san-francisco (leaving you forever)

Боб сказал мне о том, что в субботу будет «частная вечеринка Ланза», на следующий день после вечеринки в честь Дня святого Валентина. У меня всё ещё кружилась голова от обилия розовых сердечек и конфетти, а ещё от того, сколько «специальных» коктейлей я сделал для посетительниц накануне. Я столько раз смешивал за одну ночь белый ром, красный портвейн, Grand Marnier и лимонный сок*, что мне это снилось потом всё то время, пока я отсыпался после смены. У меня оставалось три дня, два из которых были выходными, и, занимаясь своими обыденными делами, я то и дело думал, какой будет эта частная вечеринка и что меня на ней ждёт. Боб сказал, я буду единственным барменом, потому что обычно там не так много гостей, и одного человека хватает. Меня это совсем не обрадовало. Просто отлично: таинственная закрытая вечеринка, на которой я буду в гордом одиночестве, и неизвестно, что там будет происходить. Я составил список своих догадок. На листке, вырванном из одного из моих блокнотов, куда я обычно записывал свои стихи и мысли, я писал всё, что приходило в голову. Листок я прилепил на холодильник сувенирным магнитом с видом на «Золотые ворота» и надписью, почему-то на китайском. Первые три мои догадки были в целом похожи: 1) Оргия с карликами (в стиле игры престолов?) 2) Оргия с детьми (ужас Ужас УЖАС) 3) Оргия с животными (надеюсь БЕЗ лошадей) Возможно, вы решите, что такое обилие мыслей про оргии было следствием моей сексуальной воздержанности. Не буду спорить, всё может быть. С тех пор, как я переехал в Сан-Франциско, у меня не было постоянного партнёра или партнёрши. Нет, я занимался сексом, но редко когда это было более чем на две-три встречи. Девушкам нравятся симпатичные бармены (я вроде как был симпатичным; возможно, их привлекали только мои татуировки; ладно, наверное, их действительно привлекали только мои татуировки, потому что остальное у меня среднестатистическое; а рост ещё меньше среднестатистического, если бы не татуировки, у меня не было бы ни шанса). В свободные дни я иногда ходил в клубы и бары, расположенные в Кастро* (и до того, как я устроился в Silver Spur, у меня была мысль спросить о работе в каком-то из них). Не очень часто, может, раз-другой в месяц. И дальше отсосов в туалете это заходило редко. За три года я всего дважды доводил кого-то до своей квартиры. Мне нравился секс, но мне важно было чувствовать что-то кроме желания физически удовлетворить свои потребности. Я любил целоваться, я любил обниматься. Мне нужно было чувствовать что-то к человеку, чтобы это не было похоже на разрядку ради разрядки. Когда я устроился в «Кьяра ди Луна», я перестал искать быстрого секса и не обращал внимание на флирт посетительниц. Теперь мне кажется, что это было какое-то подсознательное нежелание. Как будто Судьба отводила от моей головы все мысли о связях с другими людьми кроме Джерарда. Как будто Судьба решила, что я не должен распыляться вниманием на кого-то ещё. Так вот, в основном моей постоянной партнёршей была моя правая рука. Символично дрочить ладонью, на которой написано «hopeless», не правда ли? Да, кажется, у меня действительно были проблемы, раз я думал об оргиях с карликами, которые устраивал Ланза. Потом список пополнился ещё одним пунктом: 4) НЕ ОРГИЯ вечеринка каннибалов (возможно с карликами???) Если бы Ланза был кокаиновым королём Сан-Франциско, я бы добавил в список ещё и «сцена из «Лица со шрамом»*, только вместо Аль Пачино — Марко Ланза». Но с учётом того, что его наркотической специализацией была марихуана… Моё воображение рисовало мне миниатюры, в которых Ланза раскуривал огромный косяк размером с человека, словно в дурной мафиозной пародии на «Очень страшное кино», что, естественно, было ещё менее вероятно, чем оргия с карликами. И как-то не вязалось с его образом: все эти дизайнерские пиджаки, водолазки и поло, которые выглядели так, словно стоили две моих зарплаты. Так что никакого «Лица со шрамом». Никакого «Очень страшного кино». К субботе я остановился на версии с карликами как наименее безобидной. Клянусь, карлики — это не мой фетиш. Я пытался выяснить у Алисии подробности того, как будет проходить эта вечеринка. Она тоже включила «режим Боба», таинственно заявляя мне, что я сам всё пойму. Мне кажется, они просто устраивали мне что-то вроде испытания для новичка. Заставляли мои нервы вибрировать от нетерпения, предвкушения и возможной опасности. Моё же воображение разгулялось не на шутку. Помимо опасных и незаконных оргий, я представлял себе так же вечеринку-ловушку для врагов Марко. Что он соберёт там кучу людей, а затем расстреляет их всех, коварно хохоча. Я представлял, как прячусь за барную стойку, а над моей головой разлетаются в стеклянную пыль всевозможные бутылки с алкоголем, а потом шальная пуля задевает меня в плечо, и я промываю рану водкой из разбитой бутылки. Что-то такое, в общем. Иногда мои мысли утекали куда-то в совсем неконтролируемое русло: зал «Кьяра ди Луна» становился настоящим полем боя, а я сам в этой фантазии героически истекал кровью, пока некто (и я не сразу признался себе, что этим «некто» был Джерард) зажимал мне рану и умолял не умирать. Если я выживу, говорил я сам себе в этой фантазии, я обязательно напишу об этом песню. И некто, баюкая мою голову на своих коленях, в ответ всхлипывал: живи, Фрэнк, пожалуйста, только живи. Может, мне стоило надеть на работу в тот день бронежилет? Я представлял себя в бронежилете, делающего коктейли, и хихикал. Потом представлял в этом бронежилете Джерарда, прямо поверх его чёрной рубашки, и хихикать мне уже не хотелось. В то время я всё чаще думал о Джерарде, о котором не знал ничего, за пределами работы. Иногда я даже засыпал, мыслями скользя от одного события прошедшего дня (точнее, прошедшей ночи) к другому, а потом каким-то образом начинал думать о нём. Это не было в то время чем-то за гранью, просто образ Джерарда возникал в моей голове как нечто абстрактное. Он был в моей голове, и этого мне хватало. Моя спокойная жизнь заканчивалась через 3, 2, 1… В общем, в субботний вечер я начинал не в семь, а в девять, так как сама вечеринка должна была начаться после десяти, и торчать в пустом клубе лишние часы не имело смысла. Февраль не отличался от января своей погодой: сырость и дожди, дожди и сырость. Уличный термометр, приклеенный к моему окну с обратной стороны, показывал 55 градусов*, дождь лил с утра, не прекращая, и весь поток грязной, коричнево-черной воды весело стекал вниз по Пауэлл-стрит до самого Юнион-сквер. Я поморщился: мне нужно было пересечь улицу, чтобы спуститься к Пасифик-авеню на остановку автобуса, и прыгать через поток воды не хотелось, но что тут поделаешь? Другой альтернативы у меня не было. В рюкзак полетела футболка, наушники как обычно прижали уши амбушюрами, и я, натянув капюшон (тот зацепился за ободок наушников и сдвинул их с моей головы, из-за чего край ободка врезал мне по переносице) и укутавшись в куртку, резво поскакал по ступенькам вниз, пока не врезался в мистера Лю, курившего под козырьком входа. — Оплата квартиры через три дня, Фрэнк! — Вы же знаете, что я устроился на новую