* * *
Обляпанное грязью тело грузно падает на деревянный пол гостиничного номера. Я не обращаю внимания на бешено стучащее сердце: важнее состояния Монтаро ничего нет. Поэтому руки сами собой складываются в печать концентрации, а чакра приветливо отзывается со дна резерва — ее осталось не так много, как хотелось бы, даже на лечение может не хватить, но я готова выскребать из себя все, что есть и даже больше. Мягкий водяной всплеск убирает лишнюю грязь в сторону, но все еще оставляет разводы на теле Монтаро. Недовольно цыкаю, но решаю оставить гигиену на потом. Учиха был серьезно ранен: сломаны руки, левая нога и правая лодыжка, парочка ребер со стороны сердца, множественные порезы от острых атак Эйя и синяки — это показало полубеглое обследование бледного тела парня. Руки задрожали. Он жив, но в тяжёлом состоянии. Скорее всего мне удастся срастить кости в конечностях, чтобы он был дееспособен, и самое ближнее к сердцу ребро, оставив остальные на самостоятельное лечение или на потом, потому что чакры на все травмы костей тупо не хватит. Еще придется залечить глубокие раны на грудной клетке и животе, бедрах и области лопаток — остальное не смертельно. По моим подсчетам, после этого останется совсем немного чакры — ее я очищу и залью в очаг Мона, чтобы устранить последствия истощения. Если я могла справится с ним без особых проблем и быстро, то Учиха может значительно просесть в силе, а это никому не нужно. Приступаю к лечению, попытавшись успокоить дрожь в руках и сердцебиение. Вышло плохо. Я впервые за долгий период времени на эмоциях, поэтому сосредоточиться на чем-то очень сложно: адреналин все еще бурлит в крови, сосуды и вены расширены, мышцы ноют от прошедшей битвы — свои раны я даже не осматривала, просто отмахнувшись от потягивания под подбородком, в руках и боках. Ядовито-зеленая чакра возникла на кончиках рук, концентрируясь до предела. Большинство медиков производит медицинскую чакру на всей ладони, почти что на половине предплечий, поэтому она бледная и почти не видима для глаза. Это упрощает работу и позволяет допустить ошибку, которую будет легко исправить на первой же стадии. А вот мой способ — это что-то новенькое. Я сейчас, по сути, создаю своеобразный лазер, который лечит все, что душа пожелает и сможет медчакра. Но вот контролировать процесс сложно по той же причине концентрации чакры, ибо любая оплошность исправлению не подлежит. Тут только заново ломать или резать и снова лечить. Это чем-то похоже на мой способ лечения, когда медицинская чакра собирается в самом организме, не прибегая к печатям и помощи рук. Это похоже на легендарное лечение Хаши-оджи или действие Бьякуго, только вот несет точно такие же последствия — без нужного внимания я могу себе навредить. Надо в срочно изучать Бьякуго и развивать свой очаг чакры, мне уже ни на что не хватает… Пот мешается с грязью и кровью на лице, он пробивается даже сквозь недоделанную Защиту. Глаза болят от напряжения, коленки ходят ходуном, а руки постоянно сводит, но я отчаянно залечиваю раны Монтаро. Долгие минуты концентрации — и извернутые в неправильном положении посиневшие руки возвращают прежнюю форму и цвет кожи, а у меня пропадает ощутимая часть резерва. Раны затягиваются чуть легче, чем внутренние кровотечения, выявленные чуть позже — мясо и кожа срастается, не оставляя после себя и рубцов. Отбитые почки и вовсе не проблема: одна задержка в их области и органы вновь функционируют так, как надо. Печень, легкое, два ребра, трещина в грудине, лодыжка, открытый перелом голени, рваная рана на животе и спине — все пролетало перед глазами почти не осмысляемое мной. Безмятежное лицо Монтаро с рубцом на переносице, хитай-ате со знаком Листа, его темно-синие кудри, бледные обои с небольшими потёртостями, кривой скол на оконной раме, потрескавшийся