***
Эмин мягко улыбнулся, когда Осман в очередной раз попытался забраться ему на плечи. Он осторожно усадил мальчика обратно себе на колени. — Ты от него не отлипаешь, — задумчиво проговорил Тюнчай. Алпаслан исполнил все до единого желания своего фаворита. Теперь у него был круглосуточный доступ к покоям маленького шехзаде Османа, а Тюнчай и Йозеф были доставлены обратно в столицу и снова были приставлены к Эмину-хатун. Жизнь потихоньку налаживалась. — Ты так считаешь? Он кажется мне таким милым и беззащитным, — тепло отозвался юноша и погладил мальчика по голове. — Это, конечно, хорошо, что ты относишься к этому ребенку как к родному, но тебе не кажется, что ты больше должен думать о рождении вашего совместного малыша? Как бы ты не был привязан к шехзаде, он — сын Гюльбарге. И, даже если он будет считать тебя своим оми, в будущем ты не сможешь претендовать на место валиде, — критично заметил мужчина. Улыбка исчезла с лица любимого наложника падишаха. Он не хотел ничего отвечать. Тюнчай покачал головой и принялся собирать грязные пеленки в плетеную корзину. — Эмин, я не хочу тебя расстраивать. Просто хочу, чтобы ты подумал и о себе тоже. Ты так добр к этому дитя потому, что видишь в нем своего нерождённого сына. А тебе следует не играться в оми, а думать, в первую очередь, о своем здоровье. О, Солцеликий, ты ведь даже предписания лекарей не выполняешь! — укоризненно заметил старший омега. Киталец насупился, это действительно было правдой. Ему было велено для восстановления омежьего цикла много отдыхать, не перетруждаться и пить отвары из корешков. Вот только фавориту слабо верилось, что простой отдых решит его проблему с эструсом, а разного рода отвары он теперь на дух не переносил. Слова друга подняли в душе юноши волну ярости. Он вовсе не игрался, а заботился о шехзаде по-настоящему. А тем временем Тюнчай продолжал: — Знаешь, ты ведь должен понимать, да простит меня Солнцеликий за подобные речи, наш повелитель не вечен. Тебя не оставят в живых, если ты так и останешься простым наложником… — Довольно! — воскликнул Эмин. — Я не хочу больше слышать об этом ни слова. Слуга тяжело вздохнул, замолкая. Он спешно собрал остатки грязного белья и направился к двери. — Думай о будущем, если хочешь быть господином, — проворчал напоследок Тюнчай и покинул покои второго шехзаде. Грудь киталца яростно вздымалась, но злился он вовсе не на друга, а на свою беспомощность. Он прекрасно понимал, что тот был прав. Однако, как бы он не хотел, как бы не молился и надеялся, эструс не наступал. Малыш от скуки начал дергать Эмина за волосы, тем самым отвлекая его. Настроение наложника тут же переменилось, и он принялся играть с маленьким альфой. Он демонстративно опустил пальчик на нос ребенку, что вызвало у того радостный смех и улюлюканье. Конечно, ему было страшно, что он действительно навсегда лишился возможности давать потомство, что не сможет порадовать Алпаслана. Омега прятал этот страх в самые потаенные частички своей души, но полностью избавиться от него не мог. И все же, одного Тюнчай не знал. О своем будущем Эмину беспокоиться не придется, так как он был связан с падишахом общей судьбой, то скорее всего, его солнце закатится в тот же день, когда повелитель сделает свой последний вздох. Но пока он любим Алпасланом, опасаться ему нечего. А будут ли у них дети — знают только небеса. — На все воля Солнцеликого, — многозначительно произнес омега, окончательно успокаиваясь. — Ведь нам некуда торопиться, верно? Твой оми вот всегда торопился, и что же с ним стало? Осман продолжал играть с изящной