работу? — я шмыгнул носом, едва вышел на эту промозглую улицу, а потом ещё и чихнул, громко — запах сигарет мистера Лю был отвратительным. — У меня зарплата в конце следующей недели, — сдвинув брови к переносице, я сделал умоляющее выражение лица, которому позавидовал бы даже самый несчастный избитый крошечный плюшевый щеночек. Вздохнув, мистер Лю, этот лысый, круглый китаец, похожий на те статуэтки толстеньких божеств*, которым надо тереть живот, чтобы те исполняли желания и приносили богатства, покачал головой: — Только потому, что ты хороший мальчик! — он пригрозил мне пальцем, выдыхая ещё одно облако тяжёлого, кисло-горького дыма, и я подмигнул ему, ловко спрыгивая с двух ступеней недо-крыльца у входа в наш подъезд и перескакивая через лужу перед ними. Мои пальцы замёрзли моментально, и я чуть не уронил телефон, пока включал музыку — настроение в тот день у меня было взбудораженное, поэтому по моим ушам тут же ударили тяжёлые басы Black Flag*. Мне хватило 42 секунды проигрыша «Six Pack», чтобы пробежать пару домов, и половина песни, чтобы добраться до перехода, где я завис, ожидая, пока красный сигнал сменится другим, позволяя мне перейти дорогу, чтобы на углу перекрёстка ожидать мой любимый автобус 12-го маршрута. Тот подъехал, приветливо раскрывая для меня двери в своё жаркое, уютное по сравнению с улицей нутро, когда я почти дослушал «TV Party», отшлёпывая ритм песни ногой по небольшой лужице, около которой я стоял. Моё лицо было мокрым, как и моя куртка, но я плевать хотел. Задорные гитарные риффы и простой, но такой язвительный и бьющий в точку текст песни лишь преувеличивал мою взбудораженность. Я влетел в автобус, отдавая три бакса за проезд, и плюхнулся на ближайшее свободное сиденье, встряхивая головой в капюшоне, словно мокрая псина. Перчатки были сухими — я держал руки в карманах, — поэтому я вытер ладонью лицо, громко фырча. Вы не подумайте, что я какой-то сноб, осуждающий любителей смотреть сериалы — когда я торчал дома подолгу, я тоже любил включить что-нибудь из Нетфликса на экране своего старого ноутбука, и, свернувшись под одеялом, посмотреть сезон запоем. «Netflix and chill» действительно работает. Но эта песня немного напомнила мне о моей матери — снова. Возвращаясь с работы, она часто могла засесть в гостиной, включив какое-нибудь бессмысленное шоу, и смотреть его, не реагируя на окружающий мир. Я не винил её — ну, то есть, винил, когда был подростком и нуждался в её внимании, а она, поужинав, уходила сознанием в какую-то чепуху, идущую по телеку беспрерывно. Я мог несколько раз повторять свои вопросы, прежде чем она реагировала, и, часто даже не отрывая взгляда от экрана, спрашивала отрывисто: «Что, Фрэнк?». Так вот. Будучи подростком, я обижался на такое. Но потом понял, что мама просто уставала на работе. Её ноги гудели от беготни, её голова кружилась от ответственности, которая сваливалась на её плечи, пока она отрабатывала свои смены в больнице Святого Майкла* в Ньюарке. К моменту, как я перешёл на учёбу в «Богоматерь Мира»*, мама стала старшей медсестрой, что, конечно, повлияло на её зарплату — но и на количество обязанностей и дел тоже, и, соответственно, на её усталость. Первый год в старшей школе я бесился. Мне не нравилась католическая школа, за которую моему отцу приходилось платить круглую сумму. Меня раздражала необходимость носить форму. Меня бесили доёбки к моему внешнему виду, к тому, что я слушал и как себя вёл. Я приходил после занятий опустошённый морально и злой, а часто ещё и расстроенный стычками с футболистами — но последнее я никогда не показывал, потому что отец вбивал мне в голову, что настоящие парни (а итальянцы — самые-самые настоящие парни, ага, так, словно мужчины других национальностей — недостаточно мужчины; что за бред, пап) не жалуются. Так вот, я приходил в не самом лучшем своём состоянии, и я нуждался в том, чтобы просто поговорить с ней, с моей мамой. Не жаловаться на учителей и футболистов, но поговорить о том, каково мне было. А она смотрела бесконечные телешоу и, не отрываясь от экрана, спрашивала: «Что, Фрэнк?». Ладно, это выглядит так, словно я жалуюсь (папа бы не одобрил). Я не жалуюсь. Я люблю моих родителей, особенно теперь, когда живу далеко от них — о, из-за всего этого расстояния и редких контактов я понял, насколько я их ценю. Просто будучи подростком, я обижался: на усталость матери и на другую, отдельную от меня жизнь отца. В общем, то, что «TV Party» от Black Flag напоминала мне о матери, было, скорее, грустной ассоциацией. Я дождался, пока плейлист переключится дальше, врубая «Police Story», и продолжил слегка топать ногой и барабанить пальцами по колену, пока ехал к работе. За три минуты до девяти я уже был за стойкой; футболка, разношенные вэнсы, которые я хранил в шкафчике в раздевалке, — я был почти готов к работе, не считая латексных перчаток, коробочка с которыми всегда стояла под стойкой для всех нас. Кроме меня сегодня здесь крутились Эмми и тот мой приятель, Колин, который когда-то посоветовал мне отправить резюме — всего двое официантов, а не толпа, как обычно. Эмми, опираясь на стойку левым локтем, крутила прядку, что свисала ей на лицо, кончиком пальца, и улыбалась задумчиво. Она напоминала мне Джамию — девушку, с которой я дружил со средней школы и с которой пытался встречаться в свой последний год в Нью-Джерси (но, видимо, врут те, кто говорит «лучший партнёр для тебя тот, кто является твоим лучшим другом»). Джамия была одна из самых близких моих людей, и если брать тех, с кем у меня сложились дружеские отношения, то ближе неё не было никого. Но наши попытки в романтические отношения быстро сдулись. Не знаю, почему, я не могу толком дать на это ответ, но каждый раз после секса мы с Джамией, лёжа рядом, ловили себя на похожих мыслях: я чувствовал себя так, словно только что кончил на пупок или грудь своей кузины, она — так, словно скакала на члене своего брата (что было особенно, напрягающе странно: у неё БЫЛ младший брат). Я думал, это у меня одного такие проблемы, но однажды Джамия призналась мне в этом. Сейчас тот вечер мне кажется даже забавным: она сглотнула мою сперму и сказала: «Фрэнк, я больше так не могу, я словно с братом трахаюсь». Тогда же я был в ужасе (но немного с облегчением; да, мне нравился секс, но ощущение какой-то удивительной неправильности происходящего не исчезало из моей головы). Но я её, наверное, любил. Вы задумывались, какое всё-таки странное чувство — любовь? Мы любим бабушек, пироги с вишней, друзей, собак и Тех Самых Людей — и всё это любовь, но такая разная. Я любил Джамию, но это не было той же любовью, что вспыхнула между мной и Джерардом. И я сейчас даже не про сексуальное влечение (в конце концов, к Джамии у меня было сексуальное влечение, окей? просто после реализации этого влечения я чувствовал себя некомфортно). Я чувствовал тепло, лёгкость, нежность рядом с ней. Но никогда, глядя в её глаза, я не чувствовал, что моё сердце бьётся только из-за её присутствия в моей жизни. С Джерардом было иначе. Ладно, так вот, вернёмся к Эмми. Не знаю, чем она напоминала мне Джамию. Может тем, как улыбалась? Какой-то энергетикой? Она