san-francisco (leaving you forever)

Я попаду в Ад. Я знаю это. Есть много поводов так думать. Я пропускал воскресные службы каждый раз начиная с пятнадцати лет, каждую неделю — но ходил на пасхальные, кроме как в одиннадцатом классе, когда я так нажрался дешёвого пива на вечеринке у Дьюиса, что в итоге не то что на мессу, я до кровати доползти не мог. Я лежал, наблевав на ковёр в гостиной, Свит Пи радостно тявкала, прыгая вокруг меня, и слизывала всё, что вышло из моего организма, а мама громко ругалась сначала на меня из-за моего кошмарного пьяного поведения, а потом — снова на меня, но уже потому что из-за моего кошмарного поведения она начала материться в такой день. В церкви ещё стояла скульптура Богоматери Скорбящей, и я назвал её похожей на Николаса Кейджа с заплаканным лицом. Тоже повод попасть в Ад, точно? Я не виноват, конечно — она реально была похожа, не знаю, чем вдохновлялся человек, создавший эту скульптуру, но вам бы не понравился Николас Кейдж с крупными мутными каплями слёз из эпоксидной смолы на его лице. На самом деле, никаких претензий к самой Богоматери у меня нет — я набил её себе одной из первых, полностью от запястья до локтя, надеясь, что Высшие силы меня не проклянут за такое — но за скульптуру, наверное, ей было обидно. Ещё мне понравился фильм «Догма». Отец Бэтси говорил, что все, кому понравился этот фильм, грешники. Я люблю парней, в конце концов. Мне нравятся члены. Мне нравится сосать члены, мне нравится, когда мне сосут — чьи-то мужские губы вокруг меня, например. Гореть мне в аду за то, что я не правильный, примерный и послушный гетеросексуал, выросший в такой же правильной и примерной католической семье. Но главный мой грех, конечно, в том, что когда Джерард опустился передо мной на колени, стаскивая мои джинсы и без предупреждения касаясь губами моего члена, я подумал: блядь, Иисус, Мария и Иосиф, так вот оно, как ощущается Вознесение, да? Это случилось через четыре дня после первого раза, как Джерард остался у меня дома. Через четыре дня, в вечер моего заслуженного выходного, когда я лежал на диване с «Чужаком» Кинга, периодически тянулся рукой к жестянке Bud, и совершенно не ожидал, что произойдёт что-то настолько шокирующее. Электронный и трещащий звук звонка заставил меня прерваться, я отложил книгу, и за дверью обнаружил Джерарда — словившего единственный дождь за последние две недели, судя по его волосам, мокрым и немного вьющимся из-за влаги, прилипшим ко лбу. Его ресницы тоже были мокрыми, собранными как острые стрелки, и я хочу думать, что это было из-за дождя. Это было из-за дождя, как и его запах, влажный и озонистый, разбавленный можжевельником так слабо, что я почти его улавливал. За предыдущие четыре дня мы виделись на работе только единожды, и это было совершенно никак. Джерард вёл себя спокойно и сдержанно, я тоже пытался (у меня, естественно, не получалось, потому что я помнил, как меньше чем за сутки до этого он стонал мне в рот, цепляясь пальцами за мои плечи). Джерард написал мне короткое сообщение тем вечером: «Не отвечай мне», а потом ещё одно — «У тебя улыбается лицо». И всё. Всё, ни слова больше, а я не мог ему ответить, потому что если он писал «не отвечай», это была запретная зона, значит, наша переписка могла навредить нам обоим. Но что за хрень: «У тебя улыбается лицо»? Чем я ещё мог улыбаться? Это была вся связь между нами за четыре дня. Я не писал первый, ожидая сигнала, я не отвечал на его сообщения, получив прямую просьбу — я просто ждал, сам не зная чего. Ночью я вбивался в свой кулак, обняв подушку, всё ещё хранящую запах его пота и волос, а потом засыпал, вырубившись без сил к чему-то, даже к элементарным гигиеническим процедурам. И мне снилось, как он стаскивает с моей поясницы одеяло, позволяя сквозняку скользнуть по вспотевшей коже, — или как он залезает на меня, и его хриплый, чуть сонный голос напевает мне на ухо: «Something in my heart keep's saying my someplace is here»*. Да, моя самая главная эротическая фантазия о Джерарде это как раз проснуться вместе и целоваться сомкнутыми губами, улыбаясь друг другу и не до конца понимая, мы ещё спим или уже находимся в реальности. Я, блядь, был безнадёжен. Так вот, Джерарда я не ждал (вру, я ждал его всегда, каждую ночь, каждый день — просто бы он пришёл, а дальше мне ничего уже не было важно). Но он стоял на моём пороге, промокший под дождём, с неровными расплывчатыми пятнами румянца на скулах, снова с маленьким покрасневшим прыщиком под глазом. Я сделал шаг назад, впуская его, и растерянно развёл руками. — Привет, — я чемпион по произношению глупых фраз рядом с Джерардом. Он закусил губу, пару секунд глядя на меня немного виновато, что ли — или неуверенно, будто бы он не понимал, что я чертовски рад его видеть. — На улице дождь, — ладно, не один я был чемпионом по глупостям. Я кивнул, молча подтверждая, что уже понял. У меня, конечно, была