Господин Всего

Было только восемь тридцать утра, а Хидан уже тащился куда-то. Сегодня был день показа, и его попросили приехать пораньше. Из-за часа пик все места в автобусе оказались заняты, поэтому Хидан приткнулся на площадке рядом с дверью. Он хотел спать, но не так мучительно, как мог бы. Со времен визита к врачу многое изменилось. Хидану прописали лекарства, которые он забывал пить. Еще ему запретили кучу всего и сказали придерживаться единого распорядка дня, поэтому Какузу следил за тем, чтобы он ложился спать в одно и то же время. Поначалу это выводило из себя – в одиннадцать вечера, когда Какузу собирался в постель, Хидан чувствовал себя полным сил и энергии. Со временем стало лучше – он быстрее засыпал и не вставал утром разбитым. То ли лекарства работали, то ли фигня с тупыми запретами оказалась не такой уж бесполезной. Выплыв из мыслей – в основном они касались того, как провести вечер, − Хидан поймал на себе взгляд девушки, стоявшей чуть дальше, у поручня. Умненькой студенточки, в очках и с дипломатом. Заметив, что объект ее интереса смотрит, девушка улыбнулась. Хидан улыбнулся в ответ и погладил пальцами ошейник, ненавязчиво привлекая к нему внимание. Девушка, приглядевшись, разобрала гравировку на металлической пластине, к которой снизу крепилось круглое кольцо для поводка, прямо-таки неприлично покраснела и отвернулась. Улыбка Хидана стала шире. Какузу сделал ему подарок на день рождения. Ошейник был довольно широким, черным, мягким и плотным одновременно. Он пах выделанной кожей. Надпись на медальоне гласила «Собственность г-на К. Нордстара», а ниже был указан номер телефона – чтобы Хидан точно не потерялся. «Нравится?» − спросил Какузу, будто на самом деле волновался, что Хидану такое не зайдет. Вот уж полная хуйня! Хидан был в восторге. Ему нравилось дотрагироваться до выгравированных букв, нравилось, как звякало кольцо, когда он поворачивал голову слишком резко. Но приятнее всего были моменты, когда Какузу надевал на него ошейник. Чувство принадлежности сводило Хидана с ума. Он больше не чувствовал, что заблудился, что его несет по морю в шторм. Он знал, куда шел и куда вернется. Деликатное, но стабильное давление на горло напоминало Хидану, что происходит, кто он такой, а главное, чей он, и это дарило ему ни с чем не сравнимый покой. Словно какой-то элемент системы, вечно крутящийся и врезающийся во все, обрел собственное место и прекратил вносить сумятицу. − Я был хорошим мальчиком? – кокетливо спросил Хидан, впервые примеряя ошейник перед зеркалом. − Нет, − ответил Какузу после заминки. – Ты хаос, сделанный из хаоса. Возможно, это единственный способ тебя контролировать. Сказанное им меньше всего на свете походило на комплимент, но Хидан испытал нечто вроде гордости. Какузу пожирал глазами его отражение в зеркале. Ему определенно нравилось то, что он видел. В тот день они съели по гигантскому стейку на кости, и хоть Хидану не дали выпить вина из-за таблеток, он получил свою дозу эйфории от ударов новым стеком, так что день рождения удался. Ехать до колледжа Итачи было довольно долго – найдись в салоне автобуса свободное сидение, Хидан бы вздремнул. Колледж располагался в центре города, в довольно живописном месте, рядом со сквером и кофейней, у которой всегда толпились студенты. Хидан любил представлять, что тоже учится тут, хотя класть он хотел и на дизайн, и на образование. Ему просто нравилось ощущать себя частью чего-то большего… Ну, и само здание колледжа выглядело пиздато! Как крутецкий особняк знатного семейства. Впервые оказавшись в холле с мраморными колоннами и мозаикой на потолке, Хидан даже растерялся. Для него это было как-то слишком: в последний раз он видел такие навороченные интерьеры в десять лет, на школьной экскурсии в мэрию. Итачи встретил его и бегло показал, где что находится. Был уже поздний вечер: до шести студию, где они в итоге обосновались, занимали другие. Как Хидан понял, ее можно было забронировать для занятий на определенное время, но желающих нашлось немало. Студия немного напоминала кабинет безумного ученого от мира моды – с разноцветными стульями и столами, заваленными образцами тканей, с набросками и фотографиями на стенах. Даже складная лестница была, хуй знает зачем. Хидану хотелось