***
— Кладите её сюда. Палаша, срочно неси тряпки и капли. И пошевеливайся. Девка, одетая в изношенное платье с белым фартуком, тотчас засуетилась, доставая из закромов прочную материю и смачивая её в старом корыте. Хозяйка подбрасывала в печь дрова, временами оборачиваясь в мою сторону и напряжённо вздыхая. Словно пытаясь тем самым выразить своё соболезнование, смешанное с жалостью. Но мне не было в том нужды. Я с безразличием рассматривала её захудалую избёнку, вдыхая запах со смесью всевозможных трав. Из угла доносился звук самовара, который сердобольный солдат растопил по просьбе старухи. Под потолком на тоненькой верёвочке висели букеты засушенных ромашек, шалфея, боярышника и прочих веточек разных растений. И понемногу разум мой прояснялся, давая подсказку на то, куда меня принесли. Вся комнатная утварь и прочее указывали на то, что старуха была не простой крестьянкой. Она была знахаркой. Человеком, к которому многие относились по разному: одни с уважением, другие со страхом. Особенно такие, как моя тётка, Евдокия, что называла нашу местную знахарку не иначе как ведьмой. Считая, что она для достижения своих целей прибегает к помощи злых сил и добра от неё ждать не стоит. Я не разделяла её мнение и всегда относилась к таким людям с почтением и с глубоким уважением. И сейчас, лёжа на постели из соломы, с болью в сердце думала о том, что своим появлением навлекла беду на ещё одну безвинную душу. Что это женщина, знахарка поплатится за то, что впустила меня к себе в дом. В эти минуты вновь пришли на ум те знакомые слова, что я сообщница и сама, того не зная, вывожу бандитов на новую добычу. Что и сейчас они, наверное, следят за мной, чтобы учинить очередную расправу. — Лежи, лежи, не вставай, — негромко сказал тот самый солдат, что был вместе с Иваном Фёдоровичем, а затем принёс меня сюда. — В больницу не пожелала идти, так пусть хоть Авдотья тебя вылечит. — Он некрепко сжал тонкое запястье, тем самым прося лечь на подушку. Я лишь с сожалением вздохнула, молча опуская голову, чувствуя приступы боли. — Ничего, скоро всё пройдёт, и ты даже не вспомнишь о той страшной ночи. Она покажется лишь кошмаром, который непременно растает с рассветом. — Вы думаете, что подобное можно забыть? — осведомилась я, даже не взглянув на собеседника. — Ведь всё, что там произошло — это всё из-за меня. Ведь это я накликала на них беду, и теперь то же самое случится и с Авдотьей. Вы просто не знаете, с кем разговариваете. Ведь… — Перестань бичевать себя, милая. Перестань, — перебила мои слова знахарка и медленно подошла к моей постели, держа в руках небольшую чашу, из которой клубился пар. Я даже и не заметила, как она подслушала наш разговор. — Ни тебе судить о том, что должно произойти, и что произошло. Судьба сама всё за тебя решит. А обо мне не беспокойся. Я живу на самом краю деревни. У реки. Чтобы до меня добраться, нужно крепких коней иметь, да сани хорошие. Да и запах у меня здесь такой, что не каждый вынесет. Вон, даже тебе дурно. А бандитам и подавно придётся несладко. На её слова я слабо улыбнулась. Старческое добродушное лицо внушало доверие и надежду. Стараясь не причинять боли, Авдотья осторожно приподняла меня и поднесла к губам чашу, веля немедленно выпить содержимое. На вкус оно было горьким, отвратительным, отчего я тут же сморщилась, пытаясь увернуться. — Надо, надо, детонька, — приговаривала знахарка, почти силой вливая настойку мне в рот. — Быстрее выздоровеешь. Окрепнешь. А то вон как исхудала. Почти на скелет похожа, прости, Господи. — С этими словами старушка трижды перекрестилась. Превозмогая неприятный вкус напитка, я залпом осушила чашу, прижав к губам руку. Солдат, что сидел у изголовья, тихо хихикнул, но тотчас спешил оправиться, так как суровый взгляд моих глаз говорил ему о том, что лучше не смеяться над несчастной девушкой. Особенно, если её жестоко подставили. — Сержант, вам нужно немедленно вернуться к капитану, — раздался голос его товарища. — Караул здесь ни к чему, по словам хозяйки бандиты навряд