Я чувствую тебя

Музыка главы - http://prostopleer.com/tracks/5270726r932 Волосы Леголаса – струящиеся нити света, шелково скользящие между пальцами. Трандуилу не нужны глаза, чтобы видеть этот свет, мягко, очень осторожно пробивающийся сквозь любую тьму. Трандуилу не нужен слух, чтобы слышать дыхание сына – то срывающееся, то глубокое, то горячечно судорожное. Король Леса играет музыку, Король Леса ткет из нитей света волшебное полотно. Это маленькая магия, на которую он на самом деле не способен – лишенный зрения, слуха, голоса своей души, он лишен и своего неземного колдовства, пришедшего из предрассветных Эпох. Но здесь и сейчас его пальцы ловят привычные нити дыхания мира, дрожащие в воздухе, вибрирующие в камне и дереве, в воде и плоти – и от них становится так приятно, призрачно щекотно на кончиках пальцев. Тандор, лекари, подданные – изумленно покинули спальню принца, когда Король, узнав о случившемся, попросил их уйти. Он чувствовал – их удивленные взгляды, замершее дыхание, сомкнутые в напряжении пальцы. Он чувствовал их страх, тревогу и стремление защитить, помочь, спасти. Он ощущал запах яда, сочащийся смрадной пеленой из кожи сына. Они уходили, осторожно прикрыв за собой дверь. Тьма, поселившаяся в плоти Леголаса, это отражение Тьмы, накрывшей Трандуила с головой. Как Трандуил был ранен духом, так и Леголас был отравлен не телом. Темные твари, ядовитые потомки безликого страха, не были смертельны сами по себе. Трандуил часами слушает кончиками пальцев дыхание Леголаса – прикосновение к его истерзанным губам становится единственным подтверждением реальности. Размеренная четкость соскальзывающего по ладони воздуха шепчет Королю о том, что все хорошо. Что балансирование на грани продолжается – шаткое, почти иллюзорное, но все же вполне настоящее. Под спокойными пальцами Лесного Короля страшные укусы затягиваются, превращаясь в свежие шрамы, столь гладкие, что поверить в их реальность почти невозможно. Трандуил чуть улыбается – он чувствует, как поднимаются уголки его губ – когда, внимая танцу пальцев и призрачному шепоту, уходят боль и страдания, оставляя после себя невесомую легкость, которую сам Король чувствует, словно свою собственную. Это невозможное спокойствие и умиротворение для Трандуила – в загнанном в бессознательное, лихорадочное смятение сыне, который то лежит неподвижно, прохладный и мерно дышащий, то мечется по кровати, обжигающе горячий. Трандуил все время рядом – неотрывно: и когда Леголас проваливается в блаженное ничто, в котором его дух и тело восстанавливаются; и когда отравляющая Тьма взвивается в нем, пожирающим пламенем охватывая изнутри. Здесь и сейчас – в этом особенно странно затянувшемся здесь и сейчас – Трандуил, балансируя на грани вместе с борющимся с ядом сыном, чувствует себя по-особенному хорошо. Надрывно хорошо. Страх за Леголаса огромен, он растекается по жилам, как отрава по телу принца, но Трандуил, несмотря на это, погружен в блаженную радость. Радость просто быть рядом. Радость дарить вместе с осторожными, почти невесомыми прикосновениями излечение и покой. Радость чувствовать, как дышит Леголас; ощущать, как запах весны очищается от запаха яда. Это так странно, почти невозможно – но Трандуил просто чувствует эти долгие мгновения бытия рядом, ни на секунду не забывая того напряжения, которое заставило Леголаса покинуть дворец и броситься сломя голову навстречу первой же опасности. Трандуил знает, пусть и не до конца понимает, что его близость тяготит его сына, и потому особенно жадно и особенно осторожно впитывает в себя время, проведенное так близко с лишенным сознания принцем. «Все будет хорошо» - передает через пару дней Тандор остальным жителям дворца, и весть эта разлетается среди эльфов быстрокрылой птицей, принося с собою облегчение. Напряжение, сковывающее Лес, отступает вместе с ядом, истлевающим в полном жизни теле Леголаса. Подданные Лесного Короля, все это время отчаянно боявшиеся за жизнь своего Принца, начинают улыбаться, пусть Тьма все равно слишком близко. Тьма подступает с юга вместе с