"...И нашла любовь там, где когда-то видела только ненависть..."

      — О чем ты думаешь? — Я потянулась в постели, разглядывая мужчину, сидящего за столом и прорабатывающего штрихи узора очередной маски.       Он задумчиво отложил инструменты и поднял на меня взгляд:       — О том, что у меня теперь есть даже больше, о чем прежде доводилось мечтать.       Я покачала головой:       — Неверный ответ.       Ноги до сих пор отказывались меня слушаться. Нервы и всё ткани прогорели до костей. Я чувствовала себя инвалидом. Впрочем, я им и являлась. Шанталь настаивала на применении сока морозника, бесперебойно, днем и ночью напоминая о нем. Эдмунд даже перебрался с чердака в основную часть дома, чтобы оставаться поблизости и оказывать всю необходимую помощь по первой же просьбе.       — Милая, если ты думаешь, что на этом жизнь закончилась… Ты не права. Это больно. Я прошел через ожоги. Знаю, как всё тяжело восстанавливается. Но тебе дают дельный совет, который решит проблему раз и навсегда. Так от чего бы им не воспользоваться? Почему ты всеми силами отбрасываешь идею о лечении цветами, прекрасно зная их силу?       Я вздохнула, поднимаясь на руках и отбрасывая простыню. Конечности скрывались под пересохшими компрессами. Если сорвать и их - умру от болевого шока. Ну или просто потеряю сознание. Я знала что находится под этими кусками ткани, которые Эдмунд менял каждые четыре часа: днем и ночью. Обугленное мясо, кости, сухожилия, опаленные нервы и полная мясорубка. Сдохнуть от боли не позволяло проклятие и мои собственные ведьмовские силы. Ну и Шанталь, обретающаяся в маске, что на меня надета.       — Именно потому, что я знаю их силу, нет никакого желания применять. — Я вздохнула, отползая к стене. — Тем более, вспомни, сколько пучков сатанинской травы понадобилось на то, чтобы покрыть маску полностью. И сколько их будет нужно на то, чтобы я оказалась в ванне, прикрытая их соком хотя бы по пояс.       Он усмехнулся, пересаживаясь на край постели и касаясь моего лица пальцами:       — Если нужно — я соберу все цветы в Сентфорском лесу. Тем более, есть помощники. Думаю, Вильям и Эйра не откажут. Так будет быстрее. — Он чуть тронул мой лоб губами. — Если это поможет — не артачься. Только попроси и всё будет сделано.       Я со вздохом потёрлась о его раскрытую ладонь щекой. Шел четвертый месяц моего вынужденного заточения после казни. В городе не утихали сплетни и пересуды. Людей напугало представление, куда больше, чем прежде пугало ведьмовство. Ливни не заканчивались почти две недели, смывая грехи с проклятого города, и я невольно начала опасаться о том, что река выйдет из берегов и затопит «логово».       Следующим утром дождь закончился. Эдмунд долго смеялся насчет того, что ковчег строить не пришлось. Только вот мне было не смешно. Я теперь вообще перестала смеяться и выражать какие-то эмоции. Обычный человек уже умер бы от сепсиса, боли, страха, ужаса. Но не я. Слишком много смертей на мою жизнь выпало. А проклятая картина, которая, теперь выкупленная, лежала на чердаке в мастерской лишь давила на мозги и укрепляла меня в мысли о том, что я сойду с ума. Ведь в этот раз проклятие сработало иначе.       Мы не засыпали. Либо потому, что до сих пор были живы, либо по той причине, что основная мощь ушла к Аннет, как к единственной проклятой. А еще обиднее было то, что я могла залечить любую рану. Но не свои. Либо не хватало сил, либо не могла сосредоточиться.       «Или потому, что если ты выплеснешь весь резерв сил ведьм на излечение, то потом поддерживать твой организм и снижать боль станет невозможно…» — резонно подсказала Шанталь. Я снова вздохнула и обвила руками талию Эдмунда, упираясь лбом в его грудь.       — Хорошо, черт с вами. Собирайте цветы. Я устала лежать… Хочу на воздух. И меня тошнит от одной мысли, что так придется провести остаток жизни.       