* * *
Мою тушку забросили в темное помещение, где был слишком холодный пол. Один АНБУШНИК ушел далеко и, надеюсь, на долго, пока двое других молча крепили мои ручки стальными оковами. Мне это не нравится. ВСЕ не нравится. Когда приготовления к моменту, кажется, моего избиения или еще чего похуже, закончились, дверь в могилу прежней «Я», ибо любой вред сейчас будет воспринят мной именно так, открылась и в камеру вошел ублюдок-Шимура, запуская полоску света мне в лицо. Мужика я разглядеть не могла — висела не удобно, да и больно хотелось! Просто напрягает его молчаливое присутствие. Так и знала, что он чертов псих-садист. Таких убивать надо: медленно и мучительно, со вкусом и без жалости. — Начинайте. Одна кодовая фраза и в руках одного из моих мучителей оказалось ведерко с ледяной водой. Меня облили с головы до ног, а после показали самое страшное, что я только могла представить. Горящее полено. А второй держал в руках длинный кунай. — Не испортьте ей лицо — пригодится, — дополнил полномочия своих людей Шимура. Блять, спасибо! Услужил, называется. Может миром разойдемся? Я не хо… — АААААА! Не успела я додумать, как закричала не своим голосом. В нос ударил противный запах горелого мяса, а бок прожгло ужасной болью. Крик все не прекращался, как и контакт огня и моего тела, а после и вовсе дополнился мелкими, но глубокими порезами, на правой руке. Кричать я стала только громче. Вырубиться мне не дали — ударили по больной щеке пару раз, да водой облили. Снова. Все повторяется! Только вот полено теперь уничтожает мои стопы, а раны переходят на вторую руку. И каждый раз меня возвращают в сознание, давая в полной мере ощутить все прелести обугленной кожи, ужасной боли и беспомощности. — Это твое наказание за побег. За неповиновение мне. За слабость, — властно выговаривал по кругу Шимура, чтобы эти слова вложились в мое сознание. Проникли так же хорошо, как острие куная и закрепились, как свернувшаяся кровь на кусках мяса, а не ногах. АНБУ сделал еще одно движение, приставляя языки пламени к ранам на правой руке. Кровь начинает испаряться. Теперь я довольствуюсь запахом жареного металла. Крыша едет медленно и без остановок с красноречивым «я еще вернусь!» На руке кожа трескается еще быстрее, плавится, оставляя за собой сплошные угли и оголенное мясо. Меня стошнило прямо на пол. И было больно из-за надрывного горла после часового крика. Или я здесь уже два? Как-то из головы вылетело число предложений, которые постоянно говорит Шимура. И я уже начинаю верить в правильность всего происходящего. Оплошал? Получай. Голова с каждым разом все сильнее болит, а мир вокруг кружится с огромной скоростью. Боли я уже почти не чувствую, но факт остается фактом — она есть и сознание продолжает подкидывать мне фантомные вспышки часовой давности. Тело свело в бесконечных судорогах, оставляя за собой покалывание в пронизанных кунаем мышцах. Хотелось выть, да голоса уже давно нет. И в ушах только скрипучий голос Шимуры. Он говорит, говорит, но мне все больше кажется, что это не голос, а скрип стекла под ногами. Ноги уничтожены уже по колено, как и руки. Про туловище я еще молчу — сплошное кроваво-черное месиво из углей-кожи, крови и мяса. И где они нашли столько места на теле почти четырехлетнего ребенка? Хочется умереть. Просто взять, да выбесить ублюдка еще сильнее, чтобы он не выдержал, да замахнулся на меня чем-нибудь, а главное, чтобы навсегда. Но ему нужна моя сила. Мокутон — наследие Первого Хокаге. И если я сейчас нахожусь в ЕГО руках, а не с Джирайей, то он у меня есть. Шимура сделает все, чтобы усилить свою деревню, даже если придется «сломать» одну маленькую девочку. Он