"...И нашла любовь там, где когда-то видела только ненависть..."

      Милые кудряшки, курносый носик, серо-голубые глаза, любовь к розовому и плюшевым игрушкам. И сладенькое имя, от которого, спустя время после начала общения, едва ли не у всякого начинался сахарный диабет. Кэнди боролась с собой, старательно давя беспомощность, злость на то, что всегда в школе был кто-то привлекательнее, интереснее, смешнее, милее. Всегда был кто-то, кто перехватывал инициативу, чья-то жизнь была интереснее, чем жизнь домашней изласканной и залюбленной родителями девочки.       Она заприметила скромную блондинку чуть ли не первой из всей школы. Милая, опрятная, тихая О’Нил. Идеальный вариант для «дружбы», с помощью которой Конфетка, как её ласково звала мама дома, захотела наконец выбраться из тени. И снова разочарование. Скромность, храбрость и привлекательность новой подружки сыграли ва-банк, переманив на себя вожделенное внимание. Но не бросать же всё на полпути. Ведь если вдуматься, вокруг Сары всегда ошивались симпатичные парни. С первого же дня. Какая-то выгода от этой дружбы должна была появиться. Наверное, стоило потерпеть. Но вот она идёт за руку с Люком, танцует с ним на дискотеке в честь дня Колумба. На неё, ломая глаза, засматривается Майкл, томно вздыхает даже Бобби, мучительно пытается скрыть притяжение Дерек. И снова… снова Кэнди не удел. Снова одна.       В спальне стены увешаны плакатами любимых групп и актеров, и не меньше собственными рисунками. Рисование скрашивает вынужденное одиночество. Гулять почти не хочется. Ведь снова всё внимание улетит Саре. А без неё ребята уже никуда не пойдут. С ней ведь даже веселее, черт возьми. И остаётся только рисовать, только слушать музыку и вяло отмазываться от прогулок головной болью, наблюдая в окно, как несносная троица весело катается на санках, а прежде на великах. Как Сара знакомится с драконами, влипая во всё новые неприятности.       На некоторое время удаётся привлечь к себе внимание, хоть и не то, что ожидалось. Похищение, кошмары, которые после мучали долго, почти сводя с ума удушающими воспоминаниями. Но вокруг неё и Дерек, и Люк, к которому до сих пор в груди что-то отзывается. Вспоминаются вечерние поцелуи во время прогулок с ним в лесу, тёплые руки, сжимающие талию. Румянец на щеках после… после того, что произошло на цветочной поляне. Кэнди потеряла невинность с Сэмом, успела по глупости переспать со Стивом после какой-то странной вечеринки в доме Морингов. Вроде бы в месть Люку. Но… это всё было не то. В её руках никто не задерживался надолго. И снова к О’Нил. Ведь она такая… дрянь, хоть и притворяется милой. Охотно краснеет, когда слушает, как Конфетка делится своими интимными похождениями. Скромница, невинная, чистенькая, не интересуется с виду такими низменными развлечениями, как секс.       В начале зимы мама попросила забежать к ней на работу в ратушу. Дело привычное. Либо помочь с раскрашиванием рождественских плакатов, либо познакомить с очередным коллегой, чтобы показать, что ей дорога не только карьера, но и семья. Судьбоносный поход. Умопомрачительный и полный событиями. С которого начались странные ночные сказки для одной лишь Кэнди. Об этих снах рассказывать Саре не хотелось. Слишком всё было необычно. А всё началось с гастролирующего цирка-шапито. Необычная труппа, необычный балаганчик, загадочный высокий директор, который сидел у матери в кабинете. В маске, скрыв лицо от постороннего, неуместного любопытства. Внутри что-то дрогнуло тогда.       — Я пришла… Привет ма… — Кэнди осеклась, привычно вбегая в кабинет и разглядывая сидящего в кресле незнакомца. — Ой, простите…       Мама чуть нахмурилась от её дурных манер. На работе стоило бы постучать, прежде чем вламываться вот так. А вдруг бы совещание.       — Ничего, детка. Просто в другой раз постучись, пожалуйста. — Взгляд всё еще строгий, но буря явно миновала.       Посетитель поднялся из кресла. Кэнди невольно затрепетала. Выше на полторы головы, фигура потрясающая. И эти, даже на вид шелковистые волосы… Девушка потянула носом аромат мужского парфюма и потупилась от неожиданного осознания собственного глупого поведения:       — Добрый вечер, мисс Нельсон. — Незнакомец галантно протянул руку для рукопожатия, кажется.       Кэнди вспыхнула, робко улыбнувшись и протянула руку, чтобы ответить. Но мужчина неожиданно развернул её ладошку, запечатлев холодными губами маски поцелуй на тыльной стороне. По телу пробежала предвкушающая дрожь. Этот сводящий с ума голос, прохладное прикосновение лакированных искусственных губ к коже, запах…       — Кэнди. Кэнди Нельсон. — представилась девушка. — Рада знакомству.       Мужчина склонил голову в полупоклоне, отпуская её руку:       — Человек в Маске. Но можно, просто Человек. — В голосе послышалась усмешка.       По спине Кэнди поползли мурашки. Она отошла к стене, откладывая сумку и вопросительно глядя на мать. Та поощрительно кивнула, позволяя остаться. Устроившись на диване, Кэнди просто слушала его голос, почти не вникая в суть беседы матери и Человека. Что-то про фрик-шоу, что-то про двухнедельные выступления, необычность и необходимость аренды определенной площадки в городе. Внутри поднималась волна предвкушения чего-то интересного, незнакомого. И этот мужчина, всё больше привлекающий её тембром голоса, запахами. Кажется, она могла закрыть глаза и представить его в деталях. Всего, до последней черточки узора на маске, до волоска на голове, которых хотелось коснуться сию секунду.       Он ушел, решив все вопросы и подписав документы.       — Приятного вечера. — Человек снова поклонился, поднимаясь из кресла для посетителей. — Пора перегнать своих подопечных и установить цирковые шатры.       Напряжение не отпускало ни на секунду до того, как он вышел из кабинета. Конфетка посмотрела на мать:       — Цирк уродцев? Такие еще существуют? Да и… это же бесчеловечно… Неужели они всё-таки останутся? — Противореча своим мыслям проговорила Кэнди, глядя на мать. — Это ведь не нормально, да? Когда люди с отклонениями вынуждены выступать в таком заведении?..       А в душе, напротив, не жалость, а любопытство. И не только к зрелищу, которое предлагает балаган. К нему. К директору. Его хотелось слушать бесконечно долго. Даже если бы он просто читал книги вслух этим глубоким насыщенным голосом, ласкающим каждую частичку тела.       — Ты сама видела. — Мама чуть улыбнулась, неожиданно покраснев. — И слышала. Тут сложно отказать. Но как бы то ни было… Мне нужна твоя помощь…       Как и предполагалось — плакаты. Кэнди вяло выводила рисунки краской. Перед глазами всё еще стоял образ Человека. Внутри всё предвкушающе сжималось, и душу грели несколько билетов в сумке. Можно будет позвать ребят. Можно будет… В голове уже закрутились какие-то почти сумбурные картинки, как она наконец утрёт всем носы, пригласив на выступление. Ведь билеты есть для неё. Мама отдала бесплатные пригласительные на всю компанию.       Но всё идёт как-то не совсем так, как представлялось. Бобби морщится и отказывается, когда они играют возле озера в снежки. Дерек недовольно хмурится, тоже не очень-то горя желанием идти. Сара скептически косится на неё, не зная, как воспринять неожиданное приглашение на это сомнительное шоу. Но видно, что обижать подругу не хочет, соглашается сходить вместе. А после, выясняется, что и билеты-то у неё есть — Миссис О’Нил тоже хотела посмотреть на шоу.       