san-francisco (leaving you forever)

На следующее утро после той вечеринки я проснулся разбитым. Уснув в пятом часу, я открыл глаза только к одиннадцати, и мне показалось, что всё моё тело, от дурной макушки до кончиков пальцев на ногах, ощущает себя ватным. Голова отказывалась подниматься с подушки. Нос отказывался дышать, а горло ощущало себя так, словно на себе прочувствовало все последствия атомной бомбардировки — вот так, кучей боеголовок прямо мне в глотку. Отвратительно. Кое-как я добрался до термометра, без особой надежды пихая металлический кончик себе под язык, и присел на край кровати, ожидая сигнала. У меня впереди было два дня выходных, но я не горел желанием проваляться в постели, к тому же, зная мой организм, всё это дерьмо могло затянуться больше, чем на пару дней. Сто один градус*. Я застонал, чуть не швырнув термометр в стенку, хотя он не был виноват. Я не хотел пропускать работу. Я не хотел подводить Боба и Алисию. Но стабильно раз в несколько месяцев мой организм давал сбой, в лучшем случае это была небольшая простуда, вполне ожидаемая для такого сезона как конец февраля, обострённая бронхитом, давно ставшим моим хроническим спутником — спасибо перенесённому в детстве инфекционному мононуклеозу*, который навсегда пошатнул мою иммунную систему. Это также могла быть ангина. Или кишечная инфекция, хотя меня вроде бы не тошнило, и оставалась слабая надежда, что хотя бы желудок всё ещё на моей стороне. Упав обратно на кровать, я потёр запястьем лоб. Окей, ладно. У меня была аптечка, забитая лекарствами для первой помощи, в шкафу лежала почти целая упаковка чая, который я всё равно редко пил, и у меня было два дня впереди. Влажный климат Сан-Франциско приучил меня держать лекарства в достаточном количестве, но не приучил одеваться теплее и не прыгать по лужам в ожидании автобуса. Между «Тайленолом»* и «Терафлю» я выбрал последний — мне хотелось прогреть горло чаем, а не просто глотать таблетки. Пока чайник грелся, я проветрил в комнате. Каждый шаг был настоящим подвигом. Меня шатало, голова кружилась до безумия, и я был в состоянии между злостью и усталостью. Злостью, в первую очередь, на свой тупой иммунитет. Когда горячая кружка с лого Misfits — подарок Джамии на такой далёкий сейчас восемнадцатый день рождения, — оказалась в моих руках, я опустился на матрас, жмурясь. Температура редко приходила ко мне одна, без зрительных искажений. Я смотрел на гитару, стоящую не более чем в пяти футах от меня, но она казалась мне такой огромной, а я был, наоборот, крошечным, словно маленький муравьишка. Но когда я протянул руку, чтобы согнать это ощущение, ладонь показалась мне раздутой, словно её покусала стая ос. Чёртова температура. Выпив «Терафлю», я завернулся в одеяло, ощущая себя потерянным. Это был один из главных минусов одиночества — некому о тебе заботиться, когда ты болеешь. Потому я и закупал лекарства заранее, зная, что в таком состоянии дойти до аптеки мне будет затруднительно — до неё ещё, как назло, было целых два квартала. Периодические приступы царапающего сухого кашля сотрясали меня, заставляя сворачиваться калачиком сильнее. Нужно было выпить «НайКвилл» и поспать, но я слушал стук вновь припустившего за окном дождя и не мог расслабить голову, несмотря на боль и усталость, достаточно, чтобы вырубиться. Я снова думал о Джерарде, но он не занимал основную часть моих мыслей. Нет, эти мысли, болезненно припухшие в голове, колебались, перетекая из образа в образ, от человека к человеку. Я думал о маме, что было слишком часто для последнего времени. Я чувствовал стыд, что бросил её, но из-за этого стыда я не мог сделать ничего, чтобы пойти с ней на контакт, и тем самым он становился всё сильнее и сильнее. Потом я подумал про отца, но не слишком долго. В отличие от моих переживаний за маму, за отца я не волновался. Нет, не в обиде дело, я уже был достаточно взрослый, чтобы простить его за другую семью. Он никогда не оставлял меня, на самом деле. В моём детстве всегда уделял мне достаточно времени в свободные от работы дни и недели. Потом, когда я стал подростком, мы виделись реже, но он приезжал ко мне, мы запирались в гараже и играли часами, забывая обо всём за пределами нашего дома. Просто в том и суть, что у отца была его вторая жена, у него были дети — мои сводные брат и сестра, — а у мамы не было никого. По крайней мере, когда я уезжал, она пару месяцев как рассталась со своим тогдашним бойфрендом, и я не знал, нашла ли она кого-то себе спустя три года. Я бы хотел, чтобы нашла. Жаль, так и не спросил в итоге, как у неё дела. Да уж, ну я и дурак бесчувственный. Я поспал пару часов, потом ощутил ещё более сильную боль в горле, понял, что настало время рассосать «Цепакол»*, и следующие пять минут лежал с ощущением арктического холода в глотке. Интересно, а можно использовать «Цепакол» перед минетом? Не то чтобы я собирался кому-то демонстрировать свои таланты глубокой глотки, но чисто теоретически? В общем, бредить из-за температуры я к тому моменту ещё не перестал. Следующие два дня прошли в подвешенном состоянии. Я спал, а когда не спал, то лежал с опустошённой головой, слабо различая, сколько сейчас времени. Выйти в туалет или на кухню было для меня настоящим подвигом в первый день, но, к счастью, стена, как верная боевая подруга, поддерживала меня в моих стремлениях. Казалось бы, за двадцать два года постоянных болезней можно было к этому и привыкнуть. Но я ненавидел болеть. Ничем толком не займёшься. Я не мог взяться даже за гитару: плевать на головную боль, но я руками-то шевелил еле-еле, в общем — никакой музыки. Читать я тоже не мог, как и включить что-нибудь на ноутбуке — напрягать глаза казалось настоящей пыткой, а шум раздражал. Так я и лежал два дня, сражаясь с одиночеством и скукой наравне с температурой и кашлем. В такие моменты и понимаешь, что нуждаешься в людях. Вы думаете, я горел желанием работать в сфере обслуживания? Да чёрта с два. Обмен энергией с другими людьми необходим мне, но я бы предпочёл променять сотню клиентов, проходящих мимо меня за вечер, на одного или двух по-настоящему близких людей. В Белльвиле я подрабатывал в супермаркете во время учёбы на первом курсе, и это было самое ненавистное для меня занятие. Я ведь мог тратить ту энергию, что уходила у меня на любителей купонов со скидкой и людей, неспособных стоять в очереди дольше минуты, на своих друзей. Здесь же всё было иначе. Постоянный контакт с людьми не приносил мне настоящего удовольствия, но спасал от одиночества. Я бы не отказался от кого-то, с кем можно было бы провести эти дни. Не ради лекарств, которыми меня бы заботливо пичкали, но ради того, чтобы не чувствовать себя зависшим в протухшем желе скуки и болезненной хандры. Но увы, у меня была компания только из паутины, висящей под потолком, хотя я был уверен, что на прошлой неделе выгнал того назойливого паука, который хотел обосноваться в углу у окна. На третий день я проснулся в слегка заторможенном состоянии из-за «НайКвилла», но в целом мне было уже легче. Мой нос всё ещё извергал ужасающие чихающие звуки, а горло саднило, но я хотя бы мог передвигаться без помощи архитектурных излишеств и у меня оставалось ещё около пяти часов, чтобы прийти на работу не развалиной. Я надеялся, что не чихну кому-нибудь в коктейль. Позавтракав «Тайленолом» и «Цепаколом», я успешно проигнорировал боль в желудке — ещё её не хватало. В конце концов, чего ещё этому желудку нужно, я и так питался только растительной пищей! У меня в холодильнике стоял прекрасный суп (я надеялся, что он ещё жив), так что не жалуйся, тупой желудок. Прорвёмся. В целом моё состояние, когда я поднимался на служебном лифте к «Кьяра ди Луна», можно было охарактеризовать как несколько штормящее, но вполне приподнятое и полное наивных надежд. Главной наивной надеждой, что вот-вот должна была разбиться о реальность, превратившись в ошибку, являлась моя вера в то, что разговор с Джерардом накануне что-то значил для нас обоих, и теперь между нами будет незримая, но заметная только нам связь. Я даже не знал, почему на это надеялся. Я