рассмотреть все получше и потрогать ткани – узнать, какие они наощупь, − но Итачи сказал, что необходимо снять мерки. После этого он около часа крутился вокруг с измерительной лентой. Хидан думал, что будет забавно, но быстро устал от бездействия. Стоять ровно оказалось охренеть как сложно, а Итачи настолько увлекся делом, что был не в состоянии поддерживать беседу. Да и о чем говорить с ним, Хидан не знал. Он никогда не водился с такими правильными и чистенькими мальчиками, поэтому болтал обо всем, что видел, о нудном враче и таблетках, и о том, что Какузу отказался забрать его на машине. Итачи отвечал через раз, зато исправно вносил результаты замеров в свой блокнот. Когда Хидан пожаловался, что хочет есть, Итачи предложил ему домашние зерновые батончики, которые захватил на обед. Хидан от нечего делать согласился. Он не слишком любил такое, но шоколад делал все лучше. К сожалению, батончики Итачи были без шоколада. С медом и сухофруктами, типа суперполезные. На вкус – как изнурительная тренировка в спортзале и низкокалорийный ужин. Полное говно, но Хидан стоически проглотил. − Хочешь посмотреть на то, что я собираюсь сделать? – спросил Итачи. Он не казался взволнованным, но и самодовольство в нем не проглядывало. Его идеально описывало слово «серьезный». Хидан пожал плечами: − Ну, валяй. В иерархии вещей, которые могли бы его заинтересовать, «мода» находилась где-то внизу, под «едой» и «трахом», но выше «политики» и «безопасности на дорогах». Мода – это тощие длинноногие модели в безумных платьях с перьями, или в дутых куртках размером со вселенную, или в каких-то штуковинах, напоминающих наволочки. Хидану нравились яркие цвета, а на остальное ему было плевать. Итачи достал из сумки другой блокнот – побольше, с металлическими кольцами внутри. В нем хранились наброски, разложенные по канцелярским файлам. − Вот это я планирую для тебя, − Итачи указал на черно-белую картинку. – А вот это будет представлять моя троюродная сестра. Хидан ненадолго подвис. Он переводил взгляд с одного наброска на другой и не мог понять, то ли он неправильно понял, то ли Итачи был пиздецки странным. − Э-э… Типа, ты хочешь, чтобы я вышел в юбке? Это, блядь, как-то… по-девчачьи, нет? Итачи строго посмотрел на него: − Не бывает «девчачьей» или «пацанской» одежды. В древней Месопотамии мужчины носили каунакес, а это не что иное, как многоярусная юбка. Я разработал образ, который включает юбку, но ничего, привязанного к определенному гендеру, в нем нет. Однако, если тебе не нравится, я могу… − Постой! Блядь, чувак, сбавь обороты, я нихрена не вдупляю… − лекция по истории костюма окончательно сбила Хидана с толку, к тому же, он понятия не имел, что такое «Месопотамия». Может, Итачи сам ее придумал? И юбка эта. Хидан был не так уж против, просто не мог представить себя на месте безликого человечка с картинки. Он смотрел на четкие складки ткани, и они не вызывали в нем решительно ничего. Но вот пояс юбки, представляющий собой ложащиеся внахлест кожаные ремни, показался ему клевым – наверное, потому, что немного напоминал бондаж. − Ты высокий и широкоплечий. Видишь, торс останется открытым. Тебе очень пойдет, − заверил Итачи. Не похоже, что он пиздел. Хидан зарылся пальцами в волосы. − Ну-у… ладно. Мне-то вообще похер. Главное, чтобы ты платил. − Тебе обязательно понравится твой образ, − теперь уверенность в голосе Итачи звучала жутковато. – Мы все очень постараемся. Тогда Хидан еще не знал, кто такие «они», и сдуру подумал, что это просто речевой оборот. Мало ли. Когда Хидан приходил на примерки, его встречал Итачи. При нем всегда имелась упаковка булавок и какая-то унылая еда, которую никто другой не взялся бы готовить дома. Овощи с хумусом, серьезно? Лучшим из всего, что Итачи брал с собой, был банановый хлеб из цельнозерновой муки. Тот якобы испекла его мама. Хидан немедленно постановил, что у них семейка психов. Итачи заставлял его стоять ровно целую прорву времени, и в этом не было абсолютно ничего увлекательного или приятного. Запрещалось даже пользоваться смартфоном. Хидан попытался пожаловаться Какузу, но тот в очередной раз подтвердил звание черствого говнюка, бросив: «Этот пацан тебе платит. Делай, что он велит». − А если он заставит меня раздеться и