Но удивительным было даже не это. Первый же вечер после знакомства с Человеком закончился удивительным сном. Вроде бы та же комната. Силуэт в тени спальни. Лица не видно, блестящие во мраке глаза, словно фосфорицирующие. Включатель ночника не работает. И рассмотреть ничего нельзя. Только этот запах, который запал в душу, дыхание в темноте. Не сбивчивое, спокойное. Он ничего не делает. Просто смотрит на девушку, резко севшую в постели. Но мир немного рассыпается, как бывает только во сне. Она успокаивается после этого осознания. Лишь видит, как поблёскивают в темноте глаза мужчины, как он держит маску в пальцах. Стоит слезть с постели, сделав шаг к нему, и он растворяется. Но только стоит залезть обратно, появляется снова, чуть посмеиваясь над нелепыми попытками приблизиться…       — Коснись себя…       Он не говорил ни слова. Просто эта мысль промелькнула в голове его голосом. Тихо, ненавязчиво. Но прозвучало не как просьба. Как приказ, которому нет сил противиться. И пальцы бегут по коленям, вызывая волну мурашек и дрожи. И без того короткая хлопковая рубашка сбивается на талии, открывая вид на бельё. Он всё так же стоит, не пытаясь приблизиться. Наблюдает из темноты.       — Коснись… себя… — снова приказ в голове.       Пальцы скользят по внутренней стороне бедра, прочерчивая линию хлопковых трусиков, которые намокают от этого голоса в голове еще до прикосновения к тому, что под ними скрыто. Пальцы проникают под ткань. Кэнди уже пробовала самоудовлетворение. Даже попробовала побаловаться с лейкой душа. Но ничего не выходило. До появления этого голоса, будоражащего воображение. И в голове даже мысли не возникает о порочности этой картинки. Полулежачее положение, чуть разведённые длинные ноги, рука, ласкающая плоть и безмолвный наблюдатель за этими ласками. Возбуждает до безумия. Пальцы выплясывают по складочкам, проскальзывают в тело, задевая набухший бугорок. По телу бегут разряды. Кэнди смотрит в отблёскивающую в темноте бездну глаз Человека, тихо постанывая.       «Просто сон… всего лишь сон…» — крутится в голове. Пальцы движутся ритмично в теле, вызывая сладкие спазмы внутри, заставляют поджимать пальцы на ногах от пробегающих волн наслаждения. Она дышит чаще, погружая их фалангу за фалангой в себя, поглаживая полыхающую желанием промежность. Чувствует, слышит лёгкий пошлый звук влажных проникновений. Почему-то хочется, чтобы он подошел, коснулся… Свободная рука ласкает грудь, пощипывая, сминая, пропуская между пальцев соски, которые по твердости уже прошли состояние вишнёвых косточек.       — Сильнее…       Она тихо вскрикивает, закусывая губу, чувствуя, как разрядка пробегает от ритмичных толчков в своё тело. Впервые ей удаётся постигнуть это таинство. И хочется повторить, не останавливает даже предельно влажное пятно под собой от мощного оргазма. Кэнди тяжело дышит, продолжая ласкать себя, шепчет, просит подойти, помочь, дать нечто большее, чем это видение. Он лишь качает головой, слушая разливающиеся по комнате стоны, жалобный скулёж, очередная разрядка, судороги. Ей почти больно, остановиться не получается. Глубже, ритмичнее, словно под гипнозом.       Отблески глаз обладателя маски меркнут в темноте и сон заканчивается. Она пробуждается на рассвете. Рука в белье, в смазке почти до самого локтя. От влажного хлюпанья между ног хочется сгореть от стыда. И краска стремительно бросается в лицо. Но это было… прекрасно. Она задумчиво принимает душ, собирается в школу, оглядывая комнату. Взгляд падает на флакон духов. Продолговатый, чуть ребристый, длинный и толщиной чуть больше, чем пара пальцев. Предвкушающе закушенная губа, мгновенно рождающаяся идея. Флакон оставлен на тумбочке у кровати в надежде на то, что сон повторится.       