"...И нашла любовь там, где когда-то видела только ненависть..."

      «Его убила любовь… Она всех убивает…» © Человек в маске о Вильяме.       

       — Дамиан, вернись ко мне… — тихо попросила я. — Пожалуйста…       Но отклика не было. Любая попытка, словно какой-то дьявольский щит, словно болезненное битьё голыми руками по углям тлеющего костра. Без надежды достучаться. Без надежды вырвать из лап смерти. Внутри обрывались все ниточки, все частицы… Всё, что во мне было человеческого.       Я смогла пережить многое. Наркотики, насилие во сне и наяву, предательства, неприятие окружающих, злость и ненависть, нападение чёртовых наркобарыг и ещё тысячу забот и проблем. Переживу ли это? Переживу ли утрату?.. Слёзы горячим потоком капали на его лицо, словно пытались, как и я — оживить, достучаться. Не выходило.       Под пальцами медленно текла сила. Слишком медленно для того, чтобы потоки позволили ушедшему на глубину инкубу ухватиться за источник и выбраться к поверхности. Слишком… много чужеродных элементов, которые мы не успевали переварить и привести в надлежащий вид, в надлежащую для его питания привычную энергию страсти и секса.       Ладонь сжалась в кулак на груди Рихтера. «Я не могу позволить ему просто… уйти… не могу…», — затуманенный от слёз взгляд ухватил ровным светом сияющую «нить» нашей связи. Неимоверная боль и безумное давление от проклятой картины. Заклятие ведьм жгло изнутри, словно я разом вбила себе в грудь раскалённую добела кочергу. Но прерываться нельзя. Быть может… хоть когда-нибудь сил мне хватит… может, смогу… Не сейчас… потом. Путы проклятия стягивались тонкой пульсирующей, будто сердцебиение нитью, связывая нас ещё сильнее, перенимая на меня часть некогда обрушившегося наказания…       По щекам скользнули кровавые слёзы и в голове горном звучали слова, которые шептали земля, ветер, деревья… город проклинал меня голосами всех погибших ведьм Сентфора, обрушивая кару на предательницу:       — Бесконечное одиночество… вечная боль потерь и утрат… море пролитых слёз, в которых ты будешь тонуть до скончания мира, ибо за твоими плечами вечность — пустая, гнетущая и безобразная. Ты не познаешь другой любви, не познаешь доброты к себе и ласки, не найдёшь человеческого тепла в других руках и не сможешь никогда распахнуть свою душу новому чувству. И даже когда перестанут существовать звёзды и миры… ты будешь рядом с тем, кого полюбила, но не получишь от него и крупицы прежнего согревающего жара…       Голову, кажется, пронзили тысячи игл, и я заорала благим матом. От боли, от страха, что это пророчество… это пророчество уже не изменить. Не избежать последствий. Но… Рядом, близко… Сердце стучит в бесчувственном теле уверенно. Он будто спит… но от чего же тогда так больно… Губы снова прижались к потеплевшим заметно губам Дамиана, всё ещё слепо надеясь на отклик, хоть на шевеление инкуба. Но… он спал так же, как и его носитель. Вечность и не меньше…       — Надеюсь, вы горите в аду старые суки! Надеюсь, вы довольны, что проклятие замкнулось на мне! Надеюсь, на ваши могилы в лесу гадят животные и птицы! — проорала я в бешенстве, поднимая голову к полной красной, будто кровь луне, — Я согласна принять это ублюдочное проклятие! Пусть так… пусть… не отпущу… никогда не отпущу… Только мой… Навсегда… Дамиан…       Послышался хриплый каркающий смех из-под навалившихся тел уродцев. Я удивлённо прислушалась к себе, продолжая выть так, что жгло лёгкие. Цирк… теперь принадлежал мне. Уродцы беспрекословно подчинялись, реагируя на любой приказ… скажи я прыгнуть в костёр, извалявшись прежде в морознике, прыгнут без раздумий. И под этим живым морем из конечностей, задыхался от полубезумного смеха Аарон Хилл.       