Родные сердца

      Следующее утро для Кристины было самым привычным. Оно также началось с опоздания на репетицию. Девушка уже не в первый раз дремала больше положенного, оказываясь разбуженной сердитой Мэг Жири.       — Кристина, вставай, ты опять проспала!       — Ну ещё капельку…       — Кристина, если ты сейчас же не встанешь с постели, то мы больше не подруги! — голос Мэг подействовал на Кристину и та тут же встала с постели. «Всё-таки она очень похожа на свою мать, — подумала, одеваясь, Кристина, — Даже не удивлюсь, если спустя время преемница Жири станет шпынять таких же неопытных балеринок, какой была в юности…»       Посмотрев в зеркало, девушка вышла, закрыв за собой дверь. Репетиция была уже в самом разгаре. Мадам Жири во всю ругалась на ленивых танцовщиц, на уме у которых были только симпатичные юноши, но никак не занудный балет вместе со своей наставницей.       — Проснитесь уже наконец! Скоро постановка, а вы ещё ничего не выучили, бессовестные! — эти слова строгого балетмейстера, к счастью, не были обращены ни к Кристине, ни к Мэг.       Они старательно занимались, поскольку не хотели выслушивать выговоры от этой суровой женщины, которую они называют мамой. Подруги и сейчас без промедления принялись выделывать разные па, чтобы не расстраивать мадам. Девочкам не понаслышке знать, насколько опрометчива старшая Жири в гневе. Плясуньи понимали, что скоро должна состояться премьера оперы «Фауст». Правда жаловались они не столько на изнурительную подготовку, сколько на Карлотту, во всю свою мощь репетирующую злосчастные арии. Природа поступила не очень разумно, наделив её громкостью, но не умом. Все театральные работники затыкали себе скорее уши, чтобы хоть на минуту не слышать её «ангельского» пения, похожего больше на брачный крик курицы, чем на вокальное искусство. Но, к сожалению, это не помогало: звук становился только ещё громче, и от этого более невыносимей.        — Когда эта певунья закроет свой напомаженный рот? — прошептала, улыбаясь, одна из танцовщиц. — Ещё немного и мои барабанные перепонки уйдут отсюда пешком!        — Когда рак на горе свистнет. — отвечала ей другая. — Будем молиться, чтобы она хотя бы на пару минут охрипла. Я живу вместе с двумя младшими братьями, двумя котами и одним пуделем. Собачий лай и крики постоянной делёжки в течении целого дня кажутся мне просто раем в отличии от трёхчасового прогона вместе с этой дивой!       Все танцовщицы тихо засмеялись, но они веселились настолько филигранно, что даже слухачка-Карлотта не заметила. Это не могло не порадовать бедных танцовщиц, вынужденных целыми днями «наслаждаться» итальянской примой. Никто не хотел очередной стычки с вычурной певицей, ведь все знали, что она может избавиться от любой из них в два счёта. Язвительные фразочки, дабы обидеть приму — ничто по сравнению с её влиятельными связями.       Репетиция закончилась довольно поздно. Кристина особенно вымоталась за сегодняшний день, титанически устав от снующего шума. Её лицо было болезненно бледным, а вокруг глаз образовались синяки, делая шоколадно-карие очи ещё глубже. Танцовщица не досыпала которую ночь из-за своих мрачных раздумий о своей тяжёлой жизни, считая её пустой тратой кислорода. Она не могла поверить, что так и останется обычной плясуньей с натянутой улыбочкой, выстраданной несколькими годами практики. Отец, увы, не научил её играть на скрипке или профессионально петь, поэтому перспективы певицы или в крайнем случае музыкантши для неё чудились навсегда закрыты. Денег у юного дарования практически не было, а что она зарабатывала, вмиг тратилось на еду, одежду и прочие первичные нужды.       Девушка вспоминала папу каждую ночь, перекатившись на бок и положив голову на руки. Она не могла проронить ни слезинки, машинально утирая фалангами пальцев сухие, бледные щёчки. От этого Кристине иногда становилось ещё тягостней, а боязнь так и остаться бесчувственной куклой, казалось, навсегда останется её лучше подругой.       