Его сердце стало биться чаще, и я улыбнулась. Самый явный признак чувств — его сердцебиение. Только со мной оно ускорялось до самого предела и только я могла его успокоить, едва что-то шло не так. После костра это чувствовалось особо остро. Мой бесконечный жалобный вой ему приходилось слушать двадцать четыре часа в сутки почти месяц. Умом я понимала, что так делаю только хуже, но пока силы не восстановились после того шоу, что было в день сожжения на площади, кроме вытья и бессознательного метания в горячке я не могла сделать ничего. Поврежденное тело почти не слушалось. Все остатки сил были пущены на поддержание жизни, но на то, чтобы заглушить боль, их катастрофически не хватало.       Тогда Эдмунд впервые схитрил, притащив мне чай с морозником. Прилив сил был капитальный. Меня чуть не разорвало вместе с домом. А потом я чуть не разорвала своего мужчину. Ему повезло, что встать я всё еще не могла. После этого мы условились, что больше сюрпризов не будет. Только обговариваем всё заранее, а потом пробуем, если придём к согласию. Иначе никак. В большей мере по той причине, что мы оба не знали эффекта, который сатанинское растение может преподнести в следующий раз.       Эдмунд засуетился, собирая по дому корзины для предстоящей «фитооохоты». Я с какой-то полуулыбкой наблюдала за этой суетой, чувствуя, что свой выбор бы не променяла ни на что. Такой заботы и планомерной долбёжки мозгов на тему необходимости применить цветы не произвёл бы никто кроме него одного.       — Завтра же приступим к сбору. Если повезёт, то за день будет собрано достаточно, чтобы провести купание.       — Омовение. — Я чуть усмехнулась, сползая обратно в горизонтальное положение. — Мне всё равно страшно. Невероятно страшно. От «чая» тут целое светопреставление было. А там… целая ванна сока. Как бы не пришлось заказывать новую.       Эдмунд отмахнулся:       — Я готов пожертвовать всей посудой в доме, а не только ванной.       Я рассмеялась:       — Отличный выбор. А обмен так и вовсе равноценный.       Он с усмешкой поднялся на чердак. Я не могла припомнить, что оставляла там хоть одну из своих корзин. Любопытство начало немного грызть, но я держалась, растекаясь по постели. Если обряд пройдет успешно, и я смогу ходить… Это будет странно, но прекрасно. Наблюдать хмурое небо в окна сутки напролёт — то еще удовольствие.       — Сара?..       Я повернула голову, всматриваясь в лицо своего мужчины:       — М?       Он немного нервно запустил пальцы в шевелюру на затылке:       — Раз уж ты решила всё-таки отбросить всю ересь с отказами, думаю, я могу попытать удачу. — Он усмехнулся, опускаясь коленями на пол, рядом с кроватью.       «Сделаю вид, что я ничего не вижу и меня тут нет…» — прозвучал хрустальный голос в голове.       «Пока ты не заговорила, я и забыть успела…» — буркнула я в ответ.       На край постели легло маленькое золотое кольцо.       — Первое место, куда мы пойдем после того, как ты начнешь ходить — церковь. Ответа «нет» в этом вопросе я не приму. — Он неуверенно улыбнулся.       Я вскинула бровь, не решаясь тронуть золотой ободок. В голове стремительно проносилось прошлое, будущее, всё, что связало нас и привело в это место, в этот день.       — Ты понимаешь, что в условиях вечности, мы каждые пятьдесят лет сможем жениться и разводиться?.. — скептически стрельнув глазами и сдерживая улыбку поинтересовалась я.       Кажется, Эдмунд завис. Если бы по комнате летала муха — я бы её услышала. Пока же, удавалось услышать только собственное грохочущее в груди сердце. Пожалуй, исход закономерный. Мы связаны. Теперь, после проклятия, даже если бы хотели разойтись, пусть даже когда-то далеко-далеко в будущем… не выйдет. Две части одного целого до гибели всего мира, а может и того дольше.       — Это плохо? — Наконец нервно выдавил он.       Я расхохоталась, протягивая руку:       — Надевай. Каждые пятьдесят лет новое кольцо — слишком заманчиво.       Кажется, дом засиял от одной его улыбки сильнее, чем я после «чая».              Я разлепила глаза утром, чувствуя, что дома тихо, как не бывало уже давно. Корзины, сложенные вчера у двери, испарились вместе с обозначившимся женихом. Я с недоверием подняла к лицу руку. Кольцо было на месте.       