подрочить ему? – возмутился Хидан, хоть и был готов поклясться: скорее солнце погаснет, чем от Итачи поступит такая просьба. − Тогда я его убью, − неприятно усмехнулся Какузу. Ответ полностью устроил Хидана. Тем не менее, на примерках он изнемогал. Через пару недель Итачи назначил встречу на субботу (чего прежде не случалось), и не в колледже, а в фотостудии в центре. Как он объяснил, нужно провести съемку, чтобы показать научному руководителю полный образ. Хидану было пофигу, куда ехать. Он упросил Какузу подбросить его по пути в спортзал, хотя на самом деле студия находилась совсем не по пути. Никто никогда не фотографировал Хидана для каких-то важных целей, поэтому он понятия не имел, через что придется пройти. Также он был удивлен, застав в арендованной фотостудии новых людей – девушку с короткими волосами и безмерно энергичного парня-азиата с выщипанными бровями. Итачи представил их. Хидан прослушал имя девчонки и запомнил только, что она учится на факультете фотографии. Парня, по словам Итачи, звали Ли, и он был стилистом. − Значит, Ли? – Хидан похлопал нового знакомого по плечу. – Универсальное имя для всех китайцев! Ли, которого раньше переполнял энтузиазм, несколько обалдел. Девчонка нахмурилась: − Это расизм, вообще-то. − Я, блядь, не могу быть расистом, − обиделся Хидан. – Мой парень – индеец! Теперь на него шокированно вылупились две пары глаз. Девчонка пробурчала, но так, чтобы Хидан услышал: − Ну и долбоеб… − Мы начали не с того, − сокрушенно покачал головой Итачи. – У нас есть три часа на все, так что давайте поответственней. Ли снова воссиял и взялся делать Хидану укладку. Это еще было терпимо. Потом дело дошло до макияжа, и начался полный пиздец. Хидан не думал, что его подвергнут такой пытке, и очень зря. От теней и той липкой дряни, которую мазали под них, чесались веки, Ли упрашивал не ерзать, а потом чуть не выколол Хидану глаз щеточкой от туши для ресниц. Хидан долго кричал и матерился. В целях успокоения его отпустили покурить у входа, а когда он вернулся, все пошло по накатанной. Ли разглядел синяки на шее у Хидана. − Надо бы замаскировать, − озадаченно произнес он, сдвинув ошейник вниз, и потрясенно охнул, догадавшись о природе сине-фиолетовых пятен. – С тобой… все хорошо? − Заебись, − безмятежно откликнулся Хидан. Манипуляции с ошейником привлекли к нему внимание грозной девчонки. − Эта штука на тебе… − она подобралась поближе, чтобы посмотреть. Ее любопытство взбесило Хидана, но он не подал виду, промурлыкав: − Подарок моего парня. Девушка сдвинула брови, став еще суровей. − На нем написано, ты чья-то собственность. Твой парень относится к тебе, как к своей вещи! − Ага! – Хидан расплылся в улыбке. – Круто, правда? Девчонка только покачала головой. Снять с себя ошейник Хидан не позволил – ни чтобы замазать синяки, ни «ради образа». Если бы кто-то вздумал упорствовать, он бы объяснил порядок вещей на кулаках, но Итачи сдался без боя: − Можешь оставить, если без него тебе некомфортно. − И не только сейчас! – настаивал Хидан, опустив подбородок к груди, насколько позволял кожаный ремешок. – Даже, блядь, не думайте тянуть грабли к моей шее! − Я… − растерялся Ли, который по всем параметрам выходил самым яростным нарушителем личных границ. – Я ничего… Итачи заверил Хидана, что никто не возьмется снимать с него личные вещи без внятного устного согласия. − Да и, в целом, с чокером выглядит интереснее, − застенчиво улыбнулся он. – Только выполни, пожалуйста, одну просьбу. Постарайся прийти на показ с чистой шеей… и всем остальным. − Ладно-о, − глухо промычал Хидан, только бы от него отстали. «Чистая шея» в понимании Итачи означала «никакого веселья за две недели до показа». За такое стоило стребовать с него что-то посущественней минимальной ставки. С горем пополам этап подготовки закончился. Перешли к съемке, но подводные камни ждали и здесь. Оказалось, что в камеру смотреть нельзя, рот должен быть расслаблен (как это вообще?), и много чего еще. − Прими томный вид! – командовала девчонка с камерой и заставляла Итачи крутить софтбокс. − Че? Какой вид? – недоумевал Хидан. Все его силы уходили на то, чтобы следить за собственными руками и ни за что, ни при каких обстоятельствах не трогать лицо. Зуд в глазах сводил с ума. Если