Ничего не бывает случайно

      По всей кухне были разбросаны тряпки, на полу валялась разбитая посуда, с которой ещё утром мы всем домом поедали скудный завтрак и радовались новому дню. Дню, который разделил нас на две половины, оставив за собой чёрную черту. Черту ненависти.       Нервно топчась в дверях, с ужасом наблюдала, как Михаил с фельдшером освобождают от верёвок Аксинью. Как Анна Кирилловна прямо на грязном столе, не обращая внимания на беспорядок, приготовляла необходимые лекарства, что-то бурча себе под нос.       — Как думаешь, что-нибудь пропало? — осторожно осведомился Кирилл, держась за край моего тулупа, с которого не успел ещё сойти снег.       — Не знаю, милый, — шёпотом ответила я, замечая, как Михаила передёрнуло при звуке моего пусть тихого, но всё же голоса. Он сдержал своё слово. Он и правда не желал слышать меня после того, как посмела обвинить его в грязном преступлении. И заодно напомнила про болезнь.       — Аксинья, вы слышите меня? Говорить можете? — Анатолий Лукич как можно аккуратно бил женщину по щекам, пытаясь заставить её обратить внимание на присутствующих, но несчастная кухарка была напугана настолько, что не могла связать и двух слов, отчего фразы её больше походили на мычание, нежели на речь человека.       — Анна Кирилловна, сделайте ей инъекцию и велите Дуне навести здесь порядок, — распорядился Поляков. Сказав эту фразу, он, спустя несколько секунд, с нетерпением посмотрел на тех, кто был в поле его зрения, поражаясь их реакции. В кухне витала мёртвая тишина. Сестра, фельдшер, Егорыч с удивлением смотрели то на меня, то на него, поражаясь столь резкой смене тона последнего, и тому, что при упоминании моего имени, мужчина стоял ко мне спиной, не желая удостаивать своим взглядом. Но больше всего их поразило то, что моё имя он произнёс с металлом в голосе вместо той заботливости, что обычно звучала из его уст.       — Михаил Алексеевич, всё хорошо? Быть может…       — Делайте то, что вам велят!       От приступа злости доктора Анна заметно поёжилась, так и не получив ответа на свой вопрос. Анатолий Лукич сурово взглянул мне прямо в глаза, удручённо покачав головой. Мол, сама виновата. Лишь один Кирилл ничего не понимал того, что произошло сейчас здесь… Тогда на улице. Он с удивлением смотрел снизу вверх на окружающих, надеясь, что кто-нибудь расскажет ему о том, почему жизнь так непредсказуема. Ведь, казалось, ещё утром доктор Поляков был ласков с ним, со мной, а сейчас равнодушно отворачивается и делает вид, что нас не существует. Что нас просто нет.       — Завтра всё расскажешь. — Сделав всё необходимое для улучшения состояния кухарки, Анна Кирилловна накрыла лоток со шприцом белой тканью, тяжело вздохнув. — Его сейчас лучше не трогать, — прошептала она, бросая взгляд в сторону Михаила, что бережно укладывал Аксинью на лавку возле печки и давал наставления её мужу. — Видишь, как злится. И кто только посмел это сделать, ума не приложу. Ведь никого из посторонних не было, все знакомые лица. Пьяных тоже не было. Господи, что же это делается. — Сестра несколько раз перекрестилась и вышла за порог дома, смотря на меня сочувственным выражением лица. Мне же осталось тихо утереть слёзы и просто молчать, дабы не вызвать очередной порыв злости Полякова. Не дать ему и единой возможности вновь излить поток ненависти, что скопилась в нём за несколько минут.       — Ну и что ты стоишь? — сердито спросил фельдшер, вытирая полотенцем руки. — Слышала, что велел тебе доктор? Давай, уложи мальчонку и быстро за работу.       — Анатолий Лукич, может быть лучше завтра? — сделав шаг вперёд, я попыталась взять мужчину за руку, дабы склонить на свою сторону, но он лишь брезгливо поморщился и отстранился. — Аксинья ведь уже спит. Ей нужен отдых, а я только буду здесь мешать. Да и…       — Я, кажется, велел тебе не произносить ни единого звука в моём присутствии! — На эти слова Анатолий с нетерпением прикрыл глаза, а затем указал кивком головы в сторону лестницы, тем самым веля исполнить приказ. Мне ничего не оставалось, как просто взять братишку на руки и идти по ступенькам на второй этаж. Потому что не было ни единого смысла спорить с судьбой, с Михаилом. Ведь он ясно дал понять, что не желает видеть меня. Что готов терпеть только ради Кирилла и по зову долга врача. Что будь его воля, он непременно отправил бы меня на мороз, совершенно не заботясь о моей дальнейшей участи. Потому что то, что я совершила, никто не сможет простить. Забыть. И он не исключение. — Мальчишку отнесёшь ко мне в комнату, — донеслось до меня, отчего остановилась, чуть не споткнувшись на лестнице. — С сегодняшнего дня он будет жить со мной. Посмеешь возразить, сообщу куда надо, и ты сама знаешь, какие будут последствия.       — Я хочу с Дуняшей. Я не хочу туда. — Кирилл начал было противиться, вырываться, но я лишь крепко прижала его к своей груди, заботливо целуя в висок.       — Пожалуйста, не кричи. Слышишь? Всё будет хорошо, я обещаю тебе. Он не обидит тебя, только прошу не плачь и ничего не бойся.       Сердце предательски сжалось от мысли, что Поляков решил наказать меня столь жестоким способом — разлукой с братом. Нанести не менее страшную боль, чем я ему. Мальчик ещё несколько минут плакал, упирался, но когда я завернула его в одеяло, мгновенно затих, прося лишь о том, чтобы я не уходила из дома. Самым тяжёлым было в этот час дать ему надежду, что всё именно так и будет. Что наша разлука не переступит порог сего жилища, и гнев доктора вскоре утихнет…       Но надежда оказалась лишь бледным лучом. Едва выйдя в коридор, я столкнулась с хозяином сей комнаты, и новая волна боли вновь пробежалась по сердцу. Он не взглянул на меня. Не проронил ни слова. Войдя в комнату, мужчина тотчас запер за собой двери, лишив возможности вновь потревожить его…       День для меня оказался страшнее ночи. В последнее время и не припомню, чтобы дни в этой деревне были для меня счастливыми, беззаботными. И даже часы пребывания рядом с Михаилом были наполнены страхом и угрызениями совести. Угрызениями совести оттого, что посмела даже подумать о любви к человеку, что был мне неровней. Чужим. Но даже тогда моё юное сердечко питало надежду, что даже эта граница будет сломлена и счастье непременно войдёт в нашу судьбу. Оставив всё самое плохое за чертой боли…       Как же я была глупа, когда поверила, что всё действительно так и будет.       — Ты только не плачь. Не надо. Миша у нас на самом деле очень даже не злой. А если и злится, то недолго. Просто дай ему время и… просто верь, что всё образуется. — Сидя напротив огромного зеркала, Анна Кирилловна заботливо заплетала мою косу, бережно укладывая каждый волосок, и поминутно вздыхала, пытаясь сдержать слёзы. Для неё самой, взрослой женщины, стала неожиданной перемена настроения мужчины, которого она боготворила. Которого обожала и относилась, как к родному. О ком беспокоилась, словно о маленьком ребёнке, несмотря на то, что он давно уже вырос и не нуждается ни в чьей помощи. — Признаться, я и не помню, когда видела Михаила в такой ярости, — шептала женщина, не отрываясь от процесса. — Что могло такого между вами произойти, что в нём проснулась такая злость? Что он даже лишил тебя возможности видеться с родным братом, оставив Кирюшу на попечение Пелагеи, которая сама ещё не пришла в себя.       — Мой слишком длинный язык в том виновен, — ответила я, не отрывая взгляд от подола платья. — Я подумала, что это он украл Кирилла, а перед этим связал Аксинью. Подумала, что это всё случилось на фоне его болезни и…       -…сказала ему, — закончила фразу сестра. — Вот это и было твоей роковой ошибкой, Дуняша. Ты напомнила человеку о страданиях и посмела обвинить в страшном грехе. Обвинить в преступлении против ребёнка. Женщины. Ты не понимаешь насколько сильно задела его душу. Ему и так несладко из-за недуга, а ты ещё больше ударила его. Ударила прямо в сердце.       — Но я ведь не желала ему ничего подобного. Я просто пыталась защитить братишку. Только из всего. И… — Дальнейшие оправдания были бесполезны. Хрупкая душа чувствовала, что собеседница была права как никогда. Что единственным способом покончить с враждой было примирение. Добровольное примирение для нас двоих.       — Какая же ты всё же красавица. Прямо как ангел с небес.       Анна Кирилловна с улыбкой окинула добродушным взглядом моё отражение в зеркале, любуясь своим творением, что покоилось на груди. Знаю, она сказала это, чтобы немного утешить меня. Успокоить. Ведь после истории с матерью она стала для меня близким человеком, которому можно доверить свои тайны. С кем можно посоветоваться. Но в это мгновение я думала лишь о другом. О том, что омрачило моё пребывание рядом с другим. С тем, кто утешил меня в самый трудный час. И кто сам стал жертвой моего предательства.       Покинув флигель сестёр милосердия, я вышла во двор, с жадностью глотая воздух. Холод больно пробежался по телу, но даже после его касаний мне стало чуточку легче. Гуляя вдоль больницы, краем глаза посматривала на знакомое окно, надеясь, что знакомые глаза обратят на меня свой взор и задорно подмигнут. Но всё было напрасно. Михаил, как и вечером, стоял спиной к окну и не обращал на мир никакого внимания. Словно чувствовал, что за ним следят. Следят те, кого он меньше всего сейчас хочет видеть. Даже совсем… не видеть.       — Не надейся попусту, — раздался позади голос. — Во-первых, он по-прежнему сердится, а во-вторых, в больнице сейчас приём. И ему явно не до тебя.       — А почему вы здесь, Анатолий Лукич? — медленно обернувшись, заметила знакомое суровое выражение лица. Фельдшер ненадолго опустил голову, а затем выпрямился, поправляя в руках исписанные листы.       — Составлял список тех вещей, которые были украдены, — с умным видом ответил мужчина. — Сегодня приедут важные господа, они-то и найдут того, кто учинил сей беспорядок. А заодно выяснят, где вас всех носило, пока бандиты издевались над старухой и выносили добро из дома доктора.       — И что много вынесли? — с усмешкой поинтересовалась я, глотая едкие слова собеседника.       — Достаточно, — твёрдо ответил он. — Даже до аптеки добрались. Вынесли оттуда всё самое необходимое: порошки от болей в желудке, несколько склянок с морфием, спирт.       — Морфий? — я немного прищурилась. Похожее слово уже где-то слышала, вот только вспомнить того, кто упоминал об этом, так и не смогла. — Что за морфий, Анатолий Лукич?       — А тебе не всё ли равно? — равнодушно ответил вопросом на вопрос мужчина. — У твоего брата не то заболевание, которое требует применения сего раствора. Поэтому знать о нём тебе не положено. Но скажу одно — храниться он должен за надёжными дверями и доступ к нему строго ограничен.       — А что будет, если он попадёт в чужие руки?       — Беда будет! — Анатолий смотрел на меня, как на наивного ребёнка, который не знает, какие могут быть последствия от подобного. По правде я и в самом деле не понимала, потому что не знала истинное назначение сего лекарства. Но если фельдшер так реагирует, значит, оно и правда не совсем безобидное…       До самого вечера я провела дома подле Аксиньи. Кухарка уже немного окрепла и даже потихоньку стала разговаривать. Только неохотно. Все её фразы сводились к просьбе по хозяйству да наставлением по поводу Егорыча, который, как и жена, ходил мрачнее тучи, горюя об утраченных вещах. Деньги, часы, редкие книги… Всё, чем семья дорожила, было вынесено. Вот только до комнаты доктора злодеи так и не смогли добраться, а уж там им было бы чем поживиться.       — Она, правда, не знает, кто это был? — Я с грустью посматривала на Аксинью, что бездумно глядела в стену и, казалось, ничего не замечала. Егорыч в это время, засучив рукава, пытался растопить печь, однако руки его не слушались, дрожали, оттого всё валилось на пол, вызывая его недовольство. Тяжело вздохнув, я протянула ему несколько дровишек, он натянуто улыбнулся, с благодарностью принимая от меня помощь.       — Кабы знала, их бы уже нашли, — ответил старик. — Одно чувствую, кто-то им рассказал про нас. И про хозяйство, и про то, где что лежит. И про то, что доктор целые сутки в больнице пропадает. Вот и улучили момент, черти проклятые.       — Но кто мог осмелиться? — дрожащим голосом спросила я, разрывая от нечего делать старую газету на мелкие части. — Ведь Анна Кирилловна говорила, что никого из чужих не было. Тогда… кто?       Внезапно в груди что-то кольнуло. На мгновение в памяти всплыла та неприятная история, что случилась несколько дней назад, и по телу пробежался холодок. Архип. Не уж-то он? Опять, но зачем? Ведь всё, что ему надо было, он уже забрал. Тогда зачем ему вновь идти на столь чёрные дела? Вновь идти туда, где нахожусь я. Где находятся люди, которые мне стали дороги.       За порогом вдруг послышался какой-то шорох. Неожиданно дверь резко распахнулась, впуская ноябрьский холод. Егорыч резко вздрогнул, а я лишь молча повернула голову, поражаясь увиденному. На пороге стояли четверо: фельдшер, Анна Кирилловна, Михаил Алексеевич, с волнением поправляя очки на переносице, и… милиционер. Все они были чем-то озабочены, а сестра и вовсе перепугана.       — Простите за вторжение, барышня, — сурово ответил милиционер, — но мне необходимо задать вам несколько вопросов.       Ничего не понимая, я медленно выпрямилась, обмениваясь взглядом со сторожем. Тот тихонько отошёл к своей жене и заботливо притянул её к себе, дабы она опять не заволновалась.       — В чём дело? Что-то случилось?       — Милиция обычно просто так никогда не приходит, — ядовито отозвался Анатолий Лукич. Помолчав немного, он подошёл к столу и положил на него большого размера кулёк, обёрнутого чем-то серым. Присмотревшись, тотчас узнала свой тёплый платок, в который и были завёрнуты неизвестные мне вещи. — Ничего не хочешь нам рассказать? — холодно осведомился фельдшер. — Может быть признаться в чём-нибудь?       — В чём мне признаваться? — Суровый взгляд мужчины пронизывал насквозь. Я смотрела то на него, то на остальных. И самым страшным было это видеть глаза Михаила. Они по-прежнему были наполнены злостью, ненавистью. Но помимо тех чувств в них было желание… уничтожить. Раздавить, как букашку. Лишь бы только избавиться от той, которую он люто ненавидел.       — Значит, нечего ответить! — голос милиционера заставил вздрогнуть. — Хорошо, а что вы скажите вот на это? — С этими словами мужчина развернул кулёк, и к моему ужасу в платке оказалось… несколько бумажек с каким-то сыпучим порошком и склянки с жидкостью. Видимо, это и был тот самый морфий, из-за потери которого так нервничал фельдшер.       — Что это? — невольно вырвалось у меня. — Я ничего не понимаю.       — Что это? — повторил представитель власти. — Вы и в самом деле не знаете, что это?       — Это те лекарства, которые вчера вечером вынесли из аптеки, — сурово ответил за меня Михаил. — А нашли их под дровами на улице. В твоём платке, Дуня. — На последнем слове Анна Кирилловна громко вскрикнула и в ужасе прикрыла рот ладонями. — Что же ты натворила? Ты хоть знаешь, что бывает за кражу морфия? Особенно сейчас, когда каждая склянка на счету? И эта твоя благодарность за то, что я спас твоему брату жизнь? Да?       С немым выражением лица я смотрела на этот свёрток, не зная, какие можно подобрать слова в своё оправдание? Как можно спасти свою честь, если все, кто сейчас стоит на пороге, смотрят на меня и отказываются верить в мою невиновность. И даже Анна Кирилловна медленно шепчет фразу:       — Неужели это ты?       — Ну раз девица не хочет отвечать добровольно, тогда придётся вести на допрос к следователю, — равнодушно отозвался милиционер и стремительно подошёл ко мне, беря за локоть. — Там она быстро заговорит. Давай, вперёд.       Но в это мгновение, не понимая того, что творю, я резко вырвала руку и, оттолкнув мужчину в сторону, бросилась вон, сбив на пути фельдшера и сестру. Поляков попытался схватить меня, но споткнувшись об упавшую Анну Кирилловну, растянулся прямо на ней, злобно зашипев. Схватив свой тулуп и бросив на всех прощальный взгляд, я с сожалением покинула дом, исполняя желание того, кому разбила сердце…