не собирался с ним дружить или что-то такое. Но я начинал нуждаться в нём, равно как и в его внимании. — Классная толстовка, — Алисия поприветствовала меня; я не стал переодеваться в футболку в тот день, меня слегка потряхивало, поэтому я просто закатал рукава толстовки повыше, готовясь к работе. — Ты какой-то зелёный. — Чего? — Ну, выглядишь неважно. Всё ещё не отошёл от своей первой частной вечеринки? — Не, — я положил локти на угол стойки позади себя, качая головой, — просто слегка простыл. — Ммм, секретный авторский коктейль от Фрэнка Айеро — водка с соплями? — Фу, ужасно, — я отмахнулся от смеющейся Алисии, слабо улыбаясь. Она потрепала меня по макушке: — Ты можешь взять выходной, если тебе хреново. — Мне терпимо. Я выпил тайленол перед выходом. — Ладно, но это необязательно, ты понимаешь? Если ты пропустишь пару смен за месяц, Черри не будет бушевать. Конечно, если ты будешь делать это регулярно, то тебя, скорее всего, уволят, но ещё быстрее Боб свернёт тебе шею, ты же знаешь — он у нас человек простой, робот-убийца-Боб, — последнее Алисия произнесла механическим голосом, имитируя движения робота, и я засмеялся, тут же закашлявшись себе в локоть. Нет, не из-за пародии Алисии, но из-за Боба, который подошёл сзади, комично поднимая брови: он выглядел ошарашенным, и это была самая сильная эмоция, что я видел у него до этого момента. — Рад, что вы в хорошем настроении, — безэмоционально произнёс он, заставляя Алисию смеяться ещё громче. Она смачно чмокнула его в щёку, и Боб стал ещё более ошарашенным, а я согнулся пополам от смеха. Боб пробубнил нам заткнуться и заняться делом, но я заметил, что он слегка улыбался. Я обожал Алисию и Боба. Хоть мы и не сблизились так сильно, чтобы называться друзьями, всё-таки работать с ними было одним удовольствием. Кашлянув ещё раз, я опустился на колени, проверяя запасы «заготовок» Боба в нижних шкафах и записывая то, что почти кончалось, на листок. Голова кружилась, и меня радовало, что сегодня вторник, а значит, мне нужно было продержаться на работе всего шесть-семь часов. — Как хорошо, что зарплата в пятницу, — Алисия потянулась, завязывая волосы в хвост. Я не смог сдержать довольной улыбки: да уж, зарплаты я ждал с нетерпением, учитывая, что мои запасы замороженных овощей почти подошли к концу, а мистер Лю хмуро смотрел на меня каждый раз, напоминая о времени платить по счетам. У меня были большие планы на эти деньги, ну, кроме закупки продуктов и оплаты квартиры. Я уже нашёл неплохой тату-салон, в котором собирался проколоть себе губу и сделать ещё одну татуировку, да и вообще — хотелось наконец-то получить деньги за свою работу, чувствуя хоть какую-то стабильность. Я получал двадцать два доллара в час (и это было для меня очень много, учитывая, что в Silver Spur мне платили восемнадцать, а смена длилась всего шесть-восемь часов), что при одиннадцатичасовой смене в уикенд давало мне почти двести пятьдесят баксов за смену — четыре таких смены позволяли мне оплатить квартиру на месяц и не переживать о том, что мистер Лю выселит меня. Да, я мог, устроившись в «Кьяра ди Луна», позволить себе квартиру получше, но меня всё устраивало, я привык к ней и не хотел искать что-то другое, что-то поближе, по крайней мере, тогда. Я думал: ну, поработаю ещё полгода, и, может быть, ближе к своему дню рождения поищу квартиру получше. Но я продолжил жить в самой дешёвой крошечной квартире в Чайна-тауне, а вот теперь мне даже переезжать не придётся. Интересно, мистер Лю будет слишком расстроен, когда увидит мои мозги на своих пожелтевших от старости обоях? В общем, надежды в тот вечер во мне стало ещё больше. Джерард немного запаздывал к своему вечернему ритуалу, но когда он спустился по лестнице вниз, как всегда в обычные дни в чёрной рубашке и джинсах, я не мог не улыбаться. Его вид подействовал на меня словно лекарство — я забыл о головокружении, о щекотке в горле и клокочущей вибрации в лёгких, но в то же время мне как будто стало в разы жарче. Если бы я мог, я бы отпихнул Алисию с Бобом, лучезарно улыбаясь ему. Джерард на меня даже не посмотрел. Его холодный взгляд безразлично скользнул по нам с Алисией и Бобом в целом, не выделяя никого. Всё предвкушение, которое будоражило и без того дрожащее от лихорадки тело, разом схлынуло, как и моя улыбка. Я поник, стараясь не вздыхать с разочарованием. Я даже не мог понять, почему я разочарован! Никто не ждал, что тот разговор (хотя это скорее был монолог Джерарда, а я был единственным, но верным слушателем) станет моментом связи или чем-то вроде этого. И всё же, я чувствовал себя растерянным. Не лгите, что никому из вас не хочется ощущать свою исключительность. Нас на Земле семь миллиардов. Среди этих семи миллиардов есть люди, которые на нас похожи, словно идентичные копии, не говоря уже о том, что, в сущности, мы друг от друга отличаемся мало — и в то же время люди не могут быть одинаковыми, мы мыслим по-разному, как ни крути. Даже у близнецов могут быть диаметрально противоположные личности. Даже в куче песка ты не найдёшь двух одинаковых песчинок. Поэтому всем хочется быть исключительными и чтобы об этой их исключительности им хоть иногда напоминали. Хочется для другой песчинки быть настолько же важной песчинкой, как и она для тебя. Хочется что-то значить если не в этой Вселенной, то хотя бы в чужой жизни. Это… Приятно. Вот и я хотел быть чуточку более исключительным для Джерарда, чем остальные. Я хотел ловить его взгляд на себе и чувствовать, что он выделяет меня. Что я для него не очередной подчинённый, не один из тех «остальных», нет. Хотел быть чем-то большим, пусть даже немного, но всё-таки. Это я сейчас понимаю. Хорошо, когда ты можешь проанализировать свои поступки и стремления спустя время. Понять, что какая-то мелочь, которую ты упустил из виду изначально, меняет картину до основания. Осознать, в конце концов, что нечто, охарактеризованное как «просто», было нихрена «не просто»! Жаль только, все эти шокирующие осознания мне уже не помогут, но жизнь вообще штука неидеальная. Вообще, надеяться на какое-то потепление в отношениях с Джерардом было моей ошибкой. Не единственной и, наверное, не самой главной, но ошибкой. Хотя какая из них главная, я не знаю. Все мои ошибки — это мой опыт, мои синяки, набитые в прошлом, они делают меня мной. Наверное, если рассуждать логически и объективно, то конечно, моя основная ошибка, делящая жизнь на «до» и «после», влияющая на мою судьбу, на то, как я заканчиваю свою жизнь — это переезд в Сан-Франциско, но были обстоятельства, из-за которых я не мог по-настоящему жалеть, что сделал это. Ну, вы и сами понимаете. Конечно, в глобальном смысле надежда на внимание Джерарда была не так плоха, как, например, моё решение пойти в католическую школу (ладно, будем честны: это было не моё решение, но я ничего не сделал, чтобы его избежать, хотя мог, у меня был маленький шанс и, увы, он уже упущен), или тот день, когда я назвал долбоёбом одного из парней из футбольной команды, который потом сломал мне нос и чуть не выбил зубы. Но в тот момент эта ситуация казалось мне катастрофической. — Фрэнк. Шот, — его резкий голос, отрывистые два слога, ударившие меня, словно пощёчина, лишь усугубили катастрофу. Я сжал зубы, подавляя в себе кашель, и молча, механически налил ему текилу, добавляя в неё сироп, как всегда. Джерард всё ещё не смотрел на меня. Повернувшись ко мне правым боком, он отвёл пустой взгляд куда-то в сторону, а я был настолько подавлен, что даже не пытался изучать правую сторону его лица, сравнивая с левой, уже хорошо изученной в ту ночь. Мы даже не соприкоснулись пальцами, как это обычно случалось. Я оставил шот, он подождал пару секунд, прежде чем взять его и резко проглотить всё содержимое. Я чувствовал себя глупо. Тогда, в тот вечер. На следующий. Ещё через двое суток. Каждый чёртов рабочий вечер весь следующий месяц я чувствовал себя глупо, нуждаясь в его внимании и получая в лучшем случае холодный взгляд. Я ждал какой-то оттепели между нами, но не получал ничего. Внешне проявления моего пухнувшего внутри разочарования менялись, конечно. В