Летняя пора

Эмин тихонько напевал колыбельную. На руках у омеги сладко дремал сын. Наложник легонько дотронулся до пухлой щечки, какой же все-таки красивый у него малыш, не наглядеться. Улыбнувшись своим мыслям, фаворит уложил мальчика в колыбель. Вот-вот должен вернуться Алпаслан, он ведь еще не видел ребенка. Эмину не терпелось познакомить альфу с сыном. Краем уха киталец услышал, как беты в коридоре оповещают о приближении султана. Юноша вскочил, в нетерпении застыв у двери. Он быстро пригладил слегка растрепавшиеся волосы, поправил одежду. Вот сейчас, сейчас наконец-то он встретиться с возлюбленным. Радостные огоньки заблестели в глазах у одалиса. Из колыбели послышалось тревожное хныканье. Эмин обернулся на плач ребенка и обомлел. Колыбель пропала. Испуганный оми бросился к тому месту, где она стояла, однако маленькая кроватка с малышом исчезла без следа. — Сынок! Где же ты, сынок? — отчаянно звал наложник. А плач становился все сильнее и сильнее. Эмин в ужасе прижал ладони к лицу, не зная, что ему делать. Стены задрожали, откуда-то с потолка полились густые капли крови. Их становилось все больше и больше, пока они, наконец, не превратились в струящиеся по стенам кровавые реки. Эмин закричал. И мир рассыпался на кусочки. Тяжелые веки с трудом подчинились ему. Свет болезненно резал глаза омеге. Юноша моргнул несколько раз, пытаясь различить, где он находится. Кажется, это были его покои. Сознание нехотя возвращалось к нему. По привычке наложник положил руку на живот, однако не обнаружил привычной выпуклости. Остатки сна окончательно спали. Фаворит широко распахнул глаза и пересохшими губами прохрипел: — Где…где?.. — говорить было трудно, будто бы он и вовсе не умел этого делать. Йозеф, задремавший на софе рядом с кроватью, тут же встрепенулся. — Эмин?! Превозмогая боль, омега приподнялся на локтях и повторил свой вопрос. — Где…? Ребенок? Слуга вздрогнул, отводя взгляд. Он быстро вскочил со своего места и умчался в соседнюю комнату. Эмин обессиленно рухнул на подушку, продолжая ощупывать свой живот. Его не было. Он чувствовал себя таким…пустым. Где-то в глубине души он уже знал ответ на свой вопрос, но отчаянно гнал от себя прочь эту мысль. Слезы невольно подступили к глазам юноши. Растрепанный, полусонный Тюнчай босиком выскочил вслед за Йозефом. — Очнулся! — омега вытер рукавом навернувшиеся слезы. — Мой ребенок? Что с моим ребенком? — тихо спросил Эмин. Слуги переглянулись. Тюнчай что-то шепнул на ухо конопатому юноше и осторожно подошел к ложу. Присев рядом, мужчина взял за руку своего господина. — Эмин, иногда жизнь преподносит нам подарки, но, порой, требует за них что-то взамен, — омега аккуратно подбирал слова. — Ты стал любимым наложником падишаха, но у всего есть своя цена… Киталец почувствовал, как задрожала нижняя часть лица. Смутные воспоминания о страшной ночи, когда вокруг него стояло множество лекарей, становились более отчетливыми. Там был и Тюнчай, он что-то говорил ему, однако его слова ускользали из памяти. — Просто скажи мне это, — надломленным голосом произнес фаворит. Эмин видел, как исказилось лицо мужчины. Слышал, как где-то в углу всхлипнул Йозеф. Омега с силой, на которую только был сейчас способен, сжал руку друга, готовясь услышать ответ. — Мне жаль, Эмин. Твой ребенок теперь в лучшем мире… Киталец судорожно выдохнул. Что-то внутри него лопнуло, разорвалось. В его груди скопилось столько боли, что, казалось, каждая частичка его тела страдает. Он выплеснул свою боль в приглушенном крике. — Почему? Почему я? Почему мой ребенок? — сквозь рыдания снова и снова повторял несостоявшийся оми. Он попытался встать, но его перехватил Тюнчай. Омега прижал к себе вырывающегося наложника, не давая ему наделать глупостей. — Тебе нельзя вставать. Ничего уже не изменишь, просто это произошло. Киталец вцепился в плечи друга, но