* * *
Перед глазами мелькали серые стены коридоров КОРНЯ. Тело казалось ватным, холодным, словно мертвым. Чакра вовсе не ощущалась и это было более пугающим, чем страх перед наказанием. За все пять лет, проведенных в этом теле, я привыкла к ощущению личного солнца у себя в груди. Оно грело, грело, грело и давало сил, пока руки медленно опускались вниз. Я хотела сдаться и умереть, когда наступали критические моменты и психика просто не выдерживала. Может, первые годы все казалось сказкой, но после моего побега все изменилось. Было действительно больно. Не так больно, как бывает при ударе кулаком. Было больно еще и на душе. Протяжно, невыносимо, достаточно, чтобы взять кунай и лично перерезать себе горло. Но я справилась. Лелеела себя мыслью, что стану сильнее и просто убью Шимуру. Представляла, как сломаю каждую его косточку и сверну шею с победной ухмылкой. Надеялась на отца или совесть Орочимару. Строила планы, как буду спасать своего Учиху. Монтаро… Думаю, появление этого паренька стало моментом начала отсчета. Либо он, либо я, казалось бы. Но мысль, что спастись получится обоим трепетала под сердцем, и мне оставалось только оберегать ее, как дракониха свои яйца — самозабвенно, жестоко и без исключений. Таро-чан — светлый паренек. Еще одно мое Солнце, которое греет уже не внутри, а снаружи. Он постоянно улыбался мне, помогал, поддерживал, словно я была для него младшей сестренкой или дорогим сокровищем, за которым надо пристально следить. Конечно, он был слабым. Не духом, а телом. Малое количество чакры, малая выносливость, долгое развитие Шарингана, хрупкие кости — все так и говорило, что ему будет лучше оставаться в тылу и только прикрывать своего напарника. Меня. Пятилетнюю соплячку, которая возомнила себя гением и на том погорела. Опустилась максимально близко к бездне и не заметила, как она обхватила крылья. Я и не сомневаюсь, что Шимура сделает мне больно. Он любил такое — издеваться над слабыми, ломать их или принуждать к чему-либо. Казалось, что это было у него в крови и, упаси Ками-сама, встать у Шимуры на пути — затопчет и сожжет Катоном. Да и больно можно сделать по разному. Но Монтаро убить я не дам. Тело резко бросают на пол, от чего весь воздух резко выбивает из легких. Стараюсь справиться с сокращениями мышц лица и не показать свое состояние Ему, но не справляюсь и начинаю судорожно глотать воздух ртом, как рыба на суше. Острые концы пальцев ног впиваются под ребра, отталкивая куда-то к стене. Контроль над телом вернули уже полноценно, но от удара головой все вокруг трясется и раздваивается: не успела использовать чакру из-за смены обстановки и теперь сломанной куклой лежу в темном углу. — Вставай. Властный. Скрипучий, как целое ведерко осколков стекла. Противный до жути. Голос Шимуры становится холодной водой, что кинули прямо в лицо, или отрезвляющей пощечиной. Опираясь на левую и правую руку, которые тут же отзываются вспышкой привычной боли, поднимаюсь на дрожащие ноги. Седые от рождения волосы закрывают обзор, но я отчетливо чувствую цепкий взгляд одного полуслепого глаза у себя на макушке. — Никчемная девчонка. Верно подмечено, Данзо-сама! Только вот иди к черту. Краем глаза замечаю, что мы находимся далеко не в пыточной или у него в кабинете. Пол здесь более ухоженный, лежит серый ковер с крупными ворсинками. Горит теплый свет свечей, слышится поверхностное дыхание еще нескольких людей. Стоят кровати. Мы стоим в чей-то комнате. Чувствую всплеск огромнейшего Очага Чакры Тени Шиноби и на мгновение закрываю глаза. Он что-то сделал, а я все не могу понять, что. Печать на языке не отзывается, тело слушается. Поэтому мысли мешаются в кашу, не позволяя, разложить все по полочкам и подумать. Просто становится страшно. — Я не убил сегодня этого слабого мальчишку, — прерывает секунды блаженной тишины Шимура. По спине скользит капелька холодного пота. — По благоразумной просьбе Орочимару. Но не думай, что в другой раз он уйдет сухим из воды, — скрипит, давит на самое дорогое и радуется моей замершей фигуре. — Но ты меня разочаровала, девочка. Компетентна ли ты, как шиноби? Сомневаюсь. На свой страх и риск поднимаю взгляд. В душе тут же вспыхивает лютая ненависть к этому человеку, поэтому стараюсь не показать ее взглядом. Уголоки губ Шимуры дергаются, слегка натягивая его носогубные морщины. Заметил. Поспешно перевожу взгляд в сторону и вижу замерших извоянием двух подростков: невысокая девочка с изумрудными глазами и худощавый парнишка с приметной