отвратительными тварями, Тьма захватила их Короля – но Тьма покидает Леголаса, и это стало вестью надежды. Той самой, почти невозможной надежды. Когда яд окончательно уходит, и время бессознательной горячки принца безвозвратно заканчивается, Трандуил знает, что заканчивается и его время быть так близко и так правильно рядом с сыном. Особенно драгоценной становится каждая секунда, и нет смысла сравнивать это время со всеми богатствами Лесного Короля – ибо Трандуил даже не думает об этом. Он лишь знает, что должен уйти в свою Тишину и Темноту прежде, чем Леголас очнется полностью очищенным от Тьмы. Каждое прикосновение к нему – как прикосновение к музыкальному инструменту самыми кончиками пальцев. Рядом с ним собственная слепота и глухота не имеют никакого значения. Трандуил постоянно улыбается, потому что нет смысла сдерживать рвущейся наружу улыбки, и не позволяет нарушать никому остатки этого одиночества на двоих. И долго после пахнут руки призрачно-чудесной весной. Дыхание Леголаса становится спокойным и размеренным, и время закончилось. Трандуил, осторожно скользнув пальцами по расплетенным волосам сына, склоняется над ним, вдыхая родной запах, чувствуя всем своим существом живое тепло юной души, – и касается губами прохладного лба сына и принца. Собственный шепот обжигает губы, и они горят еще долго, пока Трандуил уходит, считая шаги, прочь: - Ты можешь убежать от меня на другой край мира, но я все равно буду с тобой. * * * Последнее, что помнит Леголас из реальности – горячую боль, разливающуюся по телу, да лица соратников, уносящих его куда-то. Последнее, что помнит Леголас – черную бездну с тысячью фасеточных глаз, которая вгрызается в него острыми иглами Тьмы. А потом начинается безумие, в котором нет ни капли реальности. Только смутные образы, звуки и слишком горячая, сжигающая изнутри боль, которую невозможно терпеть, но которая не дает кричать. Леголас то застывает неподвижно, пытаясь сжаться как можно сильнее, чтобы избежать многоликой черноты, наступающей со всех сторон; то мечется в бреду, пытаясь найти выход, но выхода из мрака нет. Здесь нет и быть не может света, и Леголасу остается лишь хранить остатки собственного пламени внутри себя. Но черный яд – обжигающий, болезненно-огненный – рвется, тянется своими страшными пальцами с длинными острыми когтями, стремится вонзить отравленные клыки в самое сокровенное и светлое внутри. Леголас отбивается, но он лишен любого оружия, он даже лишен собственного тела, и лишь лихорадочно отмахивается всем своим существом от страшного чудища, жаждущего поглотить его без остатка. Отсюда нет выхода – убеждается он, потому что со всех сторон только кровожадный мрак, и сквозь него не прорваться. Удержать бы заслоны, останки любых защит, остаться бы самим собой в этом жутком противостоянии – но черная зараза настойчива, и Леголас уже не верит, что сможет выдержать. Ведь внутри у него, в его привычном светлом пламени, лабиринт из собственных сомнений, и проклятая ядовитая Тьма, кажется, прекрасно знает об этом. Знает – и тянется именно туда, в самое слабое, беззащитное, сумбурное. Самое уязвимое. А когда дотянется – накроет с головой, потому что там Леголас уже не сможет ни сопротивляться, ни убежать, ни сохранить самого себя. Тьма щерится тысячью лиц со страшными оскалами, Тьма отражается в тысяче глаз жутких чудовищ, Тьма жаждет узнать его душу на вкус. Леголас пытается кричать, но крик не может прорваться сквозь мрак. Только Тьма совсем не всесильна, когда сквозь нее прорываются теплые пальцы. Это не свет, нет – это что-то совсем иное, но глодающий изнутри яд пугается и ослабляет свой напор. Леголас, изумленный, чувствует всем своим существом это присутствие – не чужое, такое близкое, такое правильное. Он не может вырваться из своей горячки к этому, но безумно желает, и тянется, сначала слабо, почти незаметно, а потом все сильнее и сильнее. Потому что теплые пальцы прогоняют мрак прочь. Постепенно, не сразу – долго еще Леголаса мучают странные кошмары, видения, судорожный бред, да и обжигающее пламя яда все