кистью наложника, никак не реагируя на этот монолог. — Интересно, жалеет ли он хоть немного о том, что сделал? Ответа, ожидаемо, не последовало. Эмину с трудом верилось, что некто подобный мог родить такое чудо. Фаворит смотрел на этого ребенка и почему-то в нем просыпалась сильная жалость к нему. Этот мальчик был таким маленьким в этом большом дворце, никому здесь не было до него дела. Его отец заботился о нем, но по-своему, как умеют альфы. А ему так не хватало омежьего тепла и любви. Эмин не смог сдержать нахлынувших чувств — сгреб Османа в охапку и прижал к себе. — Я постараюсь дать тебе все, что смогу. Если понадобится, я даже заменю тебе оми, — прошептал он. Но то ли от его слов, то ли оттого, что его сильно прижали, Осман громко захныкал и принялся отталкивать Эмина. Златовласый омега охнул и ослабил хватку. Малыш тут же вырвался и, опустившись на пол, пополз в сторону двери. Действия шехзаде заставил любимого наложника повелителя невольно задуматься, а примет ли его когда-нибудь этот ребенок? Он и вправду намеревался воспитывать его как своего собственного, но что, если Осман, подрастая, не признает его и будет жаждать встречи лишь со своим родным оми? На звук плача из соседней комнаты тут же прибежал Ёль. — У вас все в порядке, Эмин-хатун? Одалис быстро смахнул с уголков глаз слезинки и добродушно улыбнулся. — Все хорошо, я, должно быть, слишком утомил шехзаде. Он поднялся со своего места, тщательно разгладив складки на своей одежде. Подхватив валявшуюся неподалеку игрушку, он всучил её мальчику и, подняв его на руки, передал слуге. — Оставляю вас отдыхать, хорошо следи за ним. Ёль забрал ребенка и склонил голову. — Конечно, Эмин-хатун. Киталец покинул покои Османа с тяжелым сердцем. С тех пор, как он попал в Орханскую империю, спокойствие исчезло из его души. Собственные покои встретили юношу непривычной тишиной. — Тюнчай? Йозеф? Никто не ответил. Тюнчай, скорее всего, сейчас относил вещи прачкам, а вот куда запропастился Йозеф омеге было неведомо. На прикроватном столике юноша заметил вещь, которой тут раньше не было — аккуратно скрученный листок бумаги, обвязанный простой бечёвкой. Эмину стало как-то не по себе. «Неужели кто-то из ребят оставил записку? Может, Йозеф?» — фаворит вздохнул и неспешно пошел к кровати, про себя надеясь, что это не дурные вести. — Стой! — воскликнули у него за спиной. Наложник удивленно обернулся. Он шумно выдохнул, с облегчением осознав, что это был Тюнчай. Мужчина напугал его. Хотя и сам он выглядел не менее взволновано. — Ты что, собирался взять это в руки?! — Да… — как-то растеряно ответил Эмин. — О, Солнцеликий, я буду молится каждый день, чтобы ты даровал этому неразумному господину мудрости! — пробубнил Тюнчай. — Ты уже забыл все, что с тобой приключилось? — Но я думал, что эту записку оставил Йозеф… — Он никогда не оставляет записки и, если отлучается надолго, всегда предупреждает меня. Тебе следует быть осторожнее! — воскликнул слуга. Одалис перевел взгляд на письмо и побледнел. А ведь его действительно могут отравить таким способом. Тюнчай достал ножницы и пару заколок и, потеснив Эмина, подошел к столику. Он быстрым движением разрезал веревку, велев киталцу отойти подальше. Старший омега с помощью заколок развернул загадочное послание и только после этого подозвал своего господина. Глаза юноши забегали по строчкам таинственного письма и, чем больше он читал, тем отчетливее изумление читалось на его лице. Эта записка, без сомнения, была адресована ему, но вот личность отправителя вызывала, самое меньшее, удивление.Эмин!
