Ведьмак на пенсии

Наутро Йеннифер проснулась от неприятного, тяжелого сна. В нем она видела располневшего Геральта, которого сама кормила с рук. Злая оттого, что он так запустил себя, она связала его и заставляла есть, как бы пытаясь отомстить, гипертрофировать пагубное пристрастие любимого. Она плакала и засовывала еду ему в рот, а тот задыхался, кашлял, слезы наворачивались на его глаза. Она хотела сделать ему больно, растянуть ему желудок до такой резкой и сильной боли, чтобы он потом еще неделю не хотел притрагиваться к еде. Смотреть на спящего Геральта было тяжело — она думала не о том, что он был некрасив для нее, нет. Он просто выглядел для нее глубоко несчастным, больным человеком. Человеком, которому трудно выполнять обычные дела — ходить, вставать с кровати, одеваться, даже дышать! Каждый раз ему надо было поднимать, носить с собой огромную массу, неравномерно распределенную по его телу в виде жировых отложений. Это не было в его природе. Сидеть дома, объедаться, жиреть. Это не было в природе Белого Волка, Мясника из Блавикена. Но надо ли было его спасать? Надо ли было откапывать здорового и счастливого Геральта из-под десятков килограмм жира? Или он уже изменился, вместе со своим телом? Перестал быть Белым Волком и стал тем, кто чувствует себя совершенно нормально, отращивая висящее до колен пузо. — О чем ты думаешь, Йен? — спросил только что проснувшийся Геральт, глядя на сидящую на кровати чародейку, обнимающую свои колени. Она выглядела, как маленькая одинокая девушка, мерзнущая от какого-то трансцендентального, внутреннего холода. Геральту хотелось ее согреть. — О тебе, — честно ответила Йеннифер. Ей не было стыдно от мыслей о помощи. Даже самым сильным людям была нужна помощь. Иногда сама Йеннифер была беспомощной. Сейчас — Геральт. — Это из-за вчера? — спросил тихо мужчина, чуть приподнимаясь и пытаясь усесться, облокотившись на многочисленные подушки. Йеннифер повернулась к любимому и села поближе, чтобы им было легче говорить друг с другом, смотреть друг другу в глаза. — Да, из-за вчера. Вернее, не только. Я все еще думаю о том, как так случилось, что ты довел до… этого, — чародейка показала руком на живот Геральта. — Хотя… Даже это не важно, правда. Мне просто больно смотреть на тебя. На то, как ты ходишь, как дышишь, на то, что ты делаешь каждый день. Ты утопаешь в жире и убиваешь себя, а я становлюсь безучастным свидетелем этого, — Йеннифер прикрыла влажные от слез глаза, — я просто… Если я как-то могу помочь… Я хочу это сделать. Геральту было не по себе — он тоже отвел глаза. Ему было стыдно, ему было плохо. Ему хотелось начать спорить с Йеннифер, кричать на нее, злиться. А все потому, что она говорила правду, чистую правду. Ее слова отдавались эхом в голове — «ты утопаешь в жире и убиваешь себя». Сколько в нем было лишнего жира? Шестьдесят, семьдесят килограмм? Сто? Он посмотрел на разлившийся по бедрам бледный живот. Может быть, и больше, чем даже сто… — Я не знаю, чем ты можешь помочь, Йен. Это… — он провел рукой по груди и по животу, — кажется, зашло слишком далеко. — Что ты имеешь в виду? — Когда я только осознал, что у меня появился живот, я как-то пытался похудеть, хоть и безуспешно. Я верил, что могу есть меньше, тренироваться, и все будет хорошо. Но рядом всегда была еда, а тренироваться не было никакого смысла… А сейчас… Я просто не знаю, что делать. Ходить тяжело, а голод я чувствую постоянно. Я съедаю обычную порцию и не чувствую этого. Две — и для меня это перекус. Три — легкий обед. Я чувствую сытость только тогда, когда ем за пятерых человек. и не вижу смысла вставать из-за стола раньше. Я не вижу смысла. А, значит, я этого… Не хочу. — То есть, тебе… Нормально? — Я не задумывался об этом до вчерашнего вечера, Йен. И вот, что я подумал перед сном: мне не нужно быть худым. Мне не нужно быть сильным. Ни для чего. Хозяйство я веду, отдавая распоряжения. Я пишу и читаю книги. Я не делаю больше ничего. Мне даже не надо ходить. Йеннифер смотрела на Геральта с ужасом. Она ловила каждое слово, которое он говорил и не верила ничему. Весь его монолог казался какой-то неприятной фантасмагорией — тяжелой, нереальной, как ее сегодняшний сон. Но, видимо, все это было, каждое чертово слово. От Белого Волка действительно не осталось ничего. Перед ней сидел мужчина, который писал и читал книги, а также вел хозяйство, не вылезая из собственной мягкой кровати. Мужчина, который ел за пятерых, а двигался как столетний старик. Шепотом она повторила за Геральтом последнее предложение. «Мне даже не надо ходить»… — Что ты думаешь об этом? — спросил Геральт, совершенно бессильный прочесть на бледном лице Йеннифер хоть какие-либо эмоции. — Я в шоке, Геральт, — ответила она, подбирая слова. Ведьмак вопросительно поднял брови. Далекий от обычного человеческого общения, он стал с трудом угадывать мысли людей. Йен была в шоке, но от чего? Что это значило для него? — Геральт, это ужасно, — наконец сказала она, — я вообще не ожидала, что услышу настолько странные и противоестественные вещи от тебя! Ведьмак мгновенно закрылся, отвернулся. Более грубым и повседневным тоном он ответил чародейке, пытаясь сесть и свесить ноги с края кровати: — Тебе кажется, сегодня надо было уезжать. Ты не опаздываешь? В иной раз женщина бы почувствовала неловкость из-за того, что обидела возлюбленного. Но не сейчас. Не сегодня. И, возможно, больше никогда. После этого разговора она уже не могла чувствовать сожаления к Геральту. Он сам выбрал такую жизнь. Ему не нужна была помощь. Разве что помощь с тем, чтобы натянуть штаны на разжиревшие слабые ноги и застегнуть на раздутом пузе на заказ скроенный камзол. Бодрый от долгого сна и клокотавшей внутри злости, Геральт резво встал, замотал нижнюю часть тела покрывалом и ушел в ванную. Йеннифер ничего не ответила, просто продолжила смотреть пустыми глазами куда-то сквозь полупрозрачные занавески. Яркое рассветное солнце и летний ветерок ласкали легкую ткань. Чародейке хотелось расплакаться. Хотелось пострадать, как будто принимая на себя часть страданий Геральта. Но он не страдал. А, значит, и она не будет плакать о нем. Когда Геральт, полностью одетый в домашнюю одежду и обувь, вперевалку вышел из ванной, чародейки уже не было, как не было во всей комнате ни одной ее вещи.