С чистого листа

Любовь не повинуется никому. Мы не можем заставить себя полюбить кого-то. И точно так же не можем разлюбить. Любовь выбирает нас, а не мы ее. Дэн Браун

      Что происходит с браком после шестнадцати лет совместной жизни? Сохраняется ли любовь, соединяющая людей в самом начале их общего жизненного пути? Или она испаряется так же внезапно, как возникает? И возможно ли вообще научиться управлять своими чувствами и до конца понимать глубинные причины их возгорания и угасания?       На все эти вопросы у Гермионы Уизли-бывшей-Грейнджер не было ответов, но они по-прежнему терзали ее душу, не давая ни единого шанса избавиться от них раз и навсегда. Напротив, казалось, что чем больше она размышляет над этим, тем прочнее они оседают в ее голове, вытесняя все иные мысли и пуская глубокие корни.       Это странное терзающее чувство появилось внезапно. В один прекрасный воскресный день несколько месяцев назад Гермиона проснулась в своей кровати, умылась, привела себя в порядок и спустилась на кухню, где ее должны были ждать Рон с дочерью в окружении традиционных еще горячих блинчиков и свежего душистого чая. Но, спустившись вниз, она застыла на последней ступеньке, увидев, как Рон, ловко переворачивая блинчик, улыбнулся ей через плечо. Такая знакомая улыбка в то утро показалась ей до невозможности чужой. И все вроде было как обычно: безупречно вкусный завтрак, взволнованный рассказ Розы о какой-то открытой ею книге, только вот душу Гермионы захватило непонятное, новое чувство отчуждения. Она как будто со стороны посмотрела на прожитую ею жизнь и не смогла найти там объяснений произошедшего.       Даже сейчас, сидя в своем кабинете в Министерстве магии на вечернем совещании, где подводились итоги проделанной за день работы, она продолжала мысленно пытаться найти ответы на мучившие ее вопросы. Отношения с Роном, определенно, стали другими. Гермионе временами чудилось, что сам Рон чувствует то же, что и она, но сказать наверняка было трудно, потому что спустя столько лет знакомства с ним ей было сложно представить Рона Уизли серьезно размышлявшим о том, что изменилось в его взаимоотношениях с женой.       Рассеянно обведя подчиненных расфокусированным взглядом, ясно говорившим о том, что мысли ее давно уже улетели вдаль от будничных дел отдела Магического правопорядка, Гермиона уставшим голосом завершила сегодняшнее собрание. Не обратив внимания на настороженный взгляд Гарри Поттера, она крутанулась в кресле и устремила взгляд в ярко плясавший в камине огонь.       Возможно, она просто устала на работе и ей требовался отдых, способный возвратить не только физические, но и душевные силы, которые в последнее время иссякли. Гермиона боялась даже на одно мгновение допустить, что самые ее страшные мысли правдивы. Она не желала думать об этом, стараясь отбросить их в самую даль ее мысленных коридоров, но все равно невольно возвращалась к ним.       В карих глазах отразилось золотое пламя, резко взмывшее вверх. Гермиона перевела взгляд на стоявшие на каминной полке колдографии: счастливая улыбка озаряет лицо совсем молодой девушки в белом платье под руку с высоким долговязым рыжим парнем в парадной мантии. Создавалось четкое ощущение того, что с этого дня прошла уже целая вечность. Рядом стояла другая колдография, сделанная всего год назад на Чемпионате мира по квиддичу. Она сама и Рон стоят в верхней ложе. Гермионе показалось, что слегка натянутые улыбки не плод ее воображения. Она уже давно мысленно сравнивала эти две колдографии. Неужели это одна и та же пара? И когда только счастье на их лицах сменилось равнодушием, скрываемым под натянутой маской веселья? И почему она это стала замечать только сейчас?       Мысленному взору предстала совсем юная волшебница с ярко-рыжими волосами, ясно говорящими о ее принадлежности к знаменитой волшебной семье, но вот в ее лице Гермиона видела себя. Несомненно, Розе достались ее глаза и слегка вздернутый нос. Конечно, раньше Гермиона не хотела видеть очевидного из-за дочери: та была слишком мала, и заботы о ней вперемешку с работой отбирали все силы. Но теперь Розе уже пятнадцать. Она быстро росла. И главная связь, которую Гермиона чувствовала между собой и Роном, стремительно ускользала.       