Пытаться уничтожить друг друга, чтобы пожениться в прошлом?.. Хм… К такому меня жизнь не готовила. Определенно. Но, что есть, то есть. Покрутив кольцо на пальце, я расслабилась и попыталась почувствовать лес. Самое простое колдовство. Сколько там было захоронено моих предшественниц, еще из более древних племён, до открытия материка… куда не ткни под куст, копни глубже и встретишь кости. С виду страшно, но потом привыкаешь, когда чувствуешь этот сонм мощи за собственными плечами. Шепотки, подсказки, смешки над моими тщетными попытками восстановиться за счет собственной силы.       Цветов было мало. Это сатанинское растение я чувствовала очень остро. Прошедшие ливни слишком перепитали почву и многие из растений успели сгнить, а всходов еще не было.       «Не вздумай…» — предупреждающе прошелестела в голове Шанталь.       «Но так они хотя бы за раз соберут всё, что необходимо» — я поджала губы, разговаривая с ведьмой в своей голове.       «Девочка, боль вернется, а ты можешь не дожить до их возвращения, и тогда проклятие вступит в силу…» — строго отозвался хрусталь в голове.       Я вздохнула, потирая виски пальцами.       «Тогда оборви передачу энергии до того, как всё выйдет из-под контроля» — буркнула я.       Только вот даже невзирая на протесты, я должна была касаться земли для запуска своего так называемого «дара». Любого куска почвы. Которого в доме нет. Я поджала губы, слушая ехидный смешок в голове, смахивающий на звон бокалов. Попытаться встать? Попытаться выползти на руках? Эдмунд будет «рад» найти меня на полу, уткнувшуюся носом в порог логова, с пальцами в земле. Но черт возьми… Он столько времени меня агитировал за этот чертов обряд… Глупо будет отступать сейчас.       Я села на постели. Оставалось только собраться с мыслями и как-то абстрагироваться от того, что я буду тащить за собой два десятка килограмм жаренного мяса на ногах до двери. Расстояние, кажется, не самое большое. Метров шесть от кровати до порога. Но это только когда ты можешь ходить. А когда только лежать…       Плюнув на всё, я руками переместила свои нижние конечности к краю кровати и свесила их к полу. Обгоревшие пятки коснулись пола. И я не почувствовала ни-че-го. Первая попытка встать. За четыре месяца. Я знала, что нервные окончания сгорели, как и знала, что ноги живы только благодаря магии. Но все равно стало чертовски страшно. «А вдруг цветы тут бессильны?..».       С глухим шлепком тело грохнулось на пол, и я взвыла от растревоженного мяса под компрессами. В голове замелькали звезды. Пришлось притормозить и отдышаться. То расстояние, что в здоровом виде я бы преодолела за две секунды, сейчас предстояло преодолеть за чертову кучу времени. С перерывами на отдышаться. Еще и руки ослабли без нагрузок. Перебирая локтями по полу, как заправский морпех на учениях в яме с грязью, я ползла к двери. В душе поднималась гордость за себя. Пока у двери я не вспомнила, что засов запертого на ключ дверного замка расположен на уровне груди Эдмунда. А с пола я его не собью даже ботинком.       Издав очередной тоскливый вой, я подползла к стене и облокотилась о неё спиной. Мало того, что ничерта не получилось, так еще и сидеть до возвращения Эдмунда задницей на досках будет просто восхитительно. Обратно я доползу после передышки. А вот забраться на достаточно высокую кровать, не перевернув её на себя, не выйдет. Еще и рубашка под поясницу сбилась. Пытаясь нашарить под собой подол, чтобы приподняться и укрыть зад, я задела стенную кладку локтем. Из стыка между камнями вывалился кусок высохшего мха… с кусками земли.       — Потрясающе… — Я широко улыбнулась, сжимая в ладонях кусок Сентфорской земли.       «Не делай этого, дитя…» — предостерегающе прошелестела Шанталь в голове.       «Поздно…»       Поток хлынул по лесу, выдёргивая из земли морозник, будто кукловод, распрямивший куклу-марионетку. Я не видела, но знала, что к удивлению собирающих цветы Эдмунда, Вильяма и Эйры лес только что расцвел в фиолетовом оттенке. Травы заколосились, ковром устилая несколько полян поблизости, чтобы собрать достаточное количество.       Внутри что-то надломилось, и я вскрикнула от боли в ногах. Кажется, с меня содрали кожу от пояса до кончиков пальцев ног. Так оно и было, в сущности. Я наблюдала, как пропитывается кровью компресс. Капли со стуком стали просачиваться между досками пола и падать в подпол. Начало мутить от боли, и голова закружилась.              — Идиотка…       Я охнула и открыла глаза, оглядывая озабоченного Эдмунда, судорожно потрошащего цветы в ванну. Пол в доме был весь в ошметках травы и бутонов.       — Если ты думаешь, что совать меня в чан с этим сатанинским соком в доме — хорошая мысль, то я даже не знаю, где мы потом будем жить… — пробубнила я.       Он сморщился:       — Ты ненормальная. Как ума только хватило, чтобы спустить резерв на то, чтобы выдернуть цветы?! Весь пол в крови, ты едва дышишь, белая как полотно! Я чуть не спятил! — Он подошел к постели, в которую перетащил меня, когда нашел, и тряхнул за плечи; в серых глазах плескалось беспокойство.       Я дёрнулась, но смогла выдавить улыбку:       — Вытащи корыто на улицу. Если повторится то, что нам знакомо, тут даже камней не останется, а крыша нашего дома появится в космосе прежде, чем люди соберут ракету.       Тяжкий вздох оповестил, что он готов меня придушить сию секунду, но держится из последних сил. Что ж, зато цветов хватит на то, чтобы меня выкупать с ног до головы. Даже любопытно — что будет после «погружения» в эту бурду из сопливой жижи и цветочных ошмётков.       Время шло. Я уже успела обратно задремать, морщась от боли. Организм привык к тому, чтобы отключать сознание, когда порог боли перешагивает мои допустимые пределы. Вот и сейчас я даже не поняла — в глазах помутилось, или на улице порядком стемнело. Просто мир погас и меня поглотило тревожное забытье… Шанталь во сне высказывала всё, что думала обо мне. А еще мне почему-то снилась моя дочь, которая даже не родилась. Я представляла девочку со своими чертами и глазами Хилла. Наоборот почему-то даже представлять было страшно. Получится вторая Эйра. Но я знала, что моя малышка была бы очень красивой… была бы…       Сон переместился в квартиру Балтимора. Шкворчащая сковородка с глазуньей, играющая на пределе музыка в стереосистеме. Только вместо Аарона по квартире в черных джинсах рассекает Эдмунд. И такая органичная картина… Словами не передать. Волосы собраны в хвост, мощная спина, которую хочется просто втереть в свою грудь до того состояния, чтобы его сердце слышало моё. А еще он… гладкий. Без шрамов… И я не совсем понимаю — как это?..        — Проснись, Сара… — По виску скользнули тёплые губы: — Всё готово.       Я разлепила глаза, вглядываясь в рубцы на лице Эдмунда. «Сны иногда бывают жестоки…», — я усмехнулась своим мыслям, чувствуя, как резервы силы начинают стягиваться в сторону ног, готовые направить всё и вся на излечение. В голове поднимался знакомый гул голосов моих предшественниц. Смахивало на скрипы деревьев в ночном лесу.       — Ты уверен, что всё-таки стоит?.. — Я скосила глаза на темноту за окном.       — Я эти чертовы цветы собирал почти восемь часов, не разгибая спины, потом откачивал тебя после того, как тебе внезапно пришло в голову выдернуть морозник теми крупицами энергии, что поддерживают жизнь. Да, Сара, я уверен, что хочу, чтобы ты начала снова ходить. — Эдмунд деловито сдёрнул с меня одеяло, поправляя рубашку на моём теле и рассматривая компрессы. — Сейчас, только снимем это «покрытие».       Я отвела глаза, привычно не желая видеть нижние конечности и часть того, что скрывает рубашка. Но и рубашку мужчина с меня стянул. Логично, вдруг врастёт в тело — от цветов можно ожидать чего угодно… Становиться похожей на мумию с кусками ткани торчащими из мяса мне как-то не хотелось. Смоченные компрессы были сняты. Я покосилась на свои конечности и захныкала:       — Господи, как тебе сил хватает на этот ужас смотреть… Это…это отвратительно. Кости, мясо и обугленные…       — Помолчи… — Эдмунд осторожно поднял меня на руки. — Сейчас всё должно закончиться.       Я покорно замолкла, обвивая руками его шею и встревоженно сопя. Что будет дальше? Как это будет выглядеть? Переживу я это или нет?.. начала бить мелкая паническая дрожь. Почти как в момент казни, когда всё уже казалось необратимым, когда эти обугленные куски сгоревшей плоти скрылись под водой, текущей с неба и по улицам.       