еще жжет изнутри. Но иногда приходит затишье – вместе с шепотом, который невозможно разобрать, и тонкими линиями звездного света, сплетенного спокойными, теплыми пальцами. Сияющие нити проскальзывают в безумный мрак и тянутся к Леголасу, протягивая ему выход к свету. Путеводные нити, спасительные нити, за которые он хватается обнаженной душой. Запутанный лабиринт внутри освещается, и Леголас видит, как звездное полотно проскальзывает, прокладывает ему путь. «Иди ко мне» - спокойно зовут теплые пальцы. Тьма боится и отступает. Неразборчивый шепот, словно пришедший из предначальных Эпох – способен изменить основы мироздания, но только к лучшему. И шепот этот убивает яд внутри, очищает, просветляет, освобождает. Миг за мигом, шаг за шагом навстречу свету. Мучительная горячка обрывается прохладным ветерком, пришедшим с недосягаемых высот, в которых правят небом орлы Манвэ. Хворь отступает, утекает вместе с живительными ручьями, полными голоса владыки вод Ульмо. Вместо страшных видений приходят полные света дремы, вместо сумбурного шума в ушах шелестит древняя, знающая еще свет первых звезд листва. Леголас открывает глаза, и вокруг царят тишина и темнота. Тишина – полная его спокойного, умиротворенного дыхания, и темнота, звенящая отблесками далекого света и силуэтами знакомых предметов. Его тело – невесомая легкость, от которой так хорошо, так блаженно и спокойно. И все, что было страшного, темного, болезненно горячего – кажется лишь миражом, сумбурным сном, но не реальностью, терзавшей когда-то душу. А в воздухе – тихий, но такой ясный и близкий аромат можжевельника, зеленых яблок да осенней листвы. И одиночество, призрачное и горькое. * * * Я просто принимаю правила твоей игры. ...когда-то Трандуил мог узнать каждую из гончих по одному беглому взгляду на свору. Или – по звонкому голосу, летящему между деревьев в Лесу. Охота была не только необходимостью для лесных эльфов, но и веселым развлечением – пусть дивный народ никогда не позволял себе издеваться над зверьми и редко загонял оленя до беспамятства, милосердно подбивая меткой стрелой, чтобы животное не мучилось. Всякий раз сама церемония охоты была своеобразным праздником. Собаки радостно вились между ног ловких скакунов, которые храпели от желания броситься в чащу с погоней неизвестно за кем. Лесной народ, смеясь, запевал задорные охотничьи песни и заставлял свои звонкие рожки распугивать обманчивую лесную тишину. Лес сам радовался эльфийской охоте – беззаботной, веселой и часто безобидной для обитателей чащ. Это было игрой и для эльфов, и для Леса – и обе стороны с радостью исполняли негласные правила, предаваясь мистическому, непонятному Смертным веселью, когда Лес и его обитатели, его народ, дышали единым безумным счастливым ритмом, от которого заходится в восторге сердце. Смертные бы не поняли всей красоты эльфийской охоты, да покрутили бы пальцем у виска, узнав, что далеко не всегда в таких охотах у эльфов были трофеи. Суть этой игры была не в победе, а в участии. Трандуил всегда любил эту игру и любил возглавлять охоту. Он знал каждую из гончих, каждого скакуна, он знал все лесные тропы и чувствовал сердцебиение оленя задолго до того, как его запах чуяли собаки. Он знал, кого из своих обитателей Лес готов отдать в качестве трофея, а кто из зверей просто хочет поиграть с эльфами и гончими в догонялки. Но теперь, во Тьме, накрывшей его, Лесной Король не мог возглавить веселого действа, не мог услышать своего Леса, не мог узнать своих гончих по беглому взгляду или их лаю. Он пришел в псарню, потому что... А не важно. Стая безумно обрадовалась любимому хозяину, и теперь около десятка быстроногих собак прыгали вокруг Короля, трепеща от счастья и стремления выразить свою любовь. Трандуил улыбался – гончие всегда так реагировали, когда он приходил к ним. Но он не мог узнать их, и тянул к ним руки, слепо скользя по ушам, гладкой шерсти, по высоким спинам. Он чувствовал, прижимая ладонь к чьей-то холке, как собака радостно скулила и гавкала, содрогаясь от чувств мелкой дрожью. Вот у этой гончей голос будет