сухая одежда для Джерарда. Что-то внутри меня перевернулось от теоретической возможности увидеть его в моих футболках. Прими горячий душ в моей квартире, надень мою футболку, выпей весь мой кофе и останься у меня до утра — вот, что я хотел ему предложить. Джерард тряхнул мокрыми волосами, растерянно оглядываясь, и перебил все мои вербальные предложения поцелуем. И, Господи. В Ад можно попасть и ради его поцелуев тоже. — Ты мокрый, — я фыркнул, хватаясь за его куртку, скользкую от стекающих по мягкой коже капель. У него была мокрая куртка и промокший перед футболки, с его волос капало мне на плечи и шею. Джерард повис на мне, большая мокрая горячая коала, толкая к стене. Это был вечер каких-то очевидностей. — Я шёл пешком от Фишерманс Уорф*, — подтвердил он, стягивая куртку и бросая на пол так небрежно, словно она не стоила больше чем вся эта квартира за полгода аренды или сколько-то там. Зубы Джерарда были слишком острыми, когда коснулись моей губы, я застонал, не сопротивляясь, и раскрыл рот, высовывая язык ему навстречу. Вкус его слюны был водянистым, но трезвым, что ещё сильнее заставляло меня хотеть прекратить его целовать, снять с него мокрую одежду, забраться с ним под одеяло — и вот тогда продолжить. Я пытался делать это, несмотря на губы, требовательно скользящие напротив моих, я дёргал его футболку за подол, но Джерард упрямо не расслаблял руки, не давал мне раздеть его, и это почти злило. Боднув его носом в скулу, я заставил его отстраниться, и из-за секундной замешки смог всё-таки стащить его футболку прочь. — Давай я найду тебе сухую одежду? — Давай мы подождём с одеждой вообще? — Оу, — не буду кривить душой и делать вид, что я этого не ожидал, но и особой надежды у меня не было — я предпочитал разочаровываться заранее, правильно? Джерард переступил через мокрую футболку, его глаза потемнели, наполняясь непоколебимой уверенностью, и я не мог ему сопротивляться — и не хотел. Мы не дошли до спальни, падая на диван — точнее, это я упал на диван, а он опустился передо мной, хватая меня за шею для поцелуя. Что я могу сказать? Мне нравилось это. Джерард вёл себя так, словно знает, чего хочет, и хотя до конца мне сложно было поверить, что он хочет меня, я не отталкивал его. Его кожа на плечах была прохладной, но такой же чуть липковатой, как и в нашу предыдущую ночь. Я скользнул пальцами от его шеи к плечам, покатым и мягким, под кожей которых ощущались твёрдые выступы костей. Мне нравилось касаться его, иногда меняя прикосновения пальцев на короткие, тупые царапины от ногтей, и Джерард забавно вздрагивал, мыча в поцелуй — ему нравилось тоже. Мой мозг проклят. Я его, блядь, ненавижу. Когда Джерард опустил руку сначала на моё бедро, а затем напористо и горячо на мой пах, я остановился, издавая кряхтящий стон ему в губы, и мотнул головой. — Ты собираешься, — я сглотнул, пытаясь подобрать слова, потому что «отсосать мне» звучало грубо, а «взять в рот» — слишком высокопарно. Джерард прикоснулся к моим губам большим пальцем. — Да, — он кивнул. Я сглотнул снова, раскрывая губы навстречу его пальцу, и, Боже. Никто не делал такого, никто не касался моего языка пальцем, не давил сначала на верхние зубы, а потом на кромку нижних, вынуждая мой рот раскрыться ещё шире, и ещё один позорный звук вырвался из него в ответ на эту короткую, чуть грубую, странную, заводящую меня… Ласку? Да нет же. Я не знаю, как это назвать. Движение. Сексуальная практика. Заводящая меня деталь. Ёбаный пиздец. Я хочу, чтобы вы понимали, почему я всё-таки притормаживал. Я волновался, постоянно чувствуя неуверенность в том, что Джерарду всё это действительно нужно. Я, конечно, не сомневаюсь, что он человек, полностью отдающий себе отчёт во всех действиях, но… Это был акт заботы с моей стороны. Я хотел задавать ему вопросы каждые пятнадцать секунд о том, действительно ли он хочет меня. Потому что я — да, я хотел. Но мне бы не хотелось, чтобы это выглядело как «боже я такой возбуждённый я сейчас трахну твою ногу если ты не возьмёшь мой член в руку или в рот». Так что я спросил ещё раз: — Ты уверен? А Джерард вдруг досадливо ударил меня по бедру, весьма ощутимо, кстати, острыми костяшками сжатого кулака. Из его рта вырвался недовольный, фырчащий вздох, и он тряхнул влажными волосами: — Фрэнк, — это было очень резко и серьёзно, я даже выпрямился от неожиданности. — Я гей. Мне нравится твой член. Я не знаю, с чего ты взял, что я не уверен. — А если бы у меня не было члена? — вдруг так же глупо сболтнул я. Джерард закатил глаза, издавая странные утробные звуки, и стукнул меня ещё раз, заставив ойкнуть. — Но он у тебя есть. И в смысле, не было? — Ну знаешь… Я смотрел по телику однажды про парня, которому оторвало член в автокатастрофе, — слава богу, на этот раз он не стал меня бить, но наклонился к моему бедру и начал хихикать. — Да что? Люди рождаются без членов. В мире, наверное, четыре