Артефактор. Ловушка времени

Утром я поднимаюсь раньше всех, радуясь, что у меня совсем-совсем ничего не болит. И от этого я счастлив. Трапезная пока пуста, но как только я усаживаюсь на лавку, на столе появляется каша и кубок с молоком. И я жадно запихиваюсь завтраком, не утруждая себя манерами. Да и зачем их соблюдать, если вокруг ещё ютится утренняя сонная тишина? Я уже собираюсь птицей взлететь из-за стола, когда появляются наставник, Лукас и Брайан. Мастер ерошит мне волосы, Брайан еле заметно улыбается, а Лукас напоминает, что после завтрака, когда наступит час третий (13), всех ждут во дворе, около старой конюшни. Я с натугой киваю, и радость утра улетучивается. Наказание. Мне кажется, что даже мысль о нём следует за мной по пятам, не давая покоя. Но как только в деревне отзванивают церковные колокола, я, послушный приказу, плетусь к сгоревшей конюшне. Место тихое и защищённое от любопытных глаз хозяйственными постройками с одной стороны и закопченными развалинами – с другой. Орион и Амандус здесь. Оба привязанные к столбам, вкопанным ровно посередине небольшой площадки. И уже без рубашек. Я сглатываю – мне приходилось видеть порку и даже самому ощущать на себе обжигающие удары, но отец никогда не устраивал из наказания балаган. В этот момент я чувствую острую неприязнь к воспитательным методам наставника. Кровь так гулко стучит в ушах, что я пропускаю оглашение приговора, но зато ясно вижу ненависть в ледяном взоре Амандуса и ужас – на смуглом лице Ориона. Мне страшно, что рука мастера может стиснуть рукоять хлыста, а потом одним движением кисти и сильного плеча пустить его хвост в полёт на беззащитные спины учеников. Но, должно быть, небеса сжаливаются надо мной и не дают разочароваться в моём новом кумире – экзекуцию проводит старый вояка, командующий здешним гарнизоном. Он не то слабый маг, не то сквиб – я не знаю. Что командующий, что гарнизон не способны вызвать ни у кого из соседей опаски, но я подозреваю: слава великого чародея Слизерина отпугивает охотников за чужой собственностью почище любой армии. Тонкий свист хлыста вырывает меня из задумчивости, вслед за ним я слышу приглушённый вскрик. Он раздаётся раньше, чем я успеваю заметить место, куда впивается дублённая кожа. Багровая полоска проявляется сразу, как по волшебству. Орион вздрагивает всем телом, извивается, будто это спасёт его от следующего удара. Не спасает. Удары ложатся монотонно, крест-накрест. Вспухшие полосы набухают влагой, как грозовая туча, и проливаются щедрыми каплями. Каждый удар сопровождает или сдавленный стон, или плохо скрываемый всхлип. Я вздрагиваю от взвизгиваний хлыста, похожих на скулёж раненного щенка, силюсь отвести взгляд, но вид чужих страданий притягивает взор, заставляя сглатывать вязкую слюну. Я заочно прощаю Ориону всё, что он сделал и о чём только помыслил, лишь бы это приблизило конец страданий. Наставник не смотрит на экзекуцию – его лицо повёрнуто в мою сторону, и на нём застыл сугубо исследовательский интерес – приятен ли мне униженный вид моих мучителей. Неприятен. Я сам верю в это, пока хлыст не уродует сливочно-белую спину Амандуса. Я бы не назвал это удовлетворением. Ни моральным, ни каким бы то ни было ещё. Это просто злорадство. Я рад, что мои мучения теперь щедро окупятся его. Вот только я внезапно понимаю, что мне мало. Мало аккуратных росчерков на его спине. Хочется больше крови. Возможно, на меня так действует то, что за весь процесс наказания Амандус не издаёт ни звука, и моё внутреннее чудовище не может насытиться его болью. Мне хочется самому взять тяжёлую рукоять хлыста, чтобы лично терзать плоть, вырвать из горла вскрик, всхлип – любое свидетельство его страданий. А если нет, то рвать эту спину когтями и зубами. И меня уже не смущает изучающий взгляд лорда Слизерина – я закусываю губы и уговариваю упрямого Ледяного Принца про себя: «Закричи! Закричи! Сделай мне приятное!». Но ни звука не раздаётся в ответ. Я разочарован. Обидно до слёз. И только когда служка отвязывает двоих наказанных от столба, я слышу сдавленный стон Амандуса, и от этого перехватывает дыхание, и радостно трепещет сердце. Позже, уже лёжа в собственной постели, я сам ужаснусь своим мыслям и не раз обзову себя монстром. Но не смогу не восторгаться мужеством и стойкостью Амандуса. Но это восхищение лопнет мыльным пузырём, когда, войдя в ученическую комнату утром, я увижу, как наставник аккуратными мазками распределяет по взбухшим полосам на спине Амандуса Заживляющую мазь. Наши взгляды скрещиваются, и по торжеству на утончённом лице Ледяного Принца я понимаю – война за мастера только начинается. «Всё в мире протекает во времени». Так говорит нам наставник. И даже если бы ему не поверили, жизнь сама всё расставляет по своим местам. Дни обучения текут, как полноводная река в период дождей: монотонно и размеренно. Но иногда вода сносит плотины и запруды. Так и происходит. На людях мы играем роли воспитанных подростков, полностью удовлетворённых своим положением. Просыпаемся, когда край солнечного диска отрывается от горизонта. Умываемся и завтракаем, чтобы провести всё остальное время до вечера в занятиях и уроках. Не грубим, делаем заданное для самостоятельного изучения, исправляем собственные ошибки. Однако при всём видимом благополучии, не проходит и недели, и за очередную злую шутку место у позорного столба занимаю уже я. А в рядах торжествующих наблюдателей числится пострадавший Амандус. А я вместо порки запоминаю ласку, с которой наставник врачует уже мои «боевые» отметины. Не проходит и двух дней, чтобы мы с Амандусом не натворили глупостей. Мастер утверждает, что почётные места у позорного столба зовут нас. Вражда только набирает обороты. Для нашего примирения лорд Слизерин применяет все средства, доступные ему: порет, сажает в одну комнату на сутки, заставляет совместно и по отдельности оттирать котлы и выполнять