Летняя пора

Эмин грустно вздохнул. После приезда Ахмета-паши слуги спешно собрали все вещи и, снарядив экипаж, отправились обратно во дворец. Повелитель никак не объяснил произошедшее, лишь его лицо стало мрачнее. Убедившись, что его омеги вместе с детьми расселись по каретам, султан взял лошадь и вместе с великим визирем отправился вперед. Киталец же чувствовал, что в сердце падишаха закрались сомнения и тревога, а вместе с тем и злость. Однако Алпаслан быстро закрылся от него, не давая больше считывать свои эмоции. Так что юному омеге ничего не оставалось, как слушать шум копыт да теряться в догадках. К счастью, ему не пришлось ехать в одной карете с Айташем-султан. Вместо этого он теперь делил транспортное средство вместе со спящим Османом и омегой-нянькой, приставленным к нему. Слуга всю дорогу не поднимал на одалиса взгляда, не говоря уже о том, чтобы заговорить. Это показалось Эмину забавным. А ведь всего-то год тому назад он тоже был таким же. Как быстро можно пройти путь от того, кто боится, до того, кого боятся. Такие чувства у слуг он определенно не стремился вызывать, однако был бы вполне не прочь увидеть такое выражение на лице первого фаворита. Наверное, только тогда его израненное сердце обрело бы покой. — Я не съем тебя, не нужно меня так опасаться, — с теплотой в голосе произнёс фаворит. — Что вы, я вовсе… — осекся слуга и тут же смутился своему поведению. — Как тебя зовут? — киталец решил помочь юноше немного раскрепоститься. — Ёль. — Ёль, да… красивое имя. Как себя в последнее время чувствует второй шехзаде? — Не стоит волноваться, господин, с шехзаде Османом все хорошо… — видя недоверчивый взгляд Эмина, слуга поправился. — Хотя иногда с ним бывает очень тяжело. Он много капризничает, плохо ест, его тяжело уложить спать по ночам, плачет, а потому он часто засыпает днем. А еще он совсем не хочет учиться ходить. Эмин придержал подбородок костяшками пальцев, раздумывая над ситуацией. Не мог же маленький ребенок так сильно тосковать по Гюльбарге? Конечно, связь дитя и оми очень сильна, но, когда второго фаворита выслали из дворца, Осману не было и года. Он еще не мог в полной мере осознавать происходящие. Да и свои последние дни во дворце Гюльбарге мало уделял внимание сыну. — Думаешь, он так скучает по оми? — Я не знаю, господин, — Ёль неуверенно пожал плечами. — Однако господин, определенно, очень сильно скучает по сыну. — Ты общаешься с Гюльбарге? — настороженно спросил Эмин. — Нет, что вы, конечно нет! — замотал головой слуга, осознав, какую двусмысленную вещь он только что сказал. — Но Гюльбарге-султан часто пишет письма, нам не разрешают на них отвечать. — А как так получается, что письма получаете вы, а не управитель гарема? — хитро сощурился киталец. На омежку было сейчас грустно смотреть — весь пунцовый от стыда и с бегающими глазами. Почти шепотом он отозвался: — Айташ-султан тоже их получает, но некоторые письма…кхм…сначала попадают нам… Но мы их сразу же отдаем! Пару раз только случайно прочли… «Случайно, ага, да у тебя все на лице написано!», — хихикнул про себя одалис. Но не ему винить несчастных слуг в легком любопытстве. Сам-то он удовлетворял свой пытливый ум еще более изощренными способами. Насколько Эмину было известно, о состоянии Османа в старый дворец могли отсылать письма только Айташ-султан и, если у того не было желания, Беркер-оми-ага. Само собой, вряд ли их ответы удовлетворяли Гюльбарге. Вот он, видимо, и передавал окольными путями свои письма сразу слугам, заботящимся о его сыне. Только те слишком боялись гнева