Я не жду от тебя прощения, ибо в произошедшем с тобой нет моей вины. Раньше я искренне желал тебе смерти, однако не отдавал такого приказа. Меня несправедливо обвинили и это, несомненно, твой грех. Но сейчас пусть прошлое останется в прошлом. Находясь в ссылке, я много думал обо всем, что случилось. Моим утешением стали писание Солнцеликого и мысли о сыне. Я осознал, что в моей жизни нет никого важнее, чем он. Жаль, что я понял это слишком поздно. Прошу тебя, не откажи мне… Мне нестерпимо горестно это признавать, но мне больше некого просить. Ты — моя единственная надежда. Прошу тебя, если у тебя есть хоть капля человечности, если в тебе осталось хоть немного совести, помоги мне. Я знаю, что мой маленький лев доверен в твои руки. Я не попрошу многого. Одно письмо. Одно правдивое письмо о том, как он поживает. Что ест? Что пьет? Не скучает ли? Здоров? Отнеси письмо в сад и оставь за третьей скамьей от самой высокой яблони. Молю тебя о сострадании к тоскующему оми.Гюльбарге
Тюнчай хмыкнул, убирая заколки. Он внимательно посмотрел на Эмина и спросил: — Неужели ты веришь в то, что он раскаялся? Киталец выглядел ошарашенным. Он никак не ожидал, что когда-нибудь Гюльбарге сам свяжется с ним и будет просить о помощи. — Нет… Вернее, я не знаю… Тюнчай закатил глаза, борясь с бурей гнева. Он столько раз предостерегал юношу, однако тот, видимо, совершенно не выносил из этого никаких уроков. — Я хочу напомнить тебе, что Гюльбарге-султан прислал тебе змею, бранил тебя на чем свет стоит и пытался убить, подослав к тебе своего слугу. Все, что с ним случилось — это череда его ошибок, за которые он теперь расплачивается. Не более того. — Да, но… — неуверенно произнес фаворит. — Эмин, он слишком опасен. Не проявляй к нему жалости. Даже если ты приласкаешь змею, от этого ее укус не будет менее болезненным. Тюнчай встретился со своим господином взглядом. Они долго сверлили друг друга глазами, пока Эмин, наконец, не сдался. — Пожалуй, ты прав. Тот Гюльбарге, которого я знаю, не стал бы просить меня о чем-то без злого умысла. Мужчина согласно закивал. Кажется, он был доволен ответом наложника. Он подхватил заколкой письмо и бросил его в камин. — Лучше его сжечь, чтобы никто ненароком не подумал, что ты ведешь с ним переписку. Киталец помог другу развести огонь, борясь с сомнения в своей душе. Глядя, как языки пламени жгут бумагу, Эмин ощущал внутреннее противоречие. Правильно ли он поступает? Ему хотелось верить, что да.***
Акюлдиз грустно наблюдал за тем, как слуги уносят со стола блюда. Вот уже несколько дней Ахмет-паша задерживался допоздна во дворце и возвращался домой уже за полночь, когда молодой господин уже спал. Сегодня омега твердо решил дождаться супруга и встретить его с поздним ужином, но великий визирь не пожелал трапезничать, вместо этого он приказал подготовить для него хамам, желая скорее омыться и лечь спать. Почти неделю они нормально не общались. И, к своему смущению, Акюлдиз отметил, что скучает по обществу паши. Конечно, он понимал, что у одного из важнейших государственных лиц при дворе было много работы. Тем более в столь неспокойное время. Но, в то же время, брату султана тоже хотелось внимание к своей персоне. Хотя ранее он бы радовался такому «подарку» судьбы, а теперь испытывает сожаления. Неужели общество супруга стало для него так важно после пары бесед? Акюлдиз старался не думать об этом, но острое желание хоть немного позаботиться о муже ему подавить не удавалось. Подготовив ужин, он никак не ожидал, что альфа так бесцеремонно от него окажется. Тяжело