кто-то ежедневно по собственной воле так мучался ради красоты, то был мазохистом похлеще Хидана. − Такой, словно ты обдолбался! − Блядь! Ты, похоже, не знаешь, о чем просишь… Они отвлеклись на стычку. Итачи пришлось призвать их к порядку, но Хидан слегка повеселел. Ему пиздец как не понравилось быть моделью. Единственная радость заключалась в том, что после трехчасовой экзекуции ему смыли косметику с глаз, заплатили вдвое больше положенного и позвали перекусить вместе со всеми в какой-то мексиканской забегаловке. Хидан, разумеется, согласился – он любил пожрать, особенно на халяву. Накануне финального показа над ним снова издевались: его постригли (самую малость), затонировали волосы, чтобы те казались стальными, и накрасили ногти темным лаком. Поначалу Хидан ворчал, но в конце концов выдохся и смирился. Его отпустили домой с наставлением отрепетировать недосягаемое «томное лицо», чем он и занимался, пока этого не заметил Какузу. Его реакция оказалась непредсказуемой: он заржал в голос – впервые на памяти Хидана. Безумный несмолкающий хохот человека, который никогда не улыбался, внушал страх почище ядерной войны. − Ты, блядь, жуткий! – заявил Хидан, когда Какузу перестал пугать его вспышками неконтролируемого смеха. − Я знаю, − ответил тот с достоинством. После этого Хидан решил не экспериментировать – все равно его усилия не оценили, а ведь он пытался выглядеть сексуально! Все, что оставалось – использовать свое обычное лицо и не париться. В крайнем случае, Итачи что-нибудь придумает, он умный. Показ представлял собой что-то среднее между экзаменом и праздником. К нему долго готовились, а последнюю ночь перед ним переживали на чистом упрямстве и энергетиках. У входа в колледж топтались несколько группок студентов. Кто-то держал чехлы с одеждой, кто-то – раздутые пакеты, из которых высовывались то ли ветки, то ли рога. Все выглядели так, будто спали в прошлом веке. Из-за раннего подъема Хидан ныл, пока Какузу не уехал на работу, но теперь усовестился. Он казался посвежее прочих. Даже Итачи не повезло, хотя тени под глазами и ввалившиеся скулы неплохо дополняли его образ готической дивы, спящей в гробу. Ли, приехавший, чтобы повторить подвиг по облагораживанию Хидана, на его фоне цвел и благоухал. Рядом с ними мялись трое незнакомцев: две девушки и парень постарше. − Доброе утро. – Бледная улыбка осветила лицо Итачи. – Мы взяли тебе латте с карамелью. Хидан тоскливо взглянул вниз, на большой фирменный стакан в его руке. − Блядь, мне нельзя кофе! – И, пока подношение не обрело нового хозяина, добавил: − Ладно, давай сюда! Одна из девушек рассмеялась. Хидан выхватил стакан, торопливо отхлебнул и обжегся, но это на сто процентов того стоило. Он скучал по кофе. С тех пор, как разбилась кофеварка Какузу, тот так и не расщедрился на новую. Возможно, это имело какое-то отношение к медицинскому запрету на кофе (по мнению врача, оно подстегивало маниакальные циклы), но Хидан подозревал, что его лишь стремились наказать. Как выяснилось, ждали только Хидана. Собравшись, вся компания поднялась наверх, к студиям, отведенным для подготовки моделей. Девушки отделились, Итачи обещал зайти к ним попозже. Там, куда привели Хидана, было не протолкнуться. Пахло потом, дезодорантом и клеем, какие-то долговязые эльфоподобные юноши вяло переодевались. Хидан привык оценивать внешность мужчины по главному критерию − согласился бы он перепихнуться c данным конкретным типом или нет, и вот с этими небесными созданиями он бы точно связываться не стал. Они и обсуждали что-то непонятное. На какой-то миг Хидан почувствовал себя неуместно, будто ошибся поворотом и попал не туда, но успел предаться унынию. Когда он кое-как напялил обтягивающие черные джинсы в лучших традициях Дейдары – вся их высокохудожественность заключалась в дырках в виде перевернутых крестов на коленях, − Итачи помог ему надеть юбку. Та была сделана из какого-то тонкого и просвечивающего материала, зацепить который как два пальца обоссать. Раз уж Хидану королевским решением позволили остаться в собственных ботинках (Итачи настойчиво продвигал идею каблуков, а Хидан с тем же упорством слал его куда подальше), возня с одеванием закончилась. Ли приступил к самой дурацкой части с обмазыванием лица всякой