другую работу прислуги. Но мы с упорством баранов продолжаем воевать. То я заколдую нитки на штанах Ледяного Принца, чтобы от первого приседания они разлезлись по швам – и они расползаются прямо на уроке по зельям, когда Амандус собирает с пола просыпанные травы, то он подливает мне за завтраком Одурманивающее зелье – и я просыпаюсь во дворе в навозной куче, облепленный мухами. И так постоянно. Правда, есть ещё одна вещь, за которую я не раз получаю хлыст на свою спину – увы, старые привычки очень трудно изжить, и в купальню меня приходится чуть ли не заталкивать. Но одно-единственное утро возвращает нас, заигравшихся в войну, на землю. Мастер, которому мы накануне взорвали часть лаборатории – поскольку в это время вырывали из рук друг друга банку с когтями грифона, а зелья, кипевшие в котлах, ждать победителя не пожелали и рванули – вызывает нас обоих к себе в башню и приказывает собирать вещи. – Вы оба – мой педагогический провал! – гневно произносит он, и его взгляд, обычно обжигающе горячий, промораживает до костей. – Поэтому я возвращаю вас родителям и снимаю с себя любую ответственность. Идите с миром… Будь мы постарше, мы, конечно, догадались бы, что он блефует, но в тот момент мы пугаемся и клянёмся магией не вредить друг другу, только бы нас не выгоняли. Мы стоим рядом, плечом к плечу, на коленях и наперебой умоляем пощады. Мы забываем о достоинстве и чести – перед нами лишь одна цель: остаться всеми правдами и неправдами в замке наставника. Как я ни стараюсь, я не могу возненавидеть лорда Слизерина за это унижение. Ситуация иногда действительно выходит за рамки обычного соперничества. Меня гложет простая обида, но и она быстро иссякает, как только сухая ладонь наставника привычно треплет мои волосы. Что же касательно нашей клятвы… Должен признаться – слова мы не сдерживаем. О, нет, шуток и членовредительств больше не происходит, но война на этом не заканчивается. Просто она переходит в иную плоскость – теперь мы с Амандусом доказываем, кто из нас лучший в учёбе. Но если в изобретении жестоких шуток мы оказались равны, то наши способности к магическим наукам различаются очень сильно. Амандус блещет на Зельях. Лорд Слизерин всегда хвалит именно его варево, тогда как неполёт моего котла к потолку уже считается изумительным результатом. А то, что оно свернулось и воняет хуже сортира, тут уж ничего не попишешь – зельевара из меня не выйдет ни при каком раскладе. Зато стоит заняться Чарами, и на пьедестале победителей красуюсь я, – наш Ледяной Принц совершенно в этом бездарен и безнадёжен. И только Трансфигурация – поле боя равных: любовь и способности к ней у нас на одном уровне. Если раньше наши баталии раздражали и сердили наставника до змеиного шипения, которое, как оказалось, дар, передающийся из поколения в поколение в роду Слизеринов, то теперь он доволен – по крайней мере, он уверен, что из этих «боёв» мы вынесем не шрамы, а знания. Ни мне, ни Амандусу наши сражения никогда не приедаются. Мы рвём внимание наставника друг у друга, как почётный трофей, и время здесь бессильно. Мы растём, набираемся сил и ума, и наши баталии становятся изощрённее. И мы свято верим, что так будет всегда, но Ад открывает свои врата внезапно… *** До нас и раньше долетали тревожные слухи. Их разносили всезнающие торговцы. Однако сплетни сплетнями, а подтверждения ужасам, о которых люди опасались говорить в полный голос, мы не видели. Да, мы живём в смутное время. Но кто из нас в нём не живёт? Для кого-то война – помеха для спокойной жизни, а для кого-то и лиса, таскающая цыплят из курятника. Но даже в смутное время есть тихие годы и десятилетия. Порою мне кажется: для нас они закончились… Их и без того было немало – этих лет, достаточных, наполненных обычной детской вознёй. Мне уже пятнадцать. Отец, приезжая повидаться, с радостным удивлением отмечает, что я выше его почти на полголовы. Как-то незаметно выросли мы все. Оливер вытягивается до небес – наставник скоро будет смотреть на него снизу вверх – и понемногу бреет усики, коварно растущие вопреки желанию хозяина. Орион так и остаётся мелким и вертлявым, остроносым и чёрным, как цыган, он уже определился с будущим, и поэтому три дня в неделю проводит у деревенской знахарки, подтягивая знания о выращивании и сборе магических компонентов. Я люблю наблюдать за его работой – словно каждая травинка жаждет быть обласканной именно им. Брайан благополучно сдаёт экзамен, теперь он не ученик, а подмастерье. Некоторые уроки ведёт он, но удерживать наше внимание ему сложно – мы стремимся всеми силами превратить занятие в балаган. К тому же Брайан ухаживает за дочерью старосты соседней деревни, и мы, конечно же, подтруниваем над ним. Например, он спрашивает, какие компоненты превращают Дыбоволосную настойку в яд, а в ответ Амандус поднимает руку и с самым серьёзным лицом отвечает вопросом на вопрос, дала ли дочь старосты потрогать её грудь. Брайан тушуется, а мы хохочем во всё горло. Жаль, очень часто за шутки отдуваются наши спины – наставник слишком хорош в чтении мыслей. Амандус из нас троих меняется больше всего. Ребёнком он был обычным, разве что надменным без меры, а, повзрослев, он приобретает лоск и стать, которые нельзя натренировать – лишь с ними родиться. Амандус – лучший из нас, если дело касается зелий и пускания пыли в глаза. Он умеет так говорить, что ему хочется верить. Наставник не видит в этом ничего дурного, правда, на встречи с недругами или подозрительными типами берёт нас с Оливером, а не балаболку Амандуса, который не научился пользоваться мечом так, как делает другим местом. Все окрестные девки стелются под него – это больше беспокоит наставника, чем его чересчур длинный язык. А вот Лукас не меняется ни на гран: он всё такой же сухопарый, тихий и исполнительный. Он даже больше похож на тень, чем сама тень. Мы почти не замечаем его в нашей жизни. Он