Случались ночи, когда мадемуазель Даае вспоминала Рауля — свою первую любовь, которым она так восторгалась, когда взрослый юноша, будучи тогда маленьким мальчиком, полез в море за её красным шарфом, подаренным отцом. Да, тогда она обожала его своим наивным детским сердцем, не понимавшим, что весь этот мир, сотканный из лживой оплоты, может запросто переживать и выплюнуть тебя.       Маленькой Лотте казалось, что и её обожаемый друг детства тоже привязан к ней чем-то большим, но, к сожалению, она ошибалась. Горестно утирая покрасневшие от слёз глаза, девушка отчаянно пыталась гнать эти мысли, но наваждение точно канзасским ураганом врывалось в маленькую головку. Когда малышка уехала из Перрос-Гирека в Париж, Рауль ей даже не написал. Она ждала месяц, два, три, год, но он так и не прислал ни строчки. От этого маленькой Кристине становилось до дрожи обидно.       Через некоторое время, её горесть на своего друга детства прошла, осталась только ненависть, позже сменившаяся холодным безразличием. Узнав, что он — главный ловелас Парижа, плясунья прикрыла печальные глаза. Её подруги только об этом и твердили каждый вечер. Поначалу Кристина отчего-то обижалась на них, но потом поняла, что это всё бессмысленно и целиком ушла в репетиции. С этих пор, девушка дала себе клятву — никогда никого не любить, кроме тех людей, которые у неё остались: мадам Жири и Мэг.       Сейчас же Кристина медленно спускалась в часовню при опере. Было довольно темно, но этот путь она могла пройти даже с закрытыми глазами, — так часто она сюда спускалась. Девушка отворила дверь, в полутьме нащупав спички и свечку. Плясунья с детства пряталась здесь ото всех. Танцовщица тогда могла лишь проливать наивные слёзы, зовя Ангела Музыки.       Горько улыбнувшись уголками губ от нахлынувших воспоминаний, взрослая Кристина, теперь не верящая в подобные сказки, присела у портрета своего отца. С картинки на неё смотрели родные глаза, собравшие на своих концах паутинки морщинок. Густые брови и кудрявые волосы мужчины ярко выделялись на фоне чуть бледноватого лица.       Мурлыча старую колыбельную, которую пел ей обожаемый родитель, девушка прикрыла глаза и унеслась в негу и беззаботность своего холодного, но от того не менее прекрасного детства. Она пела, как настоящий херувимчик, спустившийся прямо с золотых ступеней эдема. Хоть сладкоголосому соловью с копной кудрей и не хватало профессионализма, она пела от всей своей души, вмещая боль и ласку. Но вдруг героиня услышала, как кто-то едва напевает вместе с ней. Открыв глаза и перестав петь, Кристина прислушалась, размыкая губки от удивления. Чарующий голос незнакомца стал нарастать с новой силой, волнами закутывая в плен своего бархата. Девушка не понимала, что с ней происходит, но она чувствовала, как её истинное существо поднимается вверх и кружится в воздухе. Она попыталась рассудить здраво, однако проиграла, полностью отдавшись этому неземному, ангельскому голосу. Что-то было в нём такое… родное. Плясунья вновь сладко зажмурилась и уже ни о чём не думала, едва улыбаясь и прикусывая обветренную нижнюю губу.       Когда пение прекратилось, Кристина открыла глаза от отчаяния, что больше никогда не услышит нежный баритон. Это отчаяние превратилось в постепенное понимание того, что она не может жить без этого очаровательного гласа, взывающего в самое сердце. Определённо вокал был мужским, но девушка боле никогда не встречала в оперном театре человека с вибрато настоящего ангела. Секунды молчания показались для неё вечностью. Звенящую тишину первым нарушил таинственный незнакомец:       — Дитя, не бойся меня… Я твой Ангел Музыки…       Кристина, всё ещё постепенно приходя в себя от пережитого ей блаженства, от власти над ней этого божественного голоса, ответила:       — Кто сказал, что я Вас боюсь?       