ли придут сюда. И мы склонны ей верить. Так что шагом марш. — Другие тоже так говорили, — пробубнил в ответ мужчина, накидывая на плечо винтовку и застёгивая шинель. — И в итоге многие из них Богу душу отдали. — Не пререкаться! — грозно прикрикнул незнакомец. — За оскорбление старшего по званию вы отправитесь в столицу подавлять бунт. И сомневаюсь, что вам удастся вернуться. Солдату ничего не оставалось, как подчиниться. Сказав краткое «выздоравливайте, барышня», он вышел в сени, закрыв за собой дверь. Вместо него в доме осталась пустота. Пустота, которую мог заполнить лишь кто-то другой. Но тот, кого сейчас ждала, несмотря на недавнее желание отпустить душой, находился за несколько миль отсюда, не желая даже обо мне вспоминать. Наверное, его можно было понять. Но забыть о том, что он винит тебя в самом гнусном преступлении, даже не выяснив всей правды, невозможно. Настойка понемногу начинала действовать. Усталость таяла за считанные минуты, меняясь с волшебным состоянием имя, которому «сон». Левая рука, что до этого ощущала под собой мягкость заячьего тулупа, свисала с постели, касаясь кончиками пальцев пола. Глаза медленно сомкнулись, и я тихо заснула, чувствуя, как по телу проходит тепло. Но сон продлился недолго. И не только потому, что во сне вновь увидела те самые глаза бандита, которые отчего-то напомнили глаза… Его… Нет, не от этого… Неожиданно скрипнула дверь в сенях, пропуская кого-то с улицы. Неизвестный прошёл в дом, несколько раз топнув ногой, видимо пытаясь избавиться от большого количества снега на обуви, а затем, если судить по звуку отодвигающего табурета, уселся за стол, громко кашлянув. Судя по походке, это был мужчина. Взрослый мужчина. И хозяйка его знала, раз не осведомилась об его имени. — Где она? — раздался глухой голос, отчего я немного поёжилась. — Где ты её прячешь, Авдотья? — Нигде я её и не прячу, — как можно спокойно ответила знахарка. — Она за занавеской. Спит. Но тебе не следует идти к ней. Она и так беспомощна и даже лишена рассудка. Поэтому она вам не страшна. — Это моё дело решать — страшна она или же нет! — ещё громче крикнул неизвестный, стукнув для устрашения кулаком по столу. — Так что отойди и не мешай! Вновь послышались тяжёлые шаги. Занавеску резко отдёрнули, разбавляя запах трав холодом, что не успел выветриться после прихода гостя. Недолго думая, я отвернулась к стене, притворившись спящей, и крепко сжала уголок подушки, пытаясь почувствовать себя защищённой. Сзади послышалось шипение, по шее пробежался пар, что вырвался изо рта мужчины. Его пальцы больно надавили на предплечье, как бы ища подтверждение слов хозяйки. С большим усилием я сдерживала себя, чтобы не вскрикнуть, но боль оказалась сильнее, заставив тихо заскулить. — Ну что, убедился? — женщина заботливо поправила тулуп, что заменил мне одеяло. — А теперь прошу оставить нас. Девушке нужен покой. — Ты хотя бы знаешь, кто она? — Неизвестный выпрямился, сплёвывая на пол, и громко шаркнул ногой. — Она была свидетельницей нашей расправы над последними жертвами. От неё необходимо избавиться. Иначе нас всех повесят, как воров. Даже тебя. — Не надо бояться раньше времени, — ответила хозяйка, резко сменив ласковый голос на шипение. Шипение, что походило на змею. — Вы все были с прикрытыми лицами. Поэтому опознать она вас не сможет. Да и меня вряд ли кто-то заподозрит. Я ведь простая знахарка — тихая, мирная старушонка, которая помогает людям. Вот и всё. Даже если девонька кому-то про меня и расскажет, ей не поверят. Потому что она просто не доживёт до того дня, когда окажется в руках властей. Рана у неё на голове уж больно серьёзная. А если и доживёт, то навряд ли что-то вспомнит. И тогда её бессмысленное мычание сочтут бредом. — А ты, однако, не такая уж и добрая, — усмехнулся мужчина. — Вон как изменилась в лице, едва я тебе про наказание напомнил. — То ли ещё будет, — с притворной лаской в голосе протянула Авдотья. — Я ведь уже много лет, как людишек обманываю. Они наивные приходят ко мне в дом, приносят с собой