А вечером уже в шатрах Она сидит с подругой в цирке. Сара с не очень-то радостным лицом взирает на сцену, едва ли обращая на Конфетку внимание. Брезгливо поджатые губы, но глаза подруги словно что-то выглядывают в темноте кулис. Кэнди неуютно. Она предчувствует проблемы.       — Добрый вечер! А это моя подруга, Сара. — Подтягивая О’Нил ближе к лестнице, ведущей на сцену, по которой спускается Человек произносит Кэнди.       Ей бы заткнуться, не подходить даже к нему с этой выскочкой. Но так тянет показать подруге мужчину, который сводит её с ума. И он полностью переводит своё внимание на эту голубоглазую тварь. Смотрит неотрывно, даже беседуя с ней, с Кэнди. Эмоций не разглядеть, но химия меж ними уже пошла. И Конфетке чертовски обидно, что очередная попытка улетает в трубу. Хочется выть от бессилия. Но уже ничего не сделать. Не отогнать же её, как приблудную собаку, от мужчины…       И кажется, что надежда появляется, когда Сара выдёргивает из очарования Человеком свою мать. Кажется, он злится и вот-вот их беседа и любование друг другом завершатся, но меж ними будто воздух искрится. И всё истаивает, все надежды, все чаяния. Остаются лишь фантазии. Мама с отцом подходят и уводят домой. Сару же в кулисы уводит мужчина её мечты. Остаётся лишь надеяться, что завтра она увидит его снова. Но прежде чем начнется завтрашний день… предстоит нечто интересное.       Сон… Сон к которому она теперь точно подготовится, будто это самое важное интимное свидание в жизни. Торопливое приведение себя в порядок в ванной, отмыта, побрита, причесана. Кожа впитывает лосьон для тела, и Кэнди чуть подводит глаза тенями, кусая губы. Это выглядит как-то по-дурацки и смешно. Но отказать себе она не в силах. Тело ждёт ночи, словно в надежде получить что-то помимо его наблюдения. Она надевает лишь белую короткую ночнушку, оставляя все прочие детали лишней одежды в шкафу, запирает дверь спальни на замок, чувствуя, что не хочет до самого пробуждения прерывать свою фантазию.       И он не заставляет себя долго ждать. Снова не работает лампочка в ночнике. Снова самый тёмный угол комнаты и высокий силуэт с поблёскивающим расплавленным серебром цепким взглядом. Снова маска в длинных пальцах и спокойное дыхание.       Кэнди садится поверх одеяла на пятки, разведя колени в стороны. Рубашка аппетитно очерчивает фигуру, как ей хочется верить. И в промежности от одной мысли, что он смотрит на Конфетку, уже невыносимо влажно. Не надо даже просить. Пальцы ныряют вниз и по комнате бархатом пролетает едва различимый смешок. Он стягивает всё внизу в тугой узел, заставляет дразнить себя еще яростнее, кусать губы и поводить бёдрами, насаживаясь на собственные пальцы. Которых невероятно мало после вчерашней ночи.       В затуманенном наслаждением мозгу всплывает воспоминание о флаконе. Схватив его с тумбочки, Кэнди испуганно смотрит в на тень, не исчез ли сереброглазый силуэт в тёмном углу. К облегчению — всё еще стоит. Она призывно скользит языком по флакону туалетной воды, смачивая его слюной, продолжая ласкать себя, подготавливать. Флакон достаточно длинный. Длиннее пальцев. Ребристая насечка на стекле добавит ощущений… лишь бы не было больно.       — Не будет… — произносит его голос в голове. — Сделай это…       Она покорно опускает смоченный слюной флакон к низу живота. Ритмично надавливает на колпачок, проталкивая в себя. Тело принимает посторонний предмет неохотно. Он слишком твёрдый, слишком холодный. На член не похоже, но ребристые грани дразнят глубже пальцев и Кэнди стонет, погрузив флакон в себя почти до упора. Тело принимает его почти полностью, выталкивая на поверхность сжимающимися изнутри стенками. Остаётся лишь направлять движения и… Голова кружится от толчков в себя. Хочется упасть ничком на простыни и скулить в ожидании разрядки. Нужно показать ему, как ей хочется хотя бы одного прикосновения. Она зажмуривает глаза, пытаясь представить себе, как сидит на его бёдрах, как он ритмично входит в тело. Но только тёплый… Не такой, как чертов флакон… Настоящий.       Дыхание сбивается от ритмичных толчков, по бёдрам почти льётся водопад. И ощущения почти болезненные, невзирая даже на обилие смазки. Она насаживается на флакон, чуть придерживая его рукой, разрываясь стонами, чувствуя, что колени почти не держат. Опадает на спину, Разводя бёдра всё шире, продолжая направлять флакон, всё еще тихо поскуливая. Ждёт… не получается, не выходит. Нужно больше. Тело горит изнутри. Глаза плотно зажмурены. Дыхание сбитое, хриплое, и губы пересохли от накатывающей волны возбуждения. Да вот только разрядки так и нет. Кэнди тихо воет, обсасывая пальцы свободной руки, касаясь ими набухшего бугорка, лаская его, задевая ноготками.       Снова ничего. Только наливающееся тяжестью тело, и текущая по бёдрам смазка. От флакона внутри больно, словно он отрастил шипы, но и остановиться нет сил.       — Сильнее… — Шепчет темнота.       Яростнее, глубже, стенки плоти обхватывают выскальзывающий от влаги из пальцев флакон. Тело пульсирует, кажется до мелких волосков на загривке, и Кэнди кусает край подушки, чтобы не закричать от обидной неудовлетворенности.       — Коснись меня. — Всхлипывая, просит она.       — Нет. — Тихо отвечает темнота.       — Почему?.. — скулит она, подрагивая, продолжая вбивать чертов флакон в своё тело.       — Чш-ш-ш… — силуэт недоволен и начинает растворяться.       Она что-то делает не так? Ему не нравится зрелище? Но так хочется, чтобы он смотрел еще… Флакон улетает в угол комнаты. Пальцы ныряют в тело, горячее, стенки внутри будто разодраны в клочья. Это больно, но так сладко. И силуэт возвращается. Наблюдает. Тихое дыхание. Спокойное. Белая маска манит.       Заключительным аккордом разрядка накрывает тело жаром, скручивая нервы в тугой узел очарования этим пошлым процессом. Болезненным, сладким. Перед глазами картинка погружающегося в собственное тело не флакона. Его. Даже в маске, даже одетого, даже с запретом касаться его. Просто чтобы он оказался внутри. Кажется, она вспыхнет тогда, будто спичка. И так же быстро сгорит от желания. Только бы касался, только бы оказался в ней.       А потом утро. Глаза нашаривают на прикроватной тумбе флакон.       — Выходит, это всё-таки сны. И ничего больше, — почти разочарованно шепчет Конфетка.       Но тело говорит обратное — внутри всё болит и пламенеет от каждого движения. До слёз из серо-голубых глаз. И она почему-то улыбается этой боли. Оглядывает угол, где стоит во сне её сереброглазый наблюдатель. Пустой до того момента, пока она не погрузится в сон, пока не начнет дразнить себя. Пока не почувствует волну своего желания. Удовлетворения каждым движением пальцев.       И в школе всё как обычно. Только Сара липнет к Бобби. Внезапная тяга к учёбе. После уроков подруга убегает из школы стремительно. Куда-то торопится. Да и не важно. Сегодня Кэнди пойдёт в цирк одна, чтобы поговорить с ним. Снова. Улыбнуться, сказать, что думает о нём. Часто. Если только храбрости и бесстыдства хватит. Но она ведь точно не сможет. В спальне, в собственном сне, она может мечтать о чем угодно, хотеть кого угодно. Но сказать вот так? Прямо? Не сможет, скорее всего.       