миллиарда людей без членов. — Но он у тебя есть, и это хорошо, потому что он мне нравится, — я чуть не сказал «спасибо и на этом», потому что, конечно, мне было приятно, что Джерарду нравится мой член, хотя я бы предпочёл услышать несколько другие признания. — Если бы у тебя его не было, я думаю, я бы нашёл другие способы выразить свою симпатию. Пожалуйста, давай остановимся на том, что он всё-таки есть, и мы должны пользоваться этим положением для обоюдного удовольствия? Это звучало здраво. Я сделал пару глубоких вздохов, чтобы успокоиться, пока Джерард смешливо улыбался напротив меня, и наклонился, касаясь его лба своим на пару секунд прежде чем опустить пальцы на его щёки и потянуть его для поцелуя. Не «я сейчас умру если ты не снимешь мои штаны»-поцелуя, но поцелуя, в котором я, как мне казалось, снова передавал свои чувства — то, как моё лицо горело от каждого его прикосновения, и я задыхался от нежности внутри. И в оправдание Джерарда могу сказать, что его прикосновения тоже казались мне нежными. Он не торопился так настойчиво, как в раз перед этим. Его губы соскользнули с моих, задевая подбородок — я знал, что не брился несколько дней, и наверняка царапал его губы, влажные, скользко движущиеся по моей коже, и я чувствовал его улыбку из-за этого. Захватив подол моей футболки, Джерард несколько секунд теребил её пальцами, пока его поцелуи остывали на моей шее, и я подавился вдохом, когда он наконец-то справился с тем, чтобы её снять. Я пообещал себе не делать глупых замечаний до тех пор, пока мы оба не будем довольны происходящим. Мои руки вернулись к его плечам, замечательным, мягким, уже заметно потеплевшим; его спина была напряжена, но я старался гладить его только кончиками пальцев, обозначая своё присутствие, и скоро Джерард расслабился, придерживая ладонями мой живот и верх правого бедра. Мне нравилось всё, что он делал со мной, даже если он просто скользко водил губами по моей шее, пара капель слюны осталась на коже. Он подул на влажный след, заставляя капли скользнуть ниже, щекотно и холодно, и я откинул голову назад, подставляясь ему. Так вот, возвращаясь к моему грядущему путешествию в Ад. Я был в Раю в моменты, когда губы Джерарда плотно прилегали к моей коже. Я вспоминал всех святых, что вбили мне в голову в годы походов в воскресную школу, и спрашивал у них об одном: какого хрена вы раньше не позволили мне ощутить, каково это — так чувствовать человека, которого я люблю? Такое они не прощают. Особенно Иисус. Слишком грубо, Фрэнк, никто не разговаривает с Иисусом в таком тоне. Я попаду в Ад, потому что нахрен Иисуса (ничего личного). На этот раз мы гораздо лучше справились с тем, чтобы избавить меня от штанов. Джерард тёрся щекой о моё колено, пока стягивал штанины вниз, так просто и так тепло, и мне нравилось, что я мог гладить его по волосам, пока он не закончил, также справившись и с моими трусами, и может быть, я немного был смущён от того, что у меня уже стоял. Хотя что между нами было? Пятнадцать минут влажных поцелуев? Он обхватил меня рукой, сухими пальцами, так, что это ощущалось по-особенному чувствительно. Чего я ждал от минета с Джерардом? Ну, я был уверен, что это будет классно, но я не представлял, насколько. Джерард просто грел меня рукой, несколько секунд, глядя снизу вверх с улыбкой, не обещающей никакого спокойствия не только этим вечером, но и до конца моей (недолгой) жизни. Я его не торопил, хотя мои колени слегка вздрагивали от напряжения в ожидании большего. Протянув ладонь, я снова потрогал его волосы, зачёсывая мокрые пряди за ухо ближе к затылку — под этим взглядом я в любую секунду готов был растечься до состояния лужи, сдавая себя с потрохами. Например, снова захотел сказать ему «я люблю тебя», но Джерард сглотнул с кошмарно слюнявым звуком, и вместо признания из моего рта вырвался короткий смешок, встреченный ещё одной его улыбкой. И что я могу сказать о мгновении, когда его сухие пальцы, крепко держащие меня под головкой, сменились его губами? Это было мокро и горячо, да, банально — но это действительно было так. Сначала его губы были напряжены, прикасаясь ко мне просто с нажимом, но затем он расслабил их, я почувствовал горячее кольцо внутренней стороны его губ вокруг члена и, ничего уже не стесняясь, застонал. Джерард усмехнулся, не отпуская меня, и снова напряг губы. То, что он делал это, издеваясь надо мной, ощущалось мною на каком-то едва ли не клеточном уровне. Я сполз спиной по диванным подушкам, раздвигая ноги. Куда руки девать, я не понимал. Не будет ли слишком навязчивым, если я коснусь его волос? Если я положу ладонь ему на щёку, не воспримет ли он это как что-то грубое и нарушающее его границы? Я хотел быть осторожен с ним, я хотел быть с ним нежным, наверное. Чтобы он чувствовал себя свободно и безопасно, даже когда мой член был в его рту. На его языке. Боже, когда он высунул язык, качнув головой и