привычен, как рассвет и закат, но никто из нас не особенно жалует Лукаса, хоть и не за что: он не предаёт, не наушничает, всегда готов помочь. Его отстранённость, наверное, не даёт нам завязать с ним дружеские отношения. Но и ненавидеть его не за что. Он давно не живёт в замке, хотя бывает в нём часто, и говорит, якобы собирается в Линдид по приглашению самого Арчибальда Фламеля – признанного мастера алхимии. Только наставник не жаждет отдавать своего подмастерья даже признанным и тянет с ответом. Я же остаюсь собой: цапаюсь с Амандусом, дружу с остальными и даже сочувствую Лукасу. Зелья так и не становятся родными, всё больше Чары и бой с оружием и без него. Другие науки: магические растения, прорицания и мыслетворение – не особенно мне близки. Как уже понятно, я тренируюсь в искусстве поединка в паре с Оливером. Он единственный из всех учеников лорда Слизерина кто достиг определённых высот в Чарах к своему пятнадцатилетию. И кто может составить мне худо-бедную конкуренцию. Да, и сдружились мы с ним, что тоже немаловажно. «Странно видеть двух лисиц в одной норе!» – обычно шутит наставник, завидев наши выкрутасы с мечами наперевес. Но если появляется хоть малейшая угроза или нужно произвести хорошее впечатление, мы с соответствующими минами и снабжённые добротным оружием всегда его сопровождаем. И тут уже никто о лисах и норах больше не вспоминает. Так случается и в этот раз: облезлая сова приносит письмо наставнику прямо на уроках по зельям, и по мере прочтения лицо мастера приобретает цвет белого мрамора, наподобие того, из которого вырезаны две горгульи, охраняющие вход в библиотеку. В тот день мы ничего и не довариваем, что лично меня радует даже сильнее солнечного дня, редкого в наших краях. Вечером того же дня мы с Оливером идём следом за лордом Слизерином, присматриваясь и принюхиваясь ко всему, что делается вокруг. Наши лошади остались у коновязи, за ними приглядывает оборванный мальчишка из местных. Наверняка в его глазах мы кажемся едва ли не богами, по крайней мере, он гнёт спину с наибольшим, доступным ему почтением. К нашему разочарованию, происходит мало: в таверне посёлка, расположенного неподалёку от замка, мастера дожидается странный человек, закутанный с ног до головы в добротный плащ: не видно ни лица, ни одежды. Но наставник, кажется, знаком с ним, поэтому оставляет нас у порога комнаты. Их вежливые кивки сдержаны, но мне почему-то веет раздражённостью от их фигур. Хотелось бы знать, о чём идёт речь, но весь разговор ведётся на неизвестном мне языке, в котором гласных гораздо больше согласных. Оливер тихо зевает, прикрывая при этом рот широкой ладонью, и лениво осматривается, разглядывая закопченные балки потолка и стены, давно пережившие свой золотой век и изборожденные змейками трещин. А я не могу оторвать глаз от собеседника лорда Слизерина – что-то в этом человеке меня настораживает. Я сам не понимаю, что. Разговор неизвестного с наставником в один миг скатывается с мирного до откровенно враждебного. Мастер вскакивает со стула, потрясая кулаками и призывая несчастья на голову собеседника. Злость буквально выплёскивается из него вместе с непонятными словами. Не знаю, что дёргает меня в этот момент, но я достаю меч из ножен, и почти сразу же, когда скрытый плащом человек произносит первое слово Смертельного проклятия, я оказываюсь подле них… Мгновение слишком коротко, чтобы понять, что произошло. Шум падения, захлёбывающийся вздох, с острия моего меча на пол капает кровь. Весь мир будто бы подёрнулся тонкой красной плёнкой, и она не торопится исчезнуть с моих глаз. Человек передо мной уже мёртв – глаза стеклянные, изо рта широкой полосой струится кровь. Я перевожу взгляд с мертвеца на руки, потом опять на него… Смысл содеянного доходит до меня только тогда, когда я вижу растерянность, проступившую на лице мастера, который так и стоит рядом, ничего не предпринимая. Меня внезапно мутит. От тяжелого железистого запаха крови ли или от мысли, что я убил человека. И висеть мне на городской площади с высунутым языком и багряной физиономией, душегубу, казни которых обычно развлекают чернь. Первый стон срывается с моих уст, и я оказываюсь в кольце надёжных рук, а мокрое от пота лицо утыкается в дорогое сукно, пахнущее дягилем и полынью, – запахом дома. – Ничего, это не конец света, – приговаривает наставник, поглаживая меня по макушке и прижимая к себе сильнее. – Всё будет хорошо… вот увидишь. Он несёт всякую слезливую чушь, я прижимаюсь к нему в поисках защиты и утешения. Веры его словам нет – он сам привил нам: провинился – значит, должен быть наказан; но магия, творимая им, завораживает: кровь исчезает с пола, а тело человека съёживается, теряет очертания и становится трухлявым поленом. Очаг принимает его, радостно взметнув языки пламени, и светлое дерево понемногу чернеет, отдавая комнате тепло и лёгкий запах смолы. Оливер, забившийся в угол, хрипло клянётся собственной магией, что детали произошедшего никогда не сойдут с языка, но его испуг легко читается на лице. Ещё бы: мы так часто бахвалились собственными способностями убивать, но никто из нас не представлял, на что похожа смерть, когда её причиняешь ты. Словно ты сам бьёшься в конвульсиях и умираешь у своих же ног. И как прежде уже не будет: часть чего-то в твоей душе, по-детски чистого, перестаёт существовать, и мир от этого становится ещё безжалостней и мрачнее. Проходит несколько минут, полено догорает, распавшись напоследок снопом ярких искр, и я почти успокаиваюсь. Только руки дрожат так, что я не могу ухватиться за дверную ручку. За меня дверь открывает Оливер… Но испытания на этом не заканчиваются. Мы выходим из таверны, чтобы влиться в сплошной поток людей, спешащих из посёлка. И даже отсюда видно, как на фоне бархатного неба пылает замок Слизеринов. Ни я, ни Оливер не умеем перемещаться в пространстве магически. Мы порываемся