Родные сердца

      Тёмные, огромные летние тучи исполосовали девственно голубое небо. Когда-то белые, невинные облака превратились в пасмурные и злые колючки на небосводе. Они тяжело плыли по июльскому небу, предвещая грозу. Прохожие, как и эти тучи, были хмурыми и грустными, с присущей им чопорностью спеша по неотложным делам. Некогда солнечный Париж превратился в дождливую обитель. Вот уже вторые сутки идёт дождь, но сегодня предвещается и гроза. Лишь один человек действительно рад этой погоде, этому дню…       Даае репетировала свою партию, которую сегодня должна исполнить сольно. Девушка очень нервничала, но в какой-то мере она была к этому готова, запасясь горячим ромашковым чаем и экстрактом валерианы. Её это вполне успокаивало. Певичка до сих пор не могла до конца понять, почему вместо Карлотты поставили исполнять непростую арию какую-то неизвестную хористку, да и тем более взятую из танцовщиц кордебалета. Отчего-то героиня думала, что ко всему этому причастен её учитель вокала, ведь тот вчера сказал ей, что сегодня она может не приходить на их занятие. И вот, сегодня утром, ей дают партию Элизы из оперы «Ганнибал» без всяких проб и репетиций. Её это смутило, но позже Кристина решила, что спросит всё у Маэстро чуть позже. Партию эту, на своё счастье, певунья знала хорошо, даже отлично. Это, собственно, и навело её на подозрения, что без этого таинственного человека, обучающего её вокалу, явно не обошлось. Ведь кто больше знает, что именно было выучено, кроме него и её? Решив немного отдохнуть, Кристина прилегла на кровать и её уже закружило в волне ещё неизведанного триумфа. Будущая оперная певица представила, как ей аплодируют зрители, как к её ногам бросают божественной красоты цветы и вторят: «Брависсимо! Браво, Кристина Даае!». Она настолько погрузилась в свои мечтания о славе, что не заметила, как пришло время переодеваться на сцену.       Всё и в правду было, как в её грёзах. Она не помнила себя, когда пела. Мадемуазель уносилась далеко-далеко от этой сцены, от этих людей, пришедших посмотреть на восходящую приму Парижа. Она существовала сейчас на вершине Пинд. Что касается образа юного дарования, то Даае олицетворяла собой греческую Музу, которая многие века вдохновляла поэтов, художников и композиторов… Но сейчас она пела не для них, не для кого-то из зрительного зала, и уж тем более не столько для себя, сколько для своего любимого учителя. Дарила свою душу только ему и никому больше.       Наконец, когда музыка стихла, оставляя за собой лишь эховую отдышку оркестровых инструментов, Кристина перестала петь. Прошло ещё мгновение, и громкие овации волной заполонили зал. У всех на устах было только одно имя — Кристина Даае. Зрители восхваляли её талант, как что-то интригующее, неизведанное, таинственное…       Кристина широко улыбалась, опьянённая доселе неощутимой славой. Она и не представляла, что всё может быть настолько реально. Цветы падали к её ногам, долгие аплодисменты, бесконечные поклоны… Вот, занавес опустился, а Кристина всё с той же лучезарной мордашкой побежала в часовню, чтобы скорее услышать мнение о своём выступлении дорогого девичьему сердцу Ангела Музыки. Всё так же Кристина подошла к портрету отца, села на холодный пол и зажгла свечу. Девушка вновь и вновь возвращалась к минутам своего оглушительного триумфа. Её холодные, влажные от волнения руки начали дрожать, а щёки неистово гореть. Певицу пробирало и смущение, и осознание, и радость от произошедшего. Неопытную душу раздирало столько разных эмоций, что просто дух захватило.       — Bravo… Bravo… Bravissimo! — пропел нежный голос Ангела.       Он прежде никогда не хвалил свою протеже с такой мурчащей сладостью, какими бы ни были яркими её успехи до сегодняшнего дня. Кристина улыбнулась ещё шире. Теперь она точно понимала, что её выступление стоило того, чтобы просыпаться в семь утра и влюбляться в «ангелов». Бывшая плясунья больше ничего не слышала со стороны Ангела, поэтому поспешно поднялась и прошла к двери. Она грезила ещё капельку отдохнуть в гримёрной, которую ей специально отвели для выступления, но тут услышала, как её кто-то зовёт. Это оказалась болтушка Мэг. Блондинка, видимо, искала свою товарку. Ну что ж… На свою подругу Кристина решила уделить немного времени.       — Кристина, Кристина, куда ты пропала? — глупый вопрос, если учесть, что Мэг застала героиню в часовне. — Ты прекрасно выступила, поздравляю! — без зависти в глазах и дрожи в голосе поздравила Кристину Маргарет.       — Ох, спасибо, Мэг! Ты первая, кто меня поздравил! — во благо соврала Даае.       Она не хотела говорить никому, что её кто-то обучал и уж тем более, что её обучало «невидимое существо». Тем временем подруги направлялись вместе вверх по лестнице. Вновь липкое чувство, что за ними кто-то следит, ни на минуту не покидало Кристину, но она решила не показывать своих переживаний подруге.        — Но кто же твой учитель, Кристина? — мадемуазель Даае знала, что этот вопрос когда-нибудь да прозвучит из уст этой любопытной бестии, но ответила она спокойно и без зазрения совести.       — Никто, я сама с детства всё учила.       Да, Кристина понимала, что этому может тоже никто не поверит, но это уже не её заботы. Она ответила на вопрос, а уж верить или нет — индивидуальное дело каждого.       — Ты серьёзно? — спросила Мэг, изогнув идеальную бровку в вопросе.       — А я когда-нибудь тебе врала? — причём Кристина сделала при этом такую забавную рожицу, что обе подруги расхохотались.       Но вот уже слышен гомон поклонников юного дарования, которые ломятся в её гримёрную. Спасибо мадам Жири, отчаянно отгоняющей их от дверей. Это было так смешно со стороны: куча взрослых дяденек слушаются одной маленькой, но строгой женщины. Она пропустила внутрь лишь Кристину, отчего все новоприобретённые девушкой воздыхатели разом рванули протиснуться в ту щёлочку, которую специально предоставили виновнице сие торжества. Но, к счастью, прошла лишь гибкая Кристина. Ей все представленные судьбой ухажёры показались никем иным, как ленивыми, толстыми котами.       Усмехнувшись, певичка села за трюмо и начала извлекать из своей сложной причёски шпильки. Их оказалось так много, что она боялась до утра точно не управиться. Но нет, через час волосы Кристины были распутаны и шоколадные, здорово блестящие пряди струились мелкими волнами по покатым плечам. Говор и ругань за дверью постепенно прекратились. Цветов в гримёрной оказалось в два раза больше, чем поклонников. Покачав от абсурдности ситуации головой, мадемуазель со спокойной совестью еле как стянула сценическое, прекрасное платье, усыпанное мелкими блёстками, которые при свете дня, какой имитировали прожекторы зала, сияли, как тысячи маленьких, далёких звёздочек. Однако для сна это чудо, к большому сожалению певички, было не пригодно, поэтому Кристина начала снимать это великолепие. Её новый образ оказался скован множеством застёжек. Когда бестия возилась с этими дьявольскими штучками, руки уставали, наливаясь свинцом, отчего пальцы безбожно соскальзывали. Хотя бы только из-за этого девушка с минуту могла постоять, пока затекание не пройдёт. Такими темпами, через десять минут, платье оставило в покое точёную фигурку пленницы.       С пеньюаром, к счастью, дела обстояли куда проще. Пару пуговиц и всё готово! Кристина уже облегчённо выходила из-за ширмы, как вдруг свечи в гримёрной погасли, а в двери щелкнул замок, свидетельствуя о её закрытии. Девушка напугалась, но услышала глас, который приходил к ней на уроки в образе небесного учителя. Все страхи и сомнения улетучились как по щелчку пальцев. Мадемуазель шла на зов Голоса, пока не поняла, что конечная цель путешествия — зеркало. Ртутная преграда огромных размеров перед ней отодвинулась настолько искусно, девушка не поняла, как за ней стоял уже более менее осязаемый мужчина с чёрными как смоль волосами и в белой полумаске. Одет он был во фрак и штаны не совсем чёрного цвета, скорее оттенка вороного крыла. Пришедший комплекцией оказался не худ и не толст, однако рукава фрака осторожно обтянули мышцы. Лица поражённая Кристина практически не разглядела.       — Ангел? — ни жива, ни мертва попыталась уточнить шокированная мадемуазель. — Т-ты?       — Да, моя прелесть, — ласково ответил мужчина с той нежностью в голосе, когда происходила похвала любимой и единственной ученицы. — Я — твой незримый мастер…       Всё поплыло в девичьем взгляде, отчего бедняжка Даае впервые в своей жизни упала в обморок. Она бы круто ударилась, если бы не сильные, широкие ладони, подхватившие песочный стан певицы. Беспамятная малышка уже не узнает, что её бережно подняли на руки, унося в глубь зеркала…