проведя им, широко и протяжно, захватив едва ли не весь мой член, я дёрнулся, опуская руку ему на плечо в полном беспомощности жесте. Я не знал, что мне делать, потому что с одной стороны, я был кошмарно возбуждённым и готовым кончить по щелчку пальцев, а с другой — я испытывал сбивающий с ног (спасибо, что я сижу) прилив любви и тёплого, расплывающегося в моей груди ощущения нежности к нему, к Джерарду, чьи пальцы гладили меня по внутренней стороне бедра, а потом… — Блядь, ох, гос-ссс-по-ди, — мне было стыдно за этот звук, но Джерард коснулся моей мошонки, и это было невероятно, понимаете? Казалось бы, что тут такого: его ладонь, моя мошонка, мне всегда нравится, когда меня касались в этом месте, но Джерард сделал это так, что можно было упасть парализованным от удовольствия. Ещё через секунду он проскользнул пальцами под неё, надавив подушечками указательного и среднего, и я дёрнулся ещё раз. Окей, я знаю, это «точка на миллион» и прочие секреты сногсшибательного оргазма, но. Это Джерард, понимаете? Это не в точке дело, а в нём. В идеальной температуре его пальцев, в идеальном нажиме, в его мокром рту, который глубже обхватил мой член, а потом он так же быстро отстранился, оставляя только язык на головке. Он усмехался надо мной. Чёрт, я немного ненавижу его — в хорошем смысле, — за то, что он прекрасно понимал, как мой организм на него реагирует. Джерард видел, что я просто распадаюсь на кусочки, когда он касается меня, и он не стеснялся этим пользоваться. Я ощутил поток воздуха от его смешка на своей головке, застонав ещё раз. — Фрэнки, — о, боже, лучше бы он так не говорил. Моё настроение моментально скользнуло от «возбуждённого» к «умиляющемуся», и я закусил губу, дёрнув подбородком в ответ на это «Фрэнки», господи, кто ему вообще дал право так меня называть, это слишком интимно и близко, это слишком, слишком, мать твою, Джерард. Внимательно глядя на меня, Джерард криво усмехнулся, обнажив зубы: — Пожалуйста, возьми меня за волосы, окей? Ты машешь руками так, что я начинаю думать, что у тебя припадок или ты передаёшь тайные знаки агентами ФБР, которые следят за нами. — За нами следят агенты ФБР? — Фрэнк! — Джерард уткнулся лицом мне в колено, хихикая, и, чёрт, я уже говорил, что я его люблю? Что я его ненавижу? Он продолжал массировать меня под мошонкой, несмотря на своё хихиканье, и я снова нахрен капитулировал, трогая его волосы не для заботливого жеста с отведением прядей подальше ото лба, но немного вжимая пальцы в жирноватую, горячую кожу у корней. Несколько секунд Джерард хитро улыбался, искоса поглядывая на меня и потираясь щекой о моё бедро. Я подумал в тот момент: если он поцелует меня в бедро сейчас, я набью его имя в этом месте. Вот прямо завтра. Нет, я прямо сейчас остановлю его, пойду в ближайший тату-салон, набью его имя на своём бедре, а потом мы вернёмся к минету. Он меня поцеловал, да. На ладонь ниже паха, оставил маленький, яркий укус, ещё раз хихикнув. А я так и не сходил в тату-салон ради его имени. Даже не знаю, к лучшему это или нет? Усмешка не сползала с губ Джерарда, когда он снова вернулся к делу. Он что-то напевал себе под нос, мурлыкал, выглядел совершенно увлечённым, а потом его язык упругим, мокрым кончиком коснулся меня — и да, я не могу, конечно, похвастаться богатым опытом в полученных минетах, но он делал это так быстро и влажно, что я даже не представлял, что такое вообще возможно. Так делать. С членом. Ну то есть, в теории — да, но кто-то впервые отсасывал мне так. Только язык и иногда губы, скользящие по уздечке, и его руки, горячие и сильные, крупные ладони везде, блядь, на мне — так вот. Джерард издавал мокрые хлюпающие звуки вокруг меня, но не выглядел пошло, я чувствовал, что ему нравится делать это со мной, ему нравилось, что я был слишком перевозбуждён из-за него. И не могу сказать, что я не понимал его: нашей предыдущей ночью я чувствовал себя также охренительно, когда видел, что он от моих действий подходит всё ближе к грани, превращая мою кровать в настоящий хаос. Это приятно, знать, что человек, который тебе симпатичен, чувствует себя хорошо из-за того, что ты делаешь с ним. Разве не в этом смысл секса? Чтобы тому, кто с тобой, было хорошо? Это обмен: ты делаешь хорошо физически, и получаешь эмоциональное удовольствие от того, что твой партнёр счастлив. Это ведь не просто о том, чтобы подрочить и кончить, это обмен энергией. Это о том, чтобы видеть улыбку человека после и улыбаться самому, осознавая, что это ты заставил его счастливо задыхаться от ощущений. И, боже, я знаю, я попаду в Ад, но когда я кончил — слишком быстро, опять слишком быстро, я не могу сдерживаться, когда Джерард со мной, — я подумал: «Вау. Наверное, этот чувак, Иисус, ощущал то же самое, когда вознёсся на небеса, потому что он сын божий и всё такое». Уверен, Сатана в Аду скажет мне: «Фрэнк, ты серьёзно думал об Иисусе и Вознесении, когда