ни в чем не нуждалась: ни в детстве, ни в юности, ни во взрослой своей жизни. Синьор Ковалли был состоятельным и, как было принято говорить, благонадежным человеком. Беата и Одетта, как вдова и дочь, унаследовали после его смерти почти всё его состояние, уж точно большую часть, и вряд ли бедствовали, даже учитывая траты на прекрасные, явно не дешевые, наряды и безделушки. Синьор Ромини тоже никогда не был беден и насколько Лоренцо знал — не от самого синьора Ромини, разумеется, из других источников, — все вложения его отца приносили стабильный и немаленький доход. Разумеется, всё могло измениться, но Лоренцо знал своего отца — тот не стал бы вкладывать все свои средства в рисковое предприятие. Среди финансовых операций синьора Ромини наверняка были сомнительные, но семья жила на доходы исключительно легальные и надежные. И доходы эти мало зависели от того, как общество относилось к его семье.  Словом, узнать, что такое крайняя степень бедности ни Беате, ни Одетте было, скорее всего, не суждено. Лоренцо видел женщин, которые шли на фабрики или в белошвейки, после того, как родственники оставляли их без средств. Он видел тех, которые становились содержанками. Точно так же он видел и тех, которые скитались от одной двери к другой, заламывая руки и умоляя о помощи. Беату ему было легче представить заламывающей руки, чем белошвейкой. Одетту, благодаря энергии юности и жажде жизни, — наоборот. — Я, — Лоренцо произнес это тихо и спокойно, но Беата вновь отступила от него на шаг, — знаю, сколько стоят деньги. Знаю, что такое их избыток и полное отсутствие. А ещё я видел, как люди умирают за и ради денег. Как за и ради денег убивают, видел тоже. «Я сам убивал ради денег. И куда больше одного раза. Чтобы ты сказала, если бы узнала об этом?» — Поэтому я прекрасно понимаю, сколько значат в нашем обществе деньги — куда больше, чем стоят, — продолжил Лоренцо. — И если тебя так интересует именно вопрос помощи материальной, то я могу обещать и это. Каким способом я сдержу это обещание — исключительно моя забота. — Я не хочу, чтобы ты думал, что во мне говорит расчетливость, — так же тихо ответила Беата. — В том мире, в котором живу я нельзя существовать без денег. «Мы живем в одном мире, Беата.» — Кроме того, — продолжила Беата, — если мы будем бедны, разве Одетта сможет выйти замуж удачно? — Мне казалось, что выйти замуж удачно — это выйти замуж по любви и прожить со своим супругом долгую жизнь во взаимопонимании и согласии, — усмехнулся Лоренцо. — И уже во вторую очередь иметь при этом неплохой достаток. — Ты сам видишь, — Беата снова двинулась вдоль могил, возвращаясь к началу кладбища. — Взгляды Одетты на собственное счастье не совпали со взглядами нашего отца. «Вижу, Беата. Я, к своему собственному сожалению, вижу многое.» — Как и с моими, если смотреть на происходящее с этой стороны, — проговорил Лоренцо. «Как и с твоими, Беата.» — Как и с твоими, — эхом повторила Беата и снова взяла Лоренцо под руку. — Пойдем, синьор Д’Арно должно быть уже нас заждался. — Скорее всего, он уже сделал пару десятков набросков, — усмехнулся Лоренцо и, резко посерьезнев, добавил: — Я хочу, чтобы однажды мы продолжили этот разговор. Я не настаиваю, но прошу тебя поговорить со мной, если ты однажды почувствуешь, что тебе это необходимо. — Разве ты не понял, что мы не можем разговаривать? — грустно покачала головой Беата. — Понял, — кивнул Лоренцо, сворачивая на улицу Святого Франциска, и придержал Беату за локоть, заставляя остановиться и взглянуть на залитую солнцем Флоренцию, к которой тянулись со всех концов и от всех пригородов тонкие змейки пыльных песчаных дорог. — Но отношения никогда не были легким делом. Я готов слышать и слушать. Вопрос в том, готова ли ты