with love from hell

//— а жизнь — всегда такое дерьмо, или только в детстве? — всегда. // – Папочка..., – одной рукой девчушка держалась за голову, которая болела от шума, а второй дёргала отца за рубашку, – папа, я не могу уснуть. Некоторое время мужчина не реагировал. Он смотрел вперёд, лишь делая глотки из бутылки омерзительно пахнущего алкоголя. Грязная старая рубашка, которую девочка дёргала, готова была вот-вот разорваться по швам. – Отвяжись! С силой и остервенением мужчина выдернул руку, вогрузив ее на стол с грохотом. Повернулся, представив щетинистое лицо во всей красе. Глаза его были красными от выпитого алкоголя, а улыбка стеклянной. Множество морщин, покрывших лицо от пьянки и пустой взгляд. Взгляд человека, который, кажется, никогда не сможет нормально зажить. Сквозь старенькие шторы на кухню пробирался лунный свет, из колонок на всю громкость играл старый рок, а куча людей, находящихся в доме, убивали свои организмы алкоголем. Все это напоминало притон. Обшарпанные стены, люди, ведущие беспорядочные половые связи, пьющие, курящие и захлебывающиеся в лужах собственной рвоты. Кэтрин шмыгнула носом и потёрла сонные глазки рукавом замызганой кофты. Уже третьи сутки в их доме проходила беспрерывная пьянка, девочка не высыпалась. Решив не злить отца, чтобы не напороться на порцию избиений, девочка отправилась на поиски матери. В этом захламленном доме, можно сказать, сарае, было три комнаты. Найти самого родного человека среди кучи знакомых незнакомцев оказалось сложно. Малышка Кэт заглядывала везде, приоткрывала каждую дверь и вздрагивала, когда к ней обращались. Страшно. «Взрослые злые дядечки», – так называла их малышка, не всегда были в своем уме. Кто-то просто рассказывал о жизни, а кто-то распускал свои грязные руки. Не найдя маму, Кэтрин вернулась в кухню. Отец по-прежнему сидел на том же месте, но теперь с новой бутылкой. Сделав глубокий вдох и переборов страх, Кэтрин подошла к нему вплотную. – Где мама? Ты видел ее? Она пару раз хлопнула ресничками, отгоняя сон от красивых серых глаз. – Эта сука опять с кем-то трахается, – мужчина равнодушно махнул рукой, – проваливай. – Почему ты так говоришь о ней? Что это значит? – шестилетняя девчушка никак не могла понять, почему отец так грубо говорит о маме. Она искренне любила их обоих своей чистой ангельской душой, но даже не подозревала, что этой семье давно пришел конец. – Проваливай, я сказал! – он сделал большой глоток алкоголя, поднес к носу рукав рубашки и вдохнул, – поищи ее на улице и можешь не возвращаться. Нижняя губа Кэтрин вздрогнула, но девочка чудом удержалась от того, чтобы не заплакать. За окном были уже глубокие сумерки, а погода оставляла желать лучшего. Срывался мелкий дождик и дул ветер. Свою курточку Кэтрин не нашла, поэтому вышла прямо в тонкой кофте, обнимая себя руками за плечи и пытаясь согреться. Темно и страшно. Лишь одинокий фонарь справа от двери. «Мама часто любит гулять здесь», – пронеслось в мыслях девчонки и она пошла искать свою родную душу, надеясь, что мамина колыбельная успокоит и поможет хоть немного поспать. Джоан не была идеальной. Она много пила, имела кучу любовников и находилась не в лучшем психическом состоянии. Но она очень любила свою дочь и даже в самом ужасном состоянии готова была прийти ей на помощь, рассказать сказку или просто поговорить. Она была для Кэтрин тем лучиком надежды, который не давал девочке угаснуть в этом сером жестоком мире. Возле входа в дом Джоан не было. Кэт осмотрелась и решила пойти к фонарю, там лавочка, сидя на которой любимая мама девочки обожала проводить время. Но и на лавочке никого не оказалось. Лишь пустота влага от мелкого дождя. Кэтрин присела. Прямо на холодную мокрую лавку и осмотрелась. Внимание девочки привлекло что-то, лежащее справа на земле. Из-за густого кустарника разглядеть, что это было сложно, но любопытство малышки преодолело страх и она подошла ближе. Ноги. Ноги, обутые в до боли знакомые туфли. Кэтрин присела у лавочки и отодвинула большую ветку кустарника, подставляя пространство свету фонаря. Визг. Тело матери с застывшими на одном месте глазами, в которых больше нет жизни. Порванное и окровавленное на бедрах платье. Перерезанное горло. Джоан мертва. Ещё не совсем понимая, что происходит, Кэтрин в панике пыталась поднять тело женщины. – Мама? – она пачкала маленькие ладошки в крови, – мамочка, ты слышишь меня? Прошу, мама, скажи хоть что-то! Слезы хрустальными каплями падали на холодный асфальт, все маленькое тело дрожало. Это так страшно. Осознавать, что единственный человек, который давал тебе надежду на светлое будущее, больше никогда не заговорит с тобой. – Мама! – такая маленькая, но эмоции такие сильные. Она упала на колени, прямо в лужу, окончательно пачкая одежду, подняла тело за плечи и крепко обняла его, – мамочка, прошу тебя, мамочка. Мольба и отчаяние – то, что не должен испытывать маленький ребенок. Ледяной страх сковал тело Кэтрин. Она все сидела под дождем и как мантру твердила «Мамочка, прошу, мамочка»... Дальше все было как в тумане. Кто-то вызвал полицию и скорую, кто-то старался оттащить маленькую девчонку и шептал, что все будет хорошо. Тело упаковывали в черный мешок, а отец равнодушно смотрел на это. Безэмоционально, словно никогда и не умел испытывать даже банального человеческого сострадания. Без Джоан жизнь Кэтрин совсем опустела. Она перестала говорить и замкнулась в себе. Целыми днями и ночами сидела в своей комнате с разбитым окном и мёрзла, видя перед глазами окровавленное тело. Постоянно слушала упрёки отца и звуки «безудержных кутежей в честь смерти этой суки», так называл это отец. Все продолжалось ровно месяц, до того дня, пока любимый папочка лично не выставил Кэт на улицу. В буквальном смысле. Взял и выгнал среди ночи, со словами о том, как же все это достало его. Дом был заперт на замок. Замерзнувшей девчонке пришлось идти в ближайший магазинчик и просить помощи. Дальше был суд, лишение родительских прав и попадание в детский дом. Она стояла в гостиной, где воспитатель рассказывала о правилах и пугала тем, какие наказания грядут за их нарушение в тот момент, когда мимо проходил мальчик старше года на три-четыре. – Новенькая, да? – рыжеволосый, кареглазый и какой-то необычайно бледнокожий, – я Ник.