кончил Джерарду на лицо? Это стрёмно». Что ж, в любом случае, мне плевать. Это того стоило. — Прости, мне стоило предупредить, — я резко, с дрожью в груди вздыхал, мотая головой; мой затылок тёрся о верх диванной спинки, пока мои пальцы всё ещё сжимали волосы Джерарда. — Я, я запачкал тебя, чёрт. — Если бы я хотел, чтобы ты меня предупредил, я бы сказал об этом, — Джерард сказал это таким обыденным тоном, словно с ним регулярно подобное случалось. Я посмотрел на белёсую полоску на его щеке, стекающую к губам и подбородку, и мой мозг явно с трудом обрабатывал произошедшее. Отпустив его волосы наконец, я попытался вытереть лицо Джерарда сначала рукой, планируя потом использовать свою футболку, которую мне абсолютно не было жаль, но он не позволил, перехватывая моё запястье. Невозможно было ощущать его язык, который только что издевательски быстро вылизывал мой член, на моих пальцах. Джерард выглядел довольным, словно всё шло точно по его плану. Качнув головой, он вытер свою щёку моей ладонью, но это было больше похоже на то, что он растирал мою сперму по своему лицу. Он был ужасен. Весь в сперме и слюне, кошмарное недоразумение на мою голову, и я так сильно любил его. — Всё точно в порядке? — прекратив размазывать беспорядок по его щеке, я обнял Джерарда, помогая ему залезть на меня. Джинсы тёрлись о мой член, всё ещё мокрые и холодные, он липко прижался ко мне, пачкая и меня тоже, и я совершенно не сопротивлялся. Я хотел быть запачканным благодаря ему. — Ты можешь меньше думать, м? Твои вопросы отвлекают, — Джерард поцеловал меня, также влажно, как до этого отсасывал, и думаю, это хороший способ прекратить череду моих глупых вопросов. Я опустил ладонь к его животу, потом забрался в джинсы, и хорошо, что остатки спермы и слюны были на моей руке, потому что так было куда комфортнее — Джерард не давал мне ни мгновения на передышку, ёрзая и раскачиваясь на моих коленях. Он толкался в мой кулак, шумно дыша в шею. Это словно быстрая дрочка, когда вы подростки и вам нужно успеть потрахаться на диване, пока мама не пришла с работы — только мы не были подростками, но ощущалось именно так. Я уткнулся носом ему в волосы у чёлки, вдыхая их сыроватый запах, мы даже не целовались. Всё было быстро и спонтанно. Джерард впился пальцами в мои лопатки, двигая бёдрами совсем без какого-либо ритма, его рот издавал что-то гораздо ниже и тише простых стонов, а я обнял его за талию, подталкивая к себе, пока он не вскрикнул, куснув меня за плечо. Его джинсы были грязными теперь, но я уверен: Джерарду насрать на это. После оргазма он моментально обмяк, мягко обнимая меня и устраивая голову на моём плече. Мы просто обнимались, так, словно у нас не было сейчас этого акта странного, спонтанного, орально-ручного секса, между нами не остывала сперма и… И вообще, как будто это просто свидание с обнимашками, не более. Я поцеловал сначала его скулу, потом уголок губ, и Джерард улыбнулся, лениво ужасно, но слегка повернул голову, вытягивая губы и чмокая меня в ответ. Я бы хотел, чтобы мы пошли дальше. Необязательно в ту самую ночь, но я бы хотел, чтобы Джерард сидел на моих коленях, точно так же прижавшись ко мне всем своим кошмарно горячим (в прямом смысле) большим и приятным телом, и чувствовать то, какой он внутри, как он будет звучать, когда я буду без спешки толкаться в него, как он будет выглядеть. Или, может, он бы захотел, чтобы это я сел к нему на член, обнимая его за шею для устойчивости — и я бы это сделал, потому что, серьёзно, как угодно, я просто хотел быть ближе к нему, чем это возможно. Но даже без этого я был счастлив и я был на своём месте. Проникновение необязательно для того, чтобы нам было хорошо. Я хотел чего угодно, важен не процесс, важен сам факт, что это Джерард. В то же время последнее, чего я хотел — это спешить. Мне казалось, времени у нас достаточно (вопреки всей логике; мой мозг говорил мне «Фрэнк, времени у вас мало, ты же сам понимаешь», а сердце билось так громко, что заглушало все его доводы). А раз спешить нам некуда, значит, я мог наслаждаться «свиданием с обнимашками», даже если формально это не было свиданием. Какая разница? Это просто условности. Джерард слегка вздрогнул, двигаясь на моих коленях, и выдохнул в мои губы — и мне плевать, как это называлось, правда. Потом мы переместились в спальню. Я закрыл окно, потому что Джерард стащил с себя джинсы и лежал на моей кровати совсем без одежды, раскинув руки в стороны. Мне оставалось только последовать его примеру, и когда я оказался рядом с ним обнажённый, Джерард обнял меня за поясницу, дёргая ближе на себя, и коротко поцеловал. — Дай одеяло, — скомандовал он. Завозившись, я подтянул край одеяла, прижатый его задницей к матрасу, и Джерард попытался укрыть нас, в процессе свалив меня со своих бёдер. С его стороны такой акт заботы был весьма милым, но я всё равно не был до конца раскован, потому что я