лишь испорченный кусок мяса. Тухлый, гнилой. Что будет после этой пытки? У меня появится новый учитель — во-первых. И что будет с Кан-семпаем я даже представить не могу. Хочется, чтобы он был в порядке… хороший же парень — в спарингах использовал стихию Воды. Оправдывает свое имя. А что дальше? Тренировки до потери сознания? Пробуждение Мокутона? Признаю, мне надо стать сильнее. Например, чтобы меня больше не пытали. Или чтобы Шимура больше не смог меня найти, если я решусь сбежать. Как же хочется закурить. — Нельзя допустить ее смерть. Отведите ее в лазарет, но правую руку лечить по минимуму: кожу не наращивать, оставить все так, как есть. Только кровь остановить и избежать заражения, — подал вновь голос Данзо, прерывая свою «мантру». А потом так гадко усмехнулся, что я увидела даже сквозь слезы и боль: — чтобы не забывала. Действительно, на память.* * *
Дальнейшие дни казались молчаливым адом. Если еще в те минуты или часы я могла мыслить кое-как здраво и скатывать все в шутку, сон или жуткий кошмар, то сейчас я во всей красе поняла, что ВСЕ ЭТО не сон. Потому что все тело болело, казалось, еще сильнее, чем в момент контакта с огнем. Потому что правая рука лежала без бинтов и была похожа на кости, на которые быстро нацепили остатки мяса. Потому что в голове звучал тот самый голос Шимуры Данзо, словно останавливая мои глупые действия и мысли. Потому что в душе поселился дикий ужас при ЕГО упоминании. Потому что печать стала жечь еще сильнее, словно напоминая о постоянном контроле. Меня вылечили, избавились от внешних признаков, но не сшили обратно душу. Казалось, что каждую минуту тело выворачивает наизнанку несуществующая боль. Но она была. Была в голове. Была со мной. И никого не волновало, что даже стоять на ногах мне было больно. Ведь ОНИ подносили огонь прямо ТУДА. Привычное выражение лица покинуло меня на всегда, сменившись мукой. Чертовом бессилием от духовных терзаний и блядской болью. Губы кривило так, что, казалось, они так и застынут в панически-болезненном положении, а глаза и вовсе хотелось зажмурить и не открывать. И на фоне скрипело стекло. Да и печать все еще горела на языке. Так разбито я себя не чувствовала даже ТОГДА, в другой жизни после марафона в тридцать километров. Тогда мышцы «разрывались» от нагрузки и хотелось выть всю ночь от бессонницы. Какая глупость. Сейчас прошлые терзания — детский лепет. А учитывая, что я в теле РЕБЕНКА, то все ранения воспринимаются в несколько раз острее. Я уже устала просыпаться ночью, корчась от фантомных вспышек. Но к боли можно привыкнуть. Меня не трогали чертову неделю, а после пихнули в белы рученьки слишком накаченного мужика по имени Горо. Он был пуст, холоден и жесток. Через затуманенные болью глаза, я видела не все его движения, но уже могла понять КОГО мне назначили в наставники. Он шел, словно хищник на охоту: тело напряжено до предела, а руки готовы схватить за шею и упереть большие пальцы на выступающем кадыке. Глаза сверкали в прорезях маски с изображением Панды, но с тремя глазами. На тренировках он бил. Бил сильно, не заботясь о последствиях. А тело тренировал, словно был родным отцом Майто Гая — самозабвенно и без поблажек. И мышцы вспыхивали новой порцией боли. Но на нее я уже не обращала внимания — не тот уровень. А ОН наблюдал. Смотрел с нескрываемым удовольствием и величием, словно победил всех Каге одним ударом и наблюдает за попытками Хирузена отползти подальше от такого великого и сильного Шимуры Данзо. ЕГО тень мелькала на балконах тренировочных площадках и не уходила, пока я не падала без сил, успевая лишь увидеть смазанный кулак Горо-сенсея прямо перед моими глазами. Через