бежать, но мастер решает всё за нас – его ладони намертво вцепляются в наши запястья, и через миг, совсем короткий, но удушающий, мы уже рядом с горящим мостом. Люди из посёлка и уцелевшая челядь мечутся по двору, заливая жаркое пламя из вёдер и корыт, но и так понятно, что дни замка сочтены. И как подтверждение этому мы слышим грохот, и башня, где была расположена лаборатория наставника, разлетается на бесконечное множество обломков. Лорд Слизерин успевает создать щит, и камни, соприкоснувшись с ним, рвутся вдребезги, осыпая всё вокруг мелкой крошкой. Но это крах… *** Перед глазами стоят сразу постаревшее лицо мастера и бледное, с трясущимися губами – Оливера и понимаю, что сам выгляжу не лучше них. Мертвящая пустота накатывает волной, звуки стираются под её напором, и я с удивлением оглядываюсь, успевая заметить закопченных людей, разверзнутые в криках рты, и ужас… ужас… ужас, приправивший всё. Ужас, летящий хлопьями с выцветших небес, ужас, впивающийся в наши жилы ледяными иглами… Он вокруг и ему нет конца. Меня приводит в чувство звучная пощёчина наставника. – В замок, – рычит он, я держусь за щеку – вкус крови разливается по языку. Ощущение смерти, заглядывающей в наши лица, только усиливается. – Ищите своих побратимов и всех, кого ещё можно спасти. Не тратьте время на погибших. Ему не просто даются слова, ни я, ни Оливер и не думаем осуждать его за это. Киваем, сбрасываем лишнее в углу двора и торопимся навстречу костлявой старухе. Под ногами дрожит земля, рядом ржут обезумевшие лошади и истошно воют пострадавшие, а мы втроём, невзирая на опасность сгореть или погибнуть под обломками, ищем живых. Их катастрофически мало. Несколько горничных, которых огонь отрезал от спасительного коридора, жмутся друг к другу в комнате, сейчас напоминающей очаг. Мастер создаёт им проход в сплошной стене пламени, и они бегут, подбирая на ходу обгоревшие юбки. Мы мечемся из стороны в сторону, мешаем друг другу и в результате, решаем разделиться. Среди челяди во дворе нет моих побратимов, и от этого на сердце тяжело. Будто камень давит. Я бегу по коридорам, сую нос во все давно знакомые щели, но пока на моём пути оказываются только мертвецы. Их лица искажены ужасом и обезображены огнём, но я не позволяю собственному взгляду зацепиться за посмертные маски погибших, а рвусь вперёд, боясь потерять миг, может быть, чей-то жизни. Заклинание Головного Пузыря рассеивается, горячий воздух втекает в грудь, сушит горло, а от дыма наворачиваются слёзы. Кружится голова, и в глазах скачут тёмные пятна. Двери сливаются в не прекращаемую вереницу. Дверь. Снова дверь. Комната с обрушившимися балками и костром из мёртвых тел. От сладковатого запаха смерти мутит. Спазм выкручивает внутренности, и я извергаю свой завтрак прямо в подбирающееся пламя. Огонь рассерженно шипит и выбрасывает клуб дыма точно мне в лицо. Нельзя расслабляться, иначе я пополню ряды погибших в этом пожаре и, сглотнув едкую от желчи слюну, я прижимаю рукав к носу и бегу дальше. Мертвецов становится всё больше. Часть из них уже даже не опознать – так они изуродованы огнём. Одежда липнет к телу – вокруг гудит пламя, нещадно набирающее и набирающее размах. Передо мной последний поворот и, едва завернув за него, я натыкаюсь на побратимов. Амандус, весь в крови, лежит рядом с Брайаном, на губах которого застыла слабая улыбка. По остекленевшим глазам последнего уже ясно, что помочь я ему не смогу – даже волшебник не способен повернуть смерть вспять. Дрожа от жути, я прикладываю пальцы под челюсть неподвижного Амандуса и замираю, зачем-то зажмуриваясь. Дышать совсем тяжело: гобелены из шерсти шуршат и осыпаются пеплом, воздух разит запахом палёного волоса и обжигает каждый вздох. Я чувствую толчок под пальцами, когда уже ничего не жду. Безумная радость словно вскипает в моих жилах. Я вскакиваю на ноги и оглядываюсь по сторонам, стирая грязным рукавом пот и слёзы с лица. Всё, что я позволяю от себя, сказать «Прощай!» Брайану и тяжело поковылять к выходу. Коридор позади уже почти полностью охвачен огнём. То и дело с потолка сыплются искры и трещат балки, которые могут рухнуть в любой момент. Я заливаю подбирающееся пламя водой, но перед глазами будто бы застывает картина, как пальцы нашего не умеющего любить Амандуса стискивают безвольную ладонь Брайана. На груди Брайана запеклась кровь, но даже мне с моим жалким опытом врачевания понятно, что эти раны нанёс не огонь. Тело Амандуса, обмякшее, а от того ставшее тяжелее вдвойне, приходится взвалить на плечо – я не смогу воевать с разбушевавшейся стихией и нести его магией. Рука, которой я прижимаю его к себе, сразу немеет, но я, стиснув зубы и прокладывая путь в адском жерле пылающего коридора, иду вперёд. Вода. Замораживающее на покосившиеся балки. Снова вода. С каждым заклинанием чары становятся слабее. Слабею и я. Но тут, словно демон из Преисподней, появляется Оливер. Он прокопчен, как лучшая треска господина Мейсона, и похож на злого духа. Он не раздумывает, орёт так, что перекрикивает обрушившийся позади коридор: – Я занимаюсь огнём, а ты – Амандусом! Это уже не так сложно, как те несколько дюжин шагов, что я сделал с бессознательным телом в руках. Но всё равно борьба с огнём выматывает, и мы вываливаемся во двор, едва держась на ногах от усталости. Попытка вырвать замок из объятий пламени продолжается всю ночь и весь следующий день. Мы в ней уже не участвуем – приказ наставника отсылает нас в посёлок, где мы находим временный приют у цирюльника. Вот только не сидим без дела, а помогаем сухонькому старичку, который обычно скупает наши зелья, врачевать пострадавших в пожаре. Крошечный домик забит людьми. Воздух пропах запахами снадобий, крови и нечистот так, что дышать невозможно. Сам старичок-цирюльник нами и командует. – Парень, отнеси Обезболивающее зелье миссис Пикс… Парень, зашей эту рану… – и таких «парней» мы с