дрянью. Хидану на время запретили разговаривать, и он загрустил. Он приглашал Какузу на показ, потому что втайне хотел показаться ему в этом расфуфыренном виде с накрашенными глазами. Не зря же все считали Итачи гением и чуть ли не в задницу ему дули? Хидан был охуеть как далек от стилистических решений и в моменты наивысшей печали подумывал побриться налысо, однако ему хотелось нравиться Какузу. Что было как-то по-идиотски, ведь тот знал, каков Хидан, и ничего особенного от него не ждал. Поэтому, наверное, и хотелось показать ему себя с новой стороны, не как полного уебана. Но, в любом случае, Какузу не собирался отлучаться с работы, так что, по мнению наиболее раздолбайской Хидановой половины, можно было и не рвать жопу. Хидан еле дотерпел, когда ему закончат налачивать волосы. На голове стало жестко и гладко. Прямо-таки ебаный волосяной шлем, от которого за километр тянуло химией. Постоянно благодушный Ли похвалил Хидана за усидчивость, как будто тому три года, и отпустил на все четыре стороны. Хидан вознамерился покурить, но его перехватил Итачи, предупредив, что отлучаться нельзя, скоро все начнется. Хидану не оставалось ничего, кроме как бродить по этажу и рассматривать людей в необъяснимых нарядах. Он сделал пару фоток и отправил их Какузу, но тот, как всегда, не удосужился ответить. После этого Хидан нашел собеседников, зачем-то соврав, что учится тут, но вскоре сбежал. Не хотел отвечать на бредовые вопросы. Сам показ тоже оказался весьма скучным. По двум сторонам большого зала расставили стулья, а образовавшийся посередине проход имитировал подиум. С противоположной стороны от входа в зал была еще одна дверь, прикрытая ширмами, за ней находилась подсобка, в которой готовились к выходу. Студентов вызывали по очереди, и они представляли свои коллекции. От безделия сканируя взглядом толпу в подсобке, Хидан наткнулся на восхитительный образчик нелепости – девушку в платье, подол которого спереди напоминал огромную задницу. Две круглые покачивающиеся подушки бежево-розового цвета, приделанные друг к другу, − что еще это могло быть? Находка так развеселила Хидана, что он выпалил в голос: − Смотрите, платье-жопа! Итачи и все, кто стоял рядом, хором на него зашикали. Хидан скорчил рожу, передразнивая этих зануд, но никто не обратил на него внимания. Выход на импровизированную сцену прошел обычно. Хидан начал понимать, почему Какузу отказался приехать на показ. Потому, что это натуральная пиздоблядская скука! Ну, вываливается очередная модель из-за ширмы и все на нее втыкают в поисках, до чего бы доебаться. А если ты сам модель, то все, что тебе позволено – быть красивым, ходить туда-сюда, молчать и смотреть на других, как на говно, пока сверху невыносимо пекут лампы. Если лицо чешется, ни за что нельзя чесаться. Умри, но не чешись! И для кого-то это работа – на полном серьезе, без пизды. Нет, Хидан бы так не хотел. Даже в ублюдочном супермаркете было веселее, там он от нечего делать катался на тележках и раздавал сомнительные советы покупателям. Когда все закончилось, Итачи долго благодарил Хидана и остальных, будто они сделали поистинне великое дело или спасли чью-то жизнь. Он предупредил, что после показа по традиции устраивают фуршет для всех участников, студентов, преподавателей и гостей. Эта часть программы была необязательной. Кое-кто, извинившись, попрощался и сбежал пораньше. Хидан решил не изменять себе и остался. Он не дурак, чтобы упускать возможность поесть за чужой счет. К тому же, планов на остаток дня не было. Фуршет не порадовал Хидана. На подносах выставили огромное количество закусок, но они оказались крохотными, на один укус. Преобладали фрукты и сыр в разных сочетаниях. Все это не интересовало Хидана. Под негодующими взглядами соседей он сгреб на тарелку то, что напоминало мясо или рыбу. Поговорить снова было не с кем – Итачи бродил туда-сюда, чтобы обменяться со всеми хотя бы парой слов, а больше никого тут Хидан не знал. Ли ушел, едва закончил с подготовкой моделей. С Хиданом попробовала завести беседу какая-то девица, но она так открыто подкатывала, что общение не заладилось. В конечном счете Хидан остался один, попробовал три вида рулетиков из ветчины (ни один ему не понравился), надкусил тарталетку с креветкой и