На ноги, кажется, меня вздёрнули пружиной. Внутри вскипал такой гнев, что суккуб начал теснить сознание, прекрасно понимая, что источник наших бед именно под этой грудой копошащихся тел.       — В сторону… — хриплый от злости рокот прокатился по поляне.       Уродцы, будто тараканы рванулись в стороны, отступая на почтительное расстояние. Хилл, всё ещё в инкубе поднялся на ноги, продолжая смеяться над моим искажённым гневом лицом. Безумные черти на краю сознания, безумное ощущение, что он… именно он победил в схватке. Да вот только не учёл, что в иерархии демонов он хуже, чем «ничто». Он убил нашу пару, но сам и ногтя его не стоил, не набрал силы даже на первую ступень после инициации.       Рывок вперёд и пальцы сходятся на хрипящем смехом горле.       — Ты даже не представляешь до какой степени я тебя ненавижу… — прошипели мы с суккубом, и вибрация от голоса отдалась в земле, — Не представляешь до какой меры во мне сейчас плещется гнев. И как же хочется выпустить тебе кишки, чтобы изваляться в них, будто животному, напиться твоей блядской кровью до рвоты и наблюдать… с восторгом и упоением наблюдать, как ты дохнешь в судорогах и конвульсиях. Но нет… Хилл… Ты так легко не отделаешься… Ты будешь страдать вместе со мной всю отведённую вечность и дольше. Даже когда все звёзды погаснут, ты будешь испытывать боль такую, какую не заглушить ни препаратами, ни дурью… ты будешь видеть кошмары наяву и во сне… Нет! Не так! Ты будешь гореть в бесконечной агонии и мечтать проспать хоть секунду… — я развернулась, поворачиваясь к уродцам: — Маску и морозник, немедленно!..       Мордогрыз заскулил:       — Но Хозяин делал образ под определённых…       — Спорить решил, ничтожество?! Я теперь Хозяин, Хозяйка и Господь Бог, для вас, твари… МАСКУ НЕМЕДЛЕННО!       Чудики вздрогнули. Торопливые шаги к корзине и карлик сунул руку в недра извлекая самую уродливую из масок, что были в наличии. Не размениваясь по мелочам, он щедро плеснул сок морозника на внутреннюю часть из до боли знакомой баночки, которая принадлежала Дамиану. Изделие легло в мою ладонь, вызывая возбуждённое гудение в каждом нерве.       — Хозяйка, что делать с… телами?.. — голос Жоззи дрогнул.       — В костёр. Всех до единого… — я перевела взгляд на стоящего в стороне Бобби. — Уходи. Немедленно. Ты свободен…       Последний друг сглотнув отступил в тень деревьев. Силуэт переходящий в человеческую форму мелькнул между деревьев, едва ли разбирая дорогу, просто стремясь оказаться как можно дальше от этого места. Забыть всё, случившееся ночью. Забыть этот кусок своей жизни длиной в десятилетие. Я проследила за тем, чтобы он оказался как можно дальше от поляны и мотнула головой, мысленно отдавая приказ одному из акробатов вывести бедолагу из леса хотя бы к городу. Чудик, чуть ли не с поклоном рванулся следом, пуская пыль из-под ног.       Сок морозника стекал по пальцам, просачиваясь через отверстия для зрения и дыхания, которые предусмотрены были в маске. Я сморщилась, переводя полыхающий ненавистью взгляд обратно на Хилла, уже основательно теряющего сознание от сдавливающей горло ладони. Удар импульсом силы, и его инкуб улетел на самое дно. Человеческое тело, прошедшее болезненную обратную материализацию за секунду, в судорогах грохнулось на землю коленями.       Всё та же улыбка:       — Будешь моей… Я решил… я заслужил… тебя… — прохрипел он.       — Поздно… Я проклята. И моё проклятие убито тобой… — я насмешливо изогнула губы: — Облом, Хилл… ты объебался, считая, что достаточно только выиграть бой за самку. Я слишком привыкла к самостоятельному принятию решений…       Он дрогнул, неверяще глядя в лицо суккуба с моими чертами. Неверяще всматриваясь в аквамариновое зарево, в котором боль и ненависть плескались, будто штормовые волны у пирса.       — Ты не… не могла…       — Я любила его, Хилл… И это позволяет мне привязать к себе его жизнь и часть проклятия, чтобы не дать уйти в посмертие… А любил ли ты хоть кого-нибудь?..       В его глазах что-то отразилось на миг.       — Сара…       — Заткнись… Будешь отдельным экспонатом в моём цирке уродов. Самым востребованным чудиком…       Маска впечаталась в его лицо едва ли не с треском. Щёлкнула застёжка на затылке и дьявольский механизм пришёл в действие, корёжа и уродуя суть, от маски отделилась ниточка сознания, предоставляя мне выплеснуть всю ненависть в образе Аарона. Я прикрыла глаза, давая волю своей извращённой от гнева фантазии, слушая крики его боли, улыбаясь им, как самой сладкой музыке в своей никчемной теперь жизни. Хруст костей, рвущихся сухожилий, ломающихся голосовых связок. Инкуб схлынул во вместилище, полностью перетекая под контроль, связанный со мной до той поры, пока… до бесконечности.       — Ты обрёк меня на одиночество, Аарон Хилл… Я обрекаю тебя на вечное мучение в персональном аду… — прогудел суккуб во мне, распахивая глаза и созерцая скрюченное у своих ног уродливое лысое создание с искажёнными до безумия чертами лица, которыми даже Гюго не мог одарить Квазимодо в своём романе, — Вставай… нам пора…              Выросший на окраине Балтимора цирк уже давно перестал кого-то беспокоить. Никаких шатров. Никаких матерчатых стен. Полноценное заведение. С той лишь разницей, что животные не выступали. Только люди. Только уроды и те, кто вскоре ими станет. Подобострастное преклонение и раболепные реверансы. Сцена такая же, как в прежних шатрах. Только больше. С экранами, транслирующими происходящее для задних рядов, амфитеатром уходящих почти к самому куполу. Невероятные деньги, уплаченные архитектору, окупили себя в этом грандиозном сооружении с бесконечными тоннелями, скрытыми в фундаменте.       Я хмуро стояла у зеркала в персональной гримёрке, созерцая себя. Утраченный образ любимого мужчины претерпел метаморфозу, получив свою женскую вариацию. Быть может, не такую внушительную… если не забираться слишком глубоко в сознание. Однако, это тоже всего лишь маска. Маска, в многомилионный раз за прошедшие пару лет скрывающая… нет, не гниль. Зияющую дыру, которую ничем не заткнуть. Высокие туфли с платформой на танкетке, гладкие чёрные брюки, алая рубашка, жилет и пиджак с длинными полами. Кривая усмешка — я взяла со столика маску. Свою первую маску, которую сделал он для меня. Пальцы скользнули по чуть выпуклому узору. Мельчайшие иглы энергии пробились через кожу, силясь уколоть сердце воспоминаниями. От него не осталось почти ничего…       Суккуб оскалился внутри, рассматривая приближающуюся в отражении самую уродливую тварь с налитыми от боли и недосыпа запавшими в череп карими глазами в обрамлении сетки лопнувших сосудов. Крючковатый нос, почти добравшийся до внушительного кривого от «волчьей пасти» рта, почти лысая голова в ореоле черно-седого пушка. От силы полтора метра иссушенного изуродованного тела с узловатыми кривыми суставами. Он охал, шамкая беззубым ртом, что-то выдавливая из себя и тыкая за портьеру, торопливо утирая слюни с тонкогубого рта.       