потолок — я упала прямо на спину, беспомощно взмахнув руками. Взгляд блуждал по помещению, не в состоянии остановиться на чем-то одном. Мне было плохо, физически и морально. Эй выиграл меня. Раздавил, расплющил, потоптался и выплюнул. Не сказать, что моя самооценка пострадала или гордость была ущемлена, но прошелся здоровяк на мне основательно — тело больше напоминает один огромный синяк с перемолотыми в фарш костями. Сил вообще никаких нет, но мне не о чем жалеть — я спасла Монтаро. Если бы душа моя и сердце были давно сломлены Шимурой и КОРНЕМ, то Мон погиб бы на арене еще в самом начале. Но он — моя семья, а семью не бросают, уж я точно не брошу. Забавно думать о таком, ведь я даже не знаю, что это такое — семья. Родители? Друзья? Любимый человек? Не знаю. И не знаю. Но могу попробовать на этот короткий промежуток жизни ощутить пародию на «семью» рядом с Монтаро. Я должна стать сильнее. Еще сильнее, чем сейчас. Эй — вот идеал, который мне нужно перерасти в ближайшее время и оставить глотать пыль. Теперь я понимаю, что тогда АНБУ-НЕ лишь играли со мной, как играет и Орочимару на тренировках, поэтому он просто так не отвертится, пока не загрузит меня до порванных в клочья мышц и бессильных обмороков. Орочи… на равне с Монтаро тот тоже стал моей «семьей». Что-то на подобии отца, но все еще не подходящий для этого звания. Не хватало только его потерять. Хотя, если судить по манге и аниме, я уже могу быть мертва на тот момент, когда Орочи захочет покинуть Коноху. Разве есть о чем переживать? Как же, блять, я устала. — Кайто-тян, ты сглу…. ты сглупила, — голос возникшего из ниоткуда Кано-тайчо звучал, словно сквозь водную гладь. — Данзо-сама запр… свои силы… запретил…. Сообщу… тебя… наказа… строгостью… по… Наконец сонливость одолела меня и, не слушая тихий голос Водного Бога, я закрыла глаза и пожелала оказаться не здесь и не сейчас, лишь бы не думать о предстоящем.* * *
Приходила я в сознание урывками. Это происходило либо из-за боли и полученных травм, либо из-за эмоциональной нестабильности. Монтаро, в отличии от меня, пылал и тратил силы направо и налево, подавал мне воду, кормил пилюлями и отмывал грязь и кровь с тела, отбивался от нападок Кано, что хотел поднять меня с постели раньше времени и отправляться в Коноху. Монтаро смог выбить для меня два дня восстановления сил и резерва, но этого все равно было мало. Со слабостью и легким головокружением, когда весь мир кажется неправильным и слишком ярким, широким и подвижным, я побежала в пасть льва. Чтобы уложиться в срок прибытия и не получить по голове дополнительно, Кано-тайчо принял решение — не останавливаться на ночлег и мелкие привалы, пробегая все страны на максимальной скорости. Ужасная нагрузка на организм в итоге меня скосила и, предварительно извалявшись в траве, упав с ветки дерева, Монтаро пришлось нести меня на спине. Но он улыбался. Мягко, открыто, тепло. И я не смогла не улыбнуться ему в ответ. Робко. Слабо. Почти незаметно. Остальные дни бега смешались в одну картину: зеленую, темно-синюю, черную размытую до предела. Я помню, как в голове прояснилось почти на подходе к Конохе, как шум ушел и сердце отпустило. Но руки все еще крепко сжимали ткань одежд Таро-чана, а подбородок не хотел отклеиваться от его плеча. Но на входе на базу пришлось слезть, меланхолично рассматривая родные пейзажи серых стен и тусклого освещения коридоров КОРНЯ. Сердце почти не билось, точнее, не спешило ускоряться от накатывающего до этого страха. Я смиренно шла на отчет в кабинет Данзо, затылком ощущая прожигающий, но пустой, взгляд тайчо. Кажется, мои ранние доводы о его хорошем характере — глупости неразумного ребенка и наивного взрослого. Он такой же, как и остальные АНБУ: преданный до мозга костей мальчик на побегушках. — Входите. Я вздрагиваю. Уже успев