не нравилась мне совершенно (ну, в том самом смысле), но с ней приятно было перекинуться парой слов. У неё на скулах слабо сияли розовым румяна, и она нарисовала длинные стрелки синей подводкой, из-за чего её взгляд был каким-то слишком ярким. — Я, когда первый раз обслуживала это всё, тоже волновалась, — улыбнулась Эмми, и я не знаю, как она почувствовала, что я слегка переживал. — Это ведь не оргия с карликами? — тихо спросил я, зачем-то хватая пальцами барную ложку и начиная вертеть её. Эмми посмотрела на меня, пару секунд задерживая дыхание, а потом засмеялась: — О боже, нет! Это просто встреча с партнёрами по бизнесу обычно. Ну, ты знаешь… Мистер Ланза, его, эм, приближённые. И те люди, с которыми он ведёт бизнес. Или собирается вести, — она отпустила прядку волос, качая головой. — Не знаю, почему здесь, а не в каком-то другом его ресторане, но мистер Ланза очень любит это место. Может, поэтому. О, о, Черри идёт. Она тут же выпрямилась, как и Колин, и я увидел Джерарда, спускающегося по лестнице с третьего уровня. Он снова был в кожанке, наброшенной на плечи, и в футболке с принтом Iron Maiden, которая выглядела безумно старой, но, я уверен, она была также и безумно дорогой, какой-нибудь супер-винтажной. Чёрные волосы снова были убраны назад, но пара прядок свободно свисала ему на лоб. И его ноги… Ну ладно, признаюсь: уже тогда я считал эти ноги вроде как самыми красивыми. Странно думать о ногах отдельно от их владельца, но сочетание их длины, ровности и ширины их бёдер, подчёркнутое чёрными джинсами, чуть не заставило меня уронить барную ложку на пол. — Мистер Ланза приедет к десяти, — не поднимая взгляда от телефона, в котором он быстро что-то строчил, стуча по экрану подушечками больших пальцев, произнёс Джерард, останавливаясь прямо напротив меня. На автомате я втянул воздух носом, пытаясь почувствовать запах можжевельника и бергамота, но шлейф парфюма вокруг Джерарда не был слишком обширным. — Подготовьте столы в левой части второго уровня, примерно на двадцать человек. Холодные закуски должны быть там через, — он наконец-то поднял глаза, игнорируя меня и глядя на Эмми с Колином, — пять минут? Да. Я говорил Джудит, чтобы к девяти всё было готово. Фрэнк, — наконец, он вспомнил и обо мне. От его тёмно-зелёного взгляда, ударившего по мне, словно хлыст, я вздрогнул; сердце пропустило удар — банально, но так и есть. — Да, мистер Уэй? — Джерард, — машинально поправил он, — мистер Ланза собирается заключить серьёзную сделку сегодня. Если всё пойдёт по плану, то к полуночи у тебя наготове должен быть «Moët Impérial»*. Три бутылки. В вёдерках. Колин — ты откроешь шампанское, но только две бутылки, третью оставляешь для мистера Ланза, он хочет заняться этим сам. Эмми — ты к этому моменту должна будешь принести флюте*. Я скажу тебе, сколько именно, — снова опустив голову к телефону, Джерард прищурился, кусая губу. Он завис на несколько секунд, сосредоточенный и будто бы выпавший из реальности, а затем кивнул сам себе, снова обращая внимание на нас. — В остальном расслабьтесь. Сегодняшние гости мистера Ланза не из тех, кто требует лишнего пафоса. Но будьте готовы ко всему. Ладно… Вы готовьте зону, — отпустив Эмми с Колином, Джерард наконец-то весь обратился ко мне. Я был слегка польщён (самую малость — понимал, что всё это ради работы и не более). — Особый шот? — Да, — задумчиво протянул Джерард, засовывая телефон в карман джинсов, и залез на барный стул. Он забавно сложил руки на коленях, ссутулился и моментально перестал быть «Джерардом-управляющим», он стал «просто Джерардом», вызывающим у меня улыбку, которую я даже не пытался скрывать. Охлаждённый шот, текила, сироп — всё как обычно. Пододвинув к нему стопку, я так же привычно на секунду ощутил мелкое соприкосновение подушечек наших пальцев, и моя улыбка стала шире. Немножко. Кадык Джерарда красиво дёрнулся, когда он сглотнул. Так, просто факты. — Фрэнк, — мне нравилось, как он произносил моё имя. Так просто и одновременно чувственно? О, нет, кажется, это было уже после. Ладно. Неважно. — К десяти должен быть готов «Олд фешен» для мистера Ланза. И «Драй Мартини» для всех гостей. Эмми и Колин отнесут их наверх. Дальше просто действуй, эм, по ситуации. — Окей, — я кивнул, а потом мой рот сам начал действовать по ситуации, не совещаясь с моим мозгом: — У вас, э… классная футболка. Джерард посмотрел на меня с лёгкой вспышкой недоумения в глазах, пару секунд моргая так, словно он не понимал, что я говорю с ним, и за эти пару секунд мои уши успели покраснеть и нагреться, и, естественно, это было видно, спасибо моей короткой стрижке. От мыслей про это я чуть не начал краснеть всем лицом, но Джерард не позволил мне этого сделать. Он улыбнулся. О, боже, этой улыбкой можно обезоруживать целые армии, я уверен. Его верхняя губа взлетела вверх, обнажая зубы, а на щеках глубоко залегли ямочки. — Спасибо, — мягко произнёс он, но через секунду его лицо снова стало собранным и отстранённым. — В общем. Занимайся делом. Я пойду проверю кухню. Не понимал я его, вот правда. В то время мне казалось, что он то ли флиртует, то ли презирает меня. Может, у меня на лице было написано: «Слушайте, я в вас ещё не влюблён, но вот-вот влюблюсь»? Что-то вроде неоновой надписи на моём лбу, как татуировка, но видимая только Джерарду. Я чувствовал себя странно: он так быстро переключался между этой непонятной мягкостью и холодной отстранённостью, и я понимал, почему он ведёт себя сдержанно, но не понимал, почему в таком случае через маску «мистера-Уэя-но-лучше-зови-меня-Джерард-я-твой-босс» пробиваются все эти искренние улыбки, тёплые взгляды. Он ведь не смотрел так на Боба или Алисию. Не могу сказать, что я крутой физиогномист или как там называют тех ребят, которые могут по внешности человека понять, о чём он думает, как Кэл Лайтман из «Обмани меня». Но у меня глаза-то на месте. Я же могу отличить искреннюю улыбку от неискренней. Я же не дурак вроде бы. К десяти я подготовил двадцать «Драй Мартини» и двадцать шотов текилы — это Джерард позабыл, что нужно было сразу меня об этом попросить, и подлетел ко мне буквально за пять минут до десяти. Хорошо хоть музыка сегодня была более энергичная, что подталкивало меня работать быстрее: что-то на испанском, кажется. Мне кажется, у Дерека — того парня, который был постоянным диджеем в «Кьяра ди Луна», кроме особых вечеринок и рейвов, когда пульт занимали именитые диджеи Западного Побережья — был плейлист на все случаи жизни. Я бы мог подойти к нему и попросить включить «техно, но так, чтобы подошло к похоронам любимой бабули» — и он бы включил плейлист на четыре часа непрерывного музыкального волнения. — Добрый вечер, мистер Ланза, — я закончил делать «Олд фешен» для хозяина в тот момент, когда он подошёл к стойке, кивая головой на то, что ему на ухо говорил идущий рядом мужчина. Я видел его впервые: он был выше Марко, с убранными назад чуть вьющимися волосами и широким носом. Он весь был какой-то широкий сверху, но с узкой задницей. Не подумайте, что я залипаю. Это не мой типаж вообще. Я не люблю слишком мускулистых парней и слишком худых девушек: мне нравятся мягкие, уютные