переключился на суши. Хотя бы они оправдали его ожидания. − Охуительно! – восхитился Хидан с набитым ртом. – Просто невероятно! Знаете, кто придумал суши? Студенты, бравшие сбоку от него фрукты на шпажках, в некоторой растерянности повернулись на голос. − Японцы? – предположил один из них. Хидан покачал головой: − Джашин! Парень наморщил лоб: − Что такое «Джашин»? − «Что» это, блядь, такое? – вспыхнул Хидан. – Ты совсем тупой, что ли? Это тот, кто создал все сущее, Великий и Неделимый… Студентов как ветром сдуло. Хидан, насупившись, доел суши и собрался взять добавки, когда к нему подрулил новый персонаж. Это был мужчина лет тридцати пяти, весь отглаженный, надушенный и до крайности интеллигентный. Насколько Хидан знал, именно такие чаще всего и были отпетыми извращенцами. − Здравствуйте, − начал мужчина бархатистым голосом, прямо-таки кричавшим о его извращенной натуре. − Меня зовут Питер Дэвидсон, я исполнительный директор компании Fashion Incubator… − Мне это ни о чем не говорит, − заметил Хидан, выискивая блюдо с «Филадельфией», но, кажется, роллы съели под ноль. − Я наблюдал за показом. У вас интересная внешность и подача, − заливался соловьем отглаженный мужик. − Возможно, вас заинтересует сотрудничество с нашим модельным отделом… Хидан посмотрел на него без интереса. − Ну, типа… я ничего не решаю. Но если вы чего-то хотите, можете позвонить моему хозяину. – Он указал пальцем на медальон с гравировкой, прикрепленный к ошейнику. Мужчина перевел взгляд, куда показывали, и смутился – неловко рассмеялся: − Хах!.. Хорошо… Обязательно. Приятно было пообщаться. После этого он поспешил уйти. Хидан проводил его взглядом, чувствуя непонятное облегчение. Вдоволь насладиться им не удалось – откуда-то, будто чертик из коробки, появился Итачи, необычайно взволнованный, если не напуганный. − Это был Питер Дэвидсон! – выдохнул он. – Исполнительный директор компании Fashion Incubator! − Он так и сказал, − подтвердил Хидан, возвращая надкушенную тарталетку обратно на поднос, чтобы расчистить место на тарелке. − И… чего он хотел? − Не знаю, − честно ответил Хидан. – Я предложил ему позвонить моему хозяину, потому что сам ни хера не смыслю во всей этой фигне… Уши Итачи побагровели, и он закрыл лицо рукой: − О Боже! Ты испугал его… В обычном мире у людей нет хозяев. − Ну, а у меня есть, − напомнил Хидан недовольно. − Наверняка он хотел дать тебе работу, − расстроился Итачи. – Я получил такие хорошие отзывы… Ты многим понравился. − Да похуй. У вас скучно. Я здесь просто с ума схожу, − пожаловался Хидан, раз представился случай. – К тому же, не хочется проебаться. Знаешь, я постоянно проебываюсь, просто все чертово время… Я, типа, не всегда отдупляю, что делаю, и если буду супермоделью или кем там, то обязательно, стопудово проебусь, и Какузу меня не простит. А я не хочу его потерять, так что – нет. Итачи вздохнул, погрустнев. Затем взял себя в руки. − Думаю, если тебе не понравилось участвовать в показе, это действительно не твое. Но, может, когда я стану известным дизайнером, ты согласишься попозировать для промофото? Хидан хотел сказать, что на хую вертел его затею, и ходить нога за ногу, виляя задом, он не умеет, но вместо этого заржал: − Это дорого тебе обойдется! Нет, серьезно. Потому что решать, участвовать мне в проекте или нет, будет Какузу. Итачи заулыбался в ответ: − Я это учел. Потому и сказал: «когда стану известным дизайнером».

*** *** ***

− …бездрожжевой хлеб лучше усваивается, почему ты его не берешь? – настойчиво вопрошала мать. Какузу терялся, что ответить. Обсуждение хлеба его не прельщало, а в покупках он руководствовался исключительно прагматическими соображениями. Вот только мать завела свою волынку от скуки − ей хотелось общения. Чтобы не расстраивать ее, Какузу поддержал беседу и честно признался, что у него нет сформированного мнения относительно дрожжей в тесте. Его прямота отчего-то задела мать: − Всегда ты так! Совсем не хочешь со мной разговаривать, никогда не приезжаешь… Какузу собрался сказать что-нибудь в оправдание – а тут пришлось бы повертеться, он действительно избегал встреч со своей родительницей, хоть и стыдился этого, − но мать сменила тему: − Как поживает тот мальчик со странным именем? Какузу не стал уточнять, что