Ничего не бывает случайно

      Этот день стал для меня настоящим адом. Слова, крики мужа до сих пор стояли в ушах, отчего кожа просто белела. Дёргающееся тело маячило перед глазами, вызывая приступы тошноты. Своей невинной душой я предчувствовала, что когда-нибудь Миша непременно узнает о том, что ему обманом кололи воду и, возможно, поймёт, что это делалось ради его же блага. Но вспоминая его приступы гнева и фразу, что я ему больше не жена, сердце напрочь отказывалось верить в то, что близкие люди способны ценить заботу со стороны родных…       Скрипнула дверь каморки, которая прятала меня на протяжении трёх часов от прошедших ужасов и дарила слабое ощущение безопасности. В проёме показался один из санитаров, что пытался усмирить супруга и загораживал меня от его агрессивных действий. Немного постояв на пороге, он медленно прошёл вовнутрь, закрывая за собой дверь. Его спокойное выражение лица и уверенность действий заставили отшатнуться, а рука сама собой потянулась к пустой склянке из-под раствора, пряча её за спиной.       — Сидишь? — не отрывая взгляд, мужчина опустился на скамейку, упирая сжатый кулак в колено. — Ну и правильно. Мужу твоему сейчас не до тебя. Это ж надо, а. Вколоть себе шприц морфия да ещё сидя на снегу. А ещё врач. Отличник. И откуда только такая дурь в голове берётся? От безысходности что ли или… — санитар с подозрением сощурился, — от неверности жены?       От тона его голоса по телу пробежали мурашки, а пальцы ещё крепче сжали склянку.       — Не вам судить о поступках моего супруга, — хрипло ответила я, стараясь придать своему голосу больше твёрдости. — Есть только один человек, который вправе судить его и выносить ему «приговор». И прошу вас впредь не вести со мной подобные речи в подобном тоне. — Немного осмелев, я приблизилась к собеседнику, сурово смотря в его равнодушные глаза. Глаза, которые наполнялись злобой и каким-то ядовитым сиянием.       — Ха, — воскликнул мужчина, немного отстранившись. — Ты говоришь, как дама благородных кровей. Хоть и крестьянка. «Прошу вас впредь не вести со мной подобные речи в подобном тоне», — гадким голосом повторил он мою же фразу. — И откуда в тебе это всё? Неужто от мужа-морфиниста? — при этих словах я сильно напряглась, желая излить на него поток злости. Но его это, явно, не смущало. Он словно наслаждался каждой капелькой моей душевной боли. — Но муж-то твой ведь тоже не из благородной семьи. Тогда, позволь узнать, откуда? — Я желала рассказать ему о знакомстве с барскими ребятишками, но внезапно улыбка с лица собеседника исчезла. Резко поднявшись с места, мужчина схватил меня за плечи и силой усадил на скамейку, сжимая вдобавок своими ногами мои колени. Напрасно я пыталась вырваться, укусить его. Он не отпускал, а только больнее сдавливал хрупкие кости.       — Отпустите меня, немедленно! Вы не имеете право!       — Как же не имею, красавица, — холодно усмехнулся злодей, ловко уворачиваясь от ударов, — с представителями Белого движения иначе нельзя. Вы ведь только и умеете, что народ обдирать, превращая их в рабов. А потом своему императору хвалебные песни петь. Только император ваш уже не император. Он отрёкся от всех: от вас, от нас, от страны. Мы ему не нужны. Ему никто не нужен. Он предал свой народ, просто потому что струсил. Потому что оказался слабым в тот момент, когда Россия отчаянно нуждалась в нём. И теперь мы, рабочий класс, сами себе здесь хозяева. Мы сильные и только мы сможем поднять страну из рутины. А вас, дворян — царских любимиц, мы уничтожим. Раздавим, как букашек. Потому что вы такие же слабые, как и он. Вы ни на что негодные, кроме как танцевать на балах да читать свои французские романы.       Слова ядом текли из его рта. Напрасно он думал, что этим сможет испугать меня и заставит признаться в том, чего на самом деле нет. Истинная правда, что жила в моей душе, была мне защитой. Помогая не терять рассудок, даже несмотря на то, что обидчик яростно дышал в лицо…       — Да с чего вы решили, что я дворянка?! — громко осведомилась я. — Только потому, что вам умными словами ответила? Или потому что пытаюсь защитить своего супруга, которого вы оскорбляете и напоминаете мне о его беспомощном состоянии? — Изловчившись, я, наконец, смогла оттолкнуть грубияна от себя, чувствуя, как в рёбрах что-то хрустнуло. Всё-таки не каждый день мне доставалось от таких сильных мужчин, получая помимо ударов оскорбительные слова в лицо. — Я обыкновенная девушка, которая выросла на окраине деревни. Девушка, у которой отец простой крестьянин, а мать обыкновенная женщина, что думает о том, чем бы накормить своих четверых детей. Которая ночи не спит, молясь о том, чтобы они выжили. И вы напрасно считаете меня представительницей Белого движения. Я не за царских любимиц, как вы сказали. Я за народ. За тот народ, который любит свою Родину. Который просто хочет жить. И неважно, кто будет стоять у власти. Понимаете, неважно.       