Я чувствую тебя

Трандуил стремительно шел по коридорам дворца, и шаг его был чеканен и выверен. Тандор, руку которого Король сжимал сухой горячей ладонью, с трудом поспевал за стремительным своим властителем, и порой был вынужден переходить чуть ли не на бег. О нет, Трандуилу не был нужен Тандор, чтобы передвигаться по дворцу. За последнее время – тусклое, лишенное внутренней жизни время – Король Леса окончательно научился существовать самостоятельно, с невероятным упорством заново познавая мир через ощущения. Единственное, что заставляло Трандуила нуждаться в своем Советнике физически – невозможность общаться с окружающими. Тандор был ушами и глазами своего Короля, но не более. И как бы ни хотел Советник быть рядом со своим Королем поддержкой, другом, спасением от ночного одиночества, Трандуил неизменно желал остаться в уединении, которое прерывал разве что неугомонный Rosg. Время сухо текло сквозь пальцы, столь же стремительно бессчетное, как и всегда в эльфийской жизни, но укрытое серой вуалью въевшейся в кожу грусти, внутренней тревоги, отзвуков Тьмы, подползающей с Юга все ближе и ближе. Лес окончательно стал Лихим, отродьев мрака – пауков и орков – неизменно сдерживали на границах эльфийские воины, и немалые годы не звучали меж деревьев охотничьи рожки. Волшебство некогда Зеленого Леса, отделенного от своего Короля пеленой слепоты и глухоты, забродило, как забытые в бочке яблоки, и странными становились деревья и лесные жители. Неизменно благоволя дивному народу, Лес погружался в самого себя, в бездну сумбурных миражей и снов. Вместе со своим Лесом и эльфы замолкли, укрытые сумрачным мраком, сквозь который слишком редко и слишком неуверенно прорывались отчаянные лучи света. Лесное Королевство потеряло привычную свежесть красок и ясность глаз, ныне затуманенных отчаяньем и слепой надеждой. Появление Митрандира в один из бессчетных серых дней даже не вызвало привычного оживления. Трандуил принял Серого Странника вместе со свитой, прямой и упорный в своей Темноте и Тишине, неимоверно спокойный, чрезмерно сдержанный. Митрандир не хотел верить в слова Лесного Короля - как, впрочем, не хотел верить никто. Но ведь Тьма, накрывшая одного из самых великих эльфийских королей Средиземья, была более чем красноречива… Трандуил захлопнул дверь своих покоев - так, что задрожал потревоженный воздух. Тандор с некоторой долей растерянности замер посреди комнаты, наблюдая за тем, как только что гордо и спокойно державший себя перед гостем Король раздраженно мерил шагами комнату. Зажженные к вечеру свечи трепетали огнем, когда Трандуил стремительно проходил мимо них, молчаливый и сосредоточенный. Тандор терпеливо ждал. - Этого и следовало ожидать, - вдруг заявил Трандуил и сел в кресло около потрескивающего камина. Его левая рука привычным жестом повисла в воздухе, и Тандор поспешил поймать ладонь своего Короля. «Ты про то, что Митрандир сомневается в истинной сути Некроманта?» - осторожно набрал Советник сетью прикосновений. Трандуил коротко кивнул, проведя свободной рукой по лицу, вдруг резко ставшему очень усталым. - Я понимаю его желание не верить в возвращение Саурона, ибо сам на его месте не верил бы до последнего. Но в этот раз… Я предчувствую, что нежелание Мудрых признать правду в этот раз сыграет плохую шутку со всеми нами. Ты же понимаешь, что не только Митрандир будет сомневаться в моих словах? - Трандуил вздохнул, покачал головой и замолчал. Он сжал пальцы Тандора, тем самым предотвращая возможное продолжение разговора, и Тандор повиновался. Долгое время сидели они в хрупком молчании. Советник смотрел в танцующее нутро пламени камина, а Король с закрытыми глазами слушал свою беспросветную тишину. В какой-то момент любопытство Тандора перевесило желание просто быть рядом со своим другом, и Советник бережно набрал чередой прикосновений свой вопрос: «Как ты сумел так безошибочно коснуться посоха Митрандира, mellon nín?» Трандуил удивленно повернулся к Тандору и коротко, но совсем невесело рассмеялся. - Странные вопросы тревожат тебя. У нашего Серого Странника такая тяжелая поступь, что его легко почувствовать по тому, как отдается вибрирующим эхом по камню каждый его шаг. К тому же, он так грузно опирался о свой посох, четко вбивая его в пол, что не ощутить это было просто невозможно. «Твое восприятие мира непостижимо,» - заметил пораженный Тандор и тепло сжал королевскую ладонь. Трандуил в ответ лишь хмыкнул, но ничего не сказал. Молчание вновь повисло между Советником и Королем, но теперь в нем висело