Я чувствую тебя

Трандуил медленно перебирал волосы Леголаса прядь за прядью, зачарованный и болезненно внимательный к каждому ощущению. Утром нового дня Леголас долго пытался победить свои безнадежно запутавшиеся от воды косички, но только спутывал их сильнее и, сам не зная почему, злился и шипел проклятья себе под нос. А потом Трандуил вдруг бесшумно оказался рядом и перехватил гребень, молчаливый и пугающе проницательный. Леголас не стал спрашивать у Трандуила, как тот догадался о его проблеме, и просто расслабленно расправил плечи, закрыл глаза и позволил чутким пальцам вызволять нити волос из хаоса. Каждое движение прозорливых пальцев, неспешное и точное, снимало остатки неведомого напряжения, оставшегося с ночи. Как Леголас дышал спокойнее и глубже, так и Трандуил, жадно внимая собственным ощущениям, забывал о странных тревогах. Он так давно не касался волос сына и просто наслаждался каждым мигом. Ему не нужны были глаза, чтобы осознать рисунок переплетенных в бардаке прядей, и не нужно было видеть, чтобы расплести его. Медленно, но настойчиво он превращал сумбур в порядок, и шелковые пряди лоснились между его пальцев, лаская кожу. Это было приятно, слишком приятно, и Трандуил не мог оторваться от своего занятия, даже когда расплел все волосы Леголаса в одну гладкую волну. Он все равно продолжал запускать пальцы в пряди, отложив прочь гребень, и почти чувствовал кожей тихое и умиротворенное шуршание волос, разносившееся по королевским покоям. Леголас же, запрокинув голову, полностью отдался ощущению осторожных, почти невесомых прикосновений, от которых волны приятных мурашек разбегались по всему телу. Никто из них, ни Трандуил, ни Леголас, не прерывали этого странного, затянувшегося мига пленительного молчания. Время текло, лишенное какого-либо веса, и Леголас, зажмурившись, бездумно наслаждался легкой лаской, а Трандуил, закрыв глаза, погружался в ощущение близости. Их прервал Тандор – он деликатно постучался, прежде чем войти и сообщить о внезапных гостях с юга. Блаженное безмолвие рассыпалось сухими листьями, когда Леголас передал слова Тандора танцем пальцев по руке, лежавшей на его плече. Отец и сын с сожалением отстранились друг от друга. Они стали быстро готовиться к приему гостей, и никто из них не мог заметить довольной улыбки Тандора. Это были первые за очень долгое время гонцы из Лотлориэна – и на самом деле последние до конца Эпохи. Юг Лихолесья стал слишком опасным для путешествий, и несколько эльфов из светлой страны проделали немалый и тяжелый путь, чтобы принести свои странные вести Лесному Королю. Леголас старался не показывать, насколько удивлен, когда переводил слова гонцов в язык прикосновений, но Трандуил был слишком внимательным и чувствовал изумленное напряжение сына. Трандуил улыбался. Лотлориэнские гости остались в лесном дворце на несколько недель, чтобы отдохнуть и пополнить запасы перед обратной дорогой, которая обещала быть еще сложнее и темнее. Дол-Гулдур, говорили во всех окрестных землях, собирает вокруг себя туманы и тьму, а орки с Мглистых Гор становятся все более смелыми и отчаянными. Может быть, скоро перевалы станут небезопасными, и кто знает, как долго можно будет без страха пройти сквозь Лихолесье, дичавшее с каждым годом все сильнее. Эльфы Золотого Леса не задавали вопросов и были слишком скупы на рассказы о том, что происходит в их королевстве. Они лишь обмолвились, что и в их краях чувствуется подступающая Тьма, да тянули завораживающие, непривычные слуху лесных эльфов песни. После разговора с гонцами Трандуил и Леголас вышли в Лес и побрели по незаметным смертному глазу тропкам рука об руку. Деревья вокруг грустили, припорошенные желтыми всполохами листьев, и готовились к наступающей осени. Леголас долго шел, не особо понимая, куда, и все не знал, как задать свой вопрос. А Трандуил продолжал загадочно улыбаться и глубоко дышал, впитывая многообразие лесных запахов. – Ты хочешь спросить меня о Галадриэль? – Леголас вздрогнул, не готовый к такой прозорливости Трандуила, и неожиданно