для объятий и… Ладно, чего я увиливаю. Вы уже поняли, что мой типаж — это Джерард. В общем, этот мужчина был возрастом примерно как Ланза, может, чуть младше, хрен его знает. Они не были похожи ничем, кроме взглядов — холодных и устрашающих. Я не стал подавать виду, что поёжился, но морально я очень даже поёжился, хоть и изображал приветливую улыбку. Это больших трудов стоило, между прочим! Отец как-то сказал мне, что у нас с матерью всё на лице написано, что слишком мы с ней открытые. Мне, если человек не нравится, очень сложно ему улыбаться. — Франко! — нет, за то, что я глаза не закатывал каждый раз, когда Ланза обращался ко мне, исправляя моё имя на итальянский манер, мне вообще премия положена. — Позволь я познакомлю тебя с мистером Скарпа! Фредди, помнишь, я говорил тебе о новом бармене? Его даже Боб хвалит, а ты знаешь, как нечасто это случается. И вот так я познакомился с Альфредо Скарпа. Он был правой рукой Марко, его капобастоне* — ну, ближайшим помощником и заместителем, в общем. Ей богу, я бы прожил всю свою жизнь без знания всех этих мафиозных тонкостей, без знания, кто являл собой «верхушку» криминальной семьи Ланза, но вот так получалось, что я всё это прекрасно знаю — и жить мне осталось недолго. Но обо всём по порядку. Скарпа подошёл ко мне, попросив сделать ему «Веспер», и я сразу смекнул, что именно он и есть тот любитель коктейля Джеймса Бонда, которому я делал его в вечер первого знакомства с Марко. Вообще, если от Марко ещё как-то могло возникнуть обманчивое впечатление, что он приятный человек, то с Фредди Скарпа сразу было ясно: он опасный мудак. Я чувствовал себя рядом с ним слишком маленьким, и дело не в разнице в росте, просто от него веяло чем-то нихрена не положительным. Когда он и его «Веспер» наконец-то свалили подальше от барной стойки, я даже не сдержал облегчённый вздох. Как оказалось чуть позже, «партнёрами по бизнесу», с которыми Ланза встречался сегодня, были мексиканцы. Всё сошлось: и просьба Джерарда налить в качестве аперитива текилу, и испаноязычная музыка в плейлисте Дерека. Я не пытался анализировать причины, почему Ланза позвал мексиканцев на деловую встречу в клуб, а не в какой-то из своих ресторанов: мои познания о мафии заканчиваются «Крёстным отцом» и парой серий «Клана Сопрано», который я смотрел без особого энтузиазма, проводя вечер с матерью. Мексиканцев было человек десять, столько же было со стороны Ланза, и ещё тут были его «девочки» — все знакомые лица, за почти месяц работы в «Кьяра ди Луна» я их уже узнавал и кого-то даже по именам помнил. Меня, в общем-то, «бизнес-дела» Ланза волновали меньше всего. Мне и без раздумий было достаточно работы. Эмми только и успевала бегать ко мне с заказами на коктейли, потому что, естественно, никому не хватило «Драй Мартини» и текилы. Со второго уровня слышались смех, путаница громких возгласов на испанском и итальянском, всё это органично сплеталось в иноязычную какофонию с музыкой, что пульсировала в колонках, и было отличным шумовым фоном для меня, погружённого в работу. — Фрэнк, ты можешь сделать чай? — Эмми подбежала ко мне около половины двенадцатого; её взгляд был взволнован, и она нервно закусила губу. Я кивнул, выставляя бокалы с коктейлями на поднос для неё: — Кто-то из них решил перейти на что полегче? — Нет, это Рози, — она вздохнула, назвав имя одной из работавших на Ланза проституток. — Она плохо себя чувствует, её тошнит — говорит, утром приняла экстренную контрацепцию и теперь не в состоянии нормально работать. Боится, если Ланза увидит… Я подумала, крепкий чай ей поможет. — С лимоном, — согласился я. — Мама всегда делала чай с лимоном, когда меня тошнило. — Вот, да. Сделаешь? — Конечно. Эмми подхватила поднос, а я скользнул взглядом к лестнице, будто почувствовал что-то на уровне подсознания. Мне кажется, у меня к тому моменту какой-то радар на Джерарда образовался внутри. Я вот словно знал, куда и когда надо посмотреть, чтобы увидеть его. Он был не один, стоял у лестницы на втором уровне, явно собираясь подниматься наверх с Ланза и одним из мексиканцев — тем, с которым босс первым обнялся, горячо его приветствуя. Этот мексиканец мне тоже не нравился. Мне вообще никто не нравился, ну, разве что кроме Джерарда (но это другое «нравится»), Боба, Алисии и, пожалуй, Эмми (но они мне нравились чисто по-человечески). Ладно, неважно. Этот мексиканец был сухой и тощий, с острой бородкой и зализанными с высокого лба назад редкими волосами — неприятный, короче. Его голова скорее смахивала на череп, обтянутый кожей. Знаете, как эти сушёные головы у индейцев Южной Америки*. Как их там называют… Не суть. Я сам не заметил, как мои пальцы крепче сжались на рукоятке стрейнера*. Между мной и Джерардом было футов тридцать, зал заливали переливы цвета от оранжевого к голубому, но я всё равно увидел его лицо — и оно нихрена не было довольным. Я напряжённо сдвинул челюсти, отводя взгляд, потому что вся эта картина явно не предназначалась для моих глаз. Это не было моим делом. Не в тот период моей жизни так точно. И всё же, пока я заваривал чёрный чай для Рози, в моей голове короткими вспышками возникало полное дискомфорта и смятения лицо Джерарда. Особенно ярко я это увидел снова, когда поднял голову и заметил, что Ланза спускается по лестнице, ведущей на третий уровень, совершенно один. Не твоё дело, Фрэнк. Не. Твоё. Дело. Боже, ладно, я всё-таки дурак. — Спасибо, — ещё раз шёпотом сказала мне Эмми, забирая поднос с маленьким чайником, чашкой и тарелкой, на которую я щедро насыпал ей дольки лимона и сахарные кубики. — Рози в туалете спряталась, ужас. Хорошо хоть Ланза пока занят и не обращает внимания. — Он вроде уже вниз спустился, — ответил я, хмурясь. Я видел Рози пару раз. Она ничем не отличалась от остальных «девочек». Молоденькая, симпатичная, с потухшим взглядом. Я не хотел представлять, как сильно мог ей навредить Ланза, если бы узнал, что она плохо себя чувствует тогда, когда должна «работать». — Вы чего тут? — это Колин влез, принеся мне очередной заказ. Взглянув на список коктейлей, я тут же принялся за приготовление. С Колином мы были знакомы почти три года, но так, несерьёзно. Просто когда-то вместе бегали как официанты в том самом рыбном ресторане для туристов. Потом он уволился, но мы иногда связывались на уровне «поставить лайк его посту в фейсбуке». И всё-таки, если бы не он, я бы не узнал о вакансии в «Кьяра ди Луна». — Одной из девушек нехорошо стало, Эмми попросила сделать для неё чай, — ответил я, засыпая шейкер льдом. Колин поморщился; он был не слишком симпатичным парнем, бледный, белобрысый и с прозрачным взглядом, и эта гримаса красивее его не сделала. — Вот вечно она с этими шлюхами возится. — Эй! — Эмми, подоспев к нам, упёрла руки в бока, грозно сдвигая брови к переносице. — Рози — хорошая девочка и совсем не заслужила, чтобы ты её так называл. — Но она шлюха! — А ты придурок! Ей плохо, и она вынуждена обслуживать гостей мистера Ланза… — Ой, да брось. Это её работа. Она сама её выбрала, — Колин поморщился ещё сильнее, а мне захотелось кинуть в него кубиком льда. Или случайно выронить шейкер так, чтобы он прилетел ему прямо в