Часы звонко отбили несколько раз, разрушая невесомую тишину, застывшую в кабинете. Гермиона вздрогнула и со вздохом облокотилась на спинку кресла, в который раз поймав себя на мысли, что она все чаще задерживается на работе не потому, что ее держит невообразимая куча дел, а лишь потому, что она не хочет возвращаться домой. Такой необходимый и манящий раньше, теперь дом казался ей совершенно чужим, как будто был призраком из какой-то другой жизни. В их доме чего-то не хватало. Это остро чувствовалось везде: огонь в гостиной горел как-то особенно грустно; пропали теплые улыбки за завтраком, оживленные разговоры… Они вообще практически не разговаривали. Удивительно… В школе и в самом начале их семейной жизни постоянные громкоголосые споры было не остановить, а теперь они ограничивались пожеланиями «доброго утра» и «спокойной ночи», если Гермиона достаточно рано возвращалась домой. Они словно были соседями по комнате, которым не то чтобы не о чем поговорить друг с другом, но они просто слишком мало знакомы, поэтому не могут подобрать подходящую тему для разговора. В их же случае они скорее были знакомы слишком долго…       И все же идти надо. Не ночевать же на работе.       Гермиона с трудом поднялась из кресла и, накинув на плечи нежно-бежевого цвета мантию, трансгрессировала из кабинета к воротам загородного дома. Скорым шагом пройдя по усыпанной гравием дорожке, она поднялась на крыльцо и зашла в прихожую. Тускло освещенный коридор вел прямиком в гостиную, соединенную с кухней. Невольно вспомнилось, как столько лет назад они с Роном восхищались планировкой этого дома — весь первый этаж представлял собой практически единую комнату. Тогда это казалось таким притягательным — возможность всегда быть рядом, вместе. Сейчас же она доставляла множество неудобств. Избегать мужа, находясь с ним в одной комнате, было затруднительно.       В конце коридора раздалось тихое шуршание, и что-то с шумом ударилось о стекло. Подойдя ближе, Гермиона увидела Рона, сидящего за столом и поедающего только что насыпанные хлопья.       — Привет, — тихо сказала она.       — Привет, — Рон опустил голову и старался не поднимать ее, явно не желая встретиться глазами с женой.       Как будто они совершенно чужие люди. Гермиона продолжала испытывать глубокую привязанность к мужу. Уважала его, ценила, считала примерным отцом и семьянином… Но уже не любила. Да, из их дома улетела любовь, поэтому она так не хотела возвращаться сюда. И боялась откровенно поговорить с Роном. Она боялась причинить этим боль и неудобства вовсе не себе, она не хотела причинить боль близкому ей человеку. Все-таки они прожили вместе шестнадцать лет. Это большой срок. Она боялась, что она на самом деле ошиблась, и Рон по-прежнему любит ее, а ранить его чувства Гермиона не хотела. Вдруг она сама ошибается?       Так много «вдруг». И ничего определенного.       Когда-нибудь им, видимо, придется поговорить, все выяснить, но сейчас Гермиона чувствовала, что не может решиться на это. Она с тоской смотрела на рыжую макушку, не представляя, каким образом она сможет пойти на этот отчаянный шаг.       — Снова много работы? — приглушенный голос вырвал ее из собственных размышлений.       — Да, я очень устала. Пойду-ка я спать, Рон. Спокойной ночи, — Гермиона шагнула в сторону лестницы, желая избежать прямого взгляда мужа, который, впрочем, так и не поднимал головы. Она ощутила чувствительный укол совести, вызванный словами Рона. Ведь в действительности у нее не было неотложной работы, и в глубине души ей казалось, что Рон тоже это понимает.       