отвыкнуть от голоса Шимуры, я не была готова услышать его вновь. Возвращается пропавший до этого страх, словно усиливаясь рядом с ним, возвращается неуверенность и скованность, словно обитая в кабинете Данзо, возвращается и ненависть, словно теряющаяся за обилием ужаса. Преклоняться перед ним — показывать свою слабость и подчиняться, а еще жить. Шимура смотрит цепко, изучающе и всезнающе, словно уже давно в курсе дел. И сомневаться в этом не приходится, Кано почти каждый день отсылал отчеты по этой важной для деревни миссии. —… таким образом, миссия считается завершенной, Данзо-сама, — до этого безжизненный голос тайчо наполняется непонятными для меня нотками, напоминая мелодию влюбленной в хозяина собаки. — Не идеально, — выплевывает Шимура, стукая кулаком по столу. Рука взрывается фантомной болью, прикусываю губу до крови на языке, чтобы успокоиться. — Это отвратительно, Кано-кун, Обезьяна, Змея. Что-то скажите в свое оправдание? — Данзо-сама, Хирузен-сама допустил наш проигрыш и не посчитал его чем-то… позорным или убыточным для Конохи, — на одном дыхании высказался Монтаро. Я внутренне скривилась при упоминании этого старого лицемера. — Коноха должна всегда быть номером один! — в гневе воскликнул Шимура. Не дернулся от этого только тайчо. — Жалкие слабаки, не способные даже на это. Кано-кун, ты должен был их лучше проинструктировать. Впрочем, свое вы еще получите. В сторону тайчо полетел небольшой свиток, который тот поймал резким движением руки. — Это список ближайших миссий. Отправляетесь через неделю. Змея же отправляется на свой прежний пост. Мне было тяжело стоять на одном колене. Полноценно слабость все еще не ушла и, правде говоря, мне было необходимо отоспаться и принять чудо-пилюли из личных хранилищ Орочи-сенсея. Проблема. — Есть, — звонко отзывается Кано. — Свободны. Хэби, задержись. Осмысление сказанного Тенью Конохи слов — я уже нахожусь с ним наедине. Сердце замерло, а после поскакало вскачь, больно ударяясь об ребра. — Встала и подошла ко мне. Не желая злить его еще больше, — а он был в ярости, — я стремительно понеслась к сидящей в кресле фигуре. Неуверенно замерев справой стороны от Шимуры, я сверлила взглядом каменный пол кабинета, не желая сталкиваться с его темно-янтарным, почти серым взглядом «единственного» целого глаза. — Что я говорил тебе о допустимых мерах на Экзамене?! — Шимура резко хватает меня за перевязанную бинтом руку, сжимая запястья до тысячи игл в мышцах и посинения кончиков пальцев. — Молчи, иначе я оторву тебе язык, дрянная девчонка, я и сам знаю ответ. Я ссутулилась, почти потеряв опору в ногах. Его яки угнетала, ки давила, а тень внушала ужас. На плечах появился невидимый груз, а шею оплели руки внезапно появившейся вины, вынуждая шумно вдыхать воздух через рот. — Лучше скажи: что мешает мне убить тебя прямо здесь и сейчас? Лицо Шимуры скривилось в чистом гневе: ноздри раздулись, бровь нахмурилась, глаз был готов выпасть, а крестообразный, кривой шрам натянулся до предела из-за выставленной вперед челюсти.Он медленно подался вперед, словно шлейфом ужаса замораживая воздух вокруг. — Данзо-сама… — голос истерично дрогнул, утопая в его шумном дыхании. Пальцы Шимуры, до этого обхватывая мое онемевшее запястье зашевелились и, словно лапы бледного паука, оплели мою ладошку. Они обследовали ее, плавая среди огрызков кожи и мяса под бинтами, постоянно сталкиваясь с костью. Следом за его движениями следили мои глаза сквозь занавес седых волос, ощущалась та самая боль, ярким белым пятном всплывая со дна черного океана моих воспоминаний. — Язык от страха проглотила? — злостно усмехается тот. — Это хорошо. Неправильный ответ стал бы последним в твоей жалкой жизни. Два пальца зажимают между собой мой указательный, не сильно сжимая самую верхнюю фалангу. Я не понимаю его