Санитар смотрел на меня удивлённым и в то же время злобным взглядом, явно не веря тому, что сейчас слышит слова, которые могут стоить жизни. Но я не страшилась своих слов, потому что они наоборот давали мне только силу. Силу моей невинной души. Выслушав мою речь, мужчина повернулся ко мне спиной, медленно отходя к двери. В какой-то момент мне показалось, что он хочет уйти с тем, чтобы тотчас донести о нашем разговоре. И сердце моё слабо сжалось при мысли, что этот день станет для меня последним… Последним… в этой жизни…       — Ты зря бросаешься такими словами, милая, — прошептал он, чуть обернувшись через плечо. — Сейчас не то время, когда можно показывать всем свою храбрость и заявлять о том, что ты якшаешься с классовыми врагами. Что тебе неважно в чьи руки перейдёт управление государством. За эти связи теперь никто жалеть не станет. Обмолвишься где-нибудь, и душа твоя тотчас улетит к ангелам… И по ней даже никто особо и плакать не будет… Так что думай теперь, прежде чем такое говорить. Дольше проживёшь…       Сказав эти слова, мужчина отодвинул задвижку замка, тяжёлой поступью переступая порог. На секунду он обернулся, бросив в мою сторону всё тот же озлобленный взгляд.       — Ваши слова несправедливы по отношению к дворянам. — Санитар сильно напряг губы, вновь догадываясь о том, что ему предстоит услышать. — Они не такие уж и плохие и очень даже благородные. Они научили меня грамоте. Научили писать. И благодаря им у меня есть возможность самой отправлять весточки своим дальним родственникам, а не ходить к нашему старосте с просьбой выполнить за меня мой семейный долг. Поэтому я им благодарна. И даже если так случиться, что я приму Советскую власть, я никогда не забуду тех людей и буду до конца своих дней молиться об их здравии…       Это было последнее, что я желала сказать. Не выдержав осуждения со стороны этого человека, я смело подошла к двери, закрывая её перед самым его носом. Больше не было желания доказывать свою правоту тому, чьё сердце полно лишь классовой ненавистью. Щёлкнул замок. Стихли в коридоре шаги. Глаза беспомощно смотрели на белую дверь, за которой кипела борьба между людьми. Между русскими людьми, которые родились в одной стране и делили её между собой путём жестоких войн… Коварных интриг… Бессмысленных ссор…       Сколько прошло времени с момента нашей печальной встречи с Мишей я не знала. Часов в моей комнате, к сожалению, не было. Но усталость, что скопилась ещё с ночи, навевала на мысль, что уже вечер. Что скоро снова будет скудный ужин, после которого нужно лечь спать… в полном одиночестве… Чувствуя лишь холод тонкой простыни…       Сняв с себя фартук санитарки, я молча легла на скамейку, подогнув под себя ноги. Желание сейчас было только одно — проснуться и увидеть подле себя любимого супруга. Его сосредоточенный взгляд серых глаз, мягкую улыбку на лице. Чтобы он был здоров. Чтобы вены его были чистыми, а проклятый морфий не остался бы даже в воспоминаниях…       Если бы это всё случилось, я была бы самым счастливым человеком на этой земле. Даже несмотря на то, что счастье в эти дни кажется лишь призраком. И мало кто верит, что оно действительно возможно…       — Дуняша! Дуняша, открой немедленно! Это очень важно! Дуняша! — Сон, что вот-вот готов был погрузить меня в свои объятья, был тотчас прерван. Резко подскочив и не сразу осознав, что происходит, я бросилась к двери, по которой усиленно стучали и откуда доносился голос дежурной сестры.       — Что случилось? — это были первые слова, что слетели с губ, едва я отодвинула задвижку и впустила к себе посетительницу. — Что-то с Михаилом Алексеевичем?       — С тобой беда! — крикнула женщина, переводя дух. — Гришка-санитар, с которым ты на политические темы беседовала, к представителям Красной власти побежал. Говорит, что ты, дескать, шпионка со стороны Белых. Ей-богу, придут они за тобой, Дуняша. Придут и… даже спрашивать ничего не станут… Расстреляют во дворе больницы и всё…       Сердце моё как будто застыло. Прикрыв лицо ладонями, я с ужасом упала на скамейку, ясно осознавая, что сама обрекла себя… на смерть… В голове поселились чёрные мысли. Перед глазами замаячили странные точки… Но даже сейчас, несмотря на опасность своей жизни, я больше всего переживала… за супруга… Что будет, если большевики и его призовут к ответу? И тогда… нас… вместе… убьют? А ведь мы так хотели родить ребятишек. Так хотели начать жизнь заново…       — Как скоро они здесь будут?       — С минуты на минуту, — ответила сестра, пытаясь себя сдержать. — Уходить тебе надо. Как можно скорей. Не приведи, Господь, если они найдут тебя. Ты ведь, наверное, знаешь, что бывает с классовыми врагами, а тем более со шпионами. Поэтому беги, спасайся!       — Я без мужа никуда не уйду. Я дала ему клятву, что буду с ним до последнего. — Голос начинал медленно садиться. В горле вновь стало больно, словно что-то острое кололо его изнутри…       — Муж твой сейчас не в том состоянии, чтобы блукать с тобой по стране. Тебе бы самой спастись, а потом уже о нём думать. И… — Не дослушав речь сестры до конца, я попыталась вырваться из каморки, но женщина крепко схватила меня за руки и с силой оттолкнула назад. — Опомнись, безумная. Ты не знаешь, на что идёшь. Ты себя губишь и супруга своего. Запомни — теперь каждый думает только о себе. Слова «брачные и семейные узы» перестали иметь ту ценность, что имели раньше. И ты сейчас не в том положении, чтобы цепляться за него. За морфиниста. Поэтому, беги. Ты ещё молода. Найдёшь себе другого, а он всё равно не сегодня — завтра помрёт.       — Я никуда не пойду.       Этими словами, как мне казалось, было сказано всё. Однако силы мне они не прибавили. Не растерявшись, сестра схватила меня за локоть и сунула мне в руки корзину с моими вещами, которая хранилась под столом с марлями. Напрасно я упиралась, отказываясь разлучаться с любимым. Боясь оставлять его на расправу людям, которые, не найдя меня, смогут излить свою злость на него. Сестра и слушать меня не желала. Накинув на меня какой-то тулуп с расписным платком, женщина повела меня по коридору больницы, не разрешая ни с кем говорить. Проходя мимо одной из палат, в которой стояла только одна кровать, я заметила на ней… спящего Мишу. Любимый лежал на одеяле, лицом вверх. Глаза его были плотно закрыты, руки привязаны по краям кровати. Мысль, что вижу его в последний раз, пусть даже в таком состоянии, вызвала у меня слёзы. Я хотела было броситься к нему, желая хотя бы посмотреть на него, поцеловать родное для меня лицо, но сестра даже этого не позволила.       — Иди до станции через дворы, — давала мне наставления женщина. — Ни с кем не заговаривай. Садись в первый же поезд и езжай подальше от Углича. Туда, где никто не станет искать. Как приедешь, сразу напиши письмо. Только под другим именем. Если будут новости, я обязательно тебе отпишу. Поняла?       Я неуверенно кивнула. Простившись с коллегой и взглянув в последний раз на двери палаты, за которыми спал любимый, я с болью в сердце покинула лечебницу. В другой день я бы сделала это с лёгкой душой. В другой, но не в этот…       Идя по городским улицам, я старалась не оглядываться, дабы не привлекать к себе внимание. Делала всё так, как учил меня супруг, когда мы вместе добирались до больницы. Пару раз попадались солдаты с винтовками и с красными ленточками на груди, но я вовремя замечала их и тут же пряталась в арках домов…       На станции я оказалась только ближе к ночи, когда город тонул в свете фонарей и ночных звёзд. От голода немного болел живот, но мне было некогда думать о том, где раздобыть хотя бы краюху хлеба, чтобы дожить хотя бы до утра. Нужно было как можно скорее уехать из города. Возможно, Григорий уже рассказал большевикам о моём, якобы, предательстве и сейчас вместе с ними обыскивает каждую улицу, с желанием найти меня. Исходя из этих размышлений, действовать нужно было стремительно. Дабы вновь не оказаться в руках смерти…       — Можно мне билет до Тобольска? — тихо спросила я кассира, что расположился в будке с табличкой «Касса». Намерения мои были твёрдыми. Каким-то чудом в корзине сохранилось немного денег, которые удалось вынести из дома, а вместе с ними и документы.       — Пожалуйста, — ответил мужчина, протягивая маленький пергамент. — Отправление через несколько минут.       Поблагодарив его, я спряталась за будкой кассы, стараясь остаться незамеченной для людей, что стояли в стороне и нервно потирали красные от холода лица, пытаясь согреть. Вскоре послышался гудок приближающего состава, что выпускал в тёмное небо клубы дыма. Дождавшись, когда поезд остановится и распахнёт двери вагонов, я тихо вышла из укрытия и, несколько раз оглянувшись по сторонам, поднялась по ступенькам, протянув проводнику билет. Устроившись на нужном месте, я молча прислонилась к стене, бросая свой взгляд на мрачные улицы города. Где-то вдалеке замаячили тёмные фигуры, что-то громко крича. На секунду мне показалось, что это те самые солдаты, которые разыскивают представителей Белого движения и вершат над ними суд… Которые посланы за тем, чтобы найти девушку Дуняшу, что не умеет прятать свои эмоции… Что сейчас они ворвутся в тот самый поезд, в котором она надеялась укрыться, и жизнь её на этом закончится… Моя жизнь…       Но фигуры быстро растаяли, и поезд не спеша покатился вперёд, оставив за собой город Углич… и… моего несчастного Мишу…