карманы денег, желая отблагодарить за помощь. Я тихо отказываюсь, заверяя их в своей чистой душе, но потом усыпляю глупцов травяным чаем со снотворным и потихоньку эти денежки краду. А когда они просыпаются, то не могут вспомнить того, что с ними произошло. И молча уходят, целуя на прощание руки. Так что это только для виду я тихая и милая. На самом деле в сердце же моём живёт настоящая волчица, способная даже на самые отчаянные поступки. — Но зачем тебе это? — осведомился её собеседник. — Тебе жить осталось всего ничего. Так зачем тебе кровь других людей? Зачем воровать? Ведь можно же жить иначе. — Жить иначе женщине, которую ни за что выгнали из больницы? — прохрипела старуха, усаживаясь на край кровати, что предательски заскрипела. — Выгнали из-за никчёмного Полякова, что будущий ещё тогда студентом медицинского института, поймал меня с поличным за кражей морфия. Он, мальчишка, что прибыл тогда на практику в то злосчастное отделение, увидел меня в перевязочной со склянками, схватил за руку и держал до тех пор, пока санитарка не привела главного врача. А ведь я просила его, умоляла никого не звать. Говорила, что морфий мне нужен для лечения моей сестры, которая мучилась от странной болезни и которую не хотели принимать в наше отделение. Поляков мне не поверил. Он всё рассказал доктору, и меня с позором выгнали. От ареста я спаслась лишь чудом и теперь вместо чистой и светлой Москвы вынуждена коротать свою жизнь здесь. В убогой деревне, забытая теми, кто в городе был близок со мной… Кончив свою исповедь, Авдотья тихо всхлипнула, и я поняла, что она плачет. На мгновение мне стало жаль её. Но это лишь мгновение. Ведь она не смела красть то лекарство, ведь можно было выбрать иной путь к спасению близкого человека. Но она избрала другой. Путь воровки и обманщицы. И возможно эта старая история и заставила Михаила поверить в то, что я тоже способна на подобное… Что все люди способны лишь обманывать… — С ней ты, что будешь делать? — осведомился мужчина, явно переводя разговор на тему моей судьбы. — Ведь не будешь ты держать её здесь вечно. — Не буду, — холодно ответила Авдотья, вновь всхлипнув. — Сегодня настал тот час, когда Поляков поплатится за то, что совершил. Сегодня эта девушка ответит за все его грехи своей жизнью. Тот солдат, что принёс её сюда, мой преданный слуга. Это он выкрал те лекарства из аптеки и завернул их в её платок, чтобы Мишенька, как его многие называли тогда в больнице, поверил в её причастность, а затем выгнал из дому. Это он проследил за ней и, узнав в каком доме она остановилась, подослал туда твоих людей. И это он принёс её сюда, когда она отказалась от больницы, чтобы я смогла свершить над ней своё правосудие. — Правосудие? — переспросил мужчина, начиная от нечего делать мерить комнату шагами. — Но какое? — Сегодня ночью я впрысну ей дозу морфия, — заговорщицки прошипела старуха, чуть понизив голос. — Большую дозу. А завтра утром её найдут где-нибудь на станции. Под поездом, под который она якобы случайно угодила. Точнее, под который ты её бросишь уже мёртвую. И тогда она уже ничего не сможет рассказать. И тогда Поляков поймёт, что значит терять близких людей. Ведь, если верить словам моего слуги, эта девушка очень дорога ему. Ведь непросто так он разрешил ей жить у себя… На мгновение они замолчали. В доме стало тихо, и лишь треск дров в печи разбавлял эту пугающую тишину. Я лежала, как мышь, не смея даже вздохнуть, пошевелиться. Рука, что держала угол подушки, предательски запотела… О Боже. Меня приговорили к смерти. К смерти через укол морфия. Того самого морфия, об опасности которого предупреждал Анатолий Лукич. Тем самым морфием, что, по словам хозяйки, и был украден из аптеки. И что стал причиной моего побега из больницы… — В таком случае приступай. Я вернусь за ней рано утром. — Это были последние слова неизвестного, после чего он спешно удалился…Глава 14. Знахарка
11 января 2021 г. в 21:09
— Что ещё хранилось в доме, барышня? Какие-нибудь украшения, деньги? Хоть что-нибудь ещё было?
