Наутро было утро, а Рейган был всё ещё жив — это первое, о чём он подумал, открыв глаза. Земля не разверзлась под ногами, стоило только совершить глупость. Забавно: мама всегда учила его поступать правильно и в своей деспотичной манере ждала неукоснительного оправдания своих ожиданий, но вот он — Рейган Фостер, очевидно, совершивший непростительную ошибку, которая совершенно точно и до основания разрушила их с Финчем дружбу. Вот он — в точности такой же, как вчера, и позавчера, и неделю назад. Ничего не изменилось. Мир вращается, как прежде.
И всё же он не мог встать с постели. Ему так хотелось думать, что всё произошедшее ему только приснилось, и что сегодня они, как обычно, встретятся на ланче, чтобы обсудить домашку или перемыть косточки ненавистной учительнице по физике — им обоим точные науки давались с трудом. И пусть Финч частенько помогал своему нерадивому товарищу с заданиями, порой переписывая их подчистую, Рейган всё равно намеренно получал двойки и продолжал раз за разом просить помощи, ведь дело было вовсе не в учёбе. И они смеялись, смеялись, как дети, которыми они были и которым им не суждено было остаться, и тогда Рейган думал только об одном — о том, что никто и никогда не заменит ему Мерсера. Он смотрел на его широкую улыбку с прищуром, с каким смотрят на солнце, и не мог отвести глаз.
Но это случилось: оборона Рейгана наконец дала слабину, и всё то, что он старательно отрицал и прятал в себе, вырвалось наружу. И таким позорным, тошнотворно-сопливым способом! Склонившись над раковиной, Рейган с остервенением умывается, надеясь смыть с себя все сомнения и сожаления, но их становилось с каждой минутой всё больше. Какой же он идиот. Интересно, какова вероятность рассчитать свои передвижения по школе таким образом, чтобы больше не пересекаться с Финчем, пока тот не выпустится и не свалит из города? Это было бы так удобно и так не похоже на Рейгана, никогда прежде не боявшегося встретиться со своими страхами лицом к лицу. Так просто. И так неправильно.
Он задумчиво проводит пальцами по тонкому, за давностью лет почти не заметному шраму на шее. Уже и не вспомнить ни лица старушки, которую Рейган пытался защитить, ни тем более грабителя — тот остался в памяти тёмным угрожающим пятном, от которого его спас Финч. Именно его появление он вспоминает отчётливо и с таким благоговением, будто то было по меньшей мере второе пришествие. Как же так вышло, что сегодня он боится взглянуть ему в глаза куда больше, чем столкнуться с вооружённым преступником? Будь его воля, Рейган предпочёл бы во второй раз напороться на нож.
Но всё же мир продолжал вращаться.
На кухне его ждала мать, одетая, как всегда, с иголочки: чёрная рубашка, застёгнутая чуть ли не под горло, серые брюки со стрелками, лёгкое белое пальто — она словно сошла с обложки какого-нибудь бизнес-журнала. Посмотри на них со стороны — так и не скажешь, что этот взъерошенный рыжий пацан, круглосуточно либо перемазанный в грязи, либо покрытый синяками от школьных обидчиков, что этот глупый мальчишка, жилистый сорванец — он её сын. Они жили в разных мирах и имели поразительно мало общего, и с годами эта пропасть между ними, к сожалению, только усилится. Даже не зная будущего, Рейган нутром чувствовал, что им не по пути. Хотя они любили друг друга именно так, как полагается матери и сыну — с готовностью убить каждого, кто попытается навредить другому.
— Рейган, детка.
Этот разговор не сулил ничего хорошего с первых интонаций. Рейган с самым невинным выражением лица, впрочем, подёрнутым предательскими тенями под глазами от беспокойной ночи, суёт в рот свеженький тост с маслом и наспех натягивает на спину рюкзак, желая как можно скорее покинуть минное поле невредимым. Но Ганна Фостер так не думает.