Я обернулась, складывая руки на груди:       — Кто позволил тебе войти, Аарон?..       Дрожь по убогому телу, падение на колени. Морщусь, испытывая острый коктейль ненависти, отвращения и какого-то внутреннего триумфа. Для него даже смерть не станет избавлением. Бессмертен, как и я. Вечность коротать уродом таинственного цирка, который даже полиция Балтимора предпочитает обходить стороной.       Удар. Голова уродца мотнулась до хруста в позвонках.       — Не смей входить без стука… Неделя на воде. Наказан. Сдохнуть всё равно не сможешь, но вкусишь все прелести своего ублюдочного существования.       Беглый взгляд на извлечённые из кармана часы с длинной царапиной по серебряной крышке. До моего выхода пять минут. Следует поторопиться. Но крышка… след от ножа… Снова всколыхнулись воспоминания. Я скривилась, мечтая пробить собственную грудь, выдернуть сердце и сдохнуть в муках, лишь бы это всё прекратилось. Но кожа… кожа давно крепче стали и проклятие удерживает от необдуманных поступков…       Поэтому… удар коленом в лицо, в которое маска вросла давно и бесследно. Уродец пошатнулся, захлёбываясь кровью из разбитого носа:       — Прочь с моих глаз…       Он спешно убрался через боковой выход.       Четыре минуты. Я торопливо направилась из примерочной в сторону выхода на сцену. Безудержный гомерический хохот толпы. Тупые бессмысленные взгляды, все, как один обращённые на убогий бессмысленный балаган. В цирке прибавилось артистов. Я рассматриваю тех, кто присоединился с момента открытия. Все они — наркодилеры, воры, убийцы, насильники, проститутки… ни единого непогрешимого существа под сводами циркового купола.       — Ваш выход, Хозяйка… — Мордогрыз отогнул занавес, пропуская меня на опустевшую сцену.       Я кивнула, закрепляя на лице маску. Шаги неторопливые, походка от бедра, привлекающая внимание мужчин и вызывающая зависть женщин. Никто из них никогда не видел моего лица. Все, кто видел… давно стали обитателями цирковых подземелий. Взгляды впиваются в миниатюрную фигуру на бесконечном, кажется, полу сцены в ореоле прожекторов, которыми управляют такие же уроды, как и артисты.       — Всем впервые посетившим наше заведение — Добро пожаловать в цирк «Вечность». Мы никогда не покинем славный Балтимор и приглашаем вас на каждое выступление, проходящее здесь ежедневно в это же время. Цирк уродов считают аморальным и даже преступным… Я иного мнения… — речь мелодичная, певучая, я училась этому у профессионала, поднимая в памяти кадры первых встреч в Сентфоре, — Те, кто считает, что такие цирки уже не имеют право на существование из соображений толерантности, терпимости и сострадания — просто трусы… Но раз вы здесь, полагаю, все вы храбры…       Под маской усмешка и текущие слёзы. Я доигрываю предпоследнюю на сегодня роль. Аплодисменты уже почти не оглушают. Привыкла. Зрители не торопясь покидают места, едва я скрываюсь в кулисах, после лёгкого реверанса. Шум и топот толпы.       Наглухо застёгнутая рубашка душит, и я распускаю несколько пуговиц, упираясь в стену за спиной. Резервы переполнены и выхода им нет. Я перестала убивать, предпочитая питать проклятие. Ненасытную утробу, которая манит меня домой. На привычную фабрику. Дом в Портленде продан. Он не нужен мне больше. Его история закончилась со смертью Дамиана. Фабрика же стала убежищем.       