действий, но спину пробивает холодный пот. — В прошлый раз я сломал тебе каждый палец, — дребезжит стекло его голоса. –что мне мешает… повториться? Он сжимает палец крепче, вызывая у меня вспышку боли и глухой стон сквозь сомкнутые губы. Я зажмуриваюсь, ощущая, как точно так же повреждается средний, безымянный, мизинец… А потом открываю глаза, в оцепенении рассматривая абсолютно не пострадавшие пальцы. — С сознанием так легко манипулировать, — сладко протягивает слова Шимура. — Достаточно лишь создать цепочку ассоциаций, создать нужную атмосферу и человек сам напридумывает себе… всякое. Наваждение спадает, но фантомная боль все еще остается со мной. Брови хмурятся, кончик губ раздраженно дергается в сторону. Шимура замечает тень негодования на моем лице, неожиданно оскалившись. — А с тобой куда сложнее, чем с остальными детьми… ненавижу гениев, они вызывают одни проблемы. Надо избавляться от них еще в зародыше, если те не несут в себе что-то интересное, — он с силой дергает меня за руку на себя, заставляя чуть ли не разбить нос об его грудину. Остолбенев, я даже не сразу заметила, как тяжёлые руки Шимуры плавно оказываются на моей спине. От него пахло чем-то неприятным и сырым, а тело ощущалось каменным и неживым. Казалось, что тот даже не дышал. — Дети так наивны и невинны, — томно вздыхает Шимура над моей головой. Одна из его рук ощутимо скользит по всей длине позвоночника, останавливаясь на моей шее и крепко обхватывая ее. В голове билась лишь одна мысль и от нее становилось плохо. — Ими так легко управлять, даже если ребенок думает, что все под его контролем, — вторая рука, словно ощупывая, оставляет горячо-противные следы на спине. — Их так легко сломать… нужна лишь точка давления. Грубые пальцы забираются под футболку, дотрагиваясь до нежной кожи. Нахожу в себе силы протиснуть руки между телами и надавить на его грудь, но язык в миг обжигает и я становлюсь беспомощным куском мяса, который, похоже, прямо сейчас изнасилует чертов педофил с властью и влиянием. Шимура мерзко ухмыляется, надавливая на поясницу. Через пару секунд я чувствую, как по коже начинает скатываться что-то очень горячее, как возникает в этом месте жгучая боль, как вспыхивает кожа вокруг. Я, надеясь на повтор того психологического приема, закрываю глаза и пытаюсь впасть в подобие транса или самоиллюзии, как делала во время первого убийства, но чакра не ощущается в теле. Я беспомощна, как котенок. Боль не проходит. После второй и третей вспышки я понимаю, что та жидкость — кровь, а палец, которым Шимура давил на кожу, — что-то острое, на подобии сенбона или… карандаша. — О, повторяться же совсем не интересно, ты так не считаешь, Хэби-тян? — он крепче сжимает шею, оттягивая меня от себя, чтобы посмотреть прямо в глаза. — Меня надо слушаться беспрекословно. Ведь от этого зависит не жизнь, а жизни… много, много жизней, Хэби-тян, которые тебе не безразличны. Но это чувство исчезнет, как и все остальные. Останется лишь долг перед деревней и страной и смирение перед моей волей. Меня отшвыривают на пол, как пользованную игрушку. Голова отдает болью в затылке, тело постепенно возвращается в мой полноценный контроль. Неприятное ощущение в ранах на спине только усиливается, а отложенный на столе карандаш в кровавых разводах только подтверждают неприятные мысли. Шимура со скукой смотрит на мои вялые попытки подняться, подпирая подбородок рукой. Казалось, что его полностью устраивает моя недееспособность. — Даю тебе неделю на передышку. Потом возвращаешься на свой пост подле джинчуурики. Миссия будет длится еще три года, Хэби-чан. Свободна. — Хай, Данзо-сама, — бесцветным голосом отвечаю я, медленно, но верно, направляясь к двери, похоронив на дне сердца бурлящий вулкан эмоций и чувств. Это было мерзко. И такое ощущение, что отделалась я еще легко.