вздохнув, омега решил проверить, как идет подготовка хамама. Слуги оповестили хозяина, что все приготовления закончены и великий визирь уже внутри. Акюлдиз-султан с досадой отметил, что даже не смог встретиться с мужем перед баней. Странная мысль посетила его голову. Недолго думая, он подозвал слуг и попросил помочь ему снять украшение и верхний наряд. — Господин, мы можем пройти в покои и сделать это там, — услужливо предложил один из омег. — Не стоит, лучше вы отнесете все наверх, — снимая серьги ответил брат повелителя. — И принесите мне мыло и кувшин с водой. — Господин, неужели, вы тоже желаете омыться? Но ведь там Ахмет-паша… Вопросы слуг смущали и раздражали одновременно, все сильнее заставляя омегу колебаться. Акюлдиз сухо кашлянул в кулак и, скорее убеждая самого себя, сказал: — Мы супруги. К тому же, я не собираюсь тревожить покой моего мужа, просто хочу проявить заботу. Ведь оставлять это на таких неумех, как вы, просто смешно, — нарочно сурово произнес омега. Слуги переглянулись и покраснели. И что эти юнцы себе там надумали? Ведь он совершенно не собирался делать ничего неприличного. А о чем сейчас он сам подумал? Если бы рядом не было слуг, он бы похлопал себя по щекам. Разве такие мысли достойны члена орханской династии? Щеки Акюлдиза предательски заалели. Чтобы хоть как-то скрыть свое смущение, он прошипел улыбающимся слугам: — Чего медлите? Живее! Те тут же засуетились, помогая ему раздеться. Кто-то уже спешил с банными принадлежностями. В конце концов омега остался в одной льняной рубахе и шароварах. Наспех собрав волосы заколками, Акюлдиз забрал с рук слуги кувшин вместе с мылом и, набрав побольше воздуха, почти вбежал в хамам. Его сердце колотилось как бешенное, пока он спускался по ступенькам. Руки дрожали, норовя вот-вот выпустить кувшин. Из-за пара он не сразу разглядел своего супруга. Ахмет-паша сидел в центре комнаты на небольшом мраморном стуле без спинки. Его голова склонилась на грудь, было похоже на то, что он задремал. Бедра его были скрыты тканью, чего нельзя сказать о мощном торсе поджарого война. В отличии от его покойного супруга, имевшего дряблые конечности и большой живот, великий визирь был прекрасно сложен. Акюлдиз невольно залюбовался мужчиной, а когда опомнился, робко отвел взгляд. Что же он делает? Зачем вообще сюда пришел? В то же время по комнате прокатился легкий храп. Неужели паша действительно уснул? Это было опасно, ведь он мог в любой момент упасть и повредить себе что-нибудь. Не думая ни о чем, Акюлдиз поспешил к супругу. Он поставил кувшин и мыло на пол и легонько прикоснулся к плечу альфы. Великий визирь тут же подорвался и, не оборачиваясь, проворчал: — Я же велел не беспокоить меня, поди отсюда прочь! Омега отшатнулся, удивленный такой реакцией. Как он может так неуважительно обращаться к нему? Но видя, как супруг снова опускает голову на грудь, Акюлдиз решил, что тот просто обознался и спутал его со слугой. Бросать дело на полпути он не намеревался. Видя, что альфа снова расслабился, он осторожно приблизился и, взяв в руки кусочек мыла, запустил свои пальцы во влажные волосы паши. Он принялся аккуратно массировать кожу головы, не забывая при этом наносить на темные пряди мыло. Великий визирь что-то промямлил, но прогонять больше не стал, полностью доверившись омеге. Акюлдиз, довольный собой, продолжил свое нехитрое дело. — Такие нежные руки, — наконец выдал что-то связное Ахмет-паша. Омега слабо улыбнулся, смутившись. Почему-то все происходящее казалось ему таким естественным. Наверное, такими и должны быть отношения между супругами? Внезапно альфа напрягся и принюхался, он резко обернулся, явно пораженный неожиданным осознанием. — Господин?.. Что вы здесь делаете? Акюлдиз-султан отступил на шаг, растерянно озираясь. Он открыл рот, чтобы хоть что-то сказать, но из горла вырывались совсем уж нечленораздельные звуки: — Я…эм….