первую неделю я выглядел как недоумевающий грустный щенок, потом стал скрывать свои ощущения, потому что какого хрена, у меня есть гордость и всё такое. Я не собирался набиваться в друзья Джерарду, окей? Я просто хотел чуть больше контакта между нами, вот и всё. Ради улучшения рабочей атмосферы. Меня бы устроили даже искусственные улыбки (вру; Фрэнк, боже, ты такой лжец), только не этот пустой игнорирующий взгляд. Но, конечно, я старался отвлекаться. Я запрещал себе слишком много думать о работе или Джерарде за пределами клуба, я старался в свои выходные больше времени уделять музыке, а не накручиванию себя. У меня даже неплохо получалось. Целый один раз я сходил в свой выходной в Кастро, выбрав первый попавшийся бар, не чтобы подцепить кого-то, но чтобы просто расслабиться и выпить то, что наливают мне, а не я сам. Хотя, может, мне бы и не помешало немного флирта. Только вот что-то пошло не так, и вместо флирта я разговорился с одним парнем, который знал другого парня, который был знаком с девушкой, работавшей в небольшом клубе тоже в Кастро, где часто устраивали вечера для музыкантов-любителей, непризнанных поэтов и будущих звёзд стендапа. Этот парень — его звали Тони, вроде бы (на самом деле он был довольно милым и даже немного попадал в мой типаж, но мои внутренние барьеры, выстроенные на тот момент независимо от моего осознания, не давали нам даже близко сойтись дальше пары глупых флиртующих фраз), — дал мне ссылку на их группу в Фейсбуке, и я решил, что это была возможность, ну, знаете, развлечься. Я давно не играл на публику. Мне, в принципе, и публика-то не нужна. Пары человек, слушающих мою музыку, более чем достаточно, чтобы почувствовать отдачу. Но я хотел отвлечься от Джерарда, от работы, от новой рутины, которая закрутилась вокруг меня. И, знаете, это помогало. Джерард не исчезал из моей головы, но моё сознание слегка притуплялось. В уютном музыкальном баре, расположенном в подвале The Castro Theatre*, я мог расслабиться, наигрывая любимые песни и что-то из своих собственных, получая небольшую, но искреннюю поддержку от присутствующих. У меня было время на две-три песни, если я хотел, и за месяц я дважды посетил эти уютные, малолюдные вечеринки, слушая чужую игру или эмоциональные поэтические выступления. Зози, та девушка, которая была знакомой знакомого Тони, на второй раз подошла ко мне после моего выступления, белозубо улыбаясь. Она была довольно яркой — её малиновые волосы, заплетённые в косички, контрастировали с темной кожей, и она была выше меня. — Тони сказал, ты би, — скорее утвердила, чем спросила она, покачивая бутылку пива в кольце своих пальцев. Я осторожно кивнул, прижимая гитару к себе одной рукой, а второй поглаживая горлышко своего Miller Midnight*, не до конца понимая, о чём она — Тони упоминал, что она лесбиянка, и я не думал, что Зози собиралась склеить меня или что-то такое. От её следующих слов всё в моей голове встало на свои места: — Лора, моя соседка, она тоже би. Ей понравилось твоё выступление, и она хотела узнать, как ты насчёт выпить с ней? Я скользнул взглядом в сторону, верно угадав, куда смотрит Зози. Лора, милая азиатка, стоящая неподалёку от нас, улыбнулась мне, вскидывая ладонь, и я быстро почувствовал смущение. Она была симпатичной. И не единственной, чьи взгляды я ловил на себе, пока играл. Только вот помните про мои неосознанные барьеры? Они, блядь, чертовски работали. — Слушай, — когда Зози подозвала Лору ближе к нам, я задумчиво почесал затылок, стараясь подобрать слова как можно корректнее. — Ты очень симпатичная. — Я знаю, — хихикнув, Лора кивнула мне, как бы намекая продолжать. Чёрт, она была действительно милой. Но я не был готов к чему-то… Ну, то есть, да. Со всем моим нытьём из-за одиночества, я давно нуждался в новых знакомствах, в новых эмоциональных встрясках, но медленное влипание в Джерарда, которое не фиксировалось моими внутренними радарами как реальная проблема, блокировало всякую возможность эти знакомства завести. — Мне стыдно тебя отшивать, ты классная, — виновато произнёс я, пытаясь улыбаться своей самой милой улыбкой, которую использовал лишь в исключительных случаях, например, когда нужно было задобрить маму. — Но я немного не в поиске сейчас. — О, — её брови хмуро изогнулись, но она не потеряла своей настойчивости, — у тебя есть кто-то? — Нет, я просто в поисках себя, а не… — Чувак, — Лора хмыкнула, — я предлагаю тебе зависнуть, а не знакомиться с моей бабулей. — Боюсь, твоей бабуле я не понравлюсь. У меня куча хронических болячек и мерзкий характер. Я скорпион по гороскопу. — А ещё у тебя куча горячих татуировок, это компенсирует всё остальное, — нет, правда, она мне нравилась. Мой типаж. Забавная и настойчивая, и я был уверен, что она умеет за себя постоять. И всё же я не поддавался её флирту, сводя всё в шутку. В итоге Лора поняла, что со мной толку особого нет, но не отстала, пока я не согласился добавить её на Фейсбуке с обещанием написать, когда буду готов всё-таки к чему-то большему. И я бы, наверное, написал. Пару раз я ловил себя на мысли, такой, чисто теоретической мысли, что, может быть, однажды я ей напишу. Ну, может, на следующей неделе или через месяц. Но до моего Большого Осознания оставались считанные дни, и я попросту не успел сделать это. Ну, хоть одной глупостью было меньше. Представляете градус неловкости, если бы я пригласил Лори куда-то зависнуть, а потом бы понял, что влюблён в Джерарда? Возможно, я бы тогда остался в живых. Интересно. Помимо походов в этот подвальный бар, я всё-таки дотащил свою задницу до тату-салона. Губа болела нещадно, но я был доволен до ужаса. Чёртов пирсинг! Охуительно. Я хотел его — я его сделал. Сейчас, конечно, думаю, что это была глупая затея — я порвал губу, в смысле, не я, а мне порвали губу, когда врезали по лицу, а всё из-за этого тупого колечка, но вот тогда… Лёжа в кресле тату-мастера, который набивал мне новую татуировку на груди, я даже не реагировал на боль от игл, загонявших чернила под кожу, потому что я целиком был сосредоточен на том, чтобы, вопреки советам по заживлению, елозить кончиком языка по дырочке на внутренней стороне губы. Надежда. Вот, что я набил на груди. Прямо под пламенем, расположенным над левым соском, эта надпись была теперь моим вечным символом надежды на лучшее завтра. Той самой, что увела меня на расстояние почти трёх тысяч миль от родного города. Я рассматривал надпись и контуры пламени в зеркале, чувствуя себя гордым и довольным. Татуировки — моя слабость, я ещё подростком однажды для себя решил, что превращу своё тело в живой альбом воспоминаний, отмечая этапы своей жизни чернилами под кожей. Я бы хотел набить что-то связанное с Джерардом — в других условиях я бы оставил на своей коже ещё одно несмываемое напоминание о нём, о том, что он значит для меня. Хотя и без татуировок я бы вряд ли забыл о нём и через десять лет, и через половину жизни. Алисия, увидев мой пирсинг, засмеялась и спросила, стоит ли ей тоже проколоть губу, но посередине, чтобы идеально дополнять нас с Бобом. Я уже говорил, что обожал её? Надеюсь, они с Бобом будут по мне скучать хоть немного. А может, Боб в своей убийственной безэмоциональной манере просто скажет моему преемнику, что меня «сбросили с пирса», и это будет единственное, чем я отложусь в памяти людей, с которыми проработал больше полугода. Я не могу сказать, что проколол губу только для того, чтобы привлечь внимание Джерарда, но, конечно, мне хотелось, чтобы он заметил. Я тогда очень внимательно следил за его реакцией, гадая, какой она будет, пытаясь хоть что-то уловить в его глазах, что-то вроде малейшего изменения. Ничего. Я немного, совсем малость хотел психануть и поставить перед ним его ёбаный шот с таким видом, словно он нанёс мне смертельное оскорбление, а я вместо вишнёвого сиропа налил туда что-то очень ядовитое. Но в реальности я сделал такое же холодное и непроницаемое лицо, даже не здороваясь с ним. Ребячество? Может быть. Я считал, что я вправе себя так вести, потому что ничем не заслужил холодность со стороны Джерарда. Я не собирался