месяц я смогла привыкнуть окончательно. Боль отошла на второй план, очистив разум, приводя меня к холодному расчету. Наверное, — это страшно, смотреть в ТАКИЕ глаза четырехлетней девочки. Да и мне было жутко глядеть в зеркало, но и к этому я привыкла. Теперь я могла пропадать на выходных или по вечерам в библиотеке. Мое желание изучить фуин никуда не делось, как и низкоуровневые техники. Надо стать сильнее — как можно быстрее и качественнее. Ведь я точно знаю, что скоро будет война. А вот когда — это под вопросом. Освоение стихий было трудным делом. По началу. Опытным путем было выявлено, что у меня три основные стихии: Вода, как самая сильная; Земля, идущая с ней на равне; И Огонь, не уступающий товарищам. Если Суйтон я могла тренировать в своей ванне, разрезая струйки воды, текущие из пол крана, то остальное вызывало проблемы. Камней или песка мне удалось достать с «поверхности» только после высказанного желания улучшить контроль Горо-сенсею. Превращать обычные камни в статуэтки было сложно. Очень сложно. Но помогало подвижное воображение и рассудок взрослого человека. Огонь постичь пока не удалось совсем. Пламя свечей было слишком слабым и негодным для тренировок. Нужен был костер. Ну или больше свечек. С рукой все было плохо. Паутина шрамов из-за восстановленной организмом кожей тянулась до самого локтя. Вместо кончиков или бочин пальцев была белая кость и неуклюже торчащие куски мяса. Там даже кожи не было. А чувствительность и вовсе пропала. Скорее всего в ТОТ момент мне успели подрезать кожу кунаем — иначе объяснить эти раны я не могу. Огонь так не ранит. Я знаю. В тайзютцу я делала упор на скорость и силу. Логично, но очень важно. Если моя мать, Цунаде Сенджу, обладала ужасной силой, но скорость ее была намного ниже. Тот же Эй двигался быстрее, а бил так же. Мне же нужно развить ГОЛУЮ скорость и мощь до основных событий, то есть Четвертой Войны. Хотя мне бы Третью пережить… поэтому я старалась оттачивать удары на маникенах, а скорость с ловкостью совершенствовала в тренировочных боях с более взрослыми АНБУ-НЕ. Правда им было лет по десять, но уже заметен уровень чуунина. Слабенького, но чуунина. Ближе к пяти годам я была лишь сильным генином. Чувствовать себя слабой — ужасно. Еще ужаснее ощущать на себе презрительные взгляды. ЕЩЕ хуже привыкать к таким взглядом и считать чем-то должным. Как не сойти с ума?* * *
Горо-сенсей говорил, нет, громыхал, словно огромный дракон. Даже в голосе слышилась мощь и равнодушие. Дикая смесь. — Его зовут Учиха Монтаро. С этого дня просто Монтаро. Будете работать и жить вместе. Это был приговор. Для меня или этого паренька — не важно. Один из нас рано или поздно умрет, отдав жизнь на истребление эмоций во втором. Жизнь за жизнь. Рядом с чернобыльской пандой стоял тот самый Монтаро. Ярко-голубые глаза, шрам через всю переноситцу ака Ирука Умина, темно-синии кудрявые волосы с почти выбритым затылком и две прядки у висков. Глаза такие хитрые-хитрые, но в тоже время отчужденые. Сюда просто так не попадают. На нем были простые черные шорты и такая же рубашка без рукавов. Правда, воротника-Учиха не было — и то хлеб. — Ясу. Просто Ясу, — монотонно проговорила я, протягивая ему ТУ САМУЮ руку, правда, завернутую в бинты. Когда я прикасаюсь ей к чему-либо, то по телу проносится разряд боли. Это и больно и волнительно. Только так я напоминаю себе, что слаба, — через боль. Мальчишка лет так девяти-десяти, на удивление спокойно принял мои рукопожатия и мягко улыбнулся. Натянуто. Старался казаться приветливым, хотя спина напряжена до предела — не доверяет. Я тоже. Ну, привет, командная работа, да?* * *