Несколько шагов из дома. Ванна стояла в отдалении. В земле торчит одинокий факел. Атмосферненько, жутковатенько, страшненько. Я вздохнула, чувствуя, что или сейчас, или никогда. Ванна приближалась всё быстрее. Если бы могла — брыкнулась бы и убежала в дом. Ну или уползла. Однако же, вывернуться из рук Эдмунда мне удастся, а вот уползти — не думаю. Поймает, как котёнка запихнёт в ванну и будет смотреть, пока я не потону к чертям.       Сока в корыте было примерно по пояс в сидячем положении. То есть, с учетом вытесненного объёма, меня покроет до подмышек.       — Ты гранаты когда-нибудь бросал? — Неожиданно с истерическим смешком поинтересовалась я.       Эдмунд скосил на меня глаза:       — Нет, не доводилось…       — Тогда бросай меня в ванну и беги прятаться. А то — кто ж знает…       Он вздохнул, опускаясь на колени около ванны.       Тело погружалось в вязкую жижу медленно, словно неохотно. И, да, почти до самых подмышек. От прохлады, несмотря на августовский вечер, соски вздыбились, будто я собиралась не лечиться, а что-то другое делать. Я откинулась на борт ванны, пытаясь понять — а что, собственно, дальше. Никакого ощущения. Даже сила затихла, словно я и не ведьма вовсе. Скосив глаза на Эдмунда, я поджала губы и отрицательно помотала головой.       — Ничего не чувствую…       «Опусти пальцы в землю», — посоветовала Шанталь.       «Зачем?..» — я удивилась внезапному появлению «матушки» в своей голове.       «Ты питаешься за счет природы. Морозник должен замкнуть поступающую на восстановление энергию на том, из чего ты будешь черпать силы…» — устало пояснила ведьма.       — Отойди пожалуйста… — тихо попросила я Эдмунда, — и без нужды не приближайся.       Он кивнул, тронул мои губы поцелуем и поднялся с земли, отходя на полдесятка шагов в сторону дома.       Я прикрыла глаза, внутренне помолившись. Страшно было неимоверно. Свесив руки по краям ванны, я погладила пальцами траву. Впервые за четыре месяца. Ощущение почти экстатическое. Сродни возбуждению. Ощутить лёгкий, едва уловимый отклик откуда-то из леса. А ведь это только начало. Вдох — пальцы погружаются в землю. Выдох — энергия поднимается из почвы вверх. Вдох — сила кружится в теле, подсвечивая морозник, замыкая действие. Выдох — ведьмы отдают природную энергию на благо последней из них…       Меня выгнуло в ванне. Кажется, что тело снова горело. Вся нижняя часть, будто охваченная пламенем разрывной волной выскочила на поверхность, светясь фиолетово-зеленым перетекающим вихрем. Адская боль от спины и ниже, потом обратно, выворачивая наизнанку прокатилась по телу. Кожа начала светиться, будто кто-то пропустил под ней рождественские огоньки и резко воткнул вилку в розетку, задав постоянное свечение.       Звездное небо подёрнулось фиолетовой дымкой, начиная пропадать из поля зрения. Как и дом, как и Эдмунд, как и шум реки растворялся в ударах сердца, которые, кажется, заполнили всё сознание от края до края. Пальцы погрузились глубже в почву, сжимаясь в кулаки, сдавливая землю в пригоршни. Тело снова выгнулось едва ли не в мостике. Морозник потёк дальше, огибая грудь, стекая на шею, на подбородок, волосы, лицо.       Маска на коже дрогнула, впитываясь сильнее. Судорога исчезла и над головой сомкнулся сок морозника, словно края ванны разошлись, увеличились, и я упала в целый бассейн дьявольского сока. Дыхание не пропало. Я спокойно могла дышать в этой вязкой жиже, будто плывя в утробе матери. Глаза открылись. Кажется, я плыла… или летела где-то не в своём мире. Не в своей вселенной. Темнота, тепло, удары сердца. Руки пытаются скользить по телу. Но, кажется, это невозможно — я и есть эта темнота вокруг. Только тёплая пульсация. Из безвременья, будто множество чеширских котов, вырисовываются женщины. Молодые, пожилые, красивые, из старых племён, шаманки, сильные. С гордой осанкой и улыбками. Тянут руки, шепчут что-то, что я не слышу. Их ладони очерчивают моё тело, стряхивая темноту, открывая мою собственную кожу. Новое тело. Ребристые узелки шрамов вырисовываются от талии и ниже, до самых пальцев ног, и я начинаю плакать тем сильнее, чем больше показывается из этой тьмы. Изуродованная покрытая рубцами кожа. Отвратительная на вид, мерзкая, словно иссохшая кора, грубая, словно меня срубили и бросили, не взяв даже для растопки камина из-за такого уродства, как молодое дерево.       