для себя рассмеялся. «Это пугает и восторгает одновременно, – Леголас качал головой, улыбаясь, и с облегчением вел пальцами узор безмолвной речи. – Ты прав. Я не думал, что она, легенда во плоти, может передать нам свои вести». – Я рос в Дориате, Леголас. Галадриэль была посланницей родичей нашего Короля из-за морей. Она привезла с собой эхо Света, который отражался в глазах наших правителей, но в волосах ее света было больше, чем мы могли вообразить. Она осталась в наших сумерках, хотя я помню ее стремящейся в неизведанность и гордой. Келеборн дал ей имя, которое ты знаешь – и вместе с ней, увенчанной светом, я познавал сущность волшебства у нашей Королевы. «Ты никогда не рассказывал об этом», – пораженно заметил Леголас. Трандуил в ответ чуть пожал плечами и с лукавой улыбкой сжал его ладонь: – Не думал, что я могу быть свидетелем «легенд во плоти»? Кажется, ты недооцениваешь меня, ion nín, – Трандуил почти смеялся. – Когда-нибудь я, быть может, и расскажу тебе о тех временах, Леголас. Но там было сверх меры много всего, и хорошего, и плохого. Мне трудно вспоминать то время, слишком горькими потерями оно завершилось. Некоторое время они молчали, держа друг друга за руку, и уходили все глубже в чащу. Мимо них проскакали легконогие олени, которые, сверкнув внимательными взглядами, мгновенно исчезли среди деревьев. Несколько птиц, заметив гостей, громко пропели на разные голоса и ускользнули по своим делам. Лес казался удивительно тихим и в то же время суматошным в предчувствии осени. Леголас долго думал, прежде чем задать свой вопрос: «Ты считаешь, предсказанию Галадриэль можно верить? Я слышал, что она искусна в таком волшебстве, но никогда не думал…» – Леголас оборвал себя, не зная, что хотел сказать. Лесные эльфы редко задумывались о будущем, слишком они любили чащобы своего Леса, который казался незыблемым и вечным даже перед лицом отравляющего мрака. А потому дар предвиденья редко посещал эльфов, влюбленных в неизменную вечность лесной пущи. – Наши пути разошлись, но мне ведомы истоки ее чар. И тому, что предвидела Галадриэль, верить можно – так же, как шепоту древних камней или голосу ручьев, – Трандуил довольно щурился слепыми глазами, словно осматривал деревья вокруг – он и правда осматривал их, но не глазами, а через свои воспоминания. Леголас наблюдал за ним и не мог не улыбаться. Слова Галадриэль были сама надежда – пусть туманная, отчаянная, непривычная, она все же грела изнутри. «Она говорит – если искать свет. Это так...» – Неясно? – перебил Трандуил все с той же странной, лукавой улыбкой. – Давно ли ты, сын эльфийского народа, слышал от ветра точные указания? – и он засмеялся, и ему казалось, что от собственного смеха звенит в ушах, – глупости, конечно, и не было никакого звона. Леголас смеялся тоже – Трандуил чувствовал его смех, сжимая ладонью ладонь. У эльфа и ветра не проси совет... И это было смешно и жутко, потому что так неясно и зыбко. Но если есть тьма, значит, будет и свет. Они больше не говорили об этом – быть может, потому, что в смехе их отзывалось пугающим эхом что-то отчаянное и горькое. Каждый по-своему думал о весточке, присланной Галадриэль, о совете-предсказании, в котором переменчивого ветра и туманов было больше, чем обнадеживающего света. Зато была надежда – и какой бы она ни была, ее присутствие в сердце выравнивало его ритм. Одной ночью, тепло держа ладонь Трандуила, Леголас задумчиво вывел откровение, пришедшее к нему среди дрем: «Однажды ты вывел меня из мрака. Я помню это. Ты был светом там, в лабиринте моих страхов и терзаний. Ты был светом, хотя сам был во тьме. Значит, есть выход». Трандуил не спал – смотрел в темноту, ощущая, как странное тепло разливается от груди по всему телу от выведенных по ладони слов. Леголас дышал совсем рядом – его выдохи касались виска и ворошили волосы. А его слова – прикосновения, обретшие особый смысл, – кажется, проникли в самую душу и свернулись внутри чем-то теплым и удивительным. «Я стану твоим светом, если ты пойдешь за мной», – и Трандуилу