Оливером слышим неисчислимое количество раз. Сами чёрные, словно черти, мы носимся между такими же грязными людьми, принося облегчение одним и закрывая глаза другим. Пострадавшие мрут, как мухи. Но те, кто мечется в бреду, постоянно повторяют одно и то же: «Демоны… демоны… демоны…». Конечно, мы мало обращаем на это внимание – зачем демонам наш замок? Да и людям он, в общем-то, ни к чему. Но среди них у наставника хотя бы есть завистники. А демоны… Вряд ли они существуют. И всё же выживших мало. Я отказываюсь идти на погребальную литургию, ссылаясь на помощь раненым. Пусть я трус, но я не могу смотреть, как жадное чрево общей могилы пожрёт тела знакомых мне людей, нарядившихся в белые саваны. Особенно Ориона и Брайана. Говорят, что Ориона, исполосованного так, будто его рвали оборотни, нашёл мастер в его же комнате. Хорошо, этого не видел я, но хватает рассмотренного. Картины пожара отбивают аппетит надолго и не дают уснуть ночью, выворачивая и так измученную душу наизнанку. Утро нового дня застаёт меня, бледного и похожего на призрак, у постели Амандуса. Сейчас забыты все разногласия и обиды. Я из кожи вон лезу только, чтобы он выжил. У меня даже получается первое, идеальное в моей жизни зелье. Точнее, мазь от ожогов. Она врачует его раны, но разбудить от сна нашу «красавицу, спящую зачарованным сном» не в силах. Я сжимаю его холодные, безвольные ладони и едва сдерживаюсь, чтобы не завыть от отчаянья. Пару раз глухое забытье смаривает меня, и тогда я вижу лица Ориона и Брайана, улыбающиеся и счастливые, и боль потери монотонно гложет то, что остаётся от моей души. Оливер старательно пытается меня разговорить, деликатно обходя все острые углы, чтобы не причинять ещё больших страданий. Но ему и самому нелегко – это заметно по ссутулившейся фигуре и опущенным плечам. Даже веснушки на его щеках побледнели и почти исчезли, а в глазах появилось затравленное выражение, не свойственное нашему «рыжему солнцу». Это и приводит меня в чувство, по крайней мере, достаточное, чтобы взять себя в руки и начать помогать не кое-как, а в полную силу. Оставив Оливера у ложа Амандуса, я направляюсь к многочисленным клиентам наставника, и у пострадавших появляются какая-никакая одежда, одеяла и снедь. К утру следующего дня возвращается мастер, но мы не успеваем ничего узнать из новостей, так как он валится в жутчайшей форме лихорадки, которую не может опознать ни один из здешних врачевателей. Рука со шрамами от клятв учеников, вспухает, тонкие пальцы отекают и не двигаются. А сам он, взмокший и слабый, мечется в бреду. Не помогает ни одно средство из нашего арсенала, хоть я и пробую их все. Мы опасаемся худшего. И если мне, в самом неблагоприятном случае, ничего не стоит возвратиться домой, то Оливеру возвращаться попросту некуда: он – сирота с рождения. На моё предложение: я хотел бы забрать его с собой в отцовский замок; Оливер отчаянно машет головой – он видит в этом не желание помочь, а попытку сделать из него приживалку. Но мы оба понимаем, что моё предложение может оказаться единственно возможным. Отчаяние нарастает, и мы уже готовы лезть на стену, когда лихорадка мастера завершается также внезапно, как и началась. Просто в один вечер он открывает глаза и просит пить. А спустя час с нашей поддержкой уже вполне сносно передвигается. Ему хватает пары дней, чтобы окончательно прийти в себя, и заняться Амандусом. В отличие от нас, он точно знает, что делать, и в считанные дни поднимает Амандуса на ноги. В первое время нам приходится туго – все наши вещи, сбережения, книги сгорели вместе с замком, который возвышается над посёлком угрожающей почерневшей громадой. Ночами видно, как по полуразрушенным крепостным стенам блуждают призрачные огни, и уже, хотя после пожара прошло всего ничего, эти развалины приобретают дурную славу. На время мы забываем об учёбе, стараясь найти занятие, которое по душе и нам, и окружающим нас людям, а главное, приносит деньги. Амандус, как и ожидалось, помогает мастеру с зельями и старичку-цирюльнику с аптекой. Оливер снимает порчи и сглазы с людей и скотины. А я остаюсь на распутье. С одной стороны, я вполне справляюсь с последствиями проклятий и порч, но в отличие от Оливера мне даётся это намного тяжелее. А ночами приходит расплата – я мечусь по постели, пробуждая всех жителей окрестных домов истошными воплями. Поэтому каждое приготовление ко сну начинается с заглушающих чар на некое подобие балдахина, сделанное специально для этих целей из старой холстины, и двух глотков зелья Сна Без Сновидений, которые спаивает мне наставник. Спустя несколько недель, когда зелье из лекарства превращается в отраву, а кошмары только начинают своё победное шествие по моим снам, лорд Слизерин запрещает мне заниматься порчами и сглазами. Дурные сны исчезают сразу, как будто остаток тёмной магии и есть их единственная причина. Я не знаю, чем мне заняться, и работаю на «подхвате», огрызаясь на попытки пожалеть «бедного ребёнка». Во-первых, я – уже не ребёнок: моё тело это показывает вполне определённо, обзаведясь некоторыми новыми привычками, особенно по утрам. Я часто заглядываюсь на молодух, которые подоткнув подолы, развешивают бельё или моют полы. Тогда в горле пересыхает, и часть тела, имеющая на всё собственное мнение, но не голова, наливается непривычной тяжестью. В отличие от моих братьев по учёбе, я сильно отстаю в познании «телесных радостей», как их любит называть наставник, проводя урок на эту тему. Он считает, что наше невежество в столь деликатном вопросе может принести гораздо больше бед, чем подкреплённая теорией практика. Вот с практикой у меня и не сложилось – Оливер давно уже завёл манеру исчезать на несколько часов по вечерам, чтобы вернуться с лицом блаженного – улыбка от уха до уха и затуманенные глаза. Амандус часто посмеивается над рыжим, но я пару раз замечаю, как лавку цирюльника посещает дочь