среди его знакомых навалом мальчиков со странными именами. По-видимому, такова его судьба. − Хидан? С ним все в порядке, − Какузу потребовалась пара секунд, чтобы осознать, как опрометчиво заявлять подобное. Ситуация могла измениться в мгновение ока. Хидан находил приключения на ровном месте, а от него давно не было вестей. – Сегодня у него был показ. − Показ? – не поняла мать. − Он вроде как модель, − объяснил Какузу, умолчав о том, что Хидан – самая низкооплачиваемая и неподготовленная модель в истории. Если говорить начистоту, в этом были свои плюсы. Какузу старался не думать, что будет, если Хидан приглянется какому-нибудь евангелисту от мира моды, каких нередко приглашают на студенческие мероприятия. Те приходили на показы с целью найти свежую кровь и отхватить лучшие кадры по дешевке. Хидан не тянул на «лучший кадр», слишком был дикий, но мало кто мог похвастаться его данными. Учитывая отсутствие у него всякого интереса к полезному труду, Хидану, вероятно, стоило бы кому-то понравиться, чтобы получить работу и невозбранно «торговать лицом». Но мысли об этом бесили Какузу, и он никак не мог на себя повлиять. Он ревновал и, что намного хуже, беспокоился о Хидане: популярность могла сослужить тому плохую службу. Он, конечно, не Джиа Каранджи, но водил с наркотиками печальное знакомство, которое лучше не возобновлять. Динамик смартфона многозначительно фыркнул. Мать настигло озарение: − Модель? Так и знала, что вы с ним шпекаетесь! И не отрицай! Я помню весь тот сброд, который ты таскал к себе в юности, и не думай, будто я не знала, чем вы там занимаетесь… Лицо Какузу непроизвольно приобрело выражение «Да ладно». Жаль только, некому было его созерцать. − Мне пора. Кладу трубку. − Если все-таки соберешься навестить свою старую мать, можешь захватить этого балбеса, − торопливо добавила мать, поступившись принципами. Наверное, в самом деле скучала. – Надеюсь, он совершеннолетний?.. Такой бестолковый. Но, кажется… неплохой? − Я заеду на неделе. Береги себя, − сказал Какузу на прощанье. Обсуждать Хидана с матерью однозначно выше его сил. Пятнадцатью минутами раньше звонок отвлек Какузу от приготовления ужина, а теперь настало время вернуться к ножу и разделочной доске. Какузу только вымыл руки, когда в дверь позвонили. Хидан застыл на пороге в позе, явно позаимствованной с обложки «Космополитена», воплощая собой драматизм и чувственность. Над ним славно поработали. Он был красив и без постороннего вмешательства, но тот, кто делал ему макияж и прическу, знал свое дело. Даже гладко зачесанные назад волосы – не обошлось без огромного количества геля – выглядели приятно, хотя Какузу больше нравилось, когда те обрамляли лицо. Хидан щеголял новыми джинсами, подаренными ему (хотелось надеяться) сердобольным Итачи. Джинсы сидели как вторая кожа. − Ну как? Тебе нравится мой вид? – полюбопытствовал Хидан, заранее зная, что производит впечатление. Он казался немного… незнакомым? Тональный крем и пудра убрали с кожи характерные отметины вроде крохотного шрама над правой скулой. Ресницы стали темнее, из-за теней глаза выглядели роковыми. С губ исчезли шелушения – средство, которое на них нанесли, не делало их заметней, только смягчало. Какузу безотчетно потянулся, поймал Хидана под подбородок, тронул большим пальцем место, где смыкались губы. Липко. Не отводя зачарованного взгляда, Хидан приоткрыл рот, позволил пальцу проскользнуть вглубь и погладить его язык, а затем подался вперед, вбирая больше. Рвотный рефлекс у него отсутствовал в принципе. Какузу чувствовал, что касается корня его языка, и Хидан сносил это безропотно. В паху потяжелело. Приготовление еды и прочие рутинные дела мигом стали несрочными, отодвинулись на задний план. Какузу забыл, что не ел с обеда. Теперь его больше занимал голод иного рода. Осознание этого пугало: ни по кому он так не горел, никто не заставлял его так быстро отказываться от доводов логики. Попытки сдерживаться оборачивались напрасной борьбой. Поняв это, Какузу выбрал путь наименьшего сопротивления – стал экономить ресурсы и капитулировать заранее. Как сейчас. Он отпустил Хидана, только чтобы заставить его развернуться. Тот не сопротивлялся. Ему пришлось по вкусу это молчаливое повеление. Какузу давно понял: Хидана почти