Скрывшись в гримёрке, я переоделась в брючный костюм насыщенного синего цвета и не торопясь двинулась к парковке. Черный мерседес последней модели на привычном месте. Не пристёгиваюсь никогда. Вожу медленно и аккуратно, подражая бесконечно манере вождения того, кого до сих пор люблю каждой клеточкой себя. Город движется, кажется, под колёсами, а не я перемещаюсь по ночным артериям широких улиц. Фонари давят на нервы. Хочется домой. Невероятно… хочется… домой…       В холодильнике, как всегда, пусто. Он заполняется только когда кто-то должен прийти. Мне больше не нужен сон и пища. Мне нужно только спокойствие, которого два года нет. Утрачено после удара складного ножа в сердце, которое я любила. Алкоголь не кружит голову, но я всё равно вытаскиваю из бесконечных запасов бутылку виски. Ведь сегодня среда. У каждого напитка — свой день недели. По бутылке за вечер. Бесполезная попытка забыться, не приносящая плодов.       Сигнал мобильного телефона вырывает из размышлений. Они только появились в продаже. Не удобные, громоздкие, но полезные, чтобы всегда быть на связи.       — Алло… — выдыхаю в трубку устало.       — Сара, добрый вечер. — голос Байрона.       Я потираю пальцами глаза, размазывая косметику:       — Не добрый, как и все предыдущие и последующие. В чём дело?..       Он прикусывает язык, улавливая моё вечно поганое настроение:       — Транш за клуб отправлен на твой банковский счёт. Бухгалтерия просчитала, что выставка мистера Рихтера в Филадельфии нерентабельна. Тебе лучше подъехать в офис и просмотреть варианты, куда стоит перевезти экспозицию. — затараторил он, но осёкся, понимая, что я могу взорваться и поехать разносить его дом в эту самую секунду, — Прости, не вовремя, наверное, …       — Не вовремя, но дьявол с тобой. Сегодня у меня нет сил, завтра заеду в первой половине дня. Мне нужен полный список. И, да, когда твой скульптор уже предоставит окончательный вариант мемориальной доски для Уолтерс?.. — я ополовинила стакан виски, морщась и думая о том, что в холодильник стоит хотя бы лёд загрузить.       Он зашелестел бумагами:       — Завтра. Образцы уже у меня. Дьявол, я забыл тебе сразу сообщить, забегался… — он уловил мой немного разочарованный вздох, — Только не кипятись.       — Выдыхай. Я не в настроении сегодня делать из тебя очередное чучело для своего ублюдочного цирка. Проведи оплату по всем платежам до конца недели. И подготовь на завтра выписки по всем счетам. Я хочу посмотреть на остаток. — проговорила я, не прощаясь вешая трубку.       Мобильник улетел обратно в сумку, но зацепился антенной. Я раздражённо посмотрела, как кусок пластика проскакал по полу и завалился под стол. «Похуй, завтра вытащу…» — промелькнуло в мыслях. Бутылка подхвачена пальцами. Стакан в руке. Помню, про лёд, но это всё… завтра. Имея впереди вечность, можно откладывать абсолютно всё.       Ноги несут в хозяйскую спальню.       Пальцы привычно пробегают по рядам отглаженных рубашек, жилетов, пиджаков и брюк. Шелест умиротворяет. Я знаю, что он больше никогда их не наденет. Знаю, что никогда не увижу его в привычном антураже, что не смогу пробежаться пальцами по мощной спине придавливающего в темноте любимого тела. Никогда… не смогу.       Дыхание сбивается…       Отставляю спиртное на тумбочку, включая торшер. Снова переодевание. Домашние короткие шорты, рубашка завязана под грудью. Волосы в пучок на затылке. Шкаф закрывается и в отражении мои вечные двадцать два года. Замершие на последней отметке. Аквамарины, которые он так любил уже не сверкают, не вынуждают его сердце биться, щурясь в усмешке. Если бы не эта застывшая во времени оболочка, которой более ничего не нужно, я бы, скорее всего, вернулась к той уродливой ипостаси наркоманки, которую никогда не смогу забыть.       