выдавать его и всем трепаться о нашем разговоре, я не собирался сплетничать. Я не был виноват ни в чём, чтобы спровоцировать такую реакцию, окей? Конечно, потом я передумал смертельно обижаться на Джерарда, продолжая следить за ним взглядом всякий раз, как он появлялся в зале, и думать о нём чаще, чем требовалось, но… Как-то так закончился февраль и пролетел почти весь март. Странная игра «кто кого сильнее будет игнорировать», в которую мы с Джерардом были втянуты безо всяких предварительных договорённостей, продолжалась весь следующий месяц, и я в неё с треском проигрывал, не понимая, почему он даже не пытается обратить на меня внимание, не говоря уже о том, чтобы подпустить ближе. Всё чаще я замечал в его руках потрёпанный блокнот, всё чаще он сидел перед открытием в зале, а не на террасе, но какую-то логику в его действиях мне отследить не удавалось. На моё счастье в марте не было никаких «закрытых вечеринок», и Ланза клуб больше не посещал. Это было своеобразной передышкой, потому что каждый раз, как этот человек входил в стены клуба, который ему и принадлежал, я чувствовал себя нереально напряжённым. И после той ночи с мексиканцами моё напряжение только возросло. Почему я вообще так зациклился именно на том разговоре? У нас с Джерардом было потом достаточно моментов, более подходящих под определение «момента связи», когда мы становились всё ближе и ближе друг к другу. Но в ту ночь он был впервые со мной настолько искренним, да, пусть под воздействием алкоголя и травки, но всё-таки — мне казалось, это что-то значит. Но что, думал я, если ему плевать на меня, в сущности, так же, как и на остальных? Вместо меня мог быть Боб или кто угодно ещё, и он бы точно так же сболтнул лишнего, а потом сделал бы вид, что ничего не произошло. Но я хотел, чтобы это было важно, я хотел быть важным Джерарду. Сейчас я очень чётко осознаю это стремление. Но понимание мотивов Джерарда ускользало от меня. На улице становилось теплее, и каким-то удивительным образом это стало влиять и на Джерарда тоже. Температура поднималась на пару градусов и между нами, и за пределами здания; солнце вставало всё раньше; закончился сезон дождей. Холодность исчезла из его взгляда, хотя остались короткие и отрывистые фразы, с которыми он обращался ко мне, осталось неясное напряжение. Это было похоже на приход весны, что не поддавалась марту, изо всех сил отказываясь просыпаться: иногда пробивались тёплые лучи, но туманы всё ещё наползали на Сан-Франциско. Так и с Джерардом: иногда пробивалось что-то кроме отстранённости, вроде редких смешливых искр в его глазах, но в целом говорить о каком-то прогрессе я ещё не решался. И обманываться себе этим не позволял (и всё равно ведь обманывался, хватаясь за эту надежду, которой вторила надежда, прибитая иглами снаружи моего сердца). К концу марта я мог сосчитать три ночи, когда его «мне-плевать-на-тебя»-аура рассеивалась, но он всё ещё не улыбался мне, что заставляло меня тосковать. Я скучал по его улыбке, я запомнил её не так хорошо. Он не улыбался мне, но смотрел на меня, причём гораздо дольше, чем должен быть взгляд, который можно принять за случайный. А мне ведь даже спросить не у кого было, в порядке ли вещей такое поведение для Джерарда: он со всеми остальными держался так, кажется, всегда. Да и не полез бы я к Бобу за советами. Для этого сначала было бы неплохо про себя сформулировать, в чём моя проблема. Да в чём, блин, а то так не заметно — в Джерарде и его упрямстве. Если бы я знал, сколько раз мне ещё придётся с этим сталкиваться… То что? Да ничего, точно так же продолжил бы в него влюбляться. Не обманывай себя, Фрэнк, ты безнадёжен. В последний мартовский четверг, когда я в принципе не ждал чего-то шокирующего от рабочей смены, Джерард снова немного опоздал к своему дежурному шоту. По тому, как он сменил рубашку на очередную винтажную футболку, на этот раз с логотипом «Alkaline Trio», и тому, как выразительно смотрелись его глаза, снова подчёркнутые подводкой, я с неудовольствием отметил, что сегодня Ланза снова приедет в клуб. Но моё неудовольствие было коротким, потому что я залип на Джерарда. Да, опять. Когда он подошёл ближе, я увидел на его носу и скулах сияние мелких блёсток, больше похожих на крошечные блестящие веснушки. Это напоминало Эмми и её сияющие румяна, и я почему-то прыснул от мысли, что Джерард наносил на свои скулы хайлайтер, хотя это в целом не удивляло меня — и ему шло, правда. Будто на него чихнула фея, одарив его своей благодатью, или что-то такое. Я даже не собирался стесняться своей улыбки сейчас. Привычно наливая текилу, я смотрел на этот едва заметный, но такой сияющий отблеск, органично смешавшийся с тоном его кожи, и мысленно флиртовал: «Отлично выглядишь, Джерард. Ты сегодня блестяще выглядишь. Ты выглядишь сияюще. Ты как звезда!». Это было так тупо. Самые худшие фразы для флирта. Я словно сам с собой соревновался: придумай наиболее ужасные мысленные подкаты, пока делаешь шот своему боссу, который не выходит из твоей головы последние два месяца. Отстой, Фрэнк. Ты жалок. — Добавить виски в кофе, сэр? — сегодня у меня было настроение вести себя как язвительный засранец. Я хотел назвать его по имени, но вместо этого прокатил на языке это «сэр», чуть ли не усмехаясь, в попытке вызвать у него реакцию. И, о чудо, впервые за месяц — удалось. Прищурившись, Джерард сделал неуловимое движение: его рот на пару миллиметров дёрнулся в сторону, а кончик его языка всего на секунду показался между губ, но я, конечно, всё уловил. Я был очень внимателен, когда дело касалось Джерарда. — Два месяца — и ты наконец запомнил, да? Молодец, — так же колко произнёс он, снова возвращая сдержанное выражение лица, но я видел, как его глаза остались немного прищуренными, словно он ждал, что я ещё сделаю или скажу, словно следил за мной. Я воспринимал это как победу, пусть маленькую, но всё же я смог обратить на себя его внимание. Всё-таки тот вечер отличался от многих других. Марко и его свита приехали где-то около полуночи, и я сразу уловил, что он не в настроении — успел заметить его кислое лицо, пока он продвигался в толпе, а потом ещё и Эмми, прибежавшая к бару с заказом, сболтнула, что хозяин сегодня не в самом лучшем расположении духа. Я не особо любил сплетни, зато Алисия была не против почесать языками, пока Эмми ждала от меня коктейлей. Краем уха слушая их болтовню, не слишком громкую и отчасти потонувшую в музыке, бьющей из колонок, я ловил лишь обрывки фраз: Ланза был зол и напряжён, Джерард тоже не слишком радушен, когда Эмми подошла к столику, они о чём-то громко спорили, и, так как Ланза в основном ругался на итальянском, то она ничего не поняла, но Джерард выглядел оскорблённым. В ответ Алисия сказала ей: «Боже, как будто это впервые», и покачала головой. Я не подслушивал. Я просто внимательный. Выставив бокалы и стаканы на поднос, я локтем упёрся в стойку, подпирая щёку рукой, и стал ждать, пока Эмми перестанет болтать и наконец-то посмотрит на меня. Пришлось пережить с полминуты взаимного флирта между ней и Алисией, прежде чем она, поправив волосы, схватилась наконец за поднос. — Кажется, сегодня Черри не порадует нас своим ангельским голосом, — народу было раза в три-четыре меньше, чем по выходным, и поэтому мы больше болтали, чем действительно работали. Боб подкинул шейкер, проверяя реакцию Алисии, и та поймала металлический стакан, улыбаясь. — Эмми говорит, они опять поссорились. — Такое часто бывает? — следующим, чью реакцию проверял Боб, был я, и я ловил стаканом кусочки лайма, которые он бросал в мою сторону. Последний, правда, улетел мне в лицо, и я поймал его зубами, тут же морщась от кислоты. — Периодически, — спасибо, Боб, мне сразу стало всё понятно, ты мастер объяснений. Алисия отобрала у меня стакан и принялась подбрасывать его в воздух: — Последний раз было до Рождества ещё, кажется. А перед этим ссорились почти каждый месяц. Не спрашивай, почему, никто не в курсе. — Не, ещё было, — Боб сегодня проявлял необычайную активность в разговоре. — Где-то за неделю до того, как Фрэнк к нам устроился. Когда