белобрысую макушку. Я толком не знал Рози, но никто не заслужил таких слов в свой адрес. Но я промолчал, встряхивая шейкер с «Гимлетом», а Колин продолжил: — Вспомни, она раньше с нами заказы носила, но ей этого оказалось недостаточно, так что пусть выполняет свою работу и… Ладно, тут я уже молчать не мог. Резко останавливая руку с шейкером, я смерил Колина пристальным и недовольным взглядом: — Слушай. Заткнись, а? — Ой, и ты туда же, Айеро? — Колин закатил глаза. — Это её работа. Мы тоже в хреновом самочувствии часто работаем, и что? — Это оплачиваемое насилие, — грустно произнесла Эмми, и я кивнул, выражая своим лицом полную поддержку её словам. Не могу представить, как согласился бы сосать кому-то, кто мне противен, только за деньги. Я не осуждал ни Рози, ни кого-либо ещё, но я бы чувствовал себя ужасно после такого, и понимал, почему у неё был такой потухший взгляд. Колин же, видимо, считал иначе. Взмахнув рукой, он поторопил меня жестом: — Давай, блин, быстрее… Слушай, это «оплачиваемое насилие» оплачивается раза в три лучше, чем наша с тобой беготня с подносами. Будь ты постройнее, могла бы к Рози присоединиться, — неприятно усмехнулся он, и я снова замер, так и не успев разлить «Гимлет» по коктейльным бокалам. Тишина повисла между нами тремя, и даже музыка перестала иметь значение. Щёки Эмми покрылись пятнами гневного румянца, и я видел, как задрожали её ресницы. Отставив шейкер, я сделал глубокий вдох. — Слушай, Колин, во-первых, ты должен перестать говорить что-то о фигуре Эмми. Это грубо, — медленно, проговаривая практически каждый слог, произнёс я, хватаясь пальцами за край стойки, чтобы не начать махать руками. — Во-вторых, если это «просто работа» и она «так хорошо оплачивается», почему ты сам не пойдёшь на повышение, а? Теперь была очередь Колина гневно краснеть, а Эмми посмотрела на меня, словно на героя. Хотя каким я был героем? Колин просто сказал хрень, я не был с ним согласен и честно сказал своё мнение в ответ. Так вот, Колин покраснел и прищурился: — Я не педик, — его голос звучал ядовито. Я уж было хотел вставить, что необязательно быть «педиком», чтобы заниматься проституцией, ведь это «просто работа» (в моей голове это звучало издевательски коверкающим тоном), но тут Колин сказал то, что попросту выбило меня из колеи: — И членососить за деньги — это больше по части Черри. Айеро, где мои три «Гимлета», ты можешь работать быстрее? «Это больше по части Черри». Я смотрел на Колина несколько секунд, сжав челюсти так сильно, что в моих ушах загудело, а скулы заболели. Я злился на него. Я считал, что он не имеет права говорить так о Джерарде, хотя я понимал, что он прав, скорее всего. Иначе зачем Джерарду было подниматься в кабинет вместе с тем мексиканцем с таким несчастным выражением лица? Но, блядь, это не было моим делом, и тем более это не было делом Колина. — Ну ты и мудила, Колин, — выдохнул я сквозь зубы, разлив «Гимлет» из шейкера по бокалам. Колин мне в ответ заявил, что я «трусливая писька». Вот так и сказал, клянусь. Глядя на то, как он удалялся с подносом, я понял, что пришла пора удалить его из друзей в Фейсбуке. Типа, спасибо, чувак, что посоветовал мне эту работу, но ты ушлёпок. — Спасибо, — в который раз за вечер сказала Эмми. Её глаза уже не были такими грустными, но она всё равно выглядела довольно расстроенной. — Колин действительно мудак. — Что он сказал про Черри? Это правда? — не знаю, почему я спросил об этом именно у Эмми, почему меня это так взволновало. Я не собирался осуждать Джерарда, и даже когда узнал правду, всё равно не осуждал его. Эмми снова нахмурилась, а затем отвела взгляд: — Слушай, я не знаю. Это Колин по части сплетен, вообще-то. Мистер Ланза не афиширует то, что их связывает, но, по-моему, это и так понятно… — Нет, я про другое. В смысле, эм… — Да, я поняла. Не знаю, Фрэнк, — она потупила глаза. — Он всё-таки наш босс. Сомневаюсь, что он как Рози и остальные… — Ладно, ладно, — я оборвал её. — Понял. Я устало сел на стул со своей стороны стойки и прижал пальцы, утянутые мокрой от льда латексной перчаткой, к своему виску. Голова почему-то закружилась от всех этих мыслей. Я не могу сказать, что именно я чувствовал тогда: это не было банальной жалостью к Джерарду, но внутри меня волновалось ещё не оформленное до конца желание как-то защитить его, что ли. Хотя, что я мог сделать? Мы были чужаками друг для друга. Я просидел так ещё минут пять, наверное, наслаждаясь короткой передышкой, а затем, видя, что время подходит к полуночи, занялся шампанским, как и просил меня Джерард: уложил бутылки в ведёрки, засыпая льдом и добавляя воду. Где-то в три минуты первого к стойке подошёл Ланза вместе с тем Сухим Мексиканцем. Они что-то бурно обсуждали по-испански, и мои скудные познания, когда-то почерпнутые в старшей школе, помогли мне только обрывочно уловить смысл. — Бла-бла-бла, — по-испански сказал Сухой Мексиканец, а потом ещё добавил «pequeño maricón» — и вот это я знал, кстати, потому что это значило «маленький педик», и я догадался, что он имеет в виду Джерарда. Он сказал что-то ещё, а потом Ланза ему ответил: — Jorge, mi amigo! — вообще, блин, не сложно. Очевидно, Сухого Мексиканца звали Хорхе, а Ланза активно подлизывался. Он сказал что-то ещё, что я нихрена не понял, а вот следующее его словосочетание оказалось мне знакомым: — «mi mejor juguete», — и я, напрягая память, вспомнил, что это значит что-то вроде «моя лучшая игрушка». Это он о Джерарде, что ли? Вот ублюдок! Хорхе довольно закивал, отвечая ему «бла-бла-бла lo arreglaremos бла-бла», и я, делая вид, что добавляю лёд в ведёрко, по обрывкам додумался, что он говорит о каком-то решённом вопросе — или о вопросе который они будут решать? исправлять? Не важно. В общем, в ответ на это Ланза опять назвал его mi amigo и сказал «una solución razonable», и я, наклоняясь под стойку, нахмурился — видимо, какой бы ни была тема этой встречи, они пришли к консенсусу, и Ланза похвалил Хорхе за его «разумное решение».* В идеальном мире я бы сказал Хорхе после этого «ты не amigo, ты гомофобный придурок, который считает, что нормально сначала дать отсосать тебе какому-то парню, а потом назвать его «педиком», тогда как ты, вообще-то, тоже нихрена не натурал, неважно, ты сосёшь или тебе сосут». А потом бы получил пулю в лоб. Хорошо, что я получу её только сейчас, спустя несколько месяцев, да? — Франко, шампанское готово? — Ланза обратил на меня внимание, радушно улыбаясь — как же, боже мой, меня бесила его эта искусственная улыбка. — Позови Колина, пусть отнесёт его наверх. Я и мистер Перез хотим скорее выпить за удачное решение всех наших спорных вопросов! — Хорошо, мистер Ланза, — и после этого дежурного ответа я подготовил все ведёрки для Колина, который смотрел на меня с лёгким презрением. Вот придурок. Если честно, к тому моменту весь этот вечер уже довёл меня до грани. Я чувствовал себя после пары часов этой «вечеринки» более уставшим, чем после одиннадцати часов в любую субботнюю ночь. Спровадив их всех, я снова забрался на стул, жалея, что сюда не протащить наушники, и задрал голову, глазея на то, как по высокому, такому бесконечно далёкому