хмм….просто… Под пристальным взглядом визиря, омега не знал, куда себя деть. — Мой господин, если бы я знал, что вы тоже захотите расслабиться, то уступил бы вам хамам. Вам следовало сказать мне об этом раньше. Брат повелителя судорожно сглотнул и попытался оправдаться: — Я просто хотел поприветствовать вас, — он был готов провалиться сквозь землю от той нелепицы, которую сейчас нес. Вот и Ахмет-паша удивленно вскинул бровь. Если бы Акюлдиз мог кричать, он бы закричал. Сейчас он молил Солнцеликого разверзнуть перед ним мраморный пол и приспустить его в самые глубины земной тверди. — Вы пришли приветствовать меня… в таком виде? — вопрос альфы окончательно добил молодого мужчину. Акюлдиз бросил на свою одежду взгляд и с ужасом понял, что от пара и влаги она промокла и сейчас неприятно липла к телу, открывая супругу чудесный вид. А наспех собранные волосы, уже успевшие растрепаться к этому моменту, придавая ему еще большее распутство. — Я…. простите меня за недостойное поведение… Омега одной рукой прикрыл лицо, второй — все, что смог прикрыть и, не разбирая дороги, выскочил из хамама. Ахмету ничего не оставалось, как проводить мужа взглядом. Он растерянно почесал пенный затылок, совершенно не понимая, как расценивать произошедшее. А видневшийся бугор под мокрой тканью явно мешал это делать здраво. В конце концов альфа решил сегодня не забивать себе голову таким странным поведением супруга, а разобраться со всем чуть позже.***
Вечерело. Сегодня Алпаслан был так занят, что так и не пригласил своего любимого наложника к себе. Но Эмину было не до обид, он весь день провел в раздумьях о странном письме. Целый день он думал о том, какого это было для Гюльбарге — переступить через свою гордость и просить о милости врага? Он невольно вспоминал, сколько раз он обращался к Айташу с мольбами и получал от того категоричный отказ. Он и подумать не мог, что когда-то окажется в ситуации, когда его будут о чем-то умолять. И поступать, подобно первому фавориту, юноше не хотелось. В конце концов, в тайне от Тюнчая он написал ответ, где подробно изложил все успехи маленького Османа. Теперь оставалось только отнести письмо в нужное место. Просить Тюнчая об этом он не мог, выйти самому без ведома слуги-наседки тоже казалось невыполнимой задачей. Просить об этом Булута-агу не хотелось, ведь он вполне мог и не согласиться выполнять то, что запретил сам падишах. Эмин закрыл глаза, тяжело вздыхая. Интересно, что скажет Алпаслан, если узнает, что первым, кто нарушил его запрет, был его возлюбленный? Сейчас бы очень пригодилась помощь Йозефа, но этот веснушчатый омега не появлялся с самого утра. Эмин уже начал волноваться, когда на закате растрёпанный друг появился в его покоях. — Где тебя носило? — взволнованно накинулся на друга фаворит. Юноша слишком запыхался, он попытался что-то объяснить, но его речь была сбивчива и непонятна. А потому он просто махнул рукой и протянул киталцу какую-то баночку с дымящейся жидкостью. Эмин понюхал содержимое и скривился. — Что это такое? Где ты это взял? Йозеф уперся ладонями в колени и, наконец отдышавшись, смог объяснить: — Мой отец был травником, я потратил несколько дней, чтобы вспомнить этот рецепт. А еще у лекарей не оказалось всех ингредиентов, это