легкое, чуть звенящее напряжение. Тандор с рассеянностью гладил знакомую уже до мельчайших подробностей руку Трандуила, но не решался что-либо сказать, глядя на такое уставшее и строгое лицо своего Короля. - Ты хочешь задать совсем иной вопрос, mellon nín, - в конце концов оборвал натянутое молчание Трандуил, - я чувствую это по напряжению в твоих пальцах. «Леголас, aran nín,» - осторожные касания Тандора оставляли горящие точки на коже, - «Это не мое дело, конечно, но...» Трандуил оборвал слова Советника, мягко, но решительно отняв из рук Тандора свою ладонь. - Это действительно не твое дело. Я понимаю, о чем ты. И... Так надо, Тандор. Так надо. Советник покидал покои своего Короля, уходя в глухую, призрачную ночь все с той же горькой тяжестью на душе, которая становилась все мучительней с каждым серым днем, наполненным лишь жаждой потерянного во Мраке Света. Лес дышал стылой вечностью и ожиданием неизвестности, грустно перешептываясь с самим собой в неотвратимо наступающем безумии. Лес не мог докричаться до своего Короля и сходил с ума, сдаваясь на милость отравленной Тьмы, впуская все глубже в чащу отвратительных тварей, недоброй горечью одиночества щерясь на чужаков. Время катилось вперед по своему обычному руслу, но не сглаживало острых, больно ранящих пальцы камней сомнений, страхов и печалей. Время несло с собой лишь все более глухую тревогу да полынный привкус обреченности на губах. mellon nín - друг мой aran nín - мой Король * * * Время было неумолимо, но теперь Леголас неожиданно понял, насколько тяжелым может быть течение дней и ночей, неотвратимое и ядовитое. В своем Бессмертии, без отмеренного конечностью века, эльфы всегда относились к времени с истинно дивным легкомыслием. Зачем считать дни или месяцы, если твоя жизнь измеряется тысячелетиями и Эпохами? Леголас в своей горячей юности тоже не был склонен замечать течение дней и лет, ибо наслаждался своим существованием без оглядки на время. Эльфам не нужно время, чтобы чувствовать себя живыми. Но теперь... Все было иначе. Отчаянное, гложущее изнутри чувство потери с каждым так удивительно бесцельно прожитым днем поселялось в груди неизведанной мрачной тварью, заставляя задыхаться по ночам. Это ощущение было невероятно новым и чересчур непривычным, тревожащим, едким. Леголас метался по собственной комнате и многими днями пропадал в буковых чащах, словно бы пытаясь убежать от самого себя. Ему было мучительно находиться при дворе, строить из себя истинного принца, видеть каждый день своего Короля (отца - шепотом поправляет он сам себя, кусая губы в ночных бдениях). Трандуил вновь надел на себя маску идеального правителя, такую привычную, такую правильную, такую... невыносимую. От этой строгой сдержанности черт, от прямой линии ранее улыбчивых губ, от пронзительного взгляда слепых глаз - у Леголаса внутри все переворачивалось снова и снова, тревожа и мучая. Сладко правильно, горько неверно. Именно поэтому юный принц старался убегать из-под сводов волшебного дворца под сень буков, вздыхающих от повисшей в воздухе грусти. Леголас не уходил далеко, плутая среди волшебных деревьев, дышащих чарами эльфийского народа. Реже, чем обычно, принц направлялся патрулировать границы и был чрезвычайно сдержан в любых стычках, ибо опасался вновь попасть в столь неприятную, странную, стыдную ситуацию - вспылил, испугался, сбежал, бросился в самое пекло ради спасения от самого себя... Ради теплых пальцев, столь легко, столь верно прогоняющих любую тьму и любые сомнения? Вздыхающий по отделенному своему Королю Лес пытался жаловаться своему принцу, шептал, цеплялся ветвями за волосы, а корнями за ноги, рассыпался черными бабочками вокруг пальцев, перекликался голосами белок из крон, звал, молил, уговаривал, плакал... Леголас, изумленный многоголосием истерзанного подступающим Мраком да одиночеством Леса, бродил среди высоких гордых стволов и пытался как-то поддержать, ободрить, успокоить... Да мог ли он совершить такое, если сам нуждался в поддержке? Сидя на крутых берегах лесных ручьев, эльфийский принц слушал свой Лес и сам рассказывал ему - безотчетно, почти не понимая собственных слов - что тревожит его самого, и Лес понимал его, ибо так много общего таилось в их с принцем бедах. Одни и те же затуманенные слепым мраком зеленые глаза в недоступности своей терзали и Лес, и Леголаса. И понимание, возникающее на основе общего горя, связывало тонкими нитями новых открытий и осознаний. Голосом своих ручьев Лес подсказывал Леголасу тонкую вязь мыслей, от которых