Голос, не ожидая этого ответа, надолго замолчал. Кристина тоже не смела нарушить устоявшуюся тишину, с изогнутой бровью ожидая хода со стороны неизвестного. В безмолвии не чувствовалось напряжения, в нем ощущался какой-то удивительный покой. Девушка уже было начала думать, что её длинный язычок спугнул удивительного человека. Кристина, вопреки всем сказкам этого мастера про Ангелов Музыки, была целиком и полностью уверена в том, что таинственный глас принадлежит сугубо к греховному человечеству, нежели чем к незапятнанному страстями раю. Неожиданно названный прислужником бога соизволил прервать череду своего молчания, решаясь что-то ответить ожидающей девушке, так и не поднявшейся с колен.       — О, я очень рад, что не напугал тебя своим внезапным появлением, дитя, — снова мягким баритоном молвил неизвестный.       — А я уж думала, ты совсем меня оставил… — с театральной обидой выдохнула Кристина, отмечая свои актёрские способности, которые, кто бы что не говорил, у неё имелись. — Я, видимо, совсем кажусь тебе безнадёжной, раз ты решил меня в кое-то веки чему-то научить?       — Нет, просто ты не совсем была готова к этому раньше, но теперь я вижу, что ошибся.       — Неужели ангелы могут ошибаться? — Кристина не смогла сдержаться от такого едкого комментария.       Её всю начинало раздирать от злости к этому человеку, кто бы он ни был. Плясунья до сих пор не понимала мотивов этого мужчины. Она не привыкла ничего не знать о людях, с которыми она общается, но этот «Ангел», похоже, решил устроить для себя наглое исключение. Дерзкая, юная мадемуазель все не понимала: почему он решил показаться ей именно в ключе её детской грёзы? Это её особенно сердило во всей развернувшейся ситуации. Разве шутник не знает, что мысли об обещанном божестве только вновь и вновь раздирают застарелые раны?       Хмыкнув своим думам, девушка разгладила юбки простого платьица, проводя пальцами по недорогой ткани.       — О, Кристина, все могут ошибаться, даже небесные существа… — Даае отметила нотки горечи и обиды, мелькнувшие в его голосе. И по какому-то наитию она захотела увидеть этого человека, раскрыть его тайну, прикоснуться к нему. Но это чувство ушло также внезапно, как и появилось. — Мне горестно, — наконец, подтвердил он её догадку. — Что ты настолько очерствела.       — Твоими молитвами — быстро выдала она, не успевая следит за потоком мыслей. — Ну и зачем ты здесь? Я же справлялась без тебя эти годы. — девушка прикусила язык и проклинала себя за свою несдержанность перед неизвестном ей человеком. «Хотя… — размышляла героиня, — Если этот наглец позволяет себе рушить мои воспоминания, наверняка зная их основу, то почему я должна покорно потакать ему?»       — Значит, я тебе уже не нужен? Не так ли, дитя? Или ты, подобно лживой Далиле, способна ввести меня в заблуждение? В заблуждение того, что я тебе больше не нужен? Поверь, Кристина, ты врёшь только себе! — последнюю фразу Голос прошипел сквозь зубы, отчего Кристина вздрогнула, что редко с ней бывало.       Она смотрела в пустоту изумлённым и не верящим в происходящее взглядом. Мадемуазель отметила, что у этого человека настроение, точно тряпка на ветру. Одно лишнее слово и милостивый, нежный тембр сменяет грозный рык. Её данный фактор одновременно пугал и притягивал своей таинственностью. Плясунья решила, что просто необходимо увидеть этого человека, посмотреть в его глаза и услышать без акустики в какой-нибудь человеческой беседе. Забытый в детстве авантюризм активно толкал уснувшее любопытство. В шоколадных глазах мелькнул неподдельный интерес. Давно героиня не испытывала подобных чувств.        Кристина стряхнула сию минутное наваждение и снова попыталась осмыслить ситуацию, но получалось у неё это довольно-таки неважно. Мотнув кудрявой головкой, мадемуазель Даае всё же снова проанализировала предложение, сказанное в её адрес не на шутку разгневанным «Ангелом». От осознания того, что он частично прав, у Кристины засосало под ложечкой. Собрав ещё оставшиеся и невыплаканные нюни в кулак, бестия рассержено бросила, воздавая очи к потолку часовни.       — Да, ты прав! Я никому не нужна, но и мне никто не нужен. Никто! Слышишь?! — последнее предложение она прокричала, не столько для Голоса, сколько для себя, пытаясь поверить в сказанное.       