повыше – вибрация тонкая, щекотная. А у этой грудная клетка вибрирует бархатно, глубоко, и голос у нее, видимо, низкий, раскатистый. Вот обладательница особенно тонкого длинного носа, а у этой шерсть чрезвычайно мягкая. Трандуил, вспоминая, вдруг понял, что может их узнать. Легко поймав низкоголосую за морду, Король назвал ее имя – и по бурной радости в ответ почувствовал, что угадал. И он узнавал их, называл имена, а гончие беззаботно радовались и были, кажется, самыми счастливыми существами во всем укрытом сумерками Лихолесье. Трандуил улыбался, заражаясь этим искренним, совершенно простым счастьем, и ему становилось легче. Он был не так уж беспросветно отделен от этого мира, и понимание это постепенно становилось все более ярким. А потом пришел запах далекой, призрачной весны. ...Леголас лежит в своей постели и с изумлением понимает, что его кожа чиста, что он одет в пахнущие свежестью домашние одежды, что волосы его бережно расчесаны, но не заплетены в привычную прическу. Он чувствует себя свежим, отдохнувшим, и спокойствие наполняет его тело до краев. Смутные, смазанные горячкой воспоминания о позорной битве с темными тварями кажутся остатками фальшивых дрем, но почти уже незаметные, гладкие на ощупь шрамы на месте укусов подсказывают о реальности прошлого. Что-то есть... очень странное во всем этом. Отдающееся в солнечном сплетении тонкой щекоткой. Один из эльфов-целителей встречает Леголаса за дверью его спальни и осторожно рассказывает принцу о его долгом беспамятстве и борьбе с ядом пауков. Принц и сам догадывается, вспоминая свои видения в бреду, что немало времени провел без сознания, но спросить, кто именно столь изящно излечил его, не решается. Он догадывается, и он знает, что эльф из придворных ведает о его догадках, но не спрашивает, как и не получает ответа на незаданный вопрос. Леголас идет в сторону псарни, сам не зная, зачем. Простоволосый, в свободных домашних одеждах, он в этот миг весьма далек от своего обычного образа безукоризненного принца или великолепного воина. Он никогда ранее не позволял себе в таком виде покидать своих покоев, но сейчас его ведет что-то такое, что нет смысла думать о мелочах. Он просто знает, где сейчас находится Король (Тандор, быстро взглянув на неуверенного принца, без лишних вопросов дает ответ прежде, чем Леголас вообще успевает что-то сказать). Его Король среди гончих кажется почти нереальным. Пышные королевские одежды лишены привычных ярких красок, а на пальцах, скользящих по лбам радующихся собак, нет привычных перстней. И в корону, блекло застывшую в золоте волос, не вплетены ни листья, ни цветы, ни ягоды. Он словно гость из иного мира, и полные земной жизни гончие, скачущие вокруг, лишь сильнее подчеркивают эту иллюзорность. Леголас застывает в дверях псарни, не зная, что делать дальше. Он лишь завороженно наблюдает за тем, как Лесной Король называет имена собак, и те искренне радуются в ответ. В этот миг Леголас совершенно забывает о том, что Король его лишен слуха и зрения – да любой бы забыл об этом. Потому что Трандуил не кажется ни слепым, ни глухим – так поразительно чутко он чувствует мир вокруг... Время тянется, перекатывается, замирает. Трандуил, выпрямившись, – королевская осанка, строгость каждой черты, – вдруг оборачивается в сторону Леголаса уже почти так привычно, совершенно безошибочно ощущая принца. Леголас застывает, до боли в пальцах сжимая дверной косяк. Лицо его Короля непроницаемо по-королевски. Строгие черты, тонкая нить чуть сжатых губ, и ни намека на ту улыбку, которой всякий раз озарялся Трандуил все это время, когда ощущал сына рядом с собой. Леголас судорожно вдыхает воздух, узнавая в этой строгости истинно королевскую суть, ту самую, в которую они вместе играли столь долгие годы. Это правильно. Это невозможно. Да только во взгляде Короля – слишком проницательном, чтобы догадаться о слепоте этих глаз – на дне погасшего после встречи с Тьмой зеленого таится что-то, от чего у Леголаса внутри все перемешивается. Я просто принимаю правила твоей игры. И они оба знают об этом.