Ничего не бывает случайно

      Неприятное чувство изнутри обжигало сердце. Сидя в удобном кресле с хорошей обивкой, что напоминало кресло богатого барина, которому наша семья продавала хлеб, я смотрела в пустой угол комнаты, пытаясь понять причину очередного недовольства доктора.       Что же я такого увидела, что мужчина вновь разозлился и велел никому ничего не говорить?       Может быть, он болен, но пытается казаться сильным и здоровым, дабы не остаться без работы?       А может, ставит на себе какие-то опыты, но при этом не уведомив людей, с которыми делит крышу одной больницы?       О подобном я не раз слышала от лекаря всё того же барина, что был любитель поговорить, а заодно похвастаться своими успехами. Один раз мужчина завёл разговор о том, что, дескать, выявил какие-то особенности че-ло-ве-чес-ко-го ор-га-низ-ма, ещё не изведанные его коллегами, и надеется, что рано или поздно за своё открытие он непременно получит хорошую премию. Мне ничего не оставалось, как тихо улыбаться на эти слова и возносить похвалу их автору. В лекарском ремесле я ничего толком не понимала, если только как накладывать компресс, и поэтому просто делала вид, что мне интересна беседа.       А в конце лета так и вовсе постигло разочарование. Лекарь был вынужден срочно отбыть в Петроград, так как столице не хватало хороших врачей, да там бесследно и сгинул…       Вспоминая этого человека, я обернулась на звук, что доносился из-за двери временной нашей с братишкой комнаты. Видимо, Михаил решил выйти из своего убежища и немного пройтись, дабы успокоить нервы. Только на сей раз я решила побороть себя и не издала ни единого звука, дабы не нарваться на очередные неприятности. Его сейчас лучше не беспокоить. Если он так часто злится, значит, на то есть повод, который наверняка связан с работой. А сегодня тем более. Ведь к нему привезли двух тяжелобольных, которым требовалась срочная операция, и от этого он мог очень сильно перенервничать.       Внезапно раздался стук в дверь. Сначала один, а затем ещё два. Кирюша, что спал на постели, недовольно загундел, а я и вовсе поёжилась. Если это доктор Поляков, то зачем он пришёл? В чём ещё я провинилась перед ним? А может, и вовсе хочет сказать, что передумал лечить маленького и прикажет немедленно вернуться домой?       — Михаил Алексеевич? — Поборов себя, всё же решилась открыть ему дверь и притвориться удивлённой его приходу. Мужчина был один, в той самой одежде, в которой я застала его в комнате. Без очков. Лицо его было спокойным и бледным. Увидев меня, он опустил голову, но затем вновь выпрямился, немного нахмурившись.       — Кирюша уже спит? — Я утвердительно кивнула, скомкав уголки шали. — Тогда, может быть, ты не откажешься поговорить со мной? — Мне вновь стало по себе. Он вновь о чём-то просит, и вновь становится страшно при мысли, что его просьба поставит в нелёгкое положение перед людьми. Может, уже пора привыкнуть к его присутствию и признать, что он не сделает ничего дурного, и просто принять его. — Тебе нечего меня бояться, Дуняша, — как бы с упрёком прошептал мужчина, снова чувствуя тот самый страх с моей стороны. — Напротив, я хочу принести тебе извинения за своё резкое поведение и просить не таить в сердце обиду.       Голос его был спокойным, мягким. В нём словно не осталось следов той грубости, что была ранее. Немного вздохнув, я, сама не зная почему, робко прикоснулась к его горячей руке, и едва заметная улыбка озарила юное личико.       — Всё хорошо, барин. Я не сержусь на вас.       — Да какой я тебе барин? — усмехнулся Михаил. — Зови меня просто Михаилом Алексеевичем. Или доктором. Как тебе будет привычнее.       — А почему тогда сторож вас так называет?       — Егорыч-то? Это он так, от незнания. Крестьяне каждого, кто выше их по положению, барином зовут. Оттого порой и получается такая нелепица.       — Мы своего лекаря так не называли, — хрипло ответила я, продолжая всё также сжимать знакомую руку. И давно ли я потеряла стыд, позволяя себе такое своеволие? — Он хоть и умнее нас был, но батюшка его за равного считал.       — Видимо, ваш лекарь не производил у твоего отца впечатление учёного человека, вот поэтому и не удостоился таких почестей.       После сей фразы мы засмеялись, и я мгновенно выпустила руку доктора, смущённо повернувшись к нему спиной.       — Простите мне мою дерзость, Михаил Алексеевич. Мне, право, не предстало себя так вести. Входить к вам и…       — Не тревожься, милая, — ответил мужчина, делая шаг назад. — Вина лежит на мне. Просто мне немного нездоровилось, решил впрыснуть себе лекарство и совершенно забыл о двери. Аксинья ко мне обычно не ходит. Если что-то надо, она по заслонке печи стучит, и весь дом слышит её голос. Ты в этот час была с братишкой, поэтому я и не подумал о том, что кто-то может нарушить моё уединение.       С этими словами он тяжело вздохнул и повернулся по направлению своей комнаты, желая уйти. Я чувствовала, ему нелегко было говорить о своей болезни, но всё же он проявил невероятную силу мужества, дабы принести извинение.       — Михаил Алексеевич. — Он остановился, обернувшись назад. — Что мне можно сделать для вас, чтобы вы не чувствовали настойчивость с моей стороны? Или, как это сказать, настырность?       — Тебя беспокоит, что тебя и Кирилла поселили в чужом доме? — Я мгновенно остолбенела, поразившись тому, как он догадался о моих мыслях. — Ничего не делать, — ответил доктор, слегка улыбнувшись. — Твоя главная цель сейчас — это вылечить брата. Сейчас он твоя забота, но не я. А я всего лишь пытаюсь тебе помочь, и от такой помощи, Дуняша, отказываться не стоит. В эти тяжёлые для страны дни она нужна каждому.       Сие слова затронули самую душу. Сказав всё, что хотел, Михаил удалился к себе, велев завтра утром прийти с Кирюшей на перевязку. Его распоряжение прозвучало где-то глубоко в сознании, ведь я думала совершенно о другом. Для меня стало полной неожиданностью, что нам согласился помочь посторонний мужчина и, причём, бескорыстно. Ведь обычно люди делают с выгодой для себя, но никак не наоборот…       Ночь была безлунной. Тяжёлые тучи полностью заволокли небо, погрузив деревню в непроглядную тьму. С вечера начал подниматься ветер, заметая дороги высохшими листьями и сухой пылью. Но в полночь погода испортилась вовсе. Неожиданно повалил снег, усилившийся ветер стучал в стёкла, тем самым пугая не на шутку. Кирилл вертелся во сне, временами вскрикивая, если больная ножка запутывалась в одеяле. Несколько раз я вскакивала, чтобы облегчить его страдания, но мальчик всё равно вёл себя беспокойно. Гул ветра всегда вызывал у него страх, отчего он напрочь забывал о сне.       — Доктор! Доктор!       Голос Аксиньи и правда был таким громким, как описал его Михаил Алексеевич. Подпрыгнув в очередной раз на кровати от ударов кочергой по заслонке и ели-ели протерев глаза, я подошла к двери комнаты и выглянула в коридор. Из противоположной двери выбежал уже одетый Михаил и стремительно спустился вниз, дабы узнать в чём дело. Кухарка, не щадя себя, наспех объяснила ему, что у соседей дочка рожает раньше времени, и обеспокоенные родители привезли её сюда. Что ей тяжело и очень больно. Мужчина кивнул и, как в чём был, без тулупа, выбежал во двор, оставив нараспашку дверь. В дом тотчас ворвался вихорь, вздёрнув бельё, что висело на верёвке над печкой. По кухне разлетелись старые листы газет и какие-то бумаги. Бросившись их собирать, женщина, наступив на подол своей юбки, резко упала на пол, громко застонав.       — Давайте я помогу вам. — Недолго думая, я подбежала к ней, помогая подняться и сесть на табурет. Она тихо благодарила, утирая слёзы боли передником.       — Ты что сама не спишь? Боязно?       — Мне нет. Кириллу страшно.       — Ничего, — ответила Аксинья, потирая колени, — с маленькими такое бывает.       Бумаги с газетами уже были аккуратно сложены в одну стопку, когда дверь, прикрытая мной, вновь внезапно отворилась и в кухню вбежал взволнованный Михаил.       — Беда! — крикнул он, выпуская изо рта пар. — У девчонки роды тяжёлые, а акушерки вечером в соседнюю деревню отбыли. Только фельдшер остался.       Мы переглянулись, пытаясь представить, что обычно делают в таких случаях. А Поляков тем временем ходил взад и вперёд по кухне, нервно почёсывая руки. В нём читалось волнение. Видимо, ввиду своего молодого возраста, он не так часто сталкивался с родами, а если и сталкивался, то рядом были сёстры милосердия — те самые акушерки, что помогали ему в столь трудные минуты. Огонёк керосиновой лампы резко дрогнул и чуть было не погас, но именно в этот момент Михаил вдруг остановился и перевёл полный ужасом взгляд на кухарку. Та немного растерялась и окинула глазами свою одежду, пытаясь понять, что с ней не так.       — Аксинья, — с нежностью обратился он к ней, — милая моя. Я слышал от Пелагеи Ивановны, что когда-то давно ты была здесь повитухой. Помогала местным селянкам благополучно разрешаться от бремени. Я молю тебя, пойдём со мной. Поможешь мне и Анатолию Лукичу. Клянусь, я всю жизнь буду обязан тебе и не посмею в чём-либо упрекнуть. Пойдём, родная моя.       Мужчина осторожно протянул к ней ладони, желая, чтобы она исполнила его просьбу, но Аксинья лишь отстранилась, вновь поглаживая колени.       — К сожалению, доктор, я не могу вам помочь, — виновато опустив голову, женщина вновь всплакнула. — Я сильно упала, у меня ноги болят. Не знаю, смогу ли когда-нибудь вновь ходить, а вы меня на такое опасное дело зовёте.       При виде её страданий Поляков громко застонал, схватившись за волосы. Я со страхом смотрела на него, не веря своим глазам. Неужели он из-за этого откажется сейчас от несчастной, и бедная девушка просто умрёт в нестерпимых муках вместе со своим малышом? Неужели он возьмёт на себя страшный грех, который никогда не сможет искупить?       — Дуняша. — Я обернулась на голос кухарки, стараясь не думать о том, что она сейчас скажет. — Тебе доводилось когда-нибудь видеть, как принимают роды? У вас ведь в деревне это привычное дело.       — Доводилось. Я даже и сама несколько раз их принимала…       Сказав эти слова, я тотчас раскаялась. Не задавая больше никаких вопросов, мужчина резко схватил меня за руку и, что есть силы, потащил за собой. Благо на мне было серое платье, которое любезно одолжила Аксинья. Оно и помогло мне прикрыть тело, не позволяя в этот час чувствовать себя неловко. Навстречу летели белые хлопья, мелкие ветки деревьев. Зажмурившись, я шла практически на ощупь, но пару раз всё-таки утыкалась носом в спину доктора, тихо прося прощения. Но он не слышал, а только уверенно шёл к месту своей работы. Наконец, переступив порог знакомой больницы, я смогла немного выдохнуть, понимая, что меня ведут в ту самую комнату, где оказывали помощь Кириллу. Туда, где уже раздавался душераздирающий крик будущей матери.       — Анатолий Лукич, принесите ей что-нибудь и помогите помыть руки. Она будет вместе с нами принимать роды.       Фельдшер, что до этого пытался успокоить девушку, резко обернулся и с недоверием посмотрел на меня, в глубине души надеясь, что слова доктора не более чем шутка.       Да какие здесь могут быть шутки?       — Михаил Алексеевич, вы что доверите роды этой крестьянской девочке? Да она ведь даже гнойную рану от обычного пореза отличить не может, а вы говорите роды принимать.       — Не пререкайтесь, — стараясь перекричать несчастную, ответил Михаил, облачаясь в белую одежду врача. — Акушерок нет, Аксинья с больной ногой лежит. Кто ещё нам сможет помочь? А Дуняша сказала, что уже принимала роды.       Анатолий Лукич с подозрением ещё больше изогнул брови. Мне оставалось лишь только кивнуть. Уличный холод понемногу отступал, но мелкая дрожь от предстоящего полностью заполнила тело.       — Не дрожи. Не бойся. Просто держи её и подбадривай. Остальное мы всё сами сделаем. — Мужчина поливал руки тёплой водой, помогая избавиться от накопившейся грязи. Волосы мои скручены в тугой пучок и бережно убраны под косынку, поверх платья повязан длинный белый фартук. Оставалось только одно — собраться с силами и сделать всё, как полагается.       Девчонка оказалась чуть постарше меня, но насмерть перепуганная. Она лежала на большом столе, ухватившись руками за его края. Тело содрогалось, по лицу обильно лился пот, а глаза были наполнены ужасом.       — Тише, не бойся. Всё хорошо будет. — Несчастная меня не слышала. Она кричала, что есть мочи. На силу нам с Анатолием Лукичом удалось уговорить её согнуть в колени ноги и начать правильно дышать. Она повиновалась, но состояние её было более чем плохое.       — Так, давай, милая, — прозвучал позади нас голос доктора, — тужься потихоньку. Давай! — Девчонка вновь крепко ухватилась руками за стол и сильно напряглась. Её крики разносились по всей больнице, приводя в панику родителей, что ожидали в коридоре. — Вот так, хорошо. Давай ещё. Ещё.       — Не могу! Не могу! — Это единственные слова, которые она произносила на протяжении всего времени. Казалось, роды длились уже больше часа, но прошло лишь немного времени, а мы все уже были страшно измучены.       — Ей надо расслабиться, — осторожно сказала я после того, как будущая мать издала очередной крик. — Иначе будет плохо. Она себе навредит и ребёнку.       — Ты что часто роды принимала? — сурово осведомился фельдшер, держа колени роженицы.       — Не часто. Но мне говорили, что надо делать именно так.       Анатолий Лукич с недовольным взглядом обернулся к доктору, но тот лишь улыбнулся, низко склонившись к девушке.       — Слышала, что тебе сказали? — спросил он громко, вновь стараясь перекричать её. — Надо расслабиться и тогда всё будет хорошо. Поняла?       Роженица не успокаивалась. Она кричала и билась в безутешной истерике. Пару раз она крепко вцепилась мне в руку, больно оцарапав кожу.       Анатолий Лукич предлагал усыпить её и произвести кесарево, на что Михаил Алексеевич отвечал отрицательно.       — Может на сахар попробовать его выманить? У нас бабы в деревне часто так делают.       — Никакого сахара, Дуняша! — от громкого голоса доктора мы вздрогнули и даже роженица мгновенно затихла, лишь часто дыша. — Нечего в тело заразу заносить. Она сильная и должна родить сама. Да и нечего хлороформ растрачивать, у неё не поперечное положение плода. А у нас ещё много больных, которым он точно во время операции пригодится.       — Что такое хлоро… хлороформ? — переспросила я, услышав незнакомое для себя слово.       — Не время объяснять! — крикнул мужчина, пытаясь оценить состояние больной. — Давайте ещё раз. Будем пробовать до тех пор, пока не родит. Ну…       — Подождите! — теперь уже он резко отпрянул назад, поражаясь моему крику. Немного поборов себя, я взяла несчастную за руку и, посмотрев ей прямо в глаза, спросила: — Как тебя зовут?       — Марь… ик… Марьяна, — чуть заикаясь, ответила она.       — Послушай, Марьяна. Ты сейчас должна несколько раз выдохнуть, успокоиться. А потом снова начать тужиться. Ты поняла меня?       Роженица несколько раз кивнула. Взяв влажную тряпочку, слегка смочила ей губы и лоб. Она слабо улыбнулась, а затем пальцами утёрла слёзы. Немного отдышавшись, а затем несколько раз вздохнув и выдохнув, Марьяна вновь сильно напряглась, крепко сжав кулаки. Она делала это несколько раз, иногда прерываясь на короткие минуты отдыха. Боль понемногу отступала, дыхание постепенно становилось ровным. Больше всего радовало то, что она была в сознании. Даже тогда, когда силы уже готовы были покинуть её, Марьяна цеплялась за них и упорно боролась за себя и своего малыша.       — Слава Богу, — воскликнул Михаил через некоторое время, и на вымученном лице пробежала тень улыбки. — Головка показалась, значит, скоро всё закончится. — Его слова приободрили нас, особенно Марьяну, что немного обрадовалась, плавно выдыхая. — Давай ещё разок и… всё. Умница, девонька. Ой, умница.       Мы с фельдшером со счастливыми глазами глядели на крохотное чудо, что лежало на мокрых руках доктора. Перерезав пуповину, мужчина велел мне подать простынку, что лежала на соседнем столике. Перевернув младенца на живот, я легонько шлёпнула его и в комнате тут же раздался детский плач.       — Живой, — воскликнули мы в один момент, обмениваясь друг с другом взглядами.       — Кто родился? — осведомилась молодая мамочка, протягивая к малышу руки.       — Мальчик, — как можно тише ответила я, обмывая ребёнка в небольшом тазике. Завернув кроху, я положила его на грудь Марьяны, что с радостью обняла его, нежно целуя в лоб.       — Спасибо, — хрипло прошептала девушка, кладя руку мне на запястье. — И извините, пожалуйста, что я оцарапала вас.       — Ничего. Бывает. — Я спешила отвернуться, дабы скрыть слёзы радости за них. Но едва это сделала, как тотчас наткнулась на грудь Михаила, который стоял рядом, вытирая руки полотенцем.       — Ну всё. Утешься, милая, — мягко сказал он, но при этом так тихо, чтобы его не услышали фельдшер с роженицей. — Радоваться надо, а ты плачешь.       — Простите, просто мне так страшно было, и я боялась, что….       — Тихо, тихо, — прошептал мужчина, заботливо беря за локоть. — Уже всё позади. Она благополучно разрешилась от бремени, ребёнок жив, здоров. Лучше скажи мне, у кого ты этому всему научилась?       — У повитухи из нашей деревни, — шмыгая носом, ответила я. — Помогала ей, когда матушка младшую сестрёнку и братишку рожала. Она и рассказывала, что надо делать и как.       — Повезло тебе с наставницей. Очень даже повезло.       Прикоснувшись к руке Михаила, мне вдруг почудилось, что у него трясутся руки, и сердцем вновь овладел страх. Но теперь уже… за него.       — Доктор, вы… дрожите? — Он и в самом деле немного дрожал, а по лицу такими же обильны каплями, как у Марьяны, бежал пот.       — Мне стыдно признаться, Дуняша, — ответил Михаил всё также вполголоса, отводя в сторону и искоса поглядывая на фельдшера, дабы тот ничего не заметил, — но я боюсь принимать роды. Правда. Мне проще зашить колото-резаную рану, сделать больному трахеотомию, но роды для меня это самое нелёгкое испытание. Не только как для врача, но и как для человека. Как видишь, страх не обходит никого стороной. Даже таких людей, как… я…