Кривая улыбка, смахивающая больше на судорогу. Мерзкая, отрешённая. Но пора сбросить её. Я дома…       Забираю бутылку и стакан, направляясь в угловую спальню.       Писк приборов жизнеобеспечения. Которые нахер никому не нужны. Бесконечные трубки и провода, которые ничего не фиксируют и не показывают достоверных данных. В постели… тело. Просто тело. Тёплое. В нём течёт кровь, бьётся сердце, но нет жизни. У него нет лабиринтов, нет прошлого и запертого дома, из которого я смогла бы вытащить. Тело Дамиана, которое я вожу с собой отовсюду, не желая расставаться. Даже сейчас. Даже спустя пару лет, после ночи, отнявшей его у меня.       Улыбаюсь:       — Здравствуй, любовь моя… А? Да, конечно… я тоже безумно скучала… Нет, что ты. Всё хорошо. Нет, новых чудиков пока нет. И так с лихвой… — отпивая виски, садясь на край кровати, поглаживая его лицо всё ещё в слепой надежде, что он отзовётся; тщетно, — Ох, Рихтер… не в деньгах счастье. Их хватает. Ты думаешь совершенно не о том…       Диалог с тем, кто никогда больше не ответит мне. Моя традиция. Каждым вечером. Именно так. С ним, лаская пальцами шрамы, которые пришлось выдать за последствия аварии, погрузившей его в кому. Подкуп врачей, запугивание кого требовалось. Вопросов не возникло. Аппаратура закуплена. Он просто спит, вроде бы. Дыхание размеренное. Хочется, чтобы открыл глаза, улыбнулся, сжал в объятиях… но этого больше не будет никогда.       — Что? Нет, не думаю. Почему ты спрашиваешь?.. — улыбаюсь, погружаясь в безумный диалог с голосом подсознания, который говорит со мной его интонациями; — Ах, нет… Я учусь ведь ещё. Получается не очень. Я всегда говорила, что мои руки растут из задницы, а ты не верил. Вот, очередное доказательство… Ой, ну, да, конечно… Это не руки кривые, а инструменты. Знаешь, поговорка есть: «плохому танцору мешают яйца». Вот я - самый херовый из всех танцоров…       Отпивая виски, чувствую, что стакан солёный от слёз.       Они текут привычными потоками не прекращаясь, стоит переступить порог угловой спальни. Я перестраиваю зрение… пытаясь уловить хоть какую-то дрожь «нити», оплетённой проклятием. Тишина. Ровное мерцание.       Улыбка, тонущая в безумии. Я отвожу глаза, рассматривая три портрета на стене.       Прежде сияющая игривой улыбкой Оливия смотрит с укоризной. Пламя костра на другом полотне уносит жизнь Аннет и метка на лице Дамиана уже почти не различима. А на третьем… на третьей картине на банкетке лежит светловолосая девушка. Слишком худая, черты заострились. Кроме рубашки нет ничего. Портрет детальный вплоть до мурашек на коже, вызванных плавной лаской длинных пальцев от ключиц до лобка.       «Это естественная реакция, ты права, но только на меня…» — пронеслось в голове знакомым шёпотом. Лишь воспоминание.       Метка на картине уродует и без того не самое привлекательное после наркотиков и алкоголя лицо. Проклятая на вечное одиночество. Проклятая любить и не получать отклик больше никогда. Проклятая на бессмертие, которое невозможно утратить. Ведь я была мертва до того, как забрала его часть на себя, сохранив подобие жизни в теле Рихтера, в угоду собственному страху утратить его в остаток своей вечности. У меня нет могилы и никогда не будет. Меня некому будет оплакать. Даже когда придёт время… Если оно придёт.       — Я просто не заслуживаю тебя, Дамиан… — губы изгибаются в крике.       И внутри тоскливо воет суккуб, разрывая остатки сознания в клочья…       Две брошенные сущности. Человеческая, едва живая… и Демоническая… Обречённые на то, чтобы беречь живое тело мёртвого Человека…