чудо, что я смог найти их в саду… — Тебе разрешили рыться в запасах из лазарета? — удивился наложник. — Ну, вообще-то… — слуга стыдливо спрятал глаза. — Ты украл их?! — ахнул одалис. — Но зачем? Друг выпрямился, но так и не поднял глаза на своего господина. — Эмин-хатун, я чувствовал вину за все, что произошло ранее. Мой отец был очень искусен, он помогал даже тем омегам, кто совсем отчаялся завести детей. Я хочу искупить свой грех. Прошу, выпей это. Я уверен, что все вспомнил верно. Оно обязательно поможет! А если нет… то… В глазах черноволосого омеги горела искра, он схватил Эмина за руку и начал горячо выкрикивать слова извинений. Юноша так распалился, что в какой-то момент из его глаз брызнули слезы. Киталец был поражен такой преданностью. Однако, честно говоря, он не верил, что ему хоть что-то поможет. Ведь у него не было эструса уже два цикла. Он слышал мало историй по этому поводу, но знал, что, если у омеги прекращаются циклы течки, то вряд ли они возобновятся вновь. К тому же отвар не вселял уверенности, но и обесценивать старания Йозефа Эмину не хотелось. Хуже ведь не будет, не из ядовитых же грибов он это варил? — Хорошо-хорошо, я выпью все до капли. — Правда? — слуга посмотрел на наложника полными слез глазами. — Правда, — улыбнулся юноша и, набрав побольше воздуха, одним махом осушил сосуд. Он тут же закашлялся, ибо снадобье было до невозможности горьким. — Все в порядке? — испугано произнес Йозеф. — Да-да, — замахал руками киталец. Омега прислушался к себе и понял, что не ощущает каких-то изменений. Похоже, кроме неприятного вкуса и запаха больше в отваре не было ничего плохого. Однако сейчас на это не было времени. Фаворит протянул другу свой платок и увлек его за собой на софу. Пока тот вытирал лицо, он усадил его подле себя и отчего-то перешел на шепот: — Йозеф, у меня к тебе есть просьба, очень важная просьба. Пообещай мне, что о ней не узнает никто, даже Тюнчай? Юноша непонимающе уставился на друга, но заставил себя сделать слабый кивок. Тогда Эмин достал из-за пазухи письмо, аккуратно перевязанное лентой. — Мне нужно, чтобы ты отнес это в сад. — Для кого это письмо? К чему эта секретность? — друг непонимающе уставился на златовласого юношу. Киталец заколебался, он не хотел рассказывать Йозефу о своих планах, боясь, что тот отреагирует как Тюнчай. — Эмин, если ты хочешь, чтобы я делал что-то опасное, то мне, наверное, следует об это знать? — обиженно произнес омега. Фаворит вздохнул. И правда, если он хочет честности и преданности со стороны своих слуг, разве не должен он платить тем же? Одалис честно рассказал все, что приключилось с ним за этот день. Йозеф какое-то время молчал, а затем тихо произнес: — Знаешь, мне кажется, что тебе следовало послушать Тюнчая… Эмин раздраженно бросил: — Знаю я, так было бы правильно. Но я не могу бороться со своим сердцем! А оно велит мне сделать так. Пусть я совершу ошибку, но я поступлю по совести! Не хочешь помогать — не надо, я не заставляю. Новая волна злости назревала в душе наложника. Лучше бы изначально попытался бы все сделать сам, ни на кого не надеясь. В конце концов глупо было ждать, что в этом гареме, где все пропитано интригами и предательством, его поймут. Однако Йозеф слабо улыбнулся и взял своего господина за руку. — Я не говорил тебе, что отказываюсь. — Так ты поможешь? — осторожно переспросил киталец. — Да, — омега улыбнулся еще шире и добавил. — Хоть мне это и не нравится. Эмин облегченно выдохнул и бросился другу на шею. — Спасибо. Растроганный Йозеф неловко обнял киталца в ответ. — Это самое малое, что я могу для тебя сделать. Мне приятно, что ты все еще можешь мне доверять после всего произошедшего… — Я никогда тебя ни в чем не винил, — искренне ответил Эмин. — Кроме вас и повелителя у меня здесь никого нет. Спасибо, что не бросаете меня. Для меня вы — семья.***