родинкой над губой. От них так и веет недоумением и животным страхом перед грозной фигурой без одного глаза. Шимура Данзо, словно сильнейший хищник, сеет только страх и ненависть. Чувствую, как на мои острые плечи приземляются мертвецки-холодные руки. Тело непроизвольно вздрагивает, а ноги подкашиваются, но железная хватка не дает просто так упасть. Тяжелое дыхание появляется прямо над ухом, заставляя, мелкие волосинки подниматься в такт Его грудной клетки. Нет, он не наклонился ко мне, а поднял, словно тумбочку, вверх. — Докажешь… что я не зря пощадил Учиха Монтаро? Восемь слов проходятся наждачкой по слуху и устремляются прямо к сердцу, протыкая его насквозь. Отравляя. Давя надежду на милосердие. Мои черные глаза уцепились за испуганные изумруды куноичи. Хватка ослабла и я грузно упала на маленькие стопы. Руки мелко затряслись от напряжения, а ноги отказывались идти в сторону моих жертв, но от одной только мысли, что может пострадать Монтаро, я впадала в холодную ярость. Это будет мое второе убийство. А следом третье. Вы не подумайте, трупов я не боюсь. А кровь иногда кажется для меня лучшей в мире краской: насыщенной, яркой, доступной. Орочимару-сенсей часто устраивал мне походы в ПАО[1], поэтому бездыханных тел я не страшусь. Быть причиной отсуствия дыхания — вот в чем проблема. Уже у самой кровати, где застыла девочка, я отыскала простой карандаш. Он был остро заточен и явно приготовлен для отработки написания кандзи, но мой мозг нашел ему другое применение. Грязное, как и мои руки после этого. Дерево неприятно холодило руку даже сквозь белые бинты. Покрепче ухватившись за концелярию, я одним прыжком приблизилась к куноичи и резко проткнула грифелем один из таких манящих изумрудов. Рот девочки открылся в немом крике. Но было уже откровенно поздно. Теперь я поняла, что сделал тогда Шимура, и почему они до сих пор не двигались. Ее голова неуклюже накренилась вперед, словно кукловод отпустил одну из нитей. По длинному древку карандаша поползла прозрачная струйка стекловидного тела, которая моментально начала окрашиваться в светло-розовый, а после насыщенно-красный, когда крови стало больше. Я заторможенно отпрянула назад, пару секунд рассматривая свои труды. В горле сразу же появился противный ком, тошнило, хотелось забиться в угол и только смотреть, смотреть, смотреть на свои руки, которые все больше утопали в крови. В сторону парнишки я повернулась резко, дерганно. В его серых глазах читался дичайший ужас и желание жить, а еще один единственный вопрос: «Почему?» Маленькие, тоненькие ручки сами по себе тянутся к его жилистой шее, словно я ими и не управляю. Пальцы ходят ходуном, а взгляд в бешенном темпе бегает по его лицу, все время цепляясь за испуганные хрусталики льда. «Почему ты убила ее?» Большие пальцы упираются в острый кадык, а ладони обхватывают всю шею разом, стискивая ее, словно пресс. С кончиков его губ начинает течь прозрачная слюна, пузырясь от его жалких попыток вздохнуть. Вены на лбу набухают, а глаза, казалось, сейчас выпадут. «Почему ты убиваешь меня?» Раздался оглушительный треск — сустав сломался, принося ему скорую смерть. Руки до побеления и так бледной кожи сжимали его, не в силах отпустить. «Потому что я хочу, чтобы Он жил». — Отличная работа. Но можно было сделать все более чисто и быстро, как подобает шиноби, — от этого голоса все мое нутро переворачивается, и тело в торопях отпрыгивает от еще теплого худощавого парня в сторону. Я уставилась в пол пустыми глазами. Руки бессильно опустились вниз. Они сейчас были на столько тяжелыми, что всегда ровная спина сгорбилась, а шея начала болеть. Груз ответственности стянул удавку на моей шее и начал камнем тянуть на дно кровавого озера. — Я доволен. Из тебя все же может выйти отличный шиноби Листа. Шиноби — это убийцы, которые живут без совести, без души, без собственного мнения, без сердца. Ими управляют, их направляют, чтобы какой-нибудь человек уже не открыл глаза. Нас учат убивать с самого детства. И, хоть моей душе уже достаточно лет, я чувствую себя сейчас маленькой девочкой, которую все бросили. Сначала мать. Потом отец. Затем деревня. А руку помощи, покрытую шипами и ядом, протягивает самый настоящий монстр, а не человек. — Ненавижу…. Собственный голос звучит на столько тихо и хрипло, что, казалось, его и не было. Проктялое слово, сотканное из ненависти, презрения и чистой злобы, звучит в пространстве, как слабый знак протеста судьбе и действительности. Настроение Шимуры