Монтаро родился в семье «слабой крови». Его дорогие родители не пробудили Шаринган даже на войне, а ребенка и вовсе завели достаточно поздно по меркам шиноби. Они жили на окраине кланового квартала и довольствовались малым. Ощущали презрение всего клана. Ведь как можно быть чуунином-Учиха без великих глаз? Неправильно. Неприемлемо. Отвратительно. И в такой атмосфере рос сам Монтаро. Мать ему сразу же так и сказала: ты слаб и сильнее вряд-ли станешь. Да и жену он себе такими темпами не найдет — слишком слабый во всех отношениях. Погодки могли легко его дразнить, не боясь ответа, а взрослые с жалостью шептались за его спиной. До поры до времени. Слабокровный был трудолюбивым ребенком, поэтому уже в свои пять лет стал максимально сильным для своих лет. Ну или для своего тела и разума. Родители им гордились — это главное. В Академию он поступил тем же годом, чтобы стать лучшим учеником и быстро получить ранг генина, а за ним и чуунина. Ведь Монтаро хочет помогать своим родителям, хочет приносить пользу. Но другим он не нравился. Выскочка. Зазнавшийся слабак. Изгой собственного клана и далее по списку. Суровая реальность заставила его стать жестче, стать хитрее в действиях и помыслах. Отец умер на миссии. Даже при потере дорого родственника он не пробудил Шаринган. Как и его мать, в прочем. Но мальчик всеми силами вцепился в единственную живую родственницу и заставил её бросить работу Шиноби, да пойти работать в любую лавку. Мать послушала сына. А потом поток грязи в сторону их семьи увеличился. И внезапная болезнь подкосила его мать. Ему было девять, когда ушла любимая ка-сан. Монтаро тогда не разбирал дороги, убегал далеко вперед от квартала, не обращая внимания на боль в глазах, где лежала ОНА, — вся холодная и не живая, — пока не наткнулся на странного человека. У мужчины была забинтована правая часть лица, а волосы напоминали черную, высохшую солому. Он был стар, но слабым не выглядел. Тот же фиолетовый пояс на его черной одежде показывал, что мужчина силен. Очень силен. Ему, забитому и загнанному в свою же ловушку чувств, предложили стать сильнее. Предложили выход из пучины ненависти своего клана, который должен заботиться о сиротке, а не махать на него руками. Монтаро дали выбор: загнить внутри клана или стать сильнее и служить Шимуре Данзо во благо деревни. И парень с удовольствием выбрал второе. В первый же день Монтаро встретил слишком перекаченный мужчина с маской странной трехглазой панды. В прочем, его уже ничем не удивить после ТАКОГО предложения. Как же он ошибался… К ним вышел какой-то не очень высокий парень с бледным лицом и белыми волосами, которые казались седыми. Да на фоне постоянных черных макушек соклановцев, Монтаро в первые видит такой цвет волос. И ему они понравились. А парнишка оказался совсем не парнишкой. И это он узнал только после общения Горо-сенсея с НЕЙ. Девочка выглядела еще слишком маленькой. Сколько ей? Пять? Шесть? И ее ставят в напарники ЕМУ? Но ведь маленький ребенок физически не может быть сильнее его. Он знает. Проверял. — Ясу. Просто Ясу, — с какой-то усталостью в равнодушном голосе произнесла малышка и потянула ему свою забинтованую руку, которая даже через белую ткань казалась слишком… неестественной? С рытвинами и, казалось, отсутствием самих мышц. И как же он удивился, когда эта маленькая, изуродованная ручка сжалась с чудовищной силой, а в глазах ребенка, со слишком взрослым взглядом, промелькнуло болезненное удовольствие от получаемой боли. Монтаро тогда испугался. Сильно испугался от увиденного, но просто не мог не заинтересоваться ей. Просто не мог оторвать взгляд от причудливых полосок на ее лице и недетских морщин под глазами.