Найджел уволился. Черри вообще весь вечер из кабинета не выходил. Я засунул кусок лайма себе в рот, максимально скривившись. Не знаю, зачем я это сделал. Терпеть не могу кислое, на самом деле. И чудо, что у меня нет аллергии на цитрусовые вдобавок ко всем моим болячкам. Отплевавшись, словно подавившийся шерстью кот, я запил привкус лайма своим Red Bull, стоящим под стойкой на случай, когда мне понадобится намного больше энергии, и перестал слушать болтовню Алисии и Боба, которые перекидывали мимо меня оливку из одного стакана в другой. Алисия, как оказалось, была права. Джерард пару раз мелькал на балконе второго уровня (клянусь, я не следил; увидел совершенно случайно), но вниз не спускался, и его лицо было чересчур недовольным и пресным, когда он склонялся, опираясь на поручни, и смотрел на пустующий танцпол. Эмми ещё пару раз прибегала, повторяя заказы, и я исправно делал уже знакомый мне набор из «Олд Фешен», «Веспер», «Манхэттена», «Лонг Айленда» и «Кайпириньи». Будь я немного более сознательным, я бы снизил количество бурбона в «Манхэттене» для Джерарда, но с другой стороны, его бы это не слишком спасло, потому что в тот вечер он заливал в себя алкоголь ещё активнее обычного. Около часа ночи Эмми притащила нам сэндвичи с кухни, и я с удовольствием запихал их в себя, благодаря её за заботу — особенно если учесть, что у Алисии и Боба были сэндвичи с салями, а мне Эмми принесла с грибами и тофу. Она вообще очень пеклась о том, чтобы мы не забывали перекусывать во время работы, хотя мне кажется, что в первую очередь её забота касалась Алисии, а мы с Бобом попадали под раздачу за компанию (не то чтобы я был против). Практически украдкой запихав себе в рот сэндвич, я постарался сделать вид, что не жую так активно, когда Ланза со своим неизменным сопровождением стал спускаться по лестнице вниз. Он не собирался подходить к бару, но так или иначе, жевать на весь клуб мне казалось не слишком-то уместным. Проводив его взглядом, я инстинктивно вскинул глаза наверх в поисках Джерарда, которого там не обнаружилось. Но если подумать, то второй уровень не так уж хорошо просматривался снизу, чтобы сразу его найти. — На вид он пиздец злой, — Алисия потянулась, прогнувшись в спине, и покачала головой. На мой взгляд Ланза был такой же неприятный как и всегда, но, да, соглашусь — его обычно неприятный вид приобрёл ещё более негативное наполнение. Пожав плечами, я наклонился, запихнув в рот второй сэндвич. Мой желудок не подчиняется элементарной логике: то сутками от еды воротит, то пробивает на пожрать. Я уже был почти готов просить Эмми о ещё одном сэндвиче, но она убежала убирать со столиков, потому что люди уже расходились — всё-таки завтра для большинства посетителей был ещё один рабочий день. Дерек немного приглушил музыку, хотя некоторые из гостей ещё оставались, планируя танцевать до упаду. Дожевав, я стащил перчатки с рук, обтирая ладони о джинсы — руки опять ужасно вспотели, хоть я и старался менять перчатки как можно чаще. Всего-то на секунду опустил глаза, а когда поднял, то даже отшатнулся — Джерард стоял перед стойкой, злой и с красными пятнами гневного румянца на щеках. Когда он тут появился? Не удивлюсь, если бы оказалось, что он попросту спрыгнул со второго уровня, как ёбаная фея-супергерой. Фантастическая Тинкербелл. Мне показалось, что его лицо выглядело круглее, чем обычно. Это потому что он щёки надул, или слегка поправился? Я не могу сказать, что у я отслеживал изменения во внешнем виде Джерарда по какому-то графику, но волосы у него точно за пару месяцев отросли и теперь свисали на лицо. Он заметил, что я смотрю на его неряшливую чёлку, и сдул её, заставляя прядки взлететь вверх. А потом сделал ещё более угрожающее выражение лица, но меня так не проймёшь — я чуть ли не в бока ладони упёр, ожидая, что он мне скажет. Он сказал: — Фрэнк, — спасибо, я в курсе, как меня зовут; а потом добавил: — Текилу. Я потянулся было за шотом, но он буквально перегнулся через стойку и ударил меня по руке, как шкодливого ребёнка. Эй! Это было неприятно. Потряхивая рукой, я насупился, а Джерард громко цокнул языком: — Всю бутылку. Кто я такой, чтобы заявлять своему управляющему: «Знаешь, чувак, текила после трёх «Манхэттенов» — не лучшая идея»? Правильно, никто. Но взглядом я попытался выразить весь свой скепсис по поводу этой затеи. Достав его «Patron», я протянул Джерарду бутылку в форме вытянутой полусферы, и он сам вытащил корковую пробку, чуть ли не швырнув её в меня. Горлышко у текилы было широкое, очень. Такое губами не обхватить, поэтому, когда Джерард пил, половина текла по его подбородку, на шею и под воротник футболки. Его это мало заботило, а меня это даже не удивило: я помнил, как он половину содержимого своего шейкера расплескал на себя и стойку, и всё равно оказался доволен. Бутылка была опустошена наполовину его ежедневными шотами, и я не знаю, как он вообще мог пить алкоголь такой крепости прямо из горла, но Джерард продолжал жадно глотать, так, словно обычную газировку пил, а не сорокапроцентную текилу. Только его глаза, недовольно прищуренные, хоть как-то выдавали его ощущения. Это было как порно смотреть, только вживую. Очень горячо. Очень красиво. Когда Джерард наконец убрал бутылку ото рта, губы у него покраснели и блестели. Я присмотрелся и увидел следы трещин на нижней, словно он долго грыз её зубами, пока на коже не появились маленькие ранки. Джерард будто заметил мой взгляд. Его маленькие острые зубы, напоминающие челюсти опоссума, сомкнулись прямо на одной из язвочек на губе, зажимая её очень сильно. Я посмотрел на это так, словно его губа была моей шеей, и он вцепился в неё, прогрызая, словно шею тупой маленькой мыши, которую наконец настиг хитрый и гибкий избалованный котяра. И кровь брызнула из его губы, а я почувствовал себя так, будто кровь брызнула из меня. А он допил текилу, морщась теперь уже всем лицом, когда алкоголь попадал ему на новую ранку. Боб с Алисией на это шоу даже не отреагировали. А я почему-то чувствовал, что оно и не для них вовсе предназначалось. Только для меня. Для глупой мышеньки, которая позволила кинуть в неё пробку от текилы и теперь провожала взглядом этого кота, нетвёрдой походкой удалявшегося от бара. — Когда-нибудь ты к этому привыкнешь, — подбодрил меня Боб. Ох, блядь, я даже не знаю. Я так и не привык. Джерард всегда находил, чем меня удивить. Хотя это так звучит, будто мы полвека в браке прожили. Знаете, как эти старички: «О, моя Маргарет меня до сих пор удивляет», — а она всего-то положила розмарин вместо орегано в соус для лазаньи, перепутав баночки из-за старческой слепоты. Если бы. Если бы полвека. Я бы хотел прожить с ним и больше. А я ничего о нём не знал. Я не успел, у нас было слишком мало времени друг для друга. Я не знаю, что он любит есть утром в воскресенье, что пугало его в детстве и осталось в виде неотрефлексированного страха до сих пор. Не знаю, хотел бы он отправиться на Марс в качестве колонизатора — я бы хотел, да, вместе с ним. Не сосчитал все его родинки на спине, пока он спал со мной рядом, чтобы потом, через десять лет, увидеть ещё одну, новую, ниже лопатки, и поцеловать её — «О, Джерард, ты до сих пор меня удивляешь». Я знаю, что нет никакой гарантии, что у нас было бы всё это. Может, встреться мы в других условиях, мы бы всё равно не остались вместе. Он бы нашёл кого-то лучше, я бы нашёл кого-то спокойнее. Кто-то бы заботился о нём так, как не сумел я. Кто-то бы стал для него «лучшей частью его жизни». Он — лучшая часть моей. Я верю в мультивселенные. Я знаю, что в любом мире он будет для меня всем. Алисия убежала около двух ночи, отпросившись у Боба. Тот тоже свалил, немного раньше трёх ночи, впрочем, смысла ему оставаться не было — к закрытию осталось с десяток посетителей, уже настолько готовых, что они если что-то и заказывали, так банку колы или энергетика, а не коктейли. Похлопав меня по плечу и свалив на меня обязанность привести бар в порядок после закрытия, Боб отшутился, что это «суровая дедовщина». Показав ему средний палец, я плюхнулся на стул, ощущая напряжение