Ганна Фостер удерживает его за плечо, и её хватка обманчиво мягка. Рейган чувствует себя прибитым к полу гвоздями.
«Иисуса вообще распяли.»
— Мерсер славный парень, но, знаешь, у него сейчас бурный период. Возраст, семья… Не знаю, чья это была идея, но пока ты с ним не спутался, ты не воровал из моего дома. Я больше не хочу видеть вас вместе. Погуляй с девочкой Андерсонов, средненькой, тебе пойдёт на пользу.
Рейган резким движением плеча сбрасывает руку матери, но отчаяние, рвущееся изнутри обидными словами, так и оседает горьким осадком в горле. Правда в том, что он уже и сам начал подозревать, что Финч ведёт его за собой в пропасть. Он всегда был таким — не от мира сего. Если некоторые ребята в школе так и притягивали взгляд, всегда оказываясь в центре внимания, то Финч будто бы, напротив, распространял вокруг себя ауру безразличия. Чужие взгляды скользили мимо него. Мерсер ускользал отовсюду незамеченным, и только цепкий взгляд Фостера безошибочно определял в толпе тёмную зализанную макушку. И только лишь потому, что Фостер следовал за ним день за днём, год за годом. Наверное, умей он рисовать, то и с закрытыми глазами смог бы в мельчайших деталях воспроизвести лицо Финча на бумаге. На сетчатке глаза оно осталось выжжено клеймом даже двадцать лет спустя. Отпечаталось в его ДНК. Перейдёт ли это знамя одержимости его потомкам, будут ли они до конца жизни искать утешения в утраченном, как их отец, или Фостер так и не оставит после себя в этом мире ничего, кроме скорби?..
— Если уж ты столько пьёшь, то могла бы и поделиться. А то многовато в одно рыло. Скажи спасибо. Я опаздываю в школу.
Удерживаясь от желания хлопнуть дверью, Рейган пулей вылетает из дома. Не то чтобы он торопился в школу, ровно наоборот — хотелось прогулять все уроки, залезть на какое-нибудь дерево и там, глядя на мир, переждать бурю, и пусть буря обернётся катастрофой длиною в декады и столетия, Рейган не слезет оттуда, пока Финч не покинет город. Но бегство — не выход. Они встретились именно потому, что однажды ни один из них не убежал, хотя мог бы.
Медленно плетясь в школу и нисколько не заботясь о том, чтобы успеть к началу урока, Рейган пинал попадающиеся под ноги камушки, крышки и жестяные банки, и мысли его были далеко. Множество вариантов проносилось в голове, начиная от попытки притвориться, что они с Финчем не знакомы, заканчивая хладнокровным убийством в подворотне, и ни один из них не устраивал Рейгана. Не так уж они были пьяны, чтобы оправдаться взыгравшим в крови градусом, не могли они и забыть о случившемся. Финч старше, ему дела сердечные более понятны, чем Рейгану. Возможно, он уже всё в своей голове построил сам, оставалось только взглянуть ему, наконец-таки, в глаза и…
И он не пришёл.
Финч не явился ни на первый, ни на последующие уроки. Не было его и назавтра, и ещё два дня после. Рейган зарылся в учебники, усердно притворяясь, что учится, лишь бы избежать косых взглядов. О том, что народ вокруг шепчется, Рейган узнал, лишь когда учитель литературы спросила, всё ли у него хорошо и не нужно ли ему к доктору (синяки под его глазами и нервозность выдавали с головой). Рейгану хотелось ответить, что нет в мире такого доктора, способного ему помочь, но вместо этого лишь промычал что-то нечленораздельное и сбежал в столовую, о чём вскоре и пожалел.
— …хочет, чтобы мы сдали тест на профориентацию. Да кому какое дело, что я буду делать после школы?
Парни за соседним столиком лениво переговаривались. Рейган слушал вполуха, то ли чтобы отвлечься, то ли чтобы создать видимость живущего и разумеющего существа. Впрочем, содержимое тарелки интересовало Рейгана несколько больше.