потолку скользят всполохи оранжевого и синего. Это завораживало. Гипнотизировало, что ли. Мне всегда казалось, два этих цвета несочетаемы, но там, где они перетекали друг в друга, не было никакой грязи и мешанины, только красивый, яркий переход. Энергичный оранжевый вспыхивал высоко-высоко, а потом растекался по потолку и стекал по стенам волнами безмятежного синего. Они скручивались между собой в какие-то кривые завитки, словно кто-то пальцами в краску залез и стал водить по потолку, расцвечивая его неоном. Красиво, в общем. Я залип. Настолько залип, что даже перестал замечать всё происходящее. Со второго уровня опять слышались смех, хлопок открывающегося шампанского, громкие возгласы, а мне было плевать, совершенно. Я был загипнотизирован, у меня опустела голова — ни единой мысли, но они мне сейчас и не нужны были, по правде говоря. Хорошо просто отключиться. Как будто твой внутренний компьютер входит в режим перезагрузки. Всем нужны эти короткие пятиминутые моменты залипания во что-то невероятно банальное, но помогающее перераспределить импульсы в голове. Пуф! И всё, ты потом можешь мыслить иначе, заново. Мне нравилось впадать в такое состояние иногда, без помощи алкоголя или наркотиков, просто потому, что мой мозг будто сам чувствовал — сейчас надо сделать паузу и залипнуть на беготню оранжевых и синих линий по далёкому потолку. — Фрэнк. Фрэнк! — я опустил голову, выныривая из своего короткого транса. Джерард стоял передо мной, нас разделяла только барная стойка — и бесконечная разница между нами двумя, конечно. Он был не в порядке, я это чувствовал. Он выглядел уставшим и раздражённым. Подскочив, я дёрнул подбородком: — Да, Джерард? — Пусти меня за стойку, — резко скомандовал он. Я отошёл, открывая ему проход, и Джерард проскользнул в не такое уж широкое пространство за стойкой, задевая плечом мою грудь. От него всё ещё пахло можжевельником и бергамотом, и я жадно вздохнул, маскируя эту попытку надышаться им под какой-то нервный зевок. Ему было плевать. Он оттащил стул к другому краю пространства за стойкой, схватил по дороге шейкер, наклонился, шумно раскрывая дверцы шкафчиков с бутылками. — Мне помочь? — Нет, — отрезал он. — Не мешай. Забей. Это было грубо. Но я и не подумал обижаться. Так, просто закатил глаза, скорее ради эффекта, чем из-за реальной обиды на его тон. Я понимал уже тогда, что Джерард не в настроении любезничать. Его действия подтверждали мои догадки. Схватив один из шейкеров, он прямо рукой стал запихивать в него лёд, а потом замер, прижимая к губам пальцы, явно замёрзшие. И вот тут я понял, что он пьян. Конечно, он был пьян. Наверняка в кабинете был алкоголь. Взгляд Джерарда расфокусировался. Это был взгляд в одну точку, но как будто сквозь неё. Он смотрел на деревянную коробочку, которую, как я потом понял, он принёс с собой. Несколько секунд мы так и стояли: он смотрел на коробочку, я — на него. Подмечал, как мелко двигаются его губы, как дрожат ресницы, как поднимаются плечи, когда он делает глубокий вдох. Считывал точечки родинок на левой стороне его лица: над бровью, шесть или семь крошечных на щеке, одна на подбородке, — они были такие маленькие, я не знаю, как я их заметил, но я совершенно точно знал, что они есть. Они — и родинка на кончике носа, конечно же. И это не считая родинок на шее или крошечных прыщиков из-за бритья. Интересно, действительно ли можно ощутить на себе чужой взгляд? Ой, глупости какие — конечно, можно, я всегда ощущал, когда Джерард смотрел на меня, и он, видимо, тогда тоже ощутил. Повернулся резко. Ресницы сделали взмах вверх и снова опустились. Он смотрел на меня так, словно хотел что-то сказать, а я в ответ смотрел так, словно понимал его без слов (это было не так). У меня в груди стало тесно. Я сжался под его взглядом, который отливал грязной осенней рыжиной из-за отблесков стробоскопов. — Там есть лопатка для льда, — тихо сказал я. — Я знаю, — Джерард дёрнул плечом и запустил руку ко льду ещё раз, загребая его пальцами. Это выглядело дико. Ещё более диким казалось то, что он начал делать потом. Достал из шкафа с «домашними» заготовками Боба бутылку джина, настоянного на лавандовых цветках. Плеснул его без джиггера*, по принципу «на глаз», в шейкер поверх льда. Уж не знаю, сколько именно он налил, но мне показалось, там точно было три-четыре унции*. Потом туда же отправились водка и белый ром. Я смотрел, как Джерард варварски обходится с нашими запасами алкоголя, и ничего не предпринимал — было что-то в его взгляде, заставившем меня стоять на месте и чувствовать болезненную тесноту в груди. Он снова пальцами схватил ломтики лайма в огромном, как мне показалось, количестве, а потом облизал их от кислого сока. И хотя его лицо моментально скривилось, он всё ещё оставался чертовски красивым, а то, как он языком скользнул по пальцам, слизывая с них вкус лайма, было непередаваемо. Мне даже стыдно было, как я на это пялился. Стыдно было, что почувствовал пульсирующий укол напряжения не только в груди, но и гораздо южнее тоже. На моё счастье, он тогда не заметил, хотя… Может, если бы он увидел, как я на него смотрю, в ту ночь, всё пошло бы по другому сценарию. Даже не знаю. — Фрэнк, — моё имя, произнесённое его голосом, было официально лучшим звуком на свете. — Дай мне Red Bull. — Вы уверены, что стоит? — не знаю, что он пил, но вряд ли он до такого состояния накидался шотами с текилой. Хотя, кто его знает. Мне, в общем-то, без разницы, что люди пьют, но это же негласная барменская этика — уберечь клиента от окончательного вылета в страну кружащих над головой вертолётов и общения с лох-несским чудовищем посредством унитаза. Хотя Джерард и не был моим клиентом… Но я всё равно почему-то упрямился. — Фрэнк. Red Bull. Живо, — четыре слова — и всё, я понял, что сопротивление бесполезно. Он словно говорил этим всем: «Фрэнк, хватит выпендриваться, я твой начальник, я хочу, чтобы ты дал мне ёбаный Red Bull и позволил смешать его с лаймом и лавандовым джином». Я посмотрел на него в ответ с негласным «ой, да как знаешь, но я не буду держать твои волосы, когда тебе станет плохо» (хотя я понимал, что, когда ему станет плохо, у него будут другие люди, которые ему помогут). — Без сахара или обычный? — Обычный. Red Bull отправился в шейкер со всем остальным, Джерард закрыл его и стал трясти, но, кажется, закрутил недостаточно хорошо — липкие алкогольные капли разлетались вокруг, пачкая мою стойку и его руки. Я смотрел на эту подготовку к акту саморазрушения так, как мамы смотрят на детей, собирающихся сожрать песок: со смесью умиления и недовольства. — Почему вы не наверху? — я снова задавал глупые вопросы. В тот момент мне казалось, что если меня и уволят, то только за это. Джерард, не глядя на меня, хмыкнул. Его густые брови изогнулись, но рот остался сжатым и напряжённым. — И что я там буду делать? — Ну, вы говорили, мистер Ланза собирается отмечать удачную сделку, и… — Я отмечаю, — он резко остановился, прекращая встряхивать шейкер, открыл крышку и прижался губами к краю стакана. Он пил прямо так, не заморачиваясь с тем, чтобы процедить свой сумасшедший коктейль в любую другую ёмкость. Его кадык дёргался, губы