люблю тесные объятия в постели, но мне понадобилось несколько секунд и пара прикосновений к животу Джерарда, прежде чем я положил ногу сверху его ног, просовывая ступню между голеней. — Так ты всё-таки замёрз? — Я в порядке, — Джерард лежал, мягко улыбаясь, с руками сверху одеяла, словно маленький ребёнок. Мы снова не включили свет, из-за дождя на улице было слишком темно, даже при условии работающих фонарей, и я почти не видел его, предоставив своим пальцам возможность скользнуть по линии его профиля от подбородка вверх. — Хочешь, мы можем заказать что-то, если ты голоден. — Я скажу, — Джерард повернул голову вслед за моей ладонью, мне показалось, сейчас он поцелует меня, но он потянулся куда-то за мою спину, обшаривая кровать. Только после его бормотания я понял, что он ищет мой телефон, и перегнулся уже через него самостоятельно, находя телефон лежащим где-то на полу под кроватью. Моя грудь прижалась к животу Джерарда, он начал притворно кряхтеть, а когда я наконец-то сел на кровати, поджав под себя ногу, он пнул меня в коленку, хихикая: — Для такого маленького парня ты поразительно тяжёлый. — Я компактный, но высококонцентрированный, — фыркнув, я покачал телефоном перед лицом Джерарда: — Зачем тебе это? — Включи музыку. Вообще-то я имел в виду под «этим» нашу связь, но ладно. Не в моём положении было упираться: кто откажется от возможности просто слушать музыку, лёжа в постели рядом с человеком, от которого ты без ума? Разблокировав телефон, я шлёпнул его Джерарду на грудь, из-за чего он снова захихикал. — Так и знал, что ты их слушаешь, — включив последнюю песню из тех, что я слушал ещё днём, Джерард приподнялся на локтях и замотал головой: — We live our life on our own way! * — Never really listened to what they say, — подхватил я, и Джерард засмеялся уже громче, прикрывая своё лицо ладонью. Его лицо было невыносимо милым, когда он так делал, и я осмелел окончательно, забираясь на него сверху и целуя улыбающийся рот. — С этой песней мы как будто в сцене тупого третьесортного подросткового ромкома из нулевых, — Джерард лизнул меня в подбородок, когда я перестал его целовать, и хотя он не высказывал возмущений, я всё равно сместился на нём ниже. Меня даже не смущало, что мы были голыми, только что занимались сексом, а от мокрых волос Джерарда по моей подушке расплывалось пятно. Да плевать. «True Believers» переключилась на «Favorite Everything», а я чувствовал каждый вздох Джерарда, потому что его живот поднимался вверх при вдохах, и я тоже слегка поднимался, сжимая лодыжками его тёплые мягкие бёдра. — Чем плохо быть в сцене подросткового ромкома нулевых? — я опустил ладони по обе стороны его головы, опять наклоняясь. Джерард раскрыл губы так, словно пытался или поцеловать меня, или подпевать песне, и я не мог сдержаться, чтобы не сделать то же самое, приглашая его. Чуть влажные от пота ладони коснулись моих плеч, вызывая короткую волну мурашек, и Джерард выдохнул: — You’re my favorite everything*, — нараспев прошептал он, и хотя я знал, что он просто подпевает, я никогда не смогу объяснить, что именно я чувствовал в ту секунду. Я понимал, что я имею ценность. Не как отдельная жизнеспособная единица, а конкретно для Джерарда — я был важен. Здесь и сейчас, рядом со мной он был потому, что хотел этого, он сам выбрал: прийти в дождь, остаться, включить музыку и подпевать ей в перерывах между поцелуями. Быть здесь. Любил он меня или нет? Через несколько секунд это не будет иметь никакого смысла. Но в ту секунду я чувствовал себя любимым, важным ему настолько же, как он был важен мне. Я был его любимым всем, пусть даже для него это были только слова песни. Он без каких-либо песен был моим любимым всем. — После такой сцены, — пробормотал Джерард мне в губы, когда песня закончилась, — обычно герои идут на вечеринку. Мы идём на вечеринку. К старшеклассникам. К ребятам из колледжа. И там ты разбиваешь мне сердце. — Почему это я разбиваю тебе сердце? — я фыркнул, уходя от очередного поцелуя; губы Джерарда были хороши, но вкус его шеи за ухом — ещё лучше. Джерард скользнул пальцами по моей спине, пока не устроил ладони на пояснице. Слишком ли я чувствителен к щекотке? Обычно нет, но от прикосновений Джерарда я постоянно ёжился. — Ты маленький панк, — Джерард дёрнул головой, елозя макушкой по подушке. — Ты выглядишь как кто-то, кто мог бы разбить моё сердце в старшей школе. — Это нужно воспринимать как комплимент? — я откатился от него, но сжал его руку в своей, подтягивая её ближе к щеке. — В школьные годы я был толстым гномом с реально отстойной причёской. На весенних каникулах как-то покрасил виски в красный, и в школе меня заставили побриться налысо. — У тебя была своя группа, — Джерард стал загибать пальцы свободной руки, перечисляя, а я вставил язвительное «ага, в мамином гараже»: — ты покрасил виски в красный! Мотался на концерты в соседний город! На фоне