— Это же грёбаная деревня, тут и так все знают, что вот Валентайн служить пойдёт, Уинкотт-младший застрянет на ферме, Фостер сопьётся…
Рейган вскидывает гневный взгляд, на что Мански — квотербек и бывший капитан школьной команды, центр разгульной жизни и прочее гонево — лишь смеётся ему в лицо:
— Все пойдут по стопам своих предков, Фостер, будь уверен. Первый день в Айдахо?
— Иди нахрен, Мански. Ты ничего не знаешь о моей матери.
— А это правда, что она прикладывается к бутылке? Слухи ходят. Ты же знаешь, у меня тётка в соседнем, кхм, отделе работает. Вся эта хуйня с волшебными силами, или чем они занимаются. Я думал, люди просто злословят.
— Злословят. Ты хоть знаешь, что это значит?
— Жри свою булку, Фостер, и не выёбывайся.
Показав неприличный жест, Фостер жрёт и не выёбывается, хотя желание почесать кулаки о чужое лицо растёт с каждой минутой.
— Нет, с Фостером всё понятно, с Андерсон тоже, Силва, Пирсон… Но знаете, кто меня напрягает? Пацан Мерсеров.
Фостер деревенеет. Кажется, даже дышать перестаёт.
— У его бати какие-то беды с башкой. Тётка рассказывала, к ним социальная служба катается, как к себе домой, его и в тюрячке закрывали, и лицензию забирали, только ему хоть бы хны. Каждую неделю стреляет нового оленя или быка, пацана с собой берёт. И ладно, его предки — просто дремучие, но Финч реально ёбаный псих, вы его видели? Не хотел бы я, чтобы такой парень жил со мной по соседству. Мало ли чего ему в голову взбредёт, возьмёт пушку и…
Остаток фразы Мански по инерции договаривает лицом в стол. Рейган прикладывает его лбом в лакированное дерево дважды — для профилактики. Затем, будто обжёгшись, отпускает чужой затылок и буравит взглядом каждого присутствующего, толком не зная — обвинять или бежать. Воцаряется тяжёлое молчание.
Мански проводит языком по прокушенной губе и медленно поднимается из-за стола. Парни из команды встают по обе стороны от Фостера. Вся столовая, как назло, замирает в ожидании зрелища.
— У тебя рука соскочила, убогий, или последние мозги пропил?
Защитник поддакивает:
— В его-то возрасте. Бедняга, такого и побить жалко. Мански, давай без синяков.
— Ну уж нет, око за око, зуб за зуб.
Фостер не дёргается, когда его поднимают за шкирку и впечатывают в стену. Ему не страшно, не больно, не обидно, ему — фиолетово. Последние несколько дней всё его нутро так и просило встряски, потому что нельзя жить с таким напряжением в ожидании конца света, который всё не наступал, жить — и мыслить здраво. Может, Финч — его больная мозоль. Стоит на неё наступить, и срывает гайки. Да и не будь он его другом, кто имеет право судить ребёнка по его отцу? Это несправедливо.
Мански хохочет:
— Пиздец тебе, Маугли.
Рейган бьёт первым. Мански от неожиданности аж зависает на мгновение, качнувшись от смазанного удара в щеку — для него это так, детский лепет. Впрочем, реакция не заставляет себя ждать, и Рейгану наконец прилетает несколько ударов по рёбрам; кажется, бьют все трое. Остаётся лишь поставить неумелый блок и брыкаться в ответ, пытаясь прорвать тесное кольцо из человеческих тел. Его бьют — он колотит в ответ; его пинают — он кусается; он дерётся, как собака, как кошка, как девчонка, с единственной целью — нанести вред. Непонятно, долго ли продолжается этот цирк, но парней грубо разнимает местный уборщик — Сэм, добрая душа, — и Рейган, пропуская мимо ушей его пацифистские нотации о морали, смысле жизни и — какого-то чёрта — о белках, вдруг оказывается загипнотизирован взглядом Анны, застывшей у линии раздачи.