Была глубокая ночь, когда двое мужчин встретились за дальним столиком в старом кабаке. Вокруг царило оживление, красивые омеги разносили еду и напитки, приветливо махая ручками новым посетителям, однако тем было совсем не до юных тел. — Место получше найти ты, конечно же, не мог? А если бы я пришел с его светлостью, ты бы тоже привел господина сюда? — недовольно пробубнил мужчина, чьих глаз не было видно из-под темного капюшона. — Это единственное место, куда могут пойти янычары ночью. Вы сами просили не вызывать подозрений, — отозвался второй, повыше подняв воротник. Его собеседник недовольно фыркнул и махнул рукой. — Ладно, оставим. Давай о деле. Сколько ты смог собрать людей? — Около двух сотен, они молоды и наивны. Их легко одурачить призывами к справедливости и надавать на попранную честь. — Негусто, — раздраженно процедил мужчина в капюшоне. — Этого слишком мало. Жалкий бета, на что ты вообще годен? — Мы не сможем найти больше, вы должны это понимать, — уязвленно отозвался тот. — Султан и его визирь всю неделю проявляют повышенный интерес к корпусу. Если мы не начнем действовать, скоро и тех не станет. Первый мужчина раздраженно стукнул кулаком по столу, заставляя второго оглядываться по сторонам, чтобы убедиться, что на них не смотрят любопытные глаза. — Прошу вас, не привлекайте внимания, — это короткое замечание остудило недовольство альфы. — Нужно ждать, его светлость хочет попытаться еще раз. — Еще раз? — язвительно произнес второй мужчина. — Сколько раз он попробует прежде, чем поймет, что слова тут бессмысленны! Мы должны действовать пока можем! — Закрой свой грязный рот! Велено ждать — будете ждать. Собеседник придвинулся чуть ближе и, понизив голос еще сильнее, произнес: — Есть у меня одна идея. Среди янычар поговаривают, что повелитель сильнее всего на свете дорожит своим гаремом. Если нам удастся взять в заложники тамошних омег и детей — преимущество будет на нашей стороне. — Это самоубийство, султан никогда не поставит собственные интересы выше интересов государства. Бета пожал плечами. — Многие с вами не согласятся. К тому же, разве ворваться и разорить гарем — не самое сильно оскорбление, которые могут нанести падишаху? Вы только подумайте, как упадет его авторитет! Кучка каких-то солдат ворвались в одну из самых охраняемых частей дворца и уничтожили семью самого султана Орханской империи! Мы сделаем все по уму, распределим имеющиеся у нас ресурсы и добьемся этого. Падишах придет в ярость! Альфа задумался, потирая подбородок. — Даже если так, ты ведь понимаешь, что, когда вас поймают, самое малое — вы умрете сразу. А скорее всего вас буду долго и мучительно пытать. Бета грустно усмехнулся. — Мои ребята готовы к этому. Живыми врагу не сдадимся. Ради короля и Родины мы готовы на все. Альфа согласно кивнул. — Я поговорю с его светлостью, твой план имеет место быть. А пока ждите. Бета презрительно фыркнул, но спорить не стал. В конце концов, они проделали такую работу не для того, чтоб все загубить импульсивным порывом. Альфа покинул кабак первым. В то время как янычар остался наслаждался обществом миловидных юношей. Пусть он и бета, но красоту тоже любил. Тучи затянули небо. Блеснула и тут же скрылась с глаз первая молния, знаменуя о начале затяжного периода дождей.