затхлая серость, павшая на душу, рябила и рвалась. Пусть еще неуверенно, пусть медленно и мелко, но неотвратимо. И поразительно светло. Странно было думать такие мысли, странно было понимать такие вещи, и Леголас столь осторожно приходил к самому себе, находя внутри путеводные нити звездного света, такого знакомого, родного и теплого, столь искренне верно подсказывающего единственно правильный - и самый желанный путь. Немалое время понадобилось Леголасу, чтобы проделать этот путь хотя бы наполовину, но время это было уж точно проведено не зря. Пусть и сомнения не уходили бесследно, ибо Тьма была слишком близко, пусть страхи не оставляли принца в темные ночи, потому что боялся весь Лес. И пусть так жутко сжималось сердце от выверенно строгого голоса Короля (отца - упорно шепчет сам себе Леголас), когда он обращается к принцу-сыну. Главное было - не столько ростки света и силы, продирающиеся сквозь Тьму, сколько стираемая с глаз пелена, ибо, быть может, большая часть видимого мрака была лишь собственной зашоренностью? Лисы приходили из чащ и лизали своему принцу руки. У них были теплые мягкие языки и пронзительные золотые глаза. Лисы смотрели на него и словно бы говорили ему: "Помнишь, наш принц, как узнавал ты нас с легкой руки нашего короля? Как учился видеть ты мир вместе со своим отцом? Так почему же ты, не имеющий права забывать, запрещаешь себе вспоминать?" И Леголас больше не мог найти оправданий. * * * И были уже готовы скованные залежавшимся льдом реки взорваться весенними потоками - подтачивали течения свою ледяную броню изнутри, рвались наружу, пробивая путь к свободе. Оставалась лишь самая малость, чтобы безудержные воды освободились и заспешили жить, быть, творить. ...была весна - ранняя, еще очень холодная и полная спрятавшихся в тени чащоб сугробов. Но солнце грело уже весьма настойчиво, прогоняя зиму с лесных полян, на которых начинала пробиваться первая нежная трава. Возвращались с югов птицы, улетевшие зимовать в теплые края, а ручьи освобождались ото льда и радостно возвещали сотнями голосов на все лады о неумолимо вступающей в свои права весне. Леголас, потерявший счет времени, но помнящий каждый из странных сотен дней, проведенных на грани одиночества, сидел на стылой земле речного склона, наблюдая за тем, как весеннее солнце искрилось бликами по освобожденной от зимы воде. Лесная река гулко шумела, причудливо играя кусками мертвого льда, и какая-то мысль бродила по краю сознания принца, тревожа своим неуловимым присутствием. Казалось, она вот здесь, совсем рядом, достаточно поднять руку, чтобы поймать ее, но через мгновение мысль ускользала в недосягаемость, издевательски маяча на горизонте. Чьи-то легкие пальцы коснулись плеча принца. Леголас удивленно вздрогнул, не заметив в своей задумчивости приближения давнего друга, Аэвеля. Придворный менестрель беззаботно уселся рядом с королевичем и свесил ноги над бурлящей весенней рекой. Леголас выжидающе посмотрел на друга, который в ответ улыбнулся так простодушно, что невозможно было не улыбнуться в ответ. Аэвель легкомысленно поболтал ногами, дернул плечом и притронулся ладонью к руке принца. - Весна начинается лишь тогда, когда перестаешь верить в зиму, - задумчиво сообщил менестрель с неожиданной для него серьезностью, - самое время отпустить холода восвояси, не находишь? Леголас ничего не успел ответить – легконогий Аэвель, его ровесник и участник всех детских забав, стремительно вскочил и исчез среди светлых стволов, заведя своим птичьим голосом бессловесную песню, которую тут же подхватили лесные птицы. Бессмысленно было думать о том, что это вдруг произошло. Леголас с удивлением снова посмотрел на Лес вокруг – тот самый, стремящийся жить и говорить, тоскующий по своему Королю, такой беззаветно искренний и нуждающийся в избавлении от одиночества. Лес дышал солнечным теплом, Лес собирался чествовать весну, и это было так правильно, так легко, так искренне и верно, что серая хмарь отчаянья, накрывшая Лихолесье в последние мрачные годы, казалась лишь миражом, сомнительной иллюзией страхов. И достаточно лишь взмахнуть ладонью, чтобы развеять слепящий туман. Казалось, всего лишь казалось, конечно, что развеять Тьму будет так просто. Но Леголас, слушая весеннее пение птиц, вспомнил вдруг, как в далеком детстве отец, проводя его по цветущему Лесу, говорил: «В подобный этому день ты родился, и все птицы воспевали твое рождение, сын мой. Это был лучший день в моей жизни». Реки, сорвав с себя оковы льда, разлились безудержно и мощно.