Из толпы ведьм показалась Шанталь. Улыбка во всё лицо. Она провела пальцами по моим щекам. Что-то попыталась сказать, но сердце набирает ритм, а слёзы еще сильнее продолжают течь, потому, что я уродлива. Я неполноценна, я… я могу ходить, но этого больше никто никогда не увидит. Это… это мерзко…       «Успокойся… ты прекрасна…» — прижимаясь лбом к моему лбу знакомым хрустальным перезвоном проносится в голове, — «ты прекраснее всех и всего, что есть в этом мире… Ты особенная… Не плачь, девочка, ты исцелилась. И у тебя есть сила, чтобы совершить только одно — самое главное чудо…».       Видение рассеялось…       Я открыла глаза, стоя в ванне почти пустой от сока морозника, который расплескался, кажется, до самого дома от того, как я билась в судорогах. Эдмунд перестал метаться по границе невидимого круга, который моя энергия задала от его приближения. Молочные огоньки силы всё еще мельтешили под кожей. Стараясь не смотреть на свои ноги, я перешагнула борт ванны и сделала первый шаг. Шаг в свою новую жизнь, чувствуя, как ноги утопают во влажной земле и траве, черпая из неё всё больше и больше силы. Никакой боли, никакого неустойчивого состояния после долгой лежачки…       Волосы плескались вокруг лица и тела. Отросшие почти до середины лопаток. Вокруг меня почему-то был ветер. Каждый шаг, словно по влажной вате. Мягко, сыро, тепло… К Эдмунду, завороженно следящему за моим приближением. Я протянула руки, собираясь тронуть его, но удержалась. Нужно… мне обещали чудо… Силы много, если я её не выплесну, если оставлю себе хоть крупицу — взорвусь, как водородная бомба.       — Сними одежду…       Он сглотнул, но подчинился, торопливо стягивая с себя всё, что было надето. Я почти безучастно наблюдала за телом, которое возбуждало меня уже многие годы. Почти безучастно, потому, что сейчас думать стоит о том, чтобы не выплеснуть всё в пространство. Обнаженный мужчина сделал несколько шагов и нерешительно застыл напротив меня.       Серые глаза расширены то ли от ужаса, то ли от… от чего? Он дышит часто, смотрит, будто на какое-то божество. Тело подрагивает от обволакивающей меня мощи, которая касается его, будто тёплый ветер. И в серой бездне его глаз я вижу поблёскивающие голубые огни — отражение своих глаз. Сила плещется, готовая сорваться с кончиков пальцев.       Делая шаг вперёд, я касаюсь его лба, обеими ладонями, ведя пальцами от линии роста волос вниз. Бронзово-молочная кожа начинает светиться и наполняется такими же тёплыми жемчужными сполохами. Слёзы текут еще сильнее от ощущения разглаживающихся на его лице рубцов. Всё ниже, виски, щёки, нос, подбородок, шея… каждый дюйм тела, пострадавшего в огне. Гладкость рождается, словно её просто стоило вот так легко потянуть вниз, разглаживая. Шрамы исчезают под прикосновениями. От текущих по лицу горячих дорожек я зажмуриваюсь, продолжая скользить ладонями по его телу… память услужливо подсказывает не раз прочувствованные моим собственным телом повреждённые участки.       Вихрь теплого воздуха ударяет в лицо, подбрасывая волосы. Я делаю шаг вперёд, заканчивая первый ритуал своей новой жизни. Первое «чудо», которое совершаю только для того, кого бесконечно люблю. Наши губы встречаются и под пальцами, всё еще зажмурившись, я чувствую нежную кожу гладкого лица Эдмунда, как по нему так же скользят слезинки. Его губы ласкают мои, нежно, трепетно, словно боясь спугнуть всё еще плещущийся вокруг поток.       «Думаю, хватит…» — прошу я в пространство.       Сила начинает оседать, оставляя нас наедине. Тесно переплетённые в объятиях тела, нежность чувственного поцелуя, скользящие прикосновения. И только тепло нас двоих. Без магии. Я отрываюсь от его губ, часто дыша и распахивая глаза.       — С возрождением, любовь моя… — Шепчу я, чувствуя новые дорожки слёз и улыбку, невольно наползающую на губы.       