Но на представлении вечером его нет. Он больше не выходит к публике. Пробиваясь сквозь толпу зрителей к одной из артисток, Кэнди невольно спотыкается, почти падая на сцену. Женщина, кажется, её зовут Жоззи, помогает ей подняться, устало смотрит в лицо девушки.       — Здравствуйте. А где директор? Я думала, что он завершает речью каждое выступление. — Лепечет Конфетка.       Артистка глуповато улыбается, снисходительно глядя на девушку:       — У Хозяина есть дела в цирке помимо закрытия выступлений. Ему что-то передать?..       Щёки пылают и глаза блестят лихорадочно. Жоззи отмечает, что у девчонки в глазах пляшут черти похоти. Что-то идёт не так. Сила Хозяина, его Демон вышел на охоту против воли. Нужно предупредить. Иначе эта девочка рискует оказаться в цирке в качестве очередной игрушки, которая просто не выживет из-за своей юности. Но сейчас у него ужин с Сарой, которую Жоззи сопровождала в мастерскую. И тревожить его нельзя. В гневе Хозяин может испугать гостью, а она Жоззи очень нравится отчего-то. Она смотрит, как плечи Кэнди поникли и потух взгляд.       — Нет, ничего. Спасибо… и всего доброго… — произносит девчонка, направляясь к выходу.       И в голове кромешная темнота: как же так, ведь сегодня он даже не появился. И завтра, и послезавтра. И его больше словно бы нет в цирке. Но она исправно и с надеждой ходит на каждое выступление, исступлённо лаская себя во сне перед тенью. А тень только лишь посмеивается. Только взирает на неё снисходительно, не покидая своего наблюдательного поста. Кэнди даже как-то утром встала в тот угол и поднялась ногами на стул, чтобы оценить обзор. Он видит всё в деталях. Ведь лунного света в окне вполне хватает, чтобы видеть её в постели. Раскинувшуюся, разметавшуюся в горячке желания с пальцами в теле, с искусанными губами и закатывающимися от наслаждения глазами.       Она улыбается от этого знания.       Снова школа. До конца недели он так и не появлялся в цирке. Воскресная ночь выдаётся такой же как все прочие. С той лишь разницей, что она делает ставку на свой отказ играть по его правилам. Просто ложится спать. И даже когда во сне глаза распахиваются — не шевелится. Лежит в постели, делая вид, что спит. Ждёт, когда он выйдет.       — Коснись себя… — шепчет темнота.       Кэнди не реагирует на повелительный тон, от которого внутри всё трепещет. Не реагирует на приказ, продолжая лежать, кусает край одеяла, борясь с острым желанием запустить руку к промежности. Темнота трижды повторяет этот приказ. Кажется, что он ушел. Но одеяло неожиданно спархивает с тела, и её вздёргивает на колени, лицом к окну и спиной к двери. Прикосновений не ощущается. Никаких вовсе. Просто кажется, что-то играет с телом, будто с марионеткой. Она хочет обернуться и посмотреть на тень, но тело не слушается.       Бельё будто испаряется. Рубашка тоже. Она стоит коленями на постели, упираясь руками в подушку. В голове тысяча грязных мыслей, от которых внутри новая волна напряжения. Стянутая до удушливых перепутанных струн старой, разбитой гитары. Тело стремительно пульсирует, готовясь к чему-то.       Стенки плоти раздвигаются, пропуская в себя нечто. Конфетка выгибается от наслаждения, чувствуя, как вибрирует в теле каждый нерв. Если бы это не переходило к боли. Слишком глубоко. Слишком без подготовки. Наказание за непослушание. Тень вторгается в тело, тараня плоть. Хочется обернуться или вырваться, но она может только стоять в той же позе, судорожно сминая в пальцах края простыней. Тело, кажется, разрывается изнутри. Будто входит раскалённый прут. Болезненно и слишком глубоко. Не церемонясь…       — Ты ведь хотела этого… — спокойно говорит тень за спиной, — ты не достойна этого, но получаешь. Милость… не более.       