— Мне это неведомо… Я здесь первый раз…
— Э-хе-хе, барышня. Тяжело будет найти украденное, если даже неизвестно, что именно украли.
— Я же вам отвечаю, я здесь первый раз. Я пришла сюда поздно вечером. Вернее, хозяйка дома встретила меня и привела где-то около восьми. И мне доподлинно неизвестно, какие вещи и, тем более, ценности хранились в семье.
Слёзы, словно капельки мелких бусинок, плавно текли по лицу. Растрёпанная коса, которую так аккуратно и бережно плела Анна Кирилловна, лежала на груди, напоминая о случившимся. В доме было много народу. Кто-то осматривал место расправы, кто-то просто стоял, прислонившись к стене, наблюдая за происходящим.
Лишь один человек не передвигался по комнатам, с целью найти следы бандитов.
Устроившись на старом табурете, сурового вида мужчина со всей внимательностью записывал мои слова на бумагу, время от времени покашливая. Седые брови были густо сведены к переносице, что говорило о глубокой задумчивости их обладателя и о серьёзности дела. Мужчина сей был представителем власти — иными словами милиционером, которого вызвали рано утром соседи, что проходили мимо дома и заметили открытую дверь, откуда доносился плачь Саввушки.
— Девушку отвезли в больницу, товарищ капитан, — сказал один из солдат, что был прислан вместе с мужчиной, и стоял напротив своего начальника, гордо выпрямив спину. — Мальчонку туда же. Крепко им досталось, однако, особенно матери. Платье порванное, на теле свежие ссадины, кровь. Все признаки того, что её пытались обесчестить. Но будем надеяться, что всё образуется. А вот старуха… — Молодой человек повернулся в сторону печи, у подножий которой лежало накрытое белой тканью… тело. — Жаль её. Хорошая была бабка. Жила бы себе да жила. Но…
— Не трави себе душу, солдат, — со вздохом, ответил следователь. — Она не одна. У нас, кроме неё, ещё десять таких. Про остальные случаи даже говорить не буду. Муж у неё, у дочери хоть был? Не в капусте же девчонка дитё нашла. Да ещё в ноябре. Слышишь, я к тебе обращаюсь, девица. Муж был или нет?
Но слова его проносились мимо меня невидимой нитью. Я молча смотрела в ту же сторону, что и солдат. И сердце моё просто обливалось кровью при мысли, что, если верить словам того негодяя, причастна к такому чудовищному исходу событий. Женщина была неподвижна, жалкая. На руке, что выглядывала из-под белой ткани, были глубокие порезы, из которых недавно плавно сочилась струйка крови. Но умерла она не от порезов, а от удушья. Так сказал капитан, что поднял с пола подушку, что совсем недавно лежала на коленях Марьяны, даря тепло малышу.
— По поводу мужа хозяйки ничего не могу сказать, — насилу прохрипев, обратила взор на собеседника, что продолжал выпытывать детали событий. — Видела его только тогда, когда он вместе со своей женой привозил дочь в больницу, на роды. Я вместе с местным доктором и фельдшером помогала Марьяне разрешиться от бремени. Но где он сейчас, не знаю. А мужа девушки и подавно никогда в глаза-то и не видывала. — Ответ на вопрос дался с трудом, но молчать было не легче. Всё происходящее до сих пор стояло перед взором. В ушах были слышны крики, голова гудела. Рвота, что мучила часами, прекратилась несколько минут назад, но тошнота до сих пор не отступала.
Злодеи крепко постарались, вот только было непонятно — за что…
— С ней-то что делать, Иван Фёдорович? — осведомился ещё один из помощников милиционера. — Она, вон, белая, как привидение. Ещё сама ненароком помрёт, а мы, что, за неё отвечать должны?
— Никто тебя не заставит за неё отвечать, — спокойно ответил старик. — Коли помрёт, значит, на то воля Господа. Сам посуди, у девки такая рана на шее, странно, что она вообще сейчас с нами разговаривает.
На это высказывание я лишь плавно закатила глаза, поражаясь тому, как эти люди так просто ко всему относятся. Они напомнили мне Анатолия Лукича с его неиссякаемым равнодушием к подобному, и в душе вновь больно ёкнуло, заставляя вспомнить тех людей, обида на которых и привела меня в этот злополучный дом. Обида, что и стала «причиной» трагедии…