были плотно прижаты к холодному металлу. Капельки коктейля текли по его подбородку, стекая по шее к воротнику футболки. И я снова залип, как с разглядыванием светомузыки на потолке. Снова пересчитывал его родинки и любовался запутавшимися в уголках глаз ресницами. Все эти рекламы, в которых красивая девушка в бикини пьёт пиво или воду из бутылки, и капли стекают по её телу — такая чушь. Джерард, выглядевший в сто раз лучше любой загорелой красотки из рекламных роликов, транслируемых во время SuperBowl*, не был чушью. — Терпеть не могу шампанское, — отставив шейкер, Джерард снова поморщился. Я вздрогнул в который раз, выплывая из состояния «не имеет значения ничто, кроме Джерарда, пьющего передо мной дикую бурду из энергетика и трёх видов алкоголя». Вместо шейкера в его руках образовалась та самая коробочка, и он откинул крышку, доставая её содержимое. Мне хватило пары секунд, чтобы понять: он собирался крутить джойнт. Удивило ли меня это? Нет, конечно. Учитывая то, на чём именно стоял бизнес Ланза, я бы скорее удивился, если бы Джерард не курил травку. Его пальцы двигались быстро и уверенно. Он заложил в машинку фильтр, затем открыл две коробочки поменьше, смешивая марихуану с обычным табаком. Даже когда он прокручивал валики машинки, его мизинцы были забавно отставлены в сторону — одна из тех деталей, которые всегда вызывали у меня улыбку. — Бессмысленный напиток, — ничего не стесняясь, Джерард сделал затяжку. Внутри клуба часто курили травку, но обычно с помощью вапорайзеров, а не самокруток — для этого можно было на террасу выйти. Одна из оффлайновых точек продажи находилась на первом этаже небоскрёба, но я сомневался, что он ходит туда или заказывает на maryjanehaze.com*. — Не вижу смысла в этом алкоголе для детишек. Зачем пить, если ты остаёшься трезвым, только с головной болью наутро от всех этих пузырьков, что взрываются у тебя в черепушке? — он издал странный забавный звук, похожий одновременно на вдох, фырканье и смешок. Так и удерживая джойнт в одной руке, второй Джерард возвратился к шейкеру, поглаживая пальцем его запотевшую стенку. Я был удивлён. За почти месяц работы в «Кьяра ди Луна» этот монолог — самая длинная реплика, которую я слышал из уст Джерарда в мой адрес. Хотя не уверен, что это было прямо в мой адрес, а не просто риторическим высказыванием. Я чувствовал сладковатый запах травки, и не перечил тому, что он занял мой стул и курил на моём рабочем месте — мне всё равно нечем было заняться, пока я ожидал, когда кто-то из гостей Ланза вспомнит о своём опустевшем бокале и захочет что-нибудь ещё. — Весь этот выпендрёж перед Хорхе с Moët & Chandon… Дерьмо собачье, — голос Джерарда стал ниже, в нём появились горькие нотки. Я хотел что-то сказать ему. Что-то успокаивающее, что-то, что дало бы ему понять: я на его стороне. — Марко мог подать ему вино за три бакса из ближайшего супермаркета, он бы не заметил разницы. Он старается подлизаться к нему. Лучшие напитки, лучшие шлюхи. И Хорхе сожрёт, конечно — таким людям приятно чувствовать свою исключительность. Комплексы у них, что ли. Но он действительно не отличил бы Moët & Chandon от дешёвого вина. Не отличил бы шлюху из подворотни от… — он резко замолчал. Очень резко. Когда голос прерывается после слова так неожиданно, это похоже на пощёчину, вы замечали? «Алкоголь и марихуана, в умеренных дозах, плюс оглушительная, по преимуществу низкопробная поп-музыка — отличное средство против стресса и скуки»* — внезапно возникло в моей голове. Мне кажется, Воннегут не прав. Это не работает со всеми. Да, с большинством тех, кто приходил в «Кьяра ди Луна» этот рецепт срабатывал на десять из десяти. Алкоголя здесь было достаточно, марихуаны — тоже, в этом царстве громкой пульсирующей музыки и такого же пульсирующего света. Хочешь? Доставай вапорайзер или выходи на террасу, как я уже сказал. Это был рецепт коктейля, который приходился по душе каждому, кто заходил в стены этого заведения. Каждому, но не Джерарду. Сколько бы он ни курил при мне или без меня, он не выглядел так, будто спасён от стресса и скуки. Он выглядел так, как будто тонул в них — и в те дни, когда всё только начиналось, я не знал, что стану его персональным рецептом спасения. Мне не нравится быть просто «рецептом спасения». Я человек. Я всё ещё живу, хоть это скоро и закончится. Я человек, я любил, я люблю; моё сердце билось рядом с ним сильнее, чем без него, но если бы он попросил, я бы стал для него кем угодно, я бы спас его от чего угодно. Но он никогда не говорил, что хочет быть спасён. Он нуждался в этом, но молчал. Даже когда я говорил об этом прямо, говорил, что заберу его — он молчал. Ладно, обо всём по порядку, вернёмся к той ночи. — Для таких людей главное — широкий жест, — Джерард красиво курил, если честно. Красиво держал пальцы вокруг фильтра, сжимая его между первой и второй фалангой указательного и среднего. Красиво двигал кистью от себя, когда заканчивал затягиваться. Это было плавно, так естественно. Косточка на его запястье заострялась, когда он отводил руку с самокруткой. Я тогда заметил, что запястья у него довольно тонкие, хоть сам он был, очевидно, не худым. Обычным. Потом он зажал фильтр губами, продолжая говорить, и я следил за движением его чуть скривившихся губ, за тем, как заострились линии его скул. — Выпендрёж ради выпендрёжа. Но это работает. Хорхе будет уважать монополию Марко, Марко позволит ему использовать курьеров Мэри Джейн для доставки порошка дилерам и прикроет, благодаря связям. Цена вопроса — три бутылки Moët & Chandon и глубокая глотка. В его голосе сквозило отвращение, и я тогда не был в состоянии считать верно, к кому оно — к самому себе или к людям, заставляющим его играть по их правилам. Ко всем сразу, на самом деле. Но я не считал, что он заслужил эти чувства. Он был гораздо большим, чем «ценой вопроса». И я хотел, чтобы он это знал, даже тогда. Я сделал пару шагов к нему, замирая рукой в нескольких дюймах от его плеча, и почти коснулся его, но он это почувствовал, хоть и не смотрел на меня, и резко дёрнулся, чуть не свалившись со стула. Я чуть не коснулся его. Именно тогда. Ещё не совсем понимая, что зрело внутри меня, думая, что это что-то между наваждением, желанием, кружившим мою голову, и простым человеческим стремлением утешить человека, которому явно было плохо. Люди вечно всё усложняют, да? Можно ведь просто сказать коротко и ясно: «Я влюбился». Но нет. Мы ищем отговорки для самих себя до последнего момента, пока осознание не прибивает нас к полу, как летний дождь прибивает к асфальту пыль. — Ты ведь в курсе, что, если об этом разговоре узнает кто угодно, неважно — Боб это, Алисия, твоя престарелая бабуля, плевать, — ты вылетишь отсюда быстрее, чем успеешь моргнуть своими круглыми глазками-блюдцами, — удержавшись на стуле, резко завершил свою тираду Джерард, а затем ткнул шейкер мне в руку: — И добавь водки в шейкер, на вкус как моча с лавандой, я совсем не чувствую градусы. А я улыбался. Так я узнал, что ему нравились мои глаза. Да, вы скажете: «Парень, он не похвалил твои глаза, он просто сказал, что они круглые» — но я-то знал, в глубине души я очень хорошо