И она принимает это наказание, чувствуя вбивающуюся раскалённую часть… часть чего-то тёмного. Кажется, сейчас она взорвётся от этой заполняющей боли. Толчки слишком сильные, слишком быстрые. Кажется, вот-вот почувствуется привкус того, что заполняет её тело. До самой глотки, насквозь. Безвольная кукла, которой начинает нравиться эта жгучая боль внутри. Начинает нравиться эта убийственная разрывная пульсация. Тело отзывается на неё, открывается, принимая всё больше. И даже чудится, что её, как собаку, потрепали по голове, хваля за хорошее поведение, за послушание и попытку облегчить эти разрывающие изнутри толчки. И в ушах грохочет пульс от каждого удара внутрь. Она начинает скулить от ощущения стекающего по бёдрам сока своего тела. И более ничего. Ни единого прикосновения. Ни единого заботливого, хоть сколько ласкающего движения. Её словно насилуют, но отчего-то это нравится. Она хотела этого. Хотела, чтобы он вот так просто взял её. И не важно, что это всего лишь сон…       И она не видит за собой красные угли глаз. Путы бестелесной силы Демона, который незаметно покинул того, кого вновь именуют Мастером. Сущность слишком четко видит, что носитель отвлёкся от цели своего существования. Цирку нужны марионетки. Ему — Демону, нужны силы, чтобы всё стало так, как должно. И он доламывает девчонку, вынуждая её хотеть этой игры. И Конфетка покорно терпит бестелесное насилие. Для неё утром всё будет как обычно, только в цирк будет тянуть всё сильнее… В шатры, в новый дом, что заберёт её навсегда…       Хорошо, что дверь была заперта на ночь.       Конфетка проснулась в какой-то дико развратной позе. Вздёрнутые к потолку на разъехавшихся коленях бёдра, лицо на подушке. В теле всё тот же флакон духов, словно застрявший во время мастурбации. Внутри всё снова ноет и горит от каждого движения до слёз из глаз. Но она улыбается. Почему-то глупо улыбается. И сил нет совсем. По ощущениям, её словно использовали всю ночь напролёт. Словно во сне это было не несколько часов. И тело кажется ватным и слабым. Но нужно идти в школу. Ведь сегодня понедельник.       А под глазами огромные тени, которые не спрятать даже тональным кремом и никаким макияжем. Голова кружится. От мысли, что ночью он снова придёт, внутри всё срывается в пляс. Только бы дожить до ночи, только бы дождаться.       Но школа преподносит неожиданный сюрприз. У Сары на шее кулончик. Миленький, золотой кулончик в форме театральной маски, который заставляет сердце грохотать в рёбра от ненависти.       — Какая же ты шлюха, О’Нил… — срывается с губ, прежде, чем Кэнди успевает взять себя в руки.       Но сердце разбито. Мужчина, которому она отдалась, пусть всего лишь во сне, снова выбрал эту голубоглазую тварь… И сны закончились. Демон отозван Хозяином, слишком отвлёкшимся на юную милую девочку с голубыми глазами, чью шею украшала золотая маска на тонкой цепочке. Демон посажен на цепь и больше не навещает сны Кэнди. И она винит Сару. Винит во всём. Ненавидит, презирает. И в голове крутится столько мерзких воспоминаний, когда эту тварь лишь принесло в школу. Надо было гнобить её вместе с Аделью. Надо было сразу же увести Люка. Но уже поздно.       — Шлюха… — шепчет Конфетка ночью в пустой спальне.       И флакон с пальцами больше не доставляют того наслаждения, что всего раз доставила Тень демона Хозяина цирка.