резко изменилось со снисходительного до холодной ярости. Даже сквозь бинты на его лице, можно было уловить ярко-красный Шаринган, тамое которого бешено вертятся по кругу. — Что?.. — … Я не нашла ответа. Резко накатила апатия и полное безразличие к своей судьбе. Перед глазами все еще стояли испуганные выражения лиц убитых, а на опущенных руках виднелась кровь, хотя они были чистыми и сухими. Кап. Кап. Кап. Розовая жидкость капала на каменный пол с самого кончика карандаша, разрывая напряженную тишину. Вместе с этим звуком пришли волны ужасающей Яки[2]. Темная, забирающая силы, энергия давила на плечи, заставляя покачнуться и грохнуться на колени. Кожу неприятно обожго вспышкой боли, а место удара начало холодить из-за каменной поверхности пола. Тело начало крупно трясти. Я задыхалась в собственном ужасе. Секундную апатию, как Суйтоном унесло, и осознание собственной глупости в порыве обиды ударило Датоном по макушке. Я только ухудшила свое положение. А ведь могла уйти без травм… — Неблагодарная чертовка! — стекло задребизжало с новой силой. Высокая фигура двинулась прямо на меня, закрывая мою тушку тенью. — Я уже давно понял, что ты не ценишь то, что тебе дают, но чтобы настолько… ты вынуждаешь меня повторить тот день. Тяжелая нога в черных сандалях падает на забинтованную руку всем своим весом. Сначала пострадали мышцы, а после послышался неприятный треск костей. По комнате разнесся детский крик. Нога с кривыми пальцами чуть сметилась, наступая уже на пальцы. Один за одним, каждый из них неестественно плющился или выгибался, когда кость разрывала остатки тканей и проходила наружу, а выходило так из-за судорог пальцев и моих жалких попытках увести конечность из-под атаки. — Больно? О, все только начинается. Нелюблю неблагодарных детей. Таких, как ты, Ясу. Огромная лапа Шимуры схватила меня за белые волосы и, словно я ничего не вешу, подняла в воздух. Перед глазами все расплывалось из-за слез и ноющей боли, поэтому его лица я не видела. — Думаешь, если имеешь таких родственников, то тебе позволено все? Я напомню: ты живешь здесь, потому что Я тебе разрешил, ты дышишь и питаешься, потому что Я дал тебе такую возможность, ты существуешь только для усиления Деревни! Ты ей полностью принадлежишь, девчонка. Левая щека отозвалась неприятной болью, когда тяжелая пятерня Шимуры влепила мне пощечину, после окончания гневной тирады. Я зажмурилась, не в силах смотреть на ужасающий, размытый силуэт. Все давит. Давит. Давит. Не дает вдохнуть и убивает все надежды на спасение. — Придется показать тебе, что ко мне стоит проявлять лишь уважение и страх, мелкая дрянь. Страшно. Эмоции путаются и не дают здравым мыслям проходу. Хочется выть. А можно ли?* * *
Орочимару было трудно признавать, что он привязался к этой девчонке. Еще труднее было понимать, что у нее полностью отсутствует самосохранение и страх за свою жизнь. Иначе ее ночную «прогулку» и объяснить нельзя. Еще и этот Учиха, который всю дорогу до лаборатории был без сознания, а после, чуть ли, не подорвался с диким воплем «ГДЕ ЯСУ-ТЯН? ЧТО ВЫ С НЕЙ СДЕЛАЛИ?!». И, Ками-сама не даст соврать, Орочимару хотел его придушить. Тут и ежу будет ясно, кто же был инициатором всей этой аферы. Этот Учиха действовал необдуманно и слишком вольно для АНБУ, тем более АНБУ-НЕ. Шумный, улыбчивый, говорливый — и все это абсолютно точно привлекло внимание одинокой, маленькой девочки без семьи и нормального дома. Орочимару бы даже сказал, что Джирайя был для него чем-то таким. Но были важные отличия. Во-первых, у Орочимару были родители на первых годах жизни. Во-вторых, жил он в приюте, где все дети дружили, и ходил в Академию, где тебя не пытались убить каждый день. Сенджу Тобиджи казалась его испорченным отражением или фотографией, которая стремилась стать оригиналом, но каждый раз упиралась в стены из «обстоятельств». И был Учиха Монтаро. Сын враждующего клана, мальчик, который смог растопить заледеневшее сердце его девочки. Как сентиментально. Но щадить он его не стал: взял целую кучу анализов, напрягал его тело, забрал пару литров крови… и все же оставил в покое, когда совсем бледный парнишка варочился на кушетке в попытке выбраться и найти «Ясу-тян». Может быть, этот парнишка действует на нее не только губительно. Может быть, Сенджу Тобиджи станет обычным ребенком рядом с Учиха Монтаро. Пока, конечно, кто-нибудь из них не умрет. И Орочимару надеется, что это будет не Ясу. Потому что он привязался к ней. Потому что он в ответе за нее.