силы слишком быстро покидали его. Веки снова стали тяжелыми, неокрепшее тело давало о себе знать. Одалис схватился за Тюнчая, как за последнюю соломинку. Слезы вымывали из его души горе, пронзившее его сердце. Усталость накатила на омегу с новой силой. Пару раз всхлипнув на плече слуги, Эмин обмяк и погрузился в столь желанное беспамятство. Тюнчай с Йозефом бережно уложили своего господина обратно. — Это все моя вина. Как мне с этим жить? — сдавленным голосом произнес конопатый юноша. — Твоя вина в твоей невнимательности, но не ты убил безгрешное дитя, — тихо ответил Тюнчай, поплотнее укрывая фаворита. — Главное сейчас, что он очнулся! Очнулся, понимаешь! Оповести об этом лекарей и Булута-агу. И, о, Солнцеликий, прекращай плакать. Йозеф наспех вытер влагу с лица и засеменил к выходу, спеша выполнить поручение, а Тюнчай остался подле юноши. Он платком вытер соленый капельки с подрагивающих ресниц любимого наложника повелителя. — Натерпелся ты, маленький. Все уже закончилось. Дальше все будет хорошо, обещаю тебе. Слуга слабо улыбнулся, вглядываясь в лицо своему господину. Он молил Солнцеликого, чтобы это боль была в их жизни последней. Но, как бы это было ни печально, султанский гарем — не место для беспечной и счастливой жизни. И от этих мыслей на душе у Тюнчая почему-то становилось очень тоскливо.

***

Радостная новость о пробуждении фаворита быстро облетела весь дворец. Не рад был только один Эмин. Если его физическое восстановление шло довольно быстро, то душевное оставляло желать лучшего. Он был довольно раздражительным, подолгу молчал, редко вставал с кровати, даже тогда, когда уже сами лекари просили его увеличить свою активность. Юноша очень мало ел, и без того худое тело претерпевало не лучшие изменения, слуги опасались, как бы омега не умер от истощения. Во дворце поговаривали, что любимого фаворита кто-то проклял и это не иначе, как дурной сглаз. Бывало, Булут-ага подолгу уговаривал наложника положить в рот хоть кусочек. Иногда у него это получалось. Состояние наложника усугублял еще тот факт, что лекари сомневались, сможет ли он снова зачать ребенка. Выкидыш был очень болезненным и произошел на весьма большом сроке, что нанесло вред омежьему здоровью фаворита. Пару раз к Эмину заходил Акюлдиз-султан. Он читал наложника строки из священного писания Солнцеликого, но киталец почти никогда его не слушал. — Знаешь, если на небесах было принято такое решение, нам ли, смертным, обсуждать его? — однажды попытался поговорить с юношей брат повелителя. — Мы можем только уповать на волю Солнцеликого. Так было нужно… — Для чего? — Эмин ощетинился и волком посмотрел на пытавшегося утешить его омегу. — В чем виноват мой не рождённый ребенок?! Что за жестокий бог забирает детей у родителей?! Посмотрел бы я на вас, если бы такое случилось. Сказали бы вы себе те же слова? Не помня себя выкрикнул киталец, совершенно позабыв об уважении и правилах приличия. Акюлдиз-султан покачал головой: — Какой грех… Тебе не следует разбрасываться такими словами, Эмин-хатун. На этот раз я закрою на это глаза, ведь у тебя горе… Больше к наложнику он не приходил. Да и, в принципе, после этого случая вскоре он отбыл в свой дворец к большой радости Эмина. Ему не хотелось ни с кем говорить, не хотелось никого видеть. Его тошнило от фраз, что это, якобы, воля Солнцеликого и все, что ему остается — просто молиться. Однако в покое одалиса оставлять были не намерены. На место одного навещающего пришел другой. Как-то больного посетил и Айташ-султан. Стоит отдать ему должное, за все это время он не огорчал своими визитами Эмина. Стоило управителю гарема переступить порог, как он тут же цепким взглядом окинул комнату, на долю минуты задержавшись на наложнике, сегодня так и не вставшим с кровати. — Вижу, ты идешь на поправку, — констатировал первый фаворит. — Не поприветствуешь