бургомистра, чтобы позже уйти ошалевшей и растрёпанной. Слава всем Высшим Силам, этого не видит бургомистр, а то получил бы и Амандус, и наш мастер «на орехи». Во-вторых, я ненавижу, когда меня жалеют. По правде сказать, я не считаю, что им, сердобольным жителям, живётся лучше, чем мне – великовозрастному оболтусу, которому нечем себя занять, кроме мелких поручений типа «подай-принеси». Мои метания продолжаются до тех пор, пока ко мне в руки не попадает старый, изувеченный медальон с выпавшими камнями и выдохшейся магией. Я нахожу его на дороге и неделю вожусь с ним от нечего делать, выравнивая смятую медь. Ещё неделя уходит на уговоры местного ювелира, чтобы он дал мне в долг несколько полудрагоценных камней. Но когда я приношу ему результат своего труда, мистер Беккери удивлённо цокает языком и тут же выкладывает обновлённый медальон на витрину. Первый заработанный галлеон приятно греет ладонь, пока я несусь на всех порах, чтобы рассказать наставнику, что получилось из хлама. И мне плевать на презрительную гримасу Амандуса и на снисходительную усмешку Оливера. С тех пор я помогаю ювелиру... Всё это совсем непросто, если представить, что мои руки привыкли к мечу, но никак не к тонкой и кропотливой работе. Не раз и не два я начинаю всё заново, умудрившись испортить украшение одним ударом. Однако мистер Беккери меня хвалит – очень часто он не успевает даже оценить моё очередное творение, как его уже покупают, предлагая приличные деньги за самый простой амулетик. Замок лорд Слизерин восстанавливать не стал. А когда мы набрались смелости и спросили, почему – ответил, что ток магии в месте трагедии изменяется, и нам, молодым и неоперившимся волшебникам нельзя находиться в нём подолгу. Вторая причина, которую наставник не озвучивает, но мы понимаем его молчание, вполне банальная – для строительства нужны немалые средства, а их нет и в ближайшее время не предвидится. Но и жить в посёлке он не хочет тоже. Ему нужно обучать нас волшебству, а в маггловской деревне это чревато неприятностями. Странная вещь – человеческая мораль. Пока наша магия охраняла стада и поля селян, а самих их врачевала от болезней, она была нужна. Перед наставником лебезили и преклонялись. Даже перед нами, начинающими волшебниками, в подмётки не годившимся мастеру, стелились и считали удачей, если кто-либо из нас появлялся на каком-то семейном празднике. Но пожар словно расчерчивает время «до» и время «после». Время «до» наполнено уважением. А уже «после» нас чураются как разбойников или прокажённых. И не потому, что наша магия нужна меньше – просто большинство здешних жителей, особенно тех, кто имеет власть и влияние, обязано нашему наставнику. Кто появлением и жизнью наследников, кто – выросшим благополучием или здоровьем. Вот и не хочется власть имущим отдавать свои долги – легче просто забыть о маге-наставнике и его учениках. Сталкиваясь на улицах, нас предпочитают не замечать, словно мы и не люди вовсе, а так, – привидения, забредшие с погорелого замка в посёлок. Естественно, уже нет никаких приглашений на торжественные обеды. Да и работа по защите и охране чаще всего достаётся приблудившимся друидам или и того хуже, – шарлатанам. Мол, если вы сами себе помочь не можете, как же вы защитите нас от всякой напасти? Когда последние раненые выздоравливают и покидают цирюльню, мы перебираемся в дом, принадлежащий зажиточному бюргеру, который, по словам наставника, сохранил остатки совести. Лорд Слизерин спас его единственного сына от проклятия, не захотев брать за жизнь ребёнка деньги. Может, поэтому нам не приходится ночевать под открытым небом. После замка домик похож на кукольный. Закопченная кухня, где царит единственный эльф, выживший в пожаре, тёмный холл со скрипучей лестницей на второй этаж и небольшая каморка, сразу ставшая лабораторией. Второй этаж ещё меньше – на нём всего три комнаты, одну из которых наставник превращает в купальню. Здесь стоит огромная лохань из половины винной бочки просто ошеломляющего размера. И втайне от магглов мастер создаёт тут магическую подачу горячей воды. На счету каждая медяшка, и наставник, отбросив гордость, занимается не только зельями, но и более прозаичным занятием – мыловарением. И, несмотря на повальное нежелание мыться, местные красавицы буквально охотятся за каждым куском этого мыла, хотя оно совсем недёшево. А поскольку спрос на него выше, чем его приготовление, то самые смелые стараются наладить отношения, вновь одаривая своей «дружбой». На это уходит полгода. Домик выстаивает перед зимними морозами, а весной мы с удвоенной силой заготавливаем ингредиенты для мыла, и лишь во вторую очередь – для зелий. Простое мыло, а не волшебство открывает перед нами двери в зажиточные дома. Апрель ещё не заканчивается, а мастер иногда исчезает, чтобы провести вечер в доме шерифа за игрой в кости. Впрочем, мыло приносит мало дохода, как бы ароматно, лечебно и востребовано оно не было. Для большого объёма производства не хватает ни места, ни рабочих рук. Но даже если с этим и можно справиться, наняв людей и найти дом поблизости, то с нехваткой ингредиентов делать нечего – достать ароматические масла или нужные растения в большем количестве просто не удаётся. В какой-то момент мы начинаем скатываться на самое дно. Денег не хватает не то, чтобы на приличную одежду – приходится экономить даже на еде. И, конечно, стоит первым сплетням дойти до ювелира, как он тотчас же указывает мне на дверь. Для меня это личная трагедия, и ещё несколько дней я брожу по посёлку, стыдясь рассказать наставнику. Спасает наше положение несчастный случай, который становится для нас новым шансом. В один из вечеров, когда мы, едва притупив голод оставшимися крохами, пытались учиться при свете горящего камина, в дверь постучали. Завидев стоящих по ту сторону дубового полотна, мастер собрал всё, что могло понадобиться при неотложной помощи