между лопаток. — Дай я перекурю, и тогда уйдёшь, ок? — Ладно, — Боб снова был непроницаемым, но я научился различать оттенки его безразличия, отделяя радушное безразличие от недовольного. Сигареты я хранил под стойкой, там же, где и телефон, который старался не трогать без надобности. Схватив их и зажигалку, я выскочил на террасу, ощутимо ёжась — ночи были уже теплее, конечно, чем пару месяцев назад, по моим ощущениям градусов сорок шесть* точно, и ветра не было даже на такой высоте, но влажность всё равно чувствовалась. Я впервые столкнулся с Джерардом на террасе, хотя он сюда тоже убегал регулярно. Тоже в одной футболке, как и я, он стоял близко к поручням, опираясь локтями на них, и одну ногу завёл за вторую, пружинисто качая стопой с пятки на носок и обратно. Луна висела высоко над нами, выглядывая только последней четвертью из-за серых облаков, лежавших на небе неряшливыми мазками. Из-за светового загрязнения и отблесков Окленда на востоке от нас небо само по себе тоже было грязно-серым с жёлтым оттенком, но всё равно — красиво. Я встал на достаточном расстоянии от Джерарда, чтобы его это не раздражало. Он скосил взгляд в мою сторону, хмыкнул себе что-то под нос. Его руки тряслись, пока он пытался прикурить, и в итоге зажигалка, которую он держал, сорвалась из пальцев, сначала стукнувшись о металл поручней с гулким «звяк», а потом в одну секунду улетела вниз, к подножию небоскрёба. — Блядь, — Джерард проследил за тем, как она потонула в ночном сумраке, а потом выплюнул сигарету, отправляя её лететь следом. Я усмехнулся. Достал свою зажигалку, прокручивая между пальцев. — Помочь? — Ну, помоги, — Джерард вытянул ещё одну сигарету из своей пачки, я щёлкнул кнопкой зажигалки, выпуская короткий рыжий огонёк — тот своим отблеском лизнул лицо Джерарда, делая его похожим на карикатурную посмертную маску. Очень мягкую, с плавными линиями, но всё же. Красиво замерцали шиммерные блёстки, смешанные с оттенком его кожи на скулах и переносице. Точно. Фея. — Как ты думаешь, — талант Джерарда разговаривать, сжимая сигарету между скривившихся губ, меня поражал, — с какой скоростью зажигалка летела вниз? — С большой, — физика не моё сильное место, и высчитывать скорость падения, исходя из высоты небоскрёба и массы зажигалки, я не собирался. Или оно не так высчитывается? Я получил итоговую пять по физике только потому, что ничего не взорвал на последней практической контрольной. Ну, и ещё потому что списал теоретический тест. — Шестьдесят две мили в час*, — тоном знатока произнёс Джерард. Я посмотрел на него со скепсисом, сомневаясь, что он только что это высчитал. С другой стороны, будь так, я бы даже не удивился. — Зажигалка? — Нет, — он тыльной стороной ладони утёр нос. — Человек. И не отсюда. С «Золотых ворот». Падение длится четыре секунды. — Мы на конкурсе всезнаек? — Тш, — Джерард отмахнулся. — Двести сорок шесть футов.* Четыре секунды. Интересно, за это время можно успеть вспомнить всю свою жизнь, как в книжках пишут? — По-моему это чушь, — я не стал спрашивать, откуда он в курсе всех этих фактов о «Золотых воротах». Может, Джерард на досуге ведёт блог «Лучшие места для самоубийства и интересные факты о них». — У тебя всего четыре секунды. Ничего особо не вспомнишь. Скорее будешь жалеть, что шагнул. — Жалеть? — Ага. Мне кажется, многие жалеют. Только уже поздно. Шестьдесят две мили в час. Ты, вода — и всмятку. — Один парень выжил, — не выпуская сигарету из губ, Джерард стал почёсывать свой подбородок. — В восемьдесят пятом. Сам выплыть смог. — Везучий. — Он потом, говорят, повесился. — И целеустремлённый. Джерард вдруг засмеялся, согнувшись почти пополам, его лоб с глухим стуком приземлился на поручни, а сигарета всё ещё оставалась во рту, как приклеенная, но он смеялся, громко и так по-дурацки. Самый тупой смех на свете. Словно пулемётная очередь маленьких визгливых «ха-ха», смешанных с кашлем чихуахуа-астматика. Я растерялся и отпустил свою сигарету в полёт, даже не потушив её. Это был прекрасный смех. Лучший смех из всех, что я только слышал. Я улыбнулся, ощущая головокружительное тепло, поднявшееся внутри меня, и тоже засмеялся, даже не понимая, над чем мы смеёмся. Просто было хорошо, понимаете, смеяться рядом с ним. У него смех был искренний и заразительный. Немножко пьяный, но всё равно. Наконец, фыркнув, Джерард успокоился, выпрямился и тряхнул головой. Ладони его сжали поручни, он повернул лицо ко мне, снова прищурившись. Я на автомате протянул руку к нему, перехватывая его сигарету, что почти дошла до фильтра и вот-вот должна была просыпаться пеплом ему на футболку. Отобрал её, выкинул. Джерард нахмурился, посмотрел на меня пару секунд, потом достал ещё одну сигарету и поманил меня пальцами, намекая, чтобы я снова дал ему прикурить. — Ты из Джерси, верно? — Читали мой профайл? — Делать мне больше нечего, — шумно выдохнул он. — У тебя по акценту слышно. Откуда ты? — Бельвилл, — я понимал, что меня там, в зале, ждёт Боб, но не собирался тратить шанс на разговор с Джерардом впустую. Закурил, следуя его примеру, а он задумчиво пожевал фильтр губами. Боже, сколько он курил? А пил? По-моему, количество было неограниченным и не поддавалось счёту. — Моя бабушка жила в Бельвилле. На пересечении Элмвуд-авеню и Аделаида-стрит. — О, — я не знал, как реагировать на эту информацию. По речи Джерарда было не так заметно, что он из Джерси, хотя и калифорнийским его акцент не был ни разу. Закусив губу, я осторожно уточнил: — Вы из Бельвилла? — Нет, я жил в Саммите. Но мы с братом часто ездили к бабушке. Родители хотели переехать ближе к ней, когда Майкс родился, но у отца наладились дела с работой и мы остались, — звучал Джерард довольно искренне, хоть в его голосе и сквозило сомнение, словно он, даже будучи настолько пьян, останавливал себя, думая, стоит ли ему рассказывать подробности о себе. Итак, теперь я знал, что мы родом почти из одного города. Саммит и Бельвилл. Нас разделяли семнадцать миль* и полчаса езды на машине. И, если он не лгал, говоря, что приезжал к своей бабушке, я мог бы видеть его однажды. От моего дома до Элмвуд-авеню было минут тридцать пешком. Меньше двух миль*. На велике я бы преодолел это расстояние за десять минут, пересекая половину нашего городка. Если бы его семья всё-таки переехала в Бельвилл, сложилась бы эта история иначе? Я бы, может, учился с ним или его братом в одной школе. Я бы знал его больше, чем последние полгода. Я бы влюбился в него, будучи ещё ребёнком, и не сбежал бы из Нью-Джерси, потому что у меня был бы он. А может, сбежал бы вслед за ним в итоге. Столько этих «если бы». Но всё случилось так, как случилось. — Я жил на Клинтон-стрит, — зачем-то сообщил я. Ну, хотелось ответить честностью на честность. Мой дом был ближе к границе с Ньюарком со стороны Форрест Хилл и Вудсайда*, тогда как его бабушка жила ближе к Авондейлу*, на милой крошечной улице, которая была засажена вязами и застроена аккуратными домиками, обшитыми белым сайдингом и с крышами из типовой серой черепицы. — Возле церкви святого Петра, да? — Ну, практически. — Бабуля ходила в эту церковь. Я всё крутил в голове полученную информацию. Хотел задать ему тысячу вопросов. Узнать, почему он тоже, как и я, уехал из Нью-Джерси и оказался в Сан-Франциско. Хотел усадить его перед собой и слушать, как он будет рассказывать мне, как будет смеяться, мечтательно и мягко улыбаться, упоминая бабушку и брата. Вы знаете, что улыбку можно услышать? Я с закрытыми глазами могу различать интонации Джерарда. Я с закрытыми глазами могу провести линии пальцами по его щеке от родинки к родинке. Мы так похожи. Оба выросли в маленьком городе. Оба сбежали оттуда. И я чувствовал, что на этом наши сходства не закончатся. Мир тесен, да? Он остался на террасе, когда я вернулся в зал. Отпустил Боба и начал вытирать стойку от следов и капель. Дерек свернул музыку, официанты почти прибрали на столах, оставляя всё прочее уборщикам, которые наводили порядок в клубе по утрам. Формально моя рабочая смена уже закончилась, а я устало сидел за стойкой опустевшего клуба, ковыряя пальцем её