ли ты меня, как полагается? Эмин опустил голову, но с места не сдвинулся. Айташ-султан презрительно хмыкнул. — Не думай, что такое поведение все время будет сходить тебе с рук. Не забывайся. Голос подал стоящий в поклоне у дальней стены Тюнчай: — Прошу простить нашего господина, он еще не оправился. — А тебе я разве разрешал говорить со мной? — возмутился Айташ-султан. — Эмин, вижу, воспитания не хватает не только тебе, но и твоим слугам. Тюнчай сжал зубы, но проглотил обиду. Киталец же ничего не ответил. — Как бы то ни было, сейчас я пришел не манерам вас учить, — Айташ махнул рукой, настроение у омеги сегодня было явно приподнятое. — Я и так ждал достаточно долго. Лекари сказали мне, что наш дражайший Эмин-хатун теперь здоров, а значит, у него нет нужды в повышенной заботе. Ты больше не ждешь ребенка… На этих словах Айташ-султан отчего-то запнулся, но быстро взял себя в руки и продолжил бодрым тоном: — Соболезную твоей утрате. Однако теперь ты просто обычный наложник, который в свое время приглянулся нашему падишаху, а значит, в соответствии с традициями, ты не можешь больше занимать эти покои и слуги тебе больше не нужны. — В каком смысле? — Эмин поднял ошарашенный взгляд на первого фаворита. Приятное тепло разлилось в груди Айташа. Он мысленно улыбнулся, ему льстил тот страх, который промелькнул в глазах соперника. Однако внешне он оставался невозмутимым. — Завтра ты переезжаешь в свою старую комнату, я велел там все подготовить. Ну а, — управитель гарема махнул в сторону Тюнчая и Йозефа. – Этих омег отошлем обратно в старый дворец до востребования, слуг у нас и без них пока хватает. Я дам вам день на сборы. Завтра ты должен освободить эти покои, ну, а слуги покинут дворец. Управитель гарема едва заметно поднял уголки губ и развернулся к выходу. — Постойте! — крикнул встревоженный Эмин, неуклюже подавшись вперед на кровати. — Но ведь эти покои пожаловал мне сам султан! Айташ-султан нахмурился, нехотя, он развернулся обратно к юноше. — Управителем гарема меня тоже назначил наш повелитель. А это значит, что он полностью доверяет мне ведение гаремных дел. В его отсутствие решения о твоей судьбе принимаю я. И я не вижу причин омеге без детей занимать покои с детской комнатой, — жёстко ответил сикхар. Больше он не останавливался и вышел в коридор к своей свите, а напуганный Эмин в ужасе посмотрел на своих друзей. Впервые он забыл о своем горе и тоске. Страх был яркой эмоцией, возникшей в его душе впервые за долгое время. — Нет! Я не верю своим ушам! — ошарашенно выпалил фаворит. — Тюнчай, как же так? Неужели, нас отошлют? — Йозеф испуганно схватился за рукав старшего омеги. Слуга о чем-то напряженно думал. Наконец, скрипя зубами, он произнёс: — Собирайся, Эмин. Тебе придется постараться. Пойдешь на поклон к Айташу-султан, будешь просить за нас всех. — Я не стану этого делать! — возмутился юноша, вставая с кровати. — Тебе придется! — отсек Тюнчай. — Не только твое положение теперь зависит от его решений. Ты единственный из нас, кто имеет хоть какое-то право голоса. Подумай об этом. Они провели добрую половину дня, приводя Эмина в надлежащий для встречи вид. Все прежние наряды стали большими юноше, тяжело было подобрать туалет на его худощавое тело. Впервые за долгое время омега посетил хамам и, наконец, вымыл свои волосы, превратившиеся в засаленные сосульки. Тюнчай и Йозеф проделали колоссальную работу, возвращая любимому наложнику падишаха божеский вид. Однако все их усилия были напрасны — Айташ–султан не пожелал принять одалиса. Как Эмин ни старался, первый фаворит не то, что не выслушал его, даже двери своих покоев ему открыть не позволил. Лишь послал Коскуна сообщить, что решение обжалованию не подлежит. Зато киталец наконец встал с кровати. Всю ночь омеги не спали. Как ни старались найти решение, из этой ситуации они видели только