показалось, что он услышал этот шепот – срывающийся с губ Леголаса, который вторил своим прикосновениям. – Я уже иду к тебе. * * * А потом в их жизни стало происходить что-то странное. Они не знали, воспоминание ли о случае на озере было тому виной, и никогда не говорили о том, что случилось в тот вечер. Эльфу забыть что-то невозможно, немыслимо, нереально, да и, признаться, они не хотели этого забывать, даже если в их сознании мысли метались, как загнанные птицы. Но, хоть и заключенное в молчание, то самое напряжение странной близости возникало снова и снова. Ему не было названия – они сами не знали, как его назвать, и страшились найти верное имя – но оно преследовало их, непредсказуемое и неуловимое. Трандуил, захлебываясь снами, просыпался весь в поту, задыхающийся от ужаса, и тут же успокаивался, чувствуя родное тепло рядом с собой. Но в следующий миг сердце начинало биться так отчаянно, что хотелось вскочить и убежать – если бы за пределами нагретой постели не поджидали Тьма и Тишина. Леголас, замерев в своих размышлениях, неотрывно следил взглядом за Трандуилом, и вдруг ловил себя на том, что задыхается от жара, неизвестно откуда взявшегося, и смотреть на Трандуила дальше было почти невыносимо, но не смотреть – невозможно. Они не спрашивали себя, что происходит. Быть может, потому, что боялись узнать ответ – или не нуждались в нем? И они балансировали на грани. Оба чувствовали это, но какой была та грань, не понимали и страшились понять. Близость их порой вспыхивала оглушающим штормом, обжигала кожу, обжигала горло, обжигала сердце. Было почти больно, отчаянно и жутко, но сладко и притягательно, и они оба давились воздухом, не имея сил вдохнуть, и напряжение между ними звенело готовой порваться струной. И когда казалось, что грань вот-вот будет сметена взрывом, наступал штиль – нежный и прохладный. Близость оборачивалась таким естественным, таким правильным сосуществованием, одним ритмом дыхания и сердца на двоих. Прикосновение пальцев к пальцам порой словно высекало искры, и в то же время прижиматься друг к другу спинами было так легко и спокойно. Это было бесконечной борьбой против противоречивой стихии – между сметающим с ног ветром и долгожданным покоем ока бури. Что будет, если решиться шагнуть навстречу урагану, широко раскинув руки, они не знали. А ветер, беснующийся и свободный, зазывал на все голоса, подталкивал в спину, молил и соблазнял, чтобы затем внезапно угомониться. Они то спали, почти обнимаясь, переплетая руки и ноги, вжимаясь в тепло друг друга, и это было просто и спокойно; то оставляли между собой столько пространства, словно были чужими друг другу, и все равно чувствовали вибрирующее напряжение. Что-то странное, терпкое, горячее оседало на языке, тревожило и интриговало. Они балансировали на грани с эльфийской ловкостью, и пламя превращалось в воду, а искры разгорались из дождя, и это было так удивительно, увлекательно и невероятно, до ужаса правильно. Никто из них не говорил об этом. Замечая напряжение и чувствуя дыхание друг друга, они молча пережидали подступающую бурю на расстоянии вытянутой руки, чтобы потом без слов наслаждаться затишьем вместе. …в праздник Осеннего Солнцестояния на опушках Леса зажглись десятки веселых костров, пламя которых отдавало волшебно-зеленым, и не унывающие перед лицом невзгод эльфы жарили ароматное мясо, добытое в недавно прошедших задорных охотах, пили сладко дурманное вино, играли многоголосую легкомысленную музыку, пели и веселились. Лес оделся в алый и золотой, и живущие свои последние теплые деньки черные бабочки танцевали над кострами в замысловатом танце. Тьма никуда не делась и никуда не денется, и эльфы знали это, но в этот день они не ведали печали и перестали думать обо всех страхах. Вино лилось рекой, самоцветы и последние осенние цветы сверкали в волосах, и музыка звенела и звала в танец. «Потанцуй со мной», – вдруг попросил Леголас. Они, конечно же, вместе пришли на этот беззаботный праздник, и Трандуил наслаждался вином и пропитавшим воздух весельем