поверхность, и ждал, пока Джерард соизволит вернуться в тепло. Зачем? Да не знаю я. Хотел убедиться, что он будет в порядке. Что он не решил на себе испытать, успевают ли люди во время последнего полёта вспомнить всю свою жизнь. Я вот тогда сказал, что это чушь? А сейчас я так не думаю. По сути, всё, чем я занимаюсь сейчас — это вспоминаю последние полгода своей жизни, прежде чем мне вышибут мозги. Проживаю их заново, чтобы не жалеть. Так вот, минут в двадцать четвёртого Джерард соизволил всё-таки зайти обратно в зал. Я встрепенулся, как дождавшийся возвращения хозяина щенок, ей-богу. Аж самому неловко, какой я был фонтанирующий энтузиазмом идиот. Почему был? Я и сейчас есть. Ненадолго, правда… Не суть. Джерард прилип к стойке с обратной стороны, со шлепком опуская на только очищенную поверхность свои покрасневшие от холода ладони. Он выглядел торжественно. Или торжествующе? Всё сразу. Он словно придумал план по спасению мира. Чем мы займёмся сегодня вечером, Брэйн? * Тем же, что и всегда, Фрэнки. Взорвём нахрен твой мозг от безнадёжности чувств ко мне. — Дай мне свой телефон, — прямо сказал Джерард. Обычно прохлада отрезвляет, но ему она явно не помогла почувствовать себя уже не таким пьяным. Я видел, как нездорово блестят его глаза, какие широкие у него зрачки и как взгляд расфокусированно бегает по моему лицу. Я не собирался давать ему мой телефон в принципе, и тем более — в таком состоянии. От него пахло дымом, сыростью, можжевельником, текилой — Джерардом, в общем. Прекрасно, конечно, но я не поддамся. — Зачем? — Затем, — он ещё раз нетерпеливо шлёпнул рукой по стойке. — Затем, что я не могу выносить тишину тут, окей? Я хочу включить твою музыку. — Ладно, — хорошо, я поддался. Один-ноль в пользу Джерарда. Сняв блокировку, я открыл iTunes, позволяя ему изучить мою медиатеку. Джерард делал это с очень сосредоточенным видом. Кончик языка высунулся между губ, левая ладонь тёрла щёки и нос то тыльной стороной, то пальцами. Знаете, вот как коты умываются, только он, к счастью (или к сожалению; да о чём ты, блин, думаешь, Фрэнк!), руку свою не облизывал. У меня была собака. Крошечное создание из клочков косматой серой и чёрной шерсти. Она выглядела так, словно её предками были чихуахуа и довоенный плюшевый мишка, согрешившие по большой любви. Ох, моя сладкая горошинка. Она умерла, когда я учился в колледже, а я до сих пор помню её огромные глаза, похожие на спелые оливки, и крошечный розовый язычок. Вы думаете, я собираюсь Джерарда с ней сравнить? Как бы безмерно я ни любил Пи, Джерард всё-таки был в разы симпатичнее. Ладно, о чём это я? Так вот, её огромные чёрные глазки часто слезились, и она облизывала лапу и пыталась почесать их, точно так же, как Джерард сейчас. Мой пушистый ангел… Нет, не Джерард. Джерард скорее опьяневшая от выжранной в одно лицо полбутылки текилы фея. — Смешай мне Red Bull с водкой, — наконец Джерард выбрал, что включить, и отошёл к рабочему месту Дерека и остальных диджеев, чтобы подключить мой телефон к колонкам. — Я не думаю, что это хорошая идея! — крикнул я ему. Джерард отмахнулся, даже не глядя: — А ты не думай, просто сделай! — он споткнулся, поднимаясь на подиум, но устоял. Пока он возился с проводами, я последовал его просьбе-тире-приказу. Только водки добавил меньше, хотя не думаю, что это спасло бы его. Моя рука чуть вздрогнула, когда тишину, прерываемую только едва слышной руганью со стороны Джерарда, вдруг разрезал голос Джарвиса Кокера — Джерард включил «Mis-Shapes»*, явно добравшись до Pulp в списке всех моих сохранённых альбомов. Поставив стакан на стойку, я упёрся в неё локтями и стал ждать, пока Джерард подойдёт ближе. Он не подходил. Его движения были чем-то средним между боем с тенью, когда он махал ногами перед собой в пустоту, и вальсом в одиночку, но он отлично чувствовал музыку, хоть его ноги, очевидно, едва держали его. То и дело я вздрагивал, ожидая, что сейчас он упадёт, но нет. Он кружился по танцполу, практически тонул в темноте, терялся в ней, лишённой привычного бега огней стробоскопов, но стоял на ногах, хотя во время припева была пара моментов, когда он почти заваливался назад, крутясь вокруг своей оси. Он как будто позабыл о том, что я ещё был здесь. Хотя, наверное, так и было. Разве имел я значение, пока у Джерарда были музыка и темнота вокруг? Изредка он что-то выкрикивал, пытаясь подпевать, и это было бы забавным, но мне это казалось настоящим волшебством. Он всё-таки обратил на меня внимание к концу песни. Его дыхание немного сбилось, но в целом он выглядел хорошо для настолько пьяного человека, только что устроившего импровизированный концерт. Подскочил он к стойке как раз в тот момент, когда альбом, явно поставленный на случайное воспроизведение, переключился на «Something Changed». Романтика в лучших традициях подростковых фильмов. Я бы удавился за такую сцену на своём выпускном. Хотя нет, будь это мой выпускной, Джерард бы сейчас пил свой «Red Bull» с водкой под «Every Breath You Take»* — школьные танцы в «Богоматери Мира» традиционно проходили под хиты восьмидесятых. Но нет, мы сейчас были в середине девяностых, Джерард пил энергетик, слегка дёргая головой под Pulp, и его плечи плавно двигались, так естественно, будто это были его привычные движения, вне зависимости от того, какая музыка играла. — У тебя неплохой музыкальный вкус, — похвалил он меня; я не собирался расплываться довольной лужей от этого; ладно, я всё-таки расплылся, кого я обманываю? — Но Post Malone рядом с Misfits? Серьёзно? — Post Malone крут, — я не собирался всерьёз вступать с ним в спор о музыкальных пристрастиях, а он засмеялся, мотая головой: — Да, неплохо. Но Youth Code мне нравится больше. — Они совсем разные! Как их можно сравнивать? Мы же не сравниваем Боуи и Metallica, да? — У тебя много классики, — Джерард улыбнулся, обнажая зубы. — А Post Malone — первый более-менее современный исполнитель, которого я у тебя увидел при беглом поиске. — Ну, если бы ты поискал чуть внимательнее, то и Youth Code увидел бы, — я фыркнул. Он снова засмеялся. Такой идиот. Я. Не он. Но и он тоже. Мы оба. Господи, я хотел вечность провести только рассматривая его улыбку, понятно вам? Я смотрел только на него: пьяного, но не грустного, как в тот раз, а счастливо прикрывшего глаза под музыку, которая была на пару лет старше меня. Если бы он жил со мной в одном городе; если бы я влюбился в него, ещё будучи ребёнком; если бы все наши «если бы» имели смысл, то я бы пошёл с ним на выпускной, заставив весь преподавательский состав «Богоматери Мира» упасть замертво от инфаркта, спровоцированного возмущением. Класс. Я бы танцевал с ним под The Police, наступая ему на ноги. Мы бы сбежали с выпускного. Сели бы на нагретую за день землю прямо у кромки Пассаик-ривер, не пересекая её, не возвращаясь из Арлингтона в Бельвилл. Я бы поцеловал его и спросил: «Где бы я сейчас был, если бы мы с тобой не встретились? Пел бы я эту песню кому-то другому вместо тебя? *». А он бы отвесил мне подзатыльник и сказал: «Фрэнк, дурак ты набитый, мы бы встретились обязательно — только не здесь. В Сан-Франциско, понимаешь?». В реальности же песня закончилась, как и Red Bull с водкой в его стакане. Пульсирующий ритм «F.E.E.L.I.N.G.C.A.L.L.E.D.L.O.V.E.»* наползал на нас так же, как туманы наползают на Сан-Франциско со стороны залива, медленно укрывая собой каждое здание, от небоскрёбов до крошечных частных домиков. Как чувства к Джерарду накрывали меня, от пяток поднимаясь всё выше и выше. Словно он кастанул на меня «Ядовитый туман» в подземельях под Тлеющим озером.