один выход. — Ничего не поделаешь, Эмин, — грустно произнес Тюнчай. — Мы можем только ждать возвращение повелителя. Он единственный может отменить решение Айташа-султан. — Но это же может быть еще не скоро! — всхлипнул Йозеф, вытирая слезы рукавом. — Нам остается только это… — вздохнул Тюнчай. Эмин был мрачнее тучи. Он обвел взглядом друзей и отчаянно воскликнул: — Почему все только и твердят мне, что мой единственный путь — это ждать и молиться? Почему я ничего не могу сделать сам?! Почему… я чувствую себя таким беспомощным? Я ничего не могу, даже ребенка выносить и то не способен! Омега стянул с себя платок и, опустив голову, зарылся руками в волосы. — Эмин, — Тюнчай осторожно прикоснулся к плечу юноши. — То, что с тобой случилось… Я уверен, что это подстроили. Фаворит поднял голову, в непонимании уставившись на мужчину. Тюнчай подозвал к себе Йозефа и вдвоем они поведали киталцу историю, о которой, в виду состояния юноши, ранее решили умолчать. — Мне нельзя тут оставаться! — воскликнул наложник по окончанию рассказа и вскочил со своего места. — Если он смог поднять руку на безвинное дитя, он убьет меня до приезда Алпаслана. Я должен все рассказать повелителю как можно скорее! Сейчас же отправлю ему письмо. — Эмин, возьми себя в руки, что ты расскажешь султану? Что его первый фаворит, оми его детей, подсыпал тебе что-то в отвар и из-за этого ты потерял ребенка? У тебя нет доказательств. К тому же, ты же знаешь, что, если не будет четырех свидетелей, видевших это своими глазами, падишах, в лучшем случае, не поверит тебе, а в худшем прикажет… — Тюнчай не стал договаривать. Киталцу было тяжело представить, что Алпаслан может навредить ему, но перед глазами всплыла смерть Назара и казнь Гёка. Испытывать терпение альфы юноше не хотелось. — К тому же, — продолжил мужчина. — Если бы хотел, убил бы… не только ребенка… Ему не выгодна твоя смерть, ведь с него, как управителя гарема, будет спрос в первую очередь. Скорее всего на какое-то время он оставит тебя в покое. — Что же мне делать? Как я буду без вас? — Эмин с отчаяньем посмотрел на омег. Тюнчай ласково улыбнулся. — Ты уже справлялся в одиночку раньше. Дождись повелителя и замолви за нас словечко. К тому же, с тобой останется Булут-ага, держись его и все будет хорошо. Киталцу не хотелось снова подвергать бету опасности, ведь в прошлый раз тот чуть было не лишился своего звания. — Так мне просто… смириться? — Ты не смиряешься, Эмин, ты просто тактически выжидаешь, — утешил Тюнчай юношу. — С приездом нашего повелителя все снова придет в мирное русло. Наложник слабо кивнул. Остаток ночи они провели в сборах. Лишь первый лучик солнца упал на землю, к ним пожаловал Беркер-оми-ага с просьбой покинуть покои. — Неужели, больше ничего нельзя сделать? — предпринял последнюю попытку Эмин. — Мне жаль, Эмин-хатун, — как-то необычно мягко заговорил омега в возрасте. — Но такова воля управителя гарема. Однако Айташ-султан был к вам великодушен, Эмин-хатун, и разрешил сопроводить этих юношей до повозки. Фаворит хмыкнул про себя, как же, какое благородство. В саду уже ждал возница с небольшим экипажем из одной повозки. Любимый наложник падишаха не хотел показывать своих слез перед посторонними, но обнимая на прощание друзей не сдержался — заплакал. Вместе с ним зарыдал и Йозеф. — Не печалься, молодой господин, — тихо сказал Тюнчай на прощанье. — Будь осмотрительным, не совершай ошибок и дождись повелителя. Я верю, что наш падишах будет справедливым. Как солнце восходит на востоке, как небо и земля никогда не соединятся, так и мы не исчезнем из твоей жизни бесследно. Друзья еще раз кратко обнялись. Возница захлопнул дверцу за омегами, а сам водрузил свое тучное тело на возок. Скромный экипаж тронулся, а Эмин на нетвердых ногах проследовал за слугами в свои старые покои — небольшую комнатушку на этаже фаворитов.