большинства моих одноклассников ты выглядел как чувак, который точно бы меня уничтожил. — Хрень, — я поймал и вторую руку его тоже, целуя кончики пальцев. Джерард улыбнулся, щуря обращённый ко мне левый глаз. — Я был задротом. — Я был больше задротом. Жирный гей. У меня была мантия друида. Куча комиксов. Световой меч! — Ты не использовал его не по назначению? — Ты кошмарный, — Джерард пнул меня в плечо. — Серьёзно, парень-панк, который красит волосы в красный, пусть даже учится в католической школе… Я бы пропал. — На твоё счастье, я здесь, — покачав головой, я приблизился к нему, утыкаясь носом в плечо. Джерард затих, обнимая меня, и прошептал: «Да, ты здесь», — а потом поцеловал в висок, заставляя меня морщиться с улыбкой. — Я бы повёл тебя на выпускной. — Да? Правда что ли? — Ага. Точно тебе говорю. — Мой выпускной был отстойным. Мама заставила пойти туда с кузиной. — Звучит ужасно. — Ты наши фотографии ещё не видел, — издав булькающий смешок, Джерард заляпал мою щёку слюной — господи, какие же его губы были мокрые. Но я не собирался возмущаться, пусть даже его слюнявые губы оставляли следы на мне буквально везде. Снова забравшись на Джерарда, я подсунул телефон к нему поближе, а сам вытер щёку о его лоб. — Включи что-нибудь своё, ладно? — Хорошо, — он кивнул, спокойно глядя на меня снизу вверх, но это длилось пару секунд, а потом он уткнулся в мой телефон, а я любовался его лбом, спутанными волосками зачёсанной назад чёлки, парочкой бледных прыщиков под кожей и россыпью родинок. Было так странно, что несмотря на нашу наготу и близость, я не чувствовал себя возбуждённым — скорее я чувствовал себя в безопасности рядом с ним. Когда Джерард наконец-то выбрал, что включить, он откинул телефон в сторону моих ног, жёстко обнял меня за верх бёдер и перевернул на спину, наваливаясь сверху. За поцелуями я даже не сразу понял, что именно мы слушаем. — Бьорк? — Бьорк, — согласно кивнул Джерард, оставляя короткий укус на моём плече. — А что? Я хочу целоваться под Бьорк. Он не сказал «целоваться с тобой», но и без этого дополнения я был доволен услышанным. Я не стал говорить сам, что всё ещё хочу целоваться под Сьюзи, и мне точно нужно закрыть этот гештальт, но — Бьорк делала происходящее между нами чем-то большим, чем сцена из подросткового ромкома, пока пела «мне бы только любить тебя»*. Мне бы только любить Джерарда. Так долго, пока у меня хватит сил и воздуха в лёгких. — Я бы хотел летать, — когда «Enjoy» перескочила на «I Miss You», Джерард отпустил меня, оставив влажные, прохладно стягивающие кожу следы слюны на моей груди, и развалился на спине. Его рука взлетела вверх так, словно он всё хотел закурить, но то ли лень, то ли нежелание открывать окно навстречу позднеапрельской сырости — что-то мешало ему встать, пойти за сигаретами и оккупировать мою пепельницу и мой подоконник снова. — Чувствовать себя невесомым. Не зависимым — от гравитации и прочего дерьма. Представляешь? Когда ты летишь, ты даже не чувствуешь себя. Ты просто есть. В ту секунду в моей голове что-то щёлкнуло. Возможно, это Джерард. Возможно, это голос Бьорк, хрипло шепчущей из динамика телефона о том, как она тоскует по человеку, которого никогда не встречала. Возможно, я просто слишком мнительный. Но я вспомнил наш первый настоящий разговор, то, с какой простотой и знанием говорил Джерард о статистике падений с «Золотых Ворот», и что-то в моей голове щёлкнуло, да. Я резко сел на кровати, натягивая одеяло себе на коленку. Слова крутились на моём языке. Я боялся спрашивать, потому что это было слишком за гранью допустимых рамок в наших отношениях. Я боялся спрашивать, потому что не был готов услышать «да». Но моё чёртово любопытство пересилило чувство такта. Я обхватил запястье Джерарда, испытывая нужду прикасаться к нему. — Ты когда-нибудь хотел убить себя? — Что? — Джерард приподнял голову, с удивлением глядя на меня, но на глубине его глаз сгущалось что-то тёмное. Я понял, что совершил ошибку: задал неудобный вопрос, и Джерард не хотел мне отвечать, и мне нужно было срочно исправиться, сказать что-то, что не выставляло меня таким придурком. Но я молчал, раскрыв рот, пока под моим большим пальцем бился пульс Джерарда. А Джерард напротив, заговорил: — Были дни, когда я не хотел просыпаться. Знаешь, просто перестать быть. Однажды ты не просыпаешься, и тебя больше не существует. Но я никогда не решился бы что-то сделать с собой. Я слишком трусливый, наверное. — Прости, — выдавил я наконец. Джерард едва заметно пожал плечами: — Всё нормально, — в его голосе было что-то, что заставило меня поверить, хотя мы оба знали, что он врёт. — Это просто мой мозг. Он так работал. Сейчас всё в порядке. Я не могу сказать, что за одно мгновение все эти мысли исчезли — но… — Но? — Ты же знаешь, иногда ты о чём-то думаешь, а потом это происходит с тобой, и ты понимаешь, что не так уж сильно этого хотел, — перекатившись