Она смотрит без осуждения. Просто смотрит. Самая правильная девочка в школе.
***
— Эта школа существует благодаря традиции и форме…
Разборки с директором в памяти отпечатываются плохо. Нельзя сказать, что Рейган был первым хулиганом на районе, но мать его бегала на профилактические беседы с учителями чаще, чем полагается среднестатистическому родителю. Большую часть сказанного он пропустил мимо ушей. Даже губка впитывает ограниченное количество воды. Рейган не дурак, он всё понимает: драться плохо, портить отношения с директором — вообще верх идиотизма, но он всё равно не смог сдержаться, чтобы не выложить подчистую всё, что Мански наговорил о Мерсере. Директор сказал: «Понятно». Сказал: «Я вас услышал, мистер Фостер». Он сказал: «Возвращайтесь на урок, миссис Новак назначит вам наказание».
Фостер вернулся на урок и нарисовал миссис Новак в неглиже. Миссис Новак увидела и назначила ему два наказания.
Он выходит из здания школы на закате со смешанными чувствами. С одной стороны, в голове что-то с щелчком встаёт на место: Финч — всё ещё его друг, что бы между ними ни произошло. Даже если Финч больше так не думает, Рейган всё равно будет защищать его честь, как умеет. Для него это так же просто и естественно, как есть или спать. Дружить и оставаться верным — что уж здесь сложного? С другой стороны, он всё ещё не готов сказать всё это Финчу в лицо. Сегодня на развилке Фостер снова свернёт к своему дому, а не к его. Так было вчера, позавчера и, наверное, будет завтра. Никогда прежде Рейган не был таким трусом и никогда прежде он не испытывал таких чувств.
Впрочем, сегодня он и до школьных ворот не доходит. Прямо на аллее, среди высоких кустов, его хватают за плечи, бьют под дых и куда-то волокут. Прежде, чем Фостер успевает что-нибудь понять, удары начинают сыпаться со всех сторон, и это больше не ребяческая драка, какая случилась в столовой: бьют точно, больно и со знанием дела. Мански, наверное, утром хорошо изучил его слабые места, и поэтому теперь бьёт под левое колено, на которое Фостер прихрамывал на той неделе — парни чинили мотоцикл Уинкотта, вот и прилетело кикстартером. Ну, зато починили. Мерсер в тот день был рад и спокоен. Всё было хорошо. А теперь он, Фостер, лежит здесь, на земле, сжавшись в комок, вздрагивая всем телом от каждого пинка и закрывая лицо руками, ведь мама разозлится новым синякам, и он лежит здесь по одной простой причине — он влюблён.
— Ты, малой, видимо, что-то перепутал, — тихо рычит Мански, приподняв захлёбывающегося кровью Фостера за грудки. — Это маленькая школа. О проблемах Мерсера не знает только слабоумная Полли, потому что ей насрать, у неё в башке цветочки и пони. О твоей матери-алкоголичке, по-моему, знают уже в соседнем штате — ну не дура ли соваться в департамент с её-то комплексом разведёнки? И поверь, — он встряхивает Рейгана, заставляя того поднять глаза, — мне на всё это посрать. Люди будут говорить и судить, нравится тебе это или нет, но если ты ещё раз встанешь у меня на пути, синяками не отделаешься. Ни ты, ни твой дружок-убийца. Всё понятно?
Мански на удивление спокоен и убедителен. Надо же, Фостер-то считал его тупым качком. Стереотипы о школьных спортсменах рушились на глазах.
— Тронешь его, и он тебя на кусочки порежет, — скалится Фостер, сверкая багровыми от крови зубами.
— Ага. Где он — и где ты.