На вершине лестницы она обернулась и посмотрела вниз. Что пошло в их жизни не так, что они пришли к такому финалу? «Но еще не конец», – поправила саму себя Гермиона, а что-то неуловимое, легко витающее в воздухе, подсказывало, что их счастливые дни с Роном остались в прошлом. Она понимала это, чувствовала, была уверена, но не могла себя заставить спуститься и откровенно поговорить с мужем, не могла признаться в этом даже самой себе. Что если она ошибается? Что если она все придумала? А ее слова разрушат жизнь близкому человеку? Они действительно близкие друг другу люди, пусть уже не любящие («Ты не любишь», — мысленно поправила себя Гермиона), но все еще хорошо знающие друг друга и готовые поддержать в любой момент, к тому же, у них общая дочь. Да… Дочь. Как Роза отнесется к этому?       И придется ли ей жить всю жизнь с этим грузом, или она когда-то решится на откровенный разговор?       Но случай найти ответ на этот вопрос представился два дня спустя. Была суббота, самый заурядный выходной день, в который Гермионе не удалось найти повода сбежать на работу, поэтому она практически весь день просидела в гостиной с книгой.       Каждые выходные с того самого рокового дня для их семьи Гермиона ожидала если не с ужасом, то уж точно с настороженностью — такие дни грозили тем, что придется весь день быть с семьей. С Розой она чувствовала себя легко и свободно, но общество Рона давило на нее со всех сторон воцарившейся между ними гнетущей тишиной.       В этот раз повезло — Рон решил на весь день уехать в «Нору» и вот-вот должен был вернуться. Гермиона сидела, облокотившись на подушки на своей любимой части дивана, поближе к ярко пылающему камину. Лето было на редкость холодное, и огонь в гостиной горел постоянно.       Входная дверь, легонько скрипнув, открылась, запуская в дом холодный порыв ветра и Рона. Он прошел мимо Гермионы, поздоровавшись на ходу, и остановился у холодильника. Открыв его и внимательно осмотрев содержимое, Рон вдруг выпрямился и обернулся к жене.       Гермиона уже не читала, лишь наблюдала за мужем из-под полуопущенных ресниц. От нее не укрылись нервные движения Рона, как будто внутри него шла активная борьба с самим собой.       — Гермиона, — видимо, решившись, Рон подошел ближе и остановился у дивана, — нам… Можем поговорить?       Какое-то странное предчувствие змеей скользнуло в душу Гермионы, когда она подняла голову, закрыв книгу, и внимательно всмотрелась во встревоженное лицо мужа. Он отвел взгляд и тяжело опустился на краешек дивана, не приближаясь к Гермионе.       — Тебе не кажется, что… что наши отношения какие-то, какие-то другие? — ломающимся тихим голосом спросил Рон, все еще не решаясь поднять взгляд. Разговоры о чувствах никогда не были его сильной стороной, и, видимо, этот разговор он долгое время вынашивал в себе, прежде чем его завести.       Гермиона почувствовала, как грудь поразила резкая боль, скрутившаяся все внутренности и затопившая все ее существо. Крупная нервная дрожь сотрясала руку, не давая возможности спокойно сидеть на месте. Сделав глубокий вдох, Гермиона снова смогла сфокусировать взгляд на скрючившемся рядом муже.       Худшие ее опасения оказались правдой. Если даже Рон, всегда чувствовавший все не так остро, как большинство окружавших его людей, заметил, что что-то не так, значит, действительно что-то не так. И тянуть с этим больше нельзя.       — Да, Рон, я тоже это чувствую, — решив, что лгать больше не имеет никакого смысла ни себе, ни ему, Гермиона шагнула в неизвестность.       Рон как-то странно дернулся и наконец посмотрел на нее. В его глазах читалось понимание, смешанное со страхом и разочарованием. Одного этого взгляда было достаточно для того, чтобы Гермиона поняла, что поступает правильно. Но в то же время она ощутила боль, сжимающую ей грудь в сильных тисках, не дающую возможности вырваться из ее губительных объятий. Такой родной, такой знакомый, такой ее Рон сейчас оказался дальше от нее, чем когда-либо.       — Хорошо… В смысле, я хочу сказать, что ничего хорошего, конечно… — слегка заикаясь, продолжил Рон.       — Я чувствую то же самое, — с трудом сглотнув подступивший к горлу комок, Гермиона отвела взгляд в сторону, — мы так отдалились друг от друга. Я боялась говорить с тобой, думала, что все это мне кажется, но…       Голос с каждым произнесенным словом становился все тише, наполняясь слезами, которые Гермиона не смогла сдержать. Смахнув свободной рукой соленые дорожки, она опустила голову, другой рукой по-прежнему стискивая книгу так сильно, что костяшки пальцев побелели.       