Эдмунд непонимающе смотрит на меня. Мне остаётся, только чуть шире улыбнуться и потянуть его к дому. Зеркало маленькое. Я указываю на него рукой, отмечая нерешительные шаги. Он рассматривает себя, сжимая деревянную оправу, которая трещит под напряженными пальцами. Дыхание прерывистое. И его пальцы неуверенно скользят по гладкой коже, которую он обрёл вновь.       Я устало опустилась на постель, разглядывая уродливые узлы рубцов, покрывающие моё тело от пояса и до самых стоп. Кожа грубая, сморщенная. Не болит, но стоит ногам соприкоснуться, как я чувствую отвращение к этой части себя. Словно это не моё… не я. Слёзы душат безмолвно. Я просто скольжу взглядом по ним, отмечая каждый бугристый шершавый узел, привыкая к тому, что никогда от них не избавлюсь. Никогда не смогу сделать для себя такое же «чудо». Это часть моей кары…       Я провела ладонью по стопам, стряхивая травинки и комки почвы, чувствуя под пальцами очередные узелки и всхлипнула. Слишком громко. Выдёргивая Эдмунда из созерцания себя в зеркале.       — Милая…       Я отвернулась, стараясь не смотреть на свои новые ноги. Раздался непродолжительный шум. Ступни погрузились в таз с тёплой водой. Заботливые руки моего мужчины отмыли с них грязь, и я заползла в постель, отворачиваясь к стене, продолжая скулить от отвращения.       — Сара… — Пальцы Эдмунда в знакомом жесте развернули к нему моё лицо за подбородок. — Это ничего не меняет. Ты для меня прекраснее всех. Всего мира. И того что был, и того, что есть, и того, что еще только будет где-то далеко впереди…       — Это какой-то кошмар… — Я всхлипнула, пытаясь отвернуться обратно к стене. — Не смотри. Это уродливое недоразумение какое-то, а не ноги…       Он грустно усмехнулся, опускаясь в изножье постели.       Тёплые пальцы пробежались от щиколоток к коленям, обводя шероховатые неровности и я поджала ноги. Не хотелось, чтобы он касался их. Не хотелось, чтобы ему было противно. Ведь мне… мне самой от себя противно до такой степени, что умереть предпочтительнее было бы.       — Ляг на спину и доверься мне. Сара, прошу… Я люблю тебя. И хочу доказать тебе это, как докажу ещё миллиарды раз после этой ночи… — Обжигая дыханием плечо, попросил Эдмунд.       Я всхлипнула, подчиняясь. Глаза открывать не хотелось. Смотреть как он будет прикасаться к этим уродливым рубцам тоже. Даже его руки на своём теле больше ощущать не хотелось… ведь ему будет противно.       Снова скольжение рук от пальцев ног до колен, дальше от колен до бёдер. Нежно и предельно осторожно. Обводя кончиками пальцев шероховатую поверхность. Он садится в изножье, изучая покрытую шрамами грубую кожу, словно древнюю святыню. Нежно и трепетно, на пределе заботливого прикосновения. Он приподнял мою щиколотку, обхватывая её пальцами. Губы касаются грубых узелков, язык очерчивает пальцы ног, обжигая выдохами, словно калёным железом. Дорожка поцелуев до колена, до бёдер. Снова нежно и ласково. Доказывая, показывая, объясняя — «люблю какой угодно».       Я всхлипнула, когда он обхватил губами большой палец, обводя его языком. Внизу дрогнул затягивающийся узелок наслаждения. Но что за близость теперь с такими уродствами. Каждый палец. Обе ноги. Нежно поглаживая, он прочерчивает шрамы языком, обводя их целуя и касаясь лицом. Гладким, нежным, манящим лицом. Тело плавится от удовольствия, от каждого прикосновения к этим уродливым изъянам. И я не могу вдохнуть или выдохнуть. Длинный узловатый шрам от колена до паха накрыт влажным долгим поцелуем. Пальцы Эдмунда обводят каждый последующий, без всякой брезгливости, без всякого отвращения.       — Ты совершенна… — Тихо шепчет он, разводя мои бёдра в стороны и скользя языком по единственным гладким участкам кожи на внутренней стороне, уходящих в нетронутую пламенем промежность.       Я выгибаюсь от поцелуя в напряженную плоть. Снова прочерчивающее движение, круговое, обводящее каждый лепесток, мягко, бережно. Дыхание касается точки удовольствия заставляя изогнуться. Разряды проходят от прикосновения нежного гладкого лица любимого мужчины. Единственного, кто способен принять мои пороки, как когда-то приняла его я. Его язык входит в тело, изгибаясь, извиваясь, дразня, сводя с ума. Трепетно, нежно. Руки продолжают скользить по рубцам на моих ногах, поглаживают со всей известной ему заботой.       