Вытряхнув напоследок содержимое рюкзака Рейгана на асфальт, футболисты сваливают в неизвестном направлении с ленивыми усмешками, а Рейган остаётся лежать на парковке возле мусорных бачков, куда его оттащили. Народу вокруг — никого, все разошлись, кроме наказанных. Где же старина Сэм, когда он так нужен? Фостер поднимается на ноги спустя несколько долгих минут, когда удаётся перевести дух и свыкнуться с ломящей болью во всём теле. Кажется, Рейган весь целиком превращается в одну сплошную пульсирующую боль, причём и внутри, и снаружи: что больнее — быть избитым или быть брошенным? Кажется, Мански сломал ему пару рёбер и отбил почку, но Рейган готов пройти через всё это ещё раз, если это позволит ему вернуться во времени и не целовать Финча. Рейган — он как собака, на нём всё заживает. Всё, кроме ран на сердце.
Финч всегда был падок на четвероногих.
Школьные автобусы уже отработали своё расписание, так что Фостер медленно, как пенсионер, держась за живот, тащится домой пешком, стараясь избегать любопытных взглядов. Местные жители предлагают отвезти его в больницу или позвонить маме, но Фостер только отмахивается — не в первый раз бьют. Так сильно — в первый. Но Рейган растёт, и жизнь вокруг проще не становится — именно этому его учила мама. Так что пусть не удивляется, что её сын решил учиться исключительно на собственных ошибках.
Gabrielle Aplin — My Mistake
— Боже мой, Рейган.
Впервые она поминает имя господа при нём. Неужели такая неприятная картина открывается взгляду? Рейган протискивается мимо остолбеневшей матери в дом, избегая смотреть ей в глаза или в зеркало. Он тяжело сбрасывает на пол испачканный в земле и крови рюкзак, в котором ещё вчера носил краденый виски, а сегодня — только сожаления, и осторожно ложится на диван. Обнимает себя руками. Отворачивается к стене. Хотелось заснуть и больше не проснуться. В какой момент жизнь совершила настолько крутой поворот? Неужели одно маленькое пьяное решение может разрушить всё? Как после этого люди вообще налаживают отношения? Фостер не понимает. Для него всё уже кончено. Так зачем пытаться?..
— Регги, детка, повернись. Ну, посмотри на меня.
Он перекатывается на спину не сразу — только когда мать нечаянно причиняет боль, прикоснувшись к травмированному плечу. Повернувшись, Рейган с трудом различает лицо Ганны и понимает, что они оба плачут. От боли, обиды, беспомощности — все те дни, ставшие молчаливым ожиданием начала конца, навалились на плечи всей тяжестью; эта бомба замедленного действия наконец взорвалась и сожгла всё, что тлело внутри Рейгана месяцами, если не годами, и он счастлив дать этому пламени выход, но ему так глупо и по-детски стыдно плакать, особенно перед мамой — той, что поклялась его защищать ещё до его рождения, но всё же оставшейся не более чем одинокой женщиной с маленьким ребёнком на руках. Это он должен был стать опорой для неё, а не наоборот. Он должен был приносить радость, а не печаль.
Мама молча промокает ваткой ссадины на лице, не рискуя попросить снять футболку, но надолго Рейгана не хватает. Смотреть на её слёзы сейчас — последнее, что ему нужно. И так на душе тошно. И он знает, что наутро пожалеет обо всём — каким козлом был дома и в школе, сколько проблем причинил всем окружающим, как плохо учился и как всё испортил одним нелепым движением, — но прямо сейчас его ноги дрожат, не выдерживая веса и усталости, а горло не способно воспроизвести ничего, кроме:
— Только не надо докторов. Заживёт.
Фостер говорит это, каким-то чудом выпрямившись и посмотрев матери в глаза — мол, видишь, живёхонький, — и даже улыбается. А потом, практически по стеночке добравшись до своей комнаты и закрыв дверь, падает на кровать прямо в обуви, зажмуривается и не открывает глаз следующие шестнадцать часов.