говорить. — Нет, Лоренцо, говорить я не готова. По крайней мере, говорить больше, чем сказала теперь, — отозвалась Беата и тут же, неестественно весело, с энтузиазмом человека, который понимает, что обречен на гибель, но, тем не менее, шагает ей навстречу, внезапно предложила: — А что ты думаешь о том, чтобы съездить со мной и Одеттой во Флоренцию на следующей неделе? Можем взять с собой и синьора Д’Арно. Он весьма приятный молодой человек. «Но, видимо, не настолько приятный, как синьор ди Орано.» — Это было бы неплохо, — в тон отозвался Лоренцо. — Ален не видел Флоренции. Да и я не был там почти тридцать лет. Хотя, как говорят, Флоренция не меняется веками. — Это правда, — кивнула Беата. — Разве что она перестала быть столицей. — Итальянского королевства тоже уже тридцать лет, как нет, — Лоренцо медленно двинулся по дороге, увлекая за собой Беату, которая вновь предпочитала смотреть себе под ноги, а не любоваться видом. — Время слишком быстротечно, не правда ли, Беата? «И безжалостно.» — А события, наполняющие его — непредсказуемы, — согласилась Беата, и Лоренцо уловил в её словах невысказанный намек на её чувства. Словно бы она ждала от Лоренцо прямого подтверждения того, что он понимает, о ком она молчит, но так старательно пытается сказать. Что он первым начнет неприятный для них обоих разговор и ей не придется признаваться. Но Лоренцо не торопился, не желая наткнуться на шипы, иглы и злобу, вместе с обвинением в том, что он посмел вторгнуться в сердце сестры, подглядел и подслушал её тайны. — Любовь сама по себе, как чувство и эмоция, не постыдна и не запретна, — Лоренцо старался говорить так, как будто они вели непринужденную философско-светскую беседу, рассуждая исключительно теоретически. — Запретными и постыдными могут быть только действия, ею продиктованные. Беата задумчиво кивнула и, подобрав юбки, медленно и всё ещё опираясь на руку Лоренцо, спустилась по ступеням древнего некрополя, на которых они меньше часа назад начали этот разговор. На лугу за время их прогулки к монастырю ничего не изменилось, разве что гуляющих стало больше. Ален по-прежнему сидел на ступенях амфитеатра, но на несколько ярусов ниже, и делал явно уже не третий и не четвертый набросок, если судить по нескольким листам, которые лежали рядом с ним, придавленные камнем. По его сведенным к переносице бровям Лоренцо понял, что результатами своего творчества Ален доволен не был. Окинув быстрым взглядом пейзаж, который старательно пытался запечатлеть Ален, Лоренцо подумал о том, что он куда лучше смотрелся бы в акварели. Но писать красками Ален не любил, обосновывая это тем, что, во-первых краски неудобны в путешествиях, а во-вторых, он, как художник, недостаточно хорош для этого. Лоренцо же считал, что рисунки Алена намного лучше тех гравюр, которые украшали собой первое издание его книги и даже убедил Алена предоставить часть своих рисунков для переиздания. Ален, полностью поглощенный процессом максимально точного перенесения на бумагу игры света и тени на хорошо сохранившемся участке стены, лишь мельком взглянул на вернувшихся Лоренцо и Беату. Лоренцо, заглянув через его плечо и окинув быстрым взглядом рисунок, отметил про себя, что Ален придал пейзажу куда больше загадочной и немного тоскливой яркости, не сильно, впрочем, погрешив против достоверности. Хотя было нетрудно представить глядя на рисунок Алена и виллы, и термы не тронутыми временем, и матрон в столлах и патрициев, и даже суровых легионеров. Реальность была не столь выразительна, в том смысле, что Лоренцо понимал, что на том самом месте, где сейчас сидит Ален, не одно поколение граждан Римской Империи наслаждалось происходящим на сцене, но представить себя среди них, дорисовать в воображении к разрушенным фундаментам