Кристина пыталась себя обмануть. Все эти долгие годы она прожила во лжи, которую сама и создала. Во лжи того, что она ничего не может чувствовать. Но это было далеко не так… Она, наконец, ощущала на пунцовых щеках слёзы, яро утирая разъедающие кожу капли рукавами платья. Она спрятала своё лицо в ладонях, сгибаясь к бёдрам. Роскошный водопад кудрявых волос, обычно с аристократическим оттенком выделяющий бледность девичьей кожи, рассыпался по плечам, укрывая свою хозяйку своеобразной ширмой от всего мира. Её рыдания прерывались редкими всхлипами. Наконец-то танцовщице удалось снять с себя панцирь безразличности, сотканный из накручивающих до головой боли мыслей и сокрытых под надёжной, как ей казалось раньше, коркой чувств.       — О, дитя, прошу тебя не плачь! Я не выношу женских слёз… — с нотками отвращения попросил баритон.       — Ох, а что же ещё ты не выносишь, позволь узнать? — Кристина оторвала своё лицо от ладоней и стало видно при свете свечи её опухшее от слёз лицо, всё ещё прикрываемое некоторыми прядями волос.  — Бесчувственный сухарь! Что же ты меня терпишь? Давно бы ушёл и не надо было бы сейчас всё это говорить! — лицо Кристины вновь опустилось в колыбель ладоней.       — Кристина Даае! Поднимись сейчас же с пола и перестань плакать! Второй раз я повторять не стану! — обманчиво любезно начал «Ангел». — Либо ты принимаешь мои условия, и я беру тебя под свою опеку, либо ты так и останешься такой же второсортной танцовщицей. Выбирай, Кристина!       Девушка нехотя послушалась этого властного голоса. Она встала с пола, опустив голову, и тихо всхлипнула. Плясунья вновь ощутила непреодолимое влечение к властному Голосу. Быстро опомнившись, героиня не дала волю своим новым, неизведанным чувствам. Она стала думать о том, что предложил её «неземной наставник». Первым вариантом было то, что он возьмёт её под свою опеку… «Интересно, это каким же образом? — сквозь слёзы рассуждала Кристина. — Будет каждый день делать мне нервы?»       Вторым было то, что он оставляет её душу в покое, но она останется такой же никому не нужной девушкой с иностранной фамилией Даае. Танцовщица постаралась прервать новый поток удушающих слёз, змеёй обвившийся внутри её горла. Ощутив своё унылое положение, девушка принялась заламывать пальцы. «Всё-таки он оказался прав, Даае, — продолжала думать героиня, — Ты такая же наивная дурочка, какая была всегда, какую бы королеву драмы из себя не строила».       Ей очень не хотелось признавать, но к большому сожалению Кристины, это оказалось правдой. Вуаль псевдовзрослой и несчастной девушки потихоньку рассеивалась перед покрасневшими шоколадными глазами, точно газовая дымка.       — Ну и что же ты решила, дитя? — Даае вздрогнула. Видимо, она давно стоит и думает над своим выбором. Кристина не привыкла рисковать, но здесь первый вариант нашёлся ей более привлекательным. Она не знала, кто это и что он с ней сделает. В каком смысле глас имел в виду, что «возьмёт её под свою опеку»? Мысли выстрелами штурмовали мыльное сознание кудрявого чада. — Всё зависит только от тебя…       — Да, я согласна. — на этих словах Даае подняла опущенную вниз голову.       — С чем согласна? С тем, что я буду обучать тебя пению? — терпеливо спрашивал неизвестный мастер.       — Да, — превознемогая боль в горле и собственный провал, выдавила плясунья. — Именно с этим.       — Хорошо, тогда первый урок начинается завтра, в восемь утра. Прошу не опаздывать, мадемуазель. Я не терплю, когда идут против моей воли.       — Сухарь! — буркнула Кристина и повернулась к выходу.       — Что? — переспросил изумлённый глас.       — Ничего, — приторно улыбнувшись, ответила девушка, разворачиваясь внутрь часовни. — Пожелала Вам спокойной ночи!       Не получив ответа, она снова направилась к лестнице, поднимаясь вверх. Однако Кристина чувствовала, что за ней наблюдают. Она приготовилась и резко обернулась, но никого не увидела. Пройдя по лестнице дальше, мадемуазель Даае направилась в общую комнату. Она чувствовала, что ночью, она не заснёт…