и ушёл вместе с молчаливыми типами очень скверной наружности. Мы боялись, что это ещё не конец нашим злоключениям, но, как оказалось, напрасно: лорд Слизерин вернулся заполночь, но в его кошельке впервые за долгое время звенели монеты. Горе-зельевар, в чём мы с ним, признаюсь, очень похожи, забыл об элементарных правилах безопасности и сильно пострадал от собственного эксперимента. Лорду Слизерину понадобилось две недели, чтобы поставить бедолагу на ноги, но с тех пор удача повернулась к нам лицом, и мало-помалу мы стали выкарабкиваться из беспросветной нищеты. Мистер Беккери, заметив, что никто не собирается принуждать его нам помогать или ссужать деньгами в долг, сам появляется на пороге нашего дома. Причём он не выглядит виновато или смущённо. Словно не он нуждается в моём даре, а я – в его. Однако, как не хочется мне показать ювелиру дорогу из нашего дома за горизонт, наставник этого сделать не позволяет – я уже говорил, на счету каждая медяшка. Так что скрепя сердце, я снова принимаюсь за ювелирное дело. Только это уже не сущие гроши, как раньше – мастер срывает голос, договариваясь за цену моего труда. И мистер Беккери соглашается, скорчив напоследок такую гримасу скорби, что стало видно сразу – лорд Слизерин умудрился надавить на самое больное место у ювелира – на его кошелёк. И всё же… как бы ни было, мне нравится возиться с камнями: при всей своей сквалыжности мистер Беккери не экономит на материалах, и через мои руки проходят самоцветы великолепного качества. Чаще всего я работаю в мастерской один – ювелир стоит за прилавком сам, поэтому мне не надо скрывать свои странные привычки. Да, я разговариваю с камнями, как с живыми существами. Не с каждым, конечно. Просто бывает так, что вроде и основа подогнана правильно, и самоцвет одного размера с ложем, а никак не удаётся закрепить второе в первом. Будто бы камень артачится и капризничает. Вот я и уговариваю упрямца не противиться и занять подобающее ему место. Со стороны, если бы кто-нибудь это увидел, подумал бы, что я, по меньшей мере, сошёл с ума или слегка со странностями. А большая странность – мне иногда кажется, что я слышу ответ. Бывает, что только некоторые фразы, словно оборванные чересчур робким рассказчиком, а бывает: я не просто слышу – я вижу целые истории, разыгранные, как пьесы на городских ярмарках. Мне даже самому не верится, что такое может рассказать обычный камень. Ну, ладно, не обычный, а драгоценный. Но всё-таки камень. И в один прекрасный вечер я не сдерживаюсь и превращаю рутинные посиделки в Канун Дня Всех Святых. Есть у нас такая традиция: придумывать страшилки и рассказывать их под завывания ветра в трубе. И страшно, и здорово. Амандус и Оливер сразу записывают мою историю в байки, а вот Мастер испытывающе смотрит, а потом, когда остальные поднимаются, чтобы приготовиться ко сну, спрашивает: – Где ты услышал эту историю? Краснея и запинаясь, я признаюсь в собственном сумасшествии, ожидая, как минимум, смеха. Но он не смеётся. Наставник трёт переносицу, он делает так всегда, когда пребывает в растерянности. Было бы совсем невероятно, если бы мастер просто поверил мне на слово. Буквально пару дней после тех посиделок у камина он приносит рубин, горящий так, словно он был не камнем, а угольком от бельтайнского костра. – Поговори с ним, – приказывает, а не просит лорд Слизерин. Рубин перебирается в мои руки. Я кручу его в пальцах, прислушиваясь, но кроме своего дыхания ничего не слышу. Это всегда приходит внезапно. Мягкий толчок в затылок, перед глазами всё заволакивает темнотой. «Голос» рубина вползает в уши осторожно, вкрадчиво, по нарастающей. В отличие от других «голосов», может быть, немного наивных или робких, рубин шепчет, как змей-искуситель Еве – призывно и порочно. Я дрожу от этого «голоса». «Посмотри на меня, – настаивает камень, – разве я не достоин короны королей? Вглядись внутрь… Мало найдётся того, что способно поспорить с моей красотой. Может, только кровь. Свежая, несущая жизнь. Но она поблёкнет, а я – никогда…» Мне хочется отшвырнуть самовлюблённый камень, помыть после него руки, отдраивая с них скверну, и больше не прикасаться ни к одному рубину. Но камень продолжает свою песню и теперь среди слов, полных самодовольства, проскальзывают картины о его прошлом. И я пересказываю слово в слово, эхом повторяя его бахвальства. Молодая жена приносит вместе с приданым в дом золотую фибулу с необычайно ярким, будто бы светящимся камнем. И муж украшает ею свою праздничную одежду. Я вижу, как танцует счастливый мужчина со своей женой, и жадные взгляды провожают их обоих. Но самые алчущие глаза у слуги, что притаился в тени и не может оторваться от поблескивающего в свете факелов рубина. Звучит музыка, беззаботная и задорная, весело смеются гости. Хозяин усаживает молодую на лавку, а сам спускается в погреб, чтобы лично выбрать вино для своих гостей. Темнота смыкается над его головой. Сдавленный вопль. И улыбка, наполненная одновременно безумием и счастьем, на окровавленном лице слуги… В конце концов, я не выдерживаю, и камень сам выпадает из ослабевших пальцев. И я сползаю на пол, не чувствуя боли в ушибленных коленях. Наставник помогает мне сесть на стул, протягивает кубок с Укрепляющим зельем, мой взгляд скользит за спину мастера. Шериф, нахмурившись, кивает что-то шепчущему ему писцу, который, вероятно, записывал рассказанную мной историю. Радуюсь ли я открывшемуся дару? О да! Недолго, но радуюсь. Уже через пару дней мастер приказывает собирать вещи. – Такой дар не должен пропасть, – говорит он мне, печально улыбаясь. – Я подыскал для тебя другого наставника… – Нет! Нет! – Я отказываюсь верить в его слова, мотаю головой и пячусь к двери. – Прекрати! – Мастер вцепляется в моё плечо, отрезая путь к отступлению. – Это только на год. – Не надо, – я падаю ниц, обнимая его колени. – Я могу учиться и сам… – Нет! – рявкает