стены, у Лоренцо отчего-то не получалось. Иногда Лоренцо казалось, что Ален, так же, как и Эрнст Левенберг, чувствовал и понимал такие вещи лучше и тоньше. — Надеюсь, вы не скучали синьор Д’Арно? — с улыбкой спросила Беата, вновь мгновенно превращаясь в беззаботную светскую даму, готовую к любой необременяющей размышлениями беседе. — Нисколько, синьора Ковалли. Пейзажи здесь прекрасные и рисовать их одно удовольствие, — Ален улыбнулся в ответ точно такой же светской улыбкой, мгновенно подхватывая тон. — Возможно, через пару дней я поднимусь на вершину холма, где только что были вы. Вид оттуда должен быть не хуже, чем с площадки Леонардо. А с Лоренцо я и так провожу бок о бок слишком много времени. Вы имеете на его общество куда больше прав. — Очень любезно с вашей стороны с таким вниманием отнестись к тому, что мне необходимо было решить несколько вопросов с моим братом, — Беата продолжала улыбаться и Лоренцо на мгновение показалось, что у него сводит зубы от приторности всей этой сцены и от понимания того, насколько Беата, улыбающаяся сейчас Алену, и Беата, разговаривавшая с ним у стен францисканского монастыря — две совершенно разные женщины. — Я хочу попытаться убедить Одетту съездить во Флоренцию и предлагаю вам и Лоренцо составить нам компанию в этой поездке. Лоренцо сказал, что вы ни разу не были во Флоренции. — Не был, — подтвердил Ален. — О чем весьма сожалею и что считаю большим упущением. Так что компанию вам составлю с радостью, если, конечно, синьорита Ковалли не будет против нашего общества.  — Нет-нет, что вы, синьор Д’Арно, — Беата махнула рукой. — Одетта может быть вспыльчивой, но уверяю вас, что её недопонимание с нашим отцом никак не касается наших гостей. — В таком случае я буду счастлив составить вам компанию, — Ален, продолжая непринужденно улыбаться, складывал в жестяную коробку мелки пастели. Лоренцо между прочим отметил, что Алену уже пора было обзавестись новыми: многие мелки треснули и раскрошились, от некоторых остались лишь небольшие кусочки, которыми вообще с трудом можно было рисовать. Во Флоренции, известной своим покровительственным отношением и любовью к людям искусства, наверняка должны были быть и художники, и магазины с принадлежностями для занятий живописью. Разумеется, Лоренцо знал, что поездка во Флоренцию не будет легкой прогулкой, как и понял, что сегодняшнее путешествие к развалинам во Фьезоле не будет легким, когда увидел Беату в прихожей, одетой в прогулочный костюм. В его семье не было согласия. Ни между людьми, ни в душах отдельно взятых её членов. Любовь, пожалуй, была, но искалеченная настолько, что одному трудно было признать это чувство в словах и действиях другого. «Надеюсь, Эрнст, это всё не закончится однажды ненавистью.» Ален осторожно собрал листы с набросками, сложил их в альбом, из которого они были вырваны, и убрал альбом в сумку, следом за жестяной коробкой с пастелью. Лоренцо медленно моргнул и перевел взгляд на старые развалины. Возможно, их семья была точно такой же развалиной — или скоро должна была стать, — и восстановить её уже было нельзя и оставалось лишь смотреть, как восторженные путешественники растаскивают её на сувениры, оставляя гнилые зубы колонн и остовов. Семья Ромини кончится на его отце, потому что после него некому будет взять всё в свои руки. У Лоренцо не хватит времени воспитать собственного сына так, чтобы тот мог стать однажды в будущем главой семьи. Разумеется, Лоренцо понимал, что это естественное течение событий, но унять легкий ужас от того, что это происходит с его семьей и на его глазах, а он совершенно бессилен что-либо сделать, не получалось. Как не получалось и смириться с тем, что спасение тех, кто не желает быть спасенными — борьба с ветряными мельницами.