знал, что они ему нравятся. Я долил ему унцию водки, встряхнул содержимое с почти насовсем растаявшим льдом ещё раз, и не мог перестать чувствовать маленькие, колкие пузырьки радости, что устроили целый парад в моей глотке, устремляясь вниз по ней сначала к лёгким, а потом растекаясь по всему подреберью. Я вибрировал внутри. У меня словно что-то гудело под кожей. Я вручил Джерарду шейкер, улыбаясь так, словно этот шейкер был призом, который я выиграл в тире на местной ярмарке и теперь собирался подарить любимой подружке. Я никогда не выигрывал ничего в тире. Я в нём просто не играл. Мы с Джамией один раз пошли на ярмарку, ещё будучи друзьями, и я подарил ей корн-дог с двойным сырным соусом, а потом мы пошли на колесо обозрения, и она ляпнула капельку соуса на мои штаны. Больше Джерард в тот вечер со мной не разговаривал. Он продолжал затягиваться травкой, потягивая свой «коктейль», и смотрел перед собой или на свои пальцы, а я смотрел на него. Заметил, что уголки его губ были глубокими, сильно опущенными. Такими, что если бы он был рисунком, то я бы решил: наверное, художник их специально темнее заштриховал. А потом ещё острым карандашом точно наметил линию верхней губы. Так как мне в основном была доступна для изучения только левая сторона его лица, я, сам слабо понимая, зачем, старался запомнить каждую деталь. Смотрел, понимал, что пялюсь, смущался, переводил взгляд, отвлекался на Эмми или Колина, подошедших за коктейлями (Колин Джерарда вообще проигнорировал, а Эмми приподняла брови, а потом пожала плечами, мол, дело-то житейское), отвлекался на работу — а потом снова смотрел. Родинки эти дурацкие, маленькие. Точечки щетины на краю подбородка. Прыщики. Подбородок, кстати, отдельно удостоился моего внимания. Про родинки я уже сказал? Так вот, была ещё одна, совсем близко к виску. И губы, губы, которыми он сжимал фильтр. А потом он убрал джойнт ото рта, обнажая зубы, и я рассмотрел расстояние между его передним и боковым резцом слева. Уже в тот момент мне бы неплохо было остановиться и сказать себе: «Фрэнк, да ты больной». Ну вот кто рассматривает чужие зубы? Зубы твоего начальства? Зубы пьяного, накуренного парня рядом с тобой? Только дантисты, а я не дантист. Чёрт, не хотел бы я встречаться с дантистом. Вы целуетесь, а он тебе: «Детка, у тебя кариес на втором премоляре». Стоп, это же вроде было в каком-то сериале, нет? Джерарда, кажется, всё устраивало. Он бы сделал мне замечание, будь ему неприятны мои разглядывания, но этого не происходило. Когда его коктейль закончился, он оттеснил меня, взяв ещё банку энергетика. И молчал, всё ещё. А я, знаете, совсем не был против молчать с ним, потому что наше молчание из неуютного перешло в то самое, когда тебе нормально. Ланза о нём вспомнил около двух часов ночи. Мне показалось, они собрались расходиться, и уж не знаю, насколько к тому моменту был пьян Джерард, но смотрел он на Марко совершенно недовольным взглядом, когда тот сказал, что попросит охрану отвезти его домой. Знаете, как себя чувствуют дети во время ссор родителей? Это было в разы хуже. Они оба с минуту буравили друг друга злыми взглядами, а я даже не знал, чем занять себя, чтобы не лезть под горячую руку никому из них. Сделал вид, что убираю на стойке. А Ланза затем сказал что-то резкое на итальянском, я не расслышал, но тон уловил, и Джерард, скрипнув ножками стула по полу, вскочил с него, врезался рукой в боковую сторону стойки, громко ойкнул и снова меня отпихнул, протискиваясь к выходу. Домой я добрался почти к четырём утра. Ночные автобусы, что ходят раз в час — то ещё удовольствие. У меня особо не было сил на душ или что-нибудь поесть, хотя мой желудок настойчиво урчал, намекая, что голоден — плевать. Я забрался под одеяло, смотрел, как желтоватый уличный свет падает на мои грудь и живот, смешиваясь с темнотой дальше, в глубине комнаты, и надеялся, что Джерард в порядке. Я и сейчас на это надеюсь.

***

примечания: * Этот коктейль так и называется — Saint Valentine. Оригинальный рецепт принадлежит Дэвиду Уондричу, очень известному журналисту в «алкогольной» сфере. * Кастро — знаменитый гей-квартал Сан-Франциско. Там огромная концентрация заведений для ЛГБТ-людей, а ещё многие не-цисгетеро люди предпочитают снимать/покупать жильё именно там. * Окей, «Лицо со шрамом» — один из самых знаменитых гангстерских фильмов в истории, а сцена, к которой я делаю отсылку, наверняка знакома вам, даже если вы не смотрели сам фильм: в ней герой Аль Пачино, наркобарон Тони Монтана, сидит за столом, усыпанным кокаином, и попросту падает в эти горки порошка лицом. С ней делали огромное количество мемов, так что… * 55 градусов по Фаренгейту, естественно. Это около 13 градусов выше нуля по Цельсию — средняя температура в Сан-Франциско в феврале. * Фрэнк имеет в виду статуэтки с изображением японского божества Хотэя — ох уж эти стереотипы про азиатов, простите их ему! Хотя он не так уж и не прав: прообраз и корни происхождения у Хотэя вполне себе китайские. * В этой главе Фрэнк слушает дебютный альбом Black Flag «Damaged». * В этой АУ Линда Айеро работает медсестрой в клинике, потому что я когда-то где-то что-то слышал о том, что она связана со сферой здравоохранения. Это, кстати, реально существующий медицинский центр в Ньюарке. * Queen of Peace — католическая старшая школа, расположенная в Северном Арлингтоне, Нью-Джерси. В ней учился реальный Фрэнк, хотя, я думаю, вы все в курсе. Учебное заведение было закрыто в 2017 году из-за недостаточного финансирования. * Ещё одна сноска из разряда «вы и так это знаете»: Moët Impérial — название брюта от компании Moët & Chandon, это шампанское подают на церемонии «Оскар» и ко двору королевы Елизаветы. Почему бы калифорнийским мафиози не пить его же? * Флюте — тип бокала для шампанского, он узкий и по форме напоминает флейту (мне не напоминает, но да ладно), поэтому такое название. * Капобастоне — это «младший босс» в классической иерархии сицилийской (и американской) мафии. * Фрэнк имеет в виду тсантса/цанца — трофей южноамериканских индейцев хивара, снятый с головы врага скальп вместе с волосами, особым образом усушенный до небольшого размера. Вы могли видеть цанца в «Гарри Поттер и Узник Азкабана» — помните говорящие головы в автобусе «Ночной Рыцарь»? * Стрейнер — ещё один инструмент бармена, специальное сито для коктейлей. * В этом отрывке Хорхе и Марко обсуждают, как Хорхе доволен «умениями Джерарда» и всё такое, а Марко доволен тем, что «умения Джерарда» помогли ему задобрить этого человека. Мне показалось не слишком логичным приводить весь кусок на испанском, потому что Фрэнк не знает испанского, чтобы уловить весь диалог в деталях, поэтому вот так. * Джиггер — металлический мерный стаканчик для приготовления коктейлей. * 1 американская жидкая унция равна примерно 30 миллилитрам. * Супербоул — финальная игра Национальной футбольной лиги США. * Без понятия, есть ли такой сайт, но надо же было придумать название для маркетплейса, которым владеют Ланза, да? Мэри Джейн — слэнговое название марихуаны, Haze — от Blueberry Haze, одного из гибридных сортов конопли. * Фрэнк цитирует «Фокус-покус» Курта Воннегута.