* Только в его случае это была усовершенствованная версия. «Сексуальный туман». Наносит миллион единиц урона, заставляет член дёргаться в штанах, вызывает помутнение рассудка. Стопроцентное попадание. Джамия как-то сказала, что под эту песню только сексом заниматься. Мы с ней так и не попробовали. Боже, зачем я вообще думаю о Джамии сейчас? Джерард словно занимался сексом сам с собой. Ну, не в том смысле, что он засунул руку себе в штаны и начал дрочить при мне (хотя я уверен, он был на такое способен), просто его движения были такими чувственными и гибкими, пока он крутился у стойки, качая головой, подвывая каждому слову песни, гладил себя по шее и груди, ерошил свои волосы. Он прикрыл глаза, он чувствовал песню на клеточном, кажется, уровне, а я чувствовал на клеточном уровне его самого. И это, хочу я вам сказать, был пиздец. Я медленно втянул воздух носом, пытаясь удержаться на поверхности реальности. Я, блядь, за эти две минуты превратился в ебучее желе. А мой мозг превратился в бульон, стекая по позвоночнику куда-то в область паха. Джерард — это пиздец ходячий. В ту секунду, правда, он был скорее пиздецом, извивающимся в ему одному понятном танце. Он гладил себя по плечам, и это напоминало танцы змей под музыку заклинателей. Только это Джерард извивался, как змея, а чувствовал себя загипнотизированной нахрен гадюкой почему-то я. Я напряжённо следил за каждым его движением. Я боялся упустить что-то важное, если пропущу хоть малейшее колебание его рук или плеч. Я отзеркалил то, как Джерард закусил губу, а у него струйка крови текла из прокушенного места, едва заметно, просто делая губы ярче и чётче на вид, скапливаясь в уголке рта — блядский ты боже, ему кто вообще дал право быть таким? Он раскрыл глаза, утопив меня в потемневшей грязной зелени своего взгляда, и я понял, что он сам себе все эти права выдал, он даже не спрашивал никого, он просто, блядь, такой. И я столько раз слушал эту песню, но, потерявшись в Джерарде, забыл обо всём. Резкий переход от одной части к другой напугал меня. Я вздрогнул, сбивая рукой стакан прямо на пол, а Джерард резко дёрнулся ко мне, задирая голову: — What, — вскрикнул он, поднимая руки вверх, — is, — а потом хлопнул ими по стойке, — this, — и попытался на эту несчастную стойку залезть. В следующий миг он с громким воплем свалился на пол, и я перегнулся через стойку, глядя на него, идиота, под бьющее в ушах «feeling called love». Вот же оно, это чувство. Когда ты смотришь на него, пьяного, упавшего на пол в попытке спеть песню, и он смеётся, и ты начинаешь внезапно смеяться тоже. — Ты в порядке? — Why me! — лёжа на спине, Джерард снова махал руками в воздухе, обращаясь то ли к высшим силам, то ли ко мне. — Why you! Why here! Why now! Ооох, блядь, кажется, я сломал себе задницу… — Давай-ка без акробатики, — я оббежал стойку, помогая ему подняться. Джерард всё хихикал, мотая головой, и охал, потирая ладонью свою поясницу. Хорошо, что он не ударился головой. Хорошо, что ничего не разбил — стакан не считается, его-то разбил я, да? — Пошли, — тяжело дыша и всё ещё хихикая, Джерард похлопал меня по плечу; это был наш первый настолько близкий контакт, и я покраснел, — покурим. — Ага, — конечно, я бы с ним на край света пошёл, не то что покурить. Идиот. Я. И он. Мы оба. В таком состоянии он мог бы ёбнуться с террасы, даже не планируя этого. Я снова подкурил его сигарету, но на этот раз он даже не просил меня — я сделал это по своей воле. Он улыбнулся с благодарностью. Пока мы были внутри, небо стало светлее, где-то вдалеке за Оклендом забрезжил рыжий солнечный край. Ещё одна наша традиция: Джерард курит, я за ним наблюдаю. Мне было хорошо. Я надеялся, что ему тоже. Да, мы с ним слишком похожи. Он тоже был одинок в этом городе, куда сбежал от самого себя. Он так же, как и я, нуждался в ком-то рядом. Мне повезло, что я был в нужное время в нужном месте, не более. На моём месте мог оказаться кто-то другой. Но это оказался я. Случайность свела меня с Джерардом, и я никогда не узнаю, нужен был ему хоть кто-то или он нуждался именно во мне, но мне это и не важно. Он был со мной. Он был моим, а я буду его, пока моё сердце не прекратит биться. Красоты рассвета не задевали меня в ту ночь, через серость переходящую в утро. Ветер пробирался под мою футболку, ветер скользил по волосам Джерарда, заставляя дрожать прядки у его скул. Его кожа была медовой на вид (и я уверен, на вкус тоже), пока утренние оттенки ложились на неё размытым градиентом. Он курил, не замечая меня, а я снова видел только его, а не окружающий мир. Моя рука вздрогнула, опускаясь на перила террасы, совсем рядом с его ладонью, сжимавшей круглый и холодный металлический поручень. Я должен был положить руку рядом, но я положил её так, чтобы его пальцы легли на мои и оказались защищены от металлического холода. В тот момент я всё понял. Глядя на его профиль, на то, как он безмолвно курил и позволял моим пальцами греть его собственные, я понял. Я люблю его. Это осознание зажужжало в моей голове, а потом резко скользнуло вниз, за рёбра, укореняясь там. Мне казалось, если я вдохну глубже, то закашляюсь. Мне казалось, если я что-то скажу, то из моего горла хлынет кровь. Жужжащее чувство ширилось во мне, всё сильнее и сильнее. Оно росло, заполняя меня. И всё это было из-за Джерарда. Я вздрогнул, так же, как раньше от его резкого пения, когда осознал всё это. Для меня всё вставало на свои места. Мои пассивные обиды. Мои неуверенные попытки привлечь его внимание. То, как старательно я не подпускал других людей. Мне хотелось закричать, просто чтобы он услышал. Но я стоял молча, впитывая в себя то, что открылось мне. Я грел его пальцы. Он молча курил. Но если бы в ту секунду он захотел спрыгнуть вниз, я бы прыгнул первый — просто чтобы ущелье для него было устлано мной*.

***

примечания: * 101 градус по Фаренгейту — это приблизительно 38,3 по Цельсию. * Инфекционный мононуклеоз — одно из заболеваний, вызываемых вирусов Эппштейна-Барр (он же вирус герпеса 4 типа, он же «та штука, которой Фрэнк переболел в детстве»). Болезнь чаще всего переносят в детском или подростковом возрасте, во взрослом возрасте она редко переходит в хроническую форму, но зато даёт осложнения в виде сниженного иммунитета, частых бронхитов, проблем с селезёнкой и печенью. * «Тайленол» — популярное в США жаропонижающее на основе ацетаминофена (на пост-советском пространстве он больше известен, как парацетамол). Так как и «Терафлю», и «Тайленол» содержат ацетаминофен, который может негативно влиять на печень в случае высокой дозировки, то эти два лекарства одновременно принимать не рекомендуют. * «НайКвилл» — тот самый сироп от кашля, из-за которого Фрэнк и Джерард однажды чуть не подрались. Как и «Терафлю», он содержит декстрометорфан, компонент, в высоких дозах схожий по действию с психоделическими веществами. Поэтому Фрэнк не давал Джерарду пить «НайКвилл» после того, как он завязал с алкоголем. И поэтому «НайКвилл» продают в США только после «по паспорту». * «Цепакол» — леденцы от боли в горле, содержат бензокаин, сильный местный анестетик. * The Castro Theatre — кинотеатр в центре ЛГБТ-района Кастро, один из негласных символов района. * Miller Midnight — марка тёмного пива. * 46 градусов по Фаренгейту — +8 по Цельсию. * 62 мили — 100 километров. * 246 футов — приблизительно 75 метров. * 17 миль — около 27 километров. * 2 мили — чуть больше 3 километров. * Форрест Хилл и Вудсайд — районы Ньюарка, расположенные на севере города на границе с Бельвиллем. * Авондейл — район Натли, города севернее Бельвилля. * Уважаемый F.T.Willz, кем бы ты ни был, иди нахуй, от души прошу. Вы и так все знаете, к чему эта отсылка. * «Чем мы займёмся сегодня, Брэйн?» — iconic line известного мультсериала Стивена Спилберга «Пинки и Брэйн», про двух лабораторных мышей, пытающихся захватить мир. * Mis-Shapes, Something Changed, F.E.E.L.I.N.G.C.A.L.L.E.D.L.O.V.E. — всё песни Pulp, если вы не включили альбом с началом главы, то рекомендую сделать это хотя бы сейчас. * Every Breath You Take — песня британской группы The Police (той, где пел Стинг, ага). Хит всех школьных дискотек США, но на самом деле, у неё несколько кринжовый текст про парня, который следит за каждым шагом своей бывшей подруги. * « Where would I be now if we'd never met? Would I be singing this song to someone else instead?» — строки из «Something Changed» Pulp. * «Ядовитый туман» — пиромагическое заклинание из игры Dark Souls III. * «But when you throw yourself off the cliff, the canyon is lined with me». Да, да, это снова отсылки к F.T.Willz. Мне не стыдно.