Дыхание сбивается, и я разлетаюсь от каждого удара сердца на кусочки. Потому что знаю, что он соберёт их воедино, создаст новую меня. Снова. Еще сильнее, еще терпеливее, еще лучше, чем я была. Со шрамами или без них. Я вцепляюсь в простыню пальцами, выгибаясь в постели, вжимая затылок в подушку и чувствуя собирающееся в теле напряжение.       — Никогда не думай, что это сможет меня от тебя отвратить… — Отрываясь от моего тела проговорил Эдмунд. –Ты всегда для меня прекрасна. Потому, что моя… Была и будешь. До гибели мира и после неё.       — Э-эдмунд… — Я всхлипнула, чувствуя, что еще немного и…       — Чш-ш-ш, моя милая…       Мягкий толчок в тело. И под моими пальцами гладкая кожа его спины. Я прячусь под ним от целого враждебного мира. Теперь мне нужна его защита, его забота… Без него я погибну. Движения плавные, едва ли не робкие. Он боится причинить боль недавно исцелённому телу. Придерживая бедро рукой, поглаживая ребристые узелки рубцов пальцами, теплой ладонью. Скользит губами по моей шее, едва я снова выгибаюсь на лопатках, касаясь его тела, пытаясь впитать знакомое нежное тепло.       — Посмотри на меня…       Я покорно перевожу взгляд на его лицо, неверяще скользя по манящей гладкости кожи кончиками пальцев. Он жмурится от этой ласки, приникая поцелуем к моим губам, продолжая двигаться на пределе своего терпения. И сдерживаться ему невероятно сложно. Ведь он привык… к другому. А сейчас... боится, что в его руках я сломаюсь, словно игрушка.       — Я люблю тебя, моя милая…       Сдавливает, гладит кожу моих ног, проталкиваясь глубже, чуть приподнимая свои бёдра, словно ища новый, неиспробованный угол. Перед глазами темнеет и дышать почти больно. Инстинктивно упираюсь пятками в постель, готовясь к порции боли от сморщенной ожогами кожи, но… ничего. Никакой боли. Только ритмичные проникающие толчки в тело и удары его бёдер о мои. Глубоко и мягко. Покидая почти до конца и вбиваясь обратно. Так, как умеет только он, выписывая стоны губами на моей шее, скользя языком по линии подбородка.       Эдмунд улыбается от каждого моего стона. Знает, что почти уничтожил это отвращение к самой себе, что мучило прежде. Заглядывая в глаза, снова шепчет, снова обещает быть рядом. И я верю.       — Сильнее… — Шепчу в его шею, обводя языком едва приметный кадык на гладкой коже. — Пожалуйста, сильнее…       Он с рыком ускоряется, получая разрешение на своё безумие. На то, чего хотел, но сдерживал, опасаясь навредить. Пульсирующая ниточка во мне натягивается до предела, истончается под ударами его тела внутрь. Проникает так глубоко, как только может. Обжигая висок дыханием, шепчет, шепчет, шепчет… Запускаю ногти в крепкие ягодицы, ведя вверх по мощной, такой до боли знакомой, теперь гладкой спине, слыша его стон, срывающийся с губ. Это такая музыка… целая симфония для меня. И я веду языком по его плечу, собирая солёные капельки испарины с гладкой кожи.       — Еще, умоляю…       Врывается, словно ураган. Тело разрывается восторгом удовольствия, снова и снова. Оргазм за оргазмом, не в силах отпустить это ощущение нового сердца, бьющегося, пульсирующего, охваченного плотью. Эдмунд стонет в мою шею, вдалбливаясь, вколачивая в перину, за всё время, что это было невозможно. За упущенное время, за страхи, за нежность, любовь, которые были оставлены на четыре месяца моего отказа попробовать морозник. Кажется, наказывает за те отказы, с рыком вбиваясь снова и снова, заставляя кричать и плакать, мечтать вдохнуть давно выбитый из лёгких воздух. И стонать сил больше нет. Только хриплые всхлипы, попытки выжить под этим убийственным напором.       Разрываясь криком, опадаю на подушки, чувствуя наконец заполняющий жар извержения в себе и яркий росчерк боли от укуса в шею, обрушивающий еще одну волну оргазма на всё тело. И смех сквозь слёзы. И сверху замутнённая страстью любимая серость, нежные губы в ореоле гладкой кожи, которую глажу пальцами непрерывно.       — Ты прекраснее вселенной… И никогда не сомневайся в этом… — Хрипло произносит он, обжигая мои губы поцелуем.