невозможно заставить делать то, чего он не хочет. Если ему не нравится, он даст знать. Если нравится… Хм. Пожалуй, не было в мире никого более честного и настоящего, чем Хидан. Он не умел лгать, особенно когда дело касалось секса. Да, он был надоедливым и самонадеянным, но еще и обескураживающе, неповторимо откровенным и страстным. Все его эмоции отражались в глазах – и Какузу это нравилось. Он словно учился чувствовать заново, вспоминал, как сердце ухает с высоты, как в клетке ребер все сжимается от нетерпения, как наслаждение перетекает в болезненное исступление… Эмоции не выбиты в камне, они струятся и видоизменяются, у них миллионы лиц. Иногда Какузу казалось, что он выпил бы чувства и переживания Хидана до капли – его ярость, горячность, азарт, его боль, все, что он мог дать. Но это было его. Оставалось лишь наблюдать. Какузу толкнул Хидана к стене, придвинулся сзади. Его обдало невыносимым жаром и знакомым, будоражащим запахом молодого тела. Хидану передалось его возбуждение – он часто и глубоко задышал, словно ему не хватало кислорода, но не произнес ни звука. Он бывал послушным – когда хотел. Как сегодня. Можно было воспользоваться им, испытав Хидана на прочность, но Какузу не желал медлить. Ему представился другой вариант развития событий – стремительный, неистовый, грязный. В нем заключалась своя прелесть. Одной рукой Какузу обхватил горло Хидана поверх ошейника. Медальон с его собственным именем (какая банальность!) поцеловал ладонь металлическим холодом. Другая рука боролась с пуговицей на джинсах Хидана. Тот деланно бездействовал, разве что покачивался едва ощутимо, потираясь о Какузу всем телом, да запрокидывал голову. Порой он развлекался тем, что вел себя абсолютно пассивно, и получал от этого удовольствие. Какузу был не против. Он кое-как приспустил узкие джинсы и белье Хидана, освободил свой член, сплюнув в руку, принялся грубо разминать горячую Хиданову дырку. Следовало сделать все не так: использовать смазку… Хотя бы вспомнить о презервативах. Какузу слишком спешил. Ему было невмоготу – упорно казалось, если прямо сейчас отпустить Хидана, тот растворится в воздухе. Ноющее чувство в солнечном сплетении нарастало, мысли стали запредельно громкими, превратились в биение «сейчас-сейчас-сейчас». Мгновением раньше баланс удалось бы восстановить, получилось бы скинуть скорость и вспомнить о мерах предосторожности, но Какузу перехватил взгляд Хидана через плечо – хитрый и ненасытный. Как можно было ему противиться? Спасаясь от лавины, бесполезно хвататься за то, что уносит вместе с тобой. Войдя внутрь Хидана, Какузу не смог сдержать отрывистый выдох. Ему словно врезали под дых. Хидан заскулил что-то непечатное. Во время секса его голос становился выше, отчего ругательства, которые он выплевывал, приобретали игривые и умоляющие нотки. Хидан совершенно не умел молчать, и потому его приятно было затыкать. Не менее приятно было вбиваться в него – он самозабвенно отвечал. Какузу буквально лег на него (если только можно лечь вертикально), уткнувшись лицом ему в затылок, оперся о стену свободной рукой. Было нещадно жарко, не хватало воздуха. Джинсы Хидана, собравшиеся складками под задницей, давили Какузу на ногу при каждом толчке, но это было мелочью. Наслаждение напоминало агонию, пожар и воплощение любого из апокалиптических сценариев. Лучше уже не будет. Хидану много было не надо – как и всегда, начав дрочить себе после долгого промедления, он молниеносно кончил со скорбным воплем: «Бля!», − будто кто-то посмел разбить его сердце. Какузу выскользнул из него. Хидан сполз на пол и уселся, привалившись спиной к стене, обессиленный и растрепанный, с белесыми пятнами на штанах. Он весь вспотел, макияж поплыл. Больше всего Хидан напоминал выжатую рок-звезду после концерта – довольный, с развратной, но усталой улыбкой. Подняв взгляд, он принялся наблюдать за тем, как Какузу, стоя над ним, удовлетворяет себя рукой. Понадобилось несколько быстрых, четких движений, чтобы добиться оргазма и выплеснуться ему на лицо. Сперма попала на лоб и щеку, несколько крупных густых капель повисли на ресницах. Поразительно, но и это выглядело красиво. Мир был полон иронии. Какузу шагнул назад, посмотрел оценивающе и наконец ответил: − Да, мне нравится вид.