набок, Джерард коснулся моего бедра, щекотно приминая кожу пальцами. — Со мной было что-то такое. Я мог умереть. Но я подумал, что, чёрт — я не хочу этого. На самом деле это совсем не так круто, как я представлял себе в теории. Кровь и всякое дерьмо. Я мог умереть, и всем было бы плевать. Так что я подумал… Стоит попробовать пожить и посмотреть, что из этого получится. Когда он сказал это — «я мог умереть», — таким спокойным голосом, будто бы это что-то обыденное для него, я впервые по-настоящему испугался. Наверное, до той секунды я не до конца осознавал, насколько происходящее между нами было опасным. Я не осознавал, что работаю на мафию, пусть и косвенно — на настоящую, блядь, мафию. Это казалось сюрреалистичным, и пока не касалось меня напрямую, я не особо задумывался, как глубоко погружаюсь, но когда Джерард так просто и спокойно сказал, что он мог умереть, я подумал: «Чёрт, как давно он в этом всём? Что с ним происходило? Через что нужно пройти, чтобы настолько спокойно вспоминать о подобном?». Джерард никогда не казался мне поверхностным, но я как будто не позволял себе слишком сильно задумываться над тем, с чем ему приходилось сталкиваться, будучи связанным с мафией. Убивали ли на его глазах? Может, он сам убивал? Он видел явно больше, чем я; он наверняка наблюдал за многими личными и рабочими делами Ланза. Огромное количество новых вопросов — вот, что появлялось в моей голове после каждого его ответа. И я не мог заставить себя задавать эти вопросы. — Фрэнк, вернись ко мне, — Джерард сел на постели напротив меня, касаясь ладонями моего лица. Только сейчас до меня дошло, что я, наверное, странно выглядел, зависнув в своих мыслях, будучи явно шокированным — что, конечно, отражалось на моём лице. Мои плечи опустились, когда ощутил его прикосновения, и я качнулся вперёд, утыкаясь лбом в лоб Джерарда: — Я никуда от тебя не денусь. Это должно было звучать шуткой, но я не шутил. Это было моё маленькое обещание, которое Джерард наверняка не воспринял всерьёз, только вот я знал, что говорю серьёзно. Я был упрям в исполнении обещаний, я был упрям в своих чувствах. С Джерардом это упрямство становилось таким же естественным, как и дышать. Несколько секунд мы так, собственно, и делали: дышали на губы друг другу, и от его выдохов мои собственные губы слегка покалывало. Когда это затишье превратилось в поцелуй, я среагировал не сразу, слишком погрузившись в эти ощущения на грани. Жаль, что я упускал так много всего, теряясь в мыслях. Я не знал, что у нас оставалось мало времени, наивно думая, что успею всё, прежде чем оно истечёт. Я бы целовал его ещё чаще, выплывая из своих раздумий, сосредотачиваясь на том, как его губы двигались напротив моих. Я бы ценил каждую секунду рядом ещё сильнее. — Какие бы суперспособности ты хотел? — спросил Джерард позже, когда наши поцелуи сошли на нет, и мы просто снова легли рядом, глядя в серо-жёлтое небо за окном. Его голова была на моей груди, я перебирал подсохшие, но всё ещё хранящие влажность у корней волосы. Ох, я знал, я точно знал, чего хочу. — Управлять временем, — улыбнулся я в макушку Джерарда, и он вздохнул, чувствуя мою улыбку, и скользнул пальцем возле моего соска, от чего я напрягся: мурашки сконцентрировались там, где его палец прикасался, и мой сосок тоже напряжённо поджался, хотя Джерард даже не коснулся меня напрямую. — Временем? — Да. Останавливать, замедлять… — «переживать каждую секунду с тобой заново», чуть не добавил я, но промолчал, зная прекрасно, что это будет звучать слишком. Я знаю, мы не ценим время, пока оно у нас есть. Всегда кажется, что его будет целая бесконечность, и хватит на всё. Мне не хватило. Наверное я чувствовал это с самого детства: мне, блядь, не хватит времени. Наверное поэтому я хотел, чтобы я мог им управлять. И знаешь что, Джерард? Я вспоминаю всю нашу с тобой историю сейчас, погружаясь в детали. Я заново переживаю больше чем полгода своей жизни, разбирая их слой за слоем, момент за моментом. В реальности у меня утекают последние секунды, но в моей голове я заново провожу эти мгновения. С тобой. Так что да, у меня получилось. Я управляю временем. Только вот ты, пожалуйста, не учись летать.

***

примечания: * «Something in my heart keep’s saying my someplace is here» – строки из «Everybody love somebody» Дина Мартина. * Фишерманс Уорф – портовый район Сан-Франциско на северо-востоке города, одна из главных туристических достопримечательностей. До места, где живёт Фрэнк, оттуда идти чуть больше мили, так что Джерард слегка драматизирует (с другой стороны, там ведь дождь на улице). * Вот здесь Фрэнк и Джерард поют True Believers от Bouncing Souls, потому что… Вам серьёзно нужна причина? *Ну, наверное, вы догадались, что Джерард поёт Favorite Everything от всё тех же Bouncing Souls. Хорошая песня. Душевная. * «I wish I only love you» – ну, это Enjoy от Бьорк, я не буду извиняться.