наставник. – Ты едешь. Без разговоров. Ночь проходит в мысленных взываниях к Луне, как будто она может отменить решение наставника. А когда, наконец, она исчезает с небосклона, чуда не происходит – утро застаёт меня сидящим на кровати, расстроенным, со следами слёз на глазах и с собранной котомкой у ног. Первые лучи солнца будят побратимов, и они возятся на своих постелях, потягиваются и понемногу выбираются. Оливер трёт заспанную физиономию кулаками. А потом душераздирающе зевает: – Ты чего, совсем не спал? Никуда мы от тебя не денемся, да и едешь ты всего на год… Соскучиться не успеешь… Он бодро спрыгивает с кровати и бегом несётся в купальню, оставляя меня один на один с «Ледышкой». Амандус не так благожелателен, как Оливер. Он скалится в неприятной усмешке: – Год длинный… Ты вот, например, можешь вернуться, а мастер уже женат. Внутри меня вскипает злоба, и я выплёвываю слова, стараясь уколоть нашего принца побольней: – Только ты будешь не причём – жениться наставник может лишь на женщине! – Только если ты – человек… – гнёт свою линию Амандус. Светлые глаза горят торжеством. – По тебе и видно, что ты или из пикси, или из мантикор! – Я хватаю свою котомку и спускаюсь с ней в общую комнату, чтобы не видеть и не слышать язвительного Амандуса. Внизу уже ждёт наставник. На нём дорожный плащ с глубоким капюшоном, а в руках корзинка, похожая на ту, в которой мы приносим булки от пекаря, и посох. Наверное, я льщу предмету: в руках наставника – просто старая палка из потемневшего дерева. – Ты готов? Прощайся! – Я надеюсь, он сейчас скажет, что всё поменялось, и мне стоит отнести вещи наверх и бежать к мистеру Беккери на работу, но лорд Слизерин, заметив мою нерешительность, аккуратно подталкивает меня к побратимам. Оливер обнимает так крепко, что выжимает из моей груди весь воздух. – Не скучай, брат. Я буду тебе писать постоянно. Амандус едва прикасается, а вот его шёпот обжигает мне ухо: – Помни: ты далеко, но я-то – совсем близко… На что я поворачиваю лицо к говорящему, отчего мы почти сталкиваемся носами, и шепчу: – Ты успеешь надоесть, а за мной соскучатся… Амандус улыбается, по-простому, без тени презрения или превосходства, что говорит: всё им сказанное – ехидство чистой воды. – Я буду ждать тебя… – Его губы, мягкие, пахнущие мятой и молоком, едва коснулись моих, и он отпрянул. – Счастливой дороги… Наш путь лежит к развалинам замка. Привычная тропинка ещё не успела зарасти травами, и с каждым шагом деревня остаётся далеко позади. Я несколько раз пытаюсь начать уговоры, но наставник отмахивается от меня, как от назойливого насекомого. И ведёт дальше, в тот лесок, где когда-то принимал мою ученическую клятву. Он останавливается на крошечной полянке, отбрасывает с головы капюшон, открывая тёмные с редкими нитями седины волосы, и накидывает на этот кусочек леса Отвлекающие чары. – Выпей! – Из корзинки мастер извлекает флакон с голубоватым зельем. Я не сопротивляюсь – эмоционально я опустошён после бессонной ночи и всех переживаний. Я выдергиваю пробку и залихватски опрокидываю содержимое себе в рот. Вкуса у зелья нет, но полянка с нависающими деревьями вдруг кружится. И я тяжело приваливаюсь к ближайшей опоре, чтобы остановить это сумасшествие. – Потерпи! – приказ мастера звенит в ушах, я громко и глубоко дышу, унимая поднимающуюся дурноту. Круговерть замирает внезапно, и в моей голове, перебивая и наслаиваясь друг на друга, шепчутся странные голоса. Я озираюсь, но кроме нас с наставником не вижу ни единой души. Медленно соображаю, что мне пришлось выпить, а усмехающийся лорд Слизерин кивком головы предлагает войти в пространственный коридор, портал которого уже висит между двумя чахлыми буками. Я не успеваю воскликнуть – шутка ли! колдовство высшего разряда, – как твёрдая ладонь наставника вталкивает меня внутрь магического вихря. Холодно. Темно. Едва я вспоминаю, что нужно испугаться, оказываюсь на вершине горы, а вокруг – море белоснежных облаков. Высокостоящее солнце придаёт белому пенистому морю подо мной все оттенки жёлтого и голубого. Это великолепие волнуется и движется, не замирая ни на миг. – Добро пожаловать! – шелестит ветер в складках моей одежды, и я не сразу понимаю, что это шепчет ссохшийся старичок, узкоглазый и бритоголовый, в странной шапке, похожей на кровлю замковой башни, и безразмерном халате цвета полуночного неба. – Приветствую вас, мастер Джию! – кланяется лорд Слизерин, складывая перед собой ладони. Я копирую его движение, но не могу произнести ни слова. – О, это мой новый ученик? – старик расплывается в радостной улыбке, являя миру полный набор белоснежных зубов. И к моему удивлению, я его понимаю, но подозреваю, что только благодаря зелью. – Да, мастер, это Годрик, – наставник выталкивает меня вперёд. Мастер Джию проскальзывает ко мне. Именно так, как призрак. Под его ногами, обутыми в смешные тряпичные туфли, не дрожит ни единая песчинка. А я вздрагиваю, когда горячая рука старика укладывается на мой лоб. Он одобрительно цокает языком. – Сильный мальчик, но магия дикая, необузданная… Уж не знаю, справлюсь ли я с ней или нет. Не по годам мне сражаться… Его прикосновение приятно. От ладони по лбу растекается тепло, и я сразу перестаю мёрзнуть, будто бы окунулся в кипящий источник. Мысли мечутся, словно всполошенные птицы: пусть он откажется меня обучать, но это же позор – Амандус мне сроду веков не простит возвращения домой; научиться ковать магическое оружие – вот было бы по-настоящему здорово… – Если Годрик приложит усилия… – продолжает старичок с лукавой улыбкой, я мелко киваю, но уже мысленно возвращаюсь. Лорд Слизерин сжимает мои плечи, едва ощутимо целует макушку и исчезает в пространственном коридоре один. Я смотрю ему вслед и верю, что в навернувшихся на глаза слезах виноват ветер. ________________________________________ 13 – Согласно астрономическому счёту времени – 9 утра.