Теплая большая ладонь заставила ее ослабить хватку, успокаивающими движениями Рон провел по ее руке. Гермиона перевела взгляд на мужа, который с невеселой улыбкой смотрел на ее обручальное кольцо. Громко шмыгнув носом, она сглотнула и сдавленным голосом сказала:       — Наверное, нам… нам, — она никак не могла заставить себя сказать это слово, которое поставило бы точку шестнадцати годам брака и всей их семье. Ощутив новый приступ боли, волнами расползающейся внутри, она отвернулась — только бы не встретиться взглядом с Роном.       На мгновение воцарилось тягостное молчание, которое давило на слух еще сильнее, чем тишина, которая последние дни царила в их доме.       — Нам надо расстаться.       Расстаться… Это был конец.       Рон избавил Гермиону от необходимости произносить им обоим понятную истину вслух. Слезы с новой силой хлынули из глаз. Все было правильно. В какой-то степени ей казалось, что она была готова к такому повороту событий, но на деле это оказалось не так. В одну секунду привычный, знакомый, выстроенный с любовью за многие годы мирок, разрушился на тысячи мелких осколков, оставив после себя давящее ощущение пустоты.       — Да, расстаться, — Гермиона с силой сжала руку мужа и встретилась с наполненными тоской голубыми глазами. Рон поджал губы и слегка кивнул, вновь опуская голову и вставая.       Может, прошла всего пара мгновений, а может, целый час или даже больше, прежде чем Рон снова заговорил. Ощущение времени потерялось в океане боли, затопившей гостиную.       — Мне, видимо, лучше сегодня уйти, — произнося эти слова, он обернулся, вздыхая, на стоящее в углу кресло, в котором обычно проводила вечера Роза.       Проследив за его взглядом, Гермиона остановилась на подушках с лежащим на них новеньким томиком учебника заклинаний для пятого курса, оставленным там дочерью. Она знала, как любит Рон Розу. Ей всегда казалось, что с отцом у нее всегда были более близкие отношения. Вдруг вспомнилось, как она, приходя, чаще всего, не вовремя с работы, заставала их двоих в саду за игрой в квиддич, ведь Рон никогда не задерживался на работе, даже если для этого были причины. Он прекрасный отец, и между ними с дочерью с самого ее рождения установилась тесная связь. Гермиона вдруг подумала о том, что Розе, вероятно, будет легче узнать о разрыве родителей именно от Рона, поэтому она решительно поднялась со своего места:       — Нет, оставайся. Уйду я. Расскажи все Розе завтра, когда она вернется от Поттеров.       И решительно взмахнув в предупреждающем жесте рукой, пресекая все дальнейшие пререкания, шагнула в сторону лестницы. Сердце Гермионы бешено колотилось, а в висках стучало лишь два слова: «бежать», «скорее», когда она влетела в их бывшую с Роном общую спальню и стала доставать чемодан. Проведя в воздухе палочкой, заставляя вещи укладываться стопками в раскрытые отделения, она забежала в ванную и посмотрела в свое потерянное отражение. Внутри все нервно дрожало, не давая сосредоточиться и обдумать дальнейшие действия.       Она даже не догадывалась, что будет так больно…       Осознание не пришло и через полчаса, когда она прощалась с Роном в темном коридоре их общего дома, в последний раз призывая его услышать ее доводы, касающиеся Розы, и остаться. Все казалось чересчур нереальным. Словно во сне. Гермиона с трудом понимала, что она делает, самым главным сейчас было как можно скорее вырваться наружу и, спрятавшись где-то, обдумать произошедшее.       Уже открыв дверь, она обернулась и посмотрела на застывшего мужа — сейчас она сделает шаг за порог, и он станет только частью ее прошлого, воспоминанием о прежней счастливой жизни. Но как же тяжело отпустить…       На улице ее встретил холодный ветер, пробравший до самых костей. Оглянувшись на фасад их дома, Гермиона почувствовала подступавшие слезы и поспешила прочь по дорожке, ведущей к воротам. Решение было принято. Как только за ней с лязгом закрылась одна из створок, Гермиона трансгрессировала.