султана, чтобы отвечать на них. В какой-то момент юноше даже стало жаль второго фаворита. Быть разлученным со своим единственным ребенком… после всего случившегося Эмину стала понятна его боль. Он снова погнал прочь от себя эти мысли. Разве Гюльбарге не пытался убить его? Почему вдруг он должен его жалеть? Наложник решил больше не мучить ни слугу, ни себя и сменил тему: — Кто сейчас занимается воспитанием Османа? — Я и кормилец, есть еще несколько слуг, но они только помогают с бытовыми делами… — И как вы пытаетесь решить проблему с укладыванием на ночь? — полюбопытствовал любимый наложник султана. — Ну, мы кормим его перед сном, поем колыбельные и … просим уснуть… Глаза Эмина округлились, не выдержав, он разразился хохотом. — Просто просите уснуть? — смеялся одалис. — Да, господин… — совсем засмущался слуга. От смеха Осман подорвался, издал пару недовольных звуков и, перевернувшись на руках своей няньки, заснул снова. Когда Азарио был совсем маленьким, однажды у него сбился режим сна и какое-то время он тоже засыпал днем, а не ночью. Так продолжалоь до тех пор, покуда у оми не кончилось терпение, и он не давал младшему брату Эмина спать целый день, то и дело чем-то отвлекая малыша, даже если тот хныкал и капризничал. — Почему вы мучаете братика? — спросил тогда еще маленький Эмин. — Если я дам ему уснуть сейчас, он снова не будет спать ночью. Иногда детям нельзя потакать, порой нужно побыть и «плохим» для их же блага, — ответил тогда оми. Почему-то эта его фраза надолго засела в голове омеги. От этих воспоминаний у наложника стало тяжело на сердце. «Как же вы там теперь? Все ли у вас хорошо? Вспоминаете ли меня?» — тоскливо подумал киталец. — Господин, почему вы рассмеялись? — голос слуги отвлек Эмина от нелегких дум. Фаворит тяжело вздохнул и, внимательно оглядев юношу, принялся объяснять ему как учитель ученику: — От того, что вы просите неразумное дитя что-то делать, ничего не изменится. Сон для маленьких детей важен, но не давайте ему спать больше часа в дневное время, иначе он снова будет капризничать ночью. Омега потупил взгляд и кивнул на свои руки. — Господин, но что же мне тогда сейчас делать? Эмин невольно улыбнулся. Кажется, Ёль не допускал даже мысли о том, чтобы сделать что-то, что придется не по вкусу шехзаде. — Разбудить конечно же. Видя замешательство слуги, фаворит тяжело вздохнул и забрал Османа. Пару легких щипков за щеки — и ребенок уже во всю надрывался, недовольный тем, что его разбудили. Эмин мягко, но твердо произнес: — Нет-нет, мой хороший, сегодня ты больше спать не будешь. Он дал ребенку вдоволь оплакать свое незавидное положение, прижимая его к себе и ласково поглаживая по спинке, а когда тот смирился со своей участью и начал интересоваться происходящим, наложник помог ему поудобней устроиться на своих коленях и принялся показывать ему пейзаж через щели в ажурном деревянном окошке. — Эмин-хатун, вы так много знаете… — восхищённо пролепетал Ёль. — В прошлой жизни у меня был младший брат и мудрый оми, — тихо ответил юноша. К тому же он готовился к появлению собственного ребенка… Но последнее он предпочел не добавлять. — Надеюсь, сегодня ситуация изменится, — вздохнул омега, ведь его способ мог и не помочь Осману. — Ты ведь расскажешь мне обо всем завтра? — Хорошо, господин, — закивал слуга. Что ж, может быть ему следует помочь Ёлю с маленьким шехзаде? Пусть у самого Эмина было не так много опыта, но он явно знал о детях больше, чем «воспитатели» Османа. Поразмыслив немного, киталец твердо решил при возможности спросить разрешение у Алпаслана.

***

Айташ-султан бесстрастным взглядом наблюдал, как слуги разбирают поклажу и отстёгивают от карет лошадей. Дети уже были отправлены в покои, подле управителя гарема остался стоять лишь Коскун. — Господин, вам не обязательно лично контролировать работу бет. Если вам угодно, я могу остаться и проследить за этим. О чем вы так задумались, господин? — робко осведомился омега. Мысли сикхара и правда были далеко, снова и снова возвращались они к озеру и лицу Алпаслана. Когда он пошел искать Гюрхана, он и не думал, что султан нагонит его. Он тогда и правда искренне удивился. Однако, увидев на руках альфы своего младшего сына, на сердце у первого фаворита немного потеплело. — Зачем вы пошли за мной, повелитель? Падишах выразительно посмотрел на своего наложника перед тем, как ответить. — Мне отрадно было бы видеть всю семью за одним столом, — кратко ответил мужчина, а затем, после небольшой паузы, добавил. — А еще я, помнится, говорил тебе быть со мной не таким сдержанным в личном разговоре. «Всю семью, как же. С каких пор и киталец стал твоей семьёй?» — выразил мысленное негодование Айташ, но благоразумно предпочел промолчать. Может быть, легкая тень скользнула по лицу омеги, а, может, падишах сегодня был особенно проницательным…. Словно прочитав его мысли, Алпаслан произнес: — Нравится тебе или нет, но отныне Эмин будет подле меня. Смирись с этим, Айташ. Я никогда не сомневался в остроте твоего ума. Не думаю, что тебя стоит предупреждать, но мне бы не хотелось, чтобы история с Гюльбарге повторялась. Первый фаворит ловким движением спрятал руки в длинные рукава, до боли сжимая их в кулаки. — Алпаслан, разве я хоть раз проявил неуважение к тебе? Опозорил тебя? Рискнул ли я возражать против твоих решений? Молю тебя, избавь меня от таких сравнений. Я всегда молча сношу твое отсутствие в моей жизни и жизни наших детей, все также продолжая молиться за твое здравие, — тихо отозвался управитель гарема. На душе у него стало как-то гадко и тоскливо. Чего сейчас от него хочет повелитель? Унизить еще больше? Но вопреки всему, султан лишь ответил: — Я всегда ценил тебя за это, Айташ. Но я хочу, чтобы ты понимал, что и Эмин для меня очень дорог. Я не буду требовать от тебя, чтобы ты любил и принимал его, однако я хочу видеть от тебя подобающие отношение к нему, в гареме он не должен чувствовать себя ущемленным. Фаворит обомлел от таких речей. Подобающее отношение? К кому? К какому-то мальчишке! Сначала от него требовали такого по отношению к Гюльбарге, теперь к этому щенку. В который раз его гордости был нанесен невосполнимый урон. Айташ набрал в грудь побольше воздуха и тихо выдохнул. Ничего, он и не с таким справлялся. — Хорошо, повелитель. Впредь я лично буду следить за благополучием Эмина-хатун. Лицо Алпаслана тронула легкая улыбка. Казалось, он хотел еще что-то сказать, но сидевший тихо до этого момента на руках отца Армаган указал куда-то пальчиком и громко воскликнул: — Брат! И действительно, Гюрхан, в окружении оми-агов, стоял у воды и, заливаясь смехом, кидал в озеро камешки. Завидев родителей, он со всех ног устремился к ним, что-то радостно лепеча. Все вместе они отправились обратно. Падишах передал Армагана одному из слуг и просто молча шел рядом, отвлекаясь лишь на вопросы своего старшего сына. Айташ же не мог выбросить случившееся из головы, невольно он замедлился и начал отставать. Алпаслан тоже сбавил темп и, поравнявшись с оми своих детей, произнес: — Что с тобой? «Спрашивает так, будто и не понял, как задел меня!» — мысленно взорвался управитель гарема. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. В какой-то момент Айташ вовсе остановился и заглянул в глаза своему возлюбленному. — Меня вот уже много дней мучает один вопрос. Ответишь ли ты на него, Алпаслан? Падишах, встретившись глазами с омегой, кивнул. — Почему Эмин? Что твой ясный взор разглядел в нем такого, что заставило твое сердце пылать огнем? Молчание длилось всего мгновение. А затем, устремив свой взгляд куда-то в небо, Алпаслан ровным уверенным тоном изрек: — Может ли орел ответить, почему он взмывает в воздух день за днем? Может ли сказать солнце, отчего оно восходит на востоке, а заходит на западе? А легко ли сказать человеку, по какой причине он кого-то любит? Вот и я не могу дать тебе другого ответа на твой вопрос. Не спрашивай меня больше о таком, — в его голосе послышалось предупреждение. Айташ-султан все понял. Его опасения сбылись. Эмин действительно стал серьезной угрозой и ответ повелителя тому подтверждение. Когда он послал киталца на хальвет, он вовсе не думал, что заменит одну головную боль другой. И что же он получил? Всего лишь пару ночей близости с падишахом? Почему кому-то достается все, а он вынужден довольствоваться жалкими крохами? — Тогда позволь мне небольшую дерзость. Я хочу задать тебе другой вопрос. — Хорошо, но лишь один. — Разве осталось в твоем сердце теперь место для нас? — тихо произнес фаворит, имея ввиду себя и их сыновей. Хоть он и спросил об этом, сам до конца не поверил, что произнести все это Алпаслану в лицо. В былые времена он без зазрения совести мог спросить альфу о чем угодно, однако теперь они не были так близки. Айташ не знал, каких слов ему стоит ожидать. Но и здесь его опасения оказались напрасными. Султан покачал головой и, приподняв омегу за подбородок, произнес: — Вы с детьми всегда будете занимать особое место в моем сердце. Или ты думал, что оно у меня настолько крохотное? — он ласково улыбнулся и легонько коснулся лба наложника губами, а затем, кивнув на дорогу, произнес. — Нам пора возвращаться, дети нас заждалась. Уверенным шагом он направился дальше, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Айташ осторожно коснулся кончиками пальцев своего лба. В этом поцелуе не было ни отголоска страсти, скорее он был похож на проявление родственных чувств между братьями или родителями и детьми… Но отчего-то омега все равно не смог сдержать улыбку. Пусть это было не то, чего он хотел, однако эта нежность от падишаха — первая отрада за долгое время. Что ж, значит, в его душе более нет места отчаянию и сомнениям. — Господин? Вы в порядке? — слегка взволновано повторил Коскун. Айташ-султан мотнул головой, возвращаясь в настоящее. — Да, ты прав, нам не стоит терять здесь время. Управитель резко развернулся на пятках и направился в гарем. С каждым новым шагом его поступь становилась все увереннее и тверже, осанка — благородней, а выражение лица — непроницаемым. Коскуну ничего не оставалось, как мысленно посетовать на неведомые ему чертоги разума господина и тенью скользнуть следом.

***

— Куда же вы собираетесь, Эмин-хатун, вас не звали?! — Булут-ага ошеломленно наблюдал за тем, как наложник крутится перед зеркалом, подбирая к своему наряду пояс. — Ты все равно не сможешь остановить меня, Булут. То, что не звали, не значит, что не ждут, — киталец на мгновение обернулся и на его лице сверкнула счастливая улыбка. — Поверь мне, я чувствую. Бета тяжело вздохнул и закрыл глаза рукой. — Эмин-хатун, вы меня погубите! Ну, как я могу вас пропустить без дозволения?! Пожалейте бедного агу! Спросите хотя бы разрешение у Айташа-сул… — Вот еще! — резко воскликнул фаворит, перебивая несчастного. — Если скажешь ему, я тебя никогда не прощу! Слуга тяжело вздохнул, если уж этот юноша вбил себе что-то в голову, то останавливать его — бессмысленно. Но было еще кое-что. Булут впервые за эти пару месяцев увидел такую искреннюю улыбку на лице своего одалиса. До этого бета вообще думал, что этот омега разучился быть счастливым. Как ни посмотри, возвращение султана пошло ему на пользу. Колебать его уверенность мужчине не хотелось, но и пойти ему на поводу он сейчас тоже не мог. — Но Эмин-хатун, вы не можете самовольно передвигаться по дворцу. А если я вам это позволю, то управитель гарема с меня кожу заживо снимет! — Ну, Булут, миленький, ты ведь можешь спросить у повелителя напрямую? Ну, спроси его, пожалуйста! — Эмин снова применил свое верное оружие — полный мольбы взгляд и задорно звенящий в руках мешочек с золотом. — Обещаю тебе, султан захочет принять меня. Может быть, даже вознаградить тебя за такую инициативу. Вот я-то точно вознагражу… Не дожидаясь ответа, омега вложил мешочек в руки слуги и, полным отчаянья голосом произнес: — Мне некого просить кроме тебя. Ты моя последняя надежда! — Прекращайте пользоваться моей добротой! — бета снова вздохнул. Этот наложник доставляет ему слишком много проблем. Но видеть его таким оживленным было действительно приятно. До сегодняшнего дня Булут считал, что Эмин уже никогда не вернется к своему прошлому состоянию. А сейчас… он видел перед собой того самого радостного юношу, полного жизни. — Только сегодня, Эмин-хатун. Больше даже не смейте меня просить о подобном! — сдался мужчина. Фаворит радостно пискнул и бросился к бете на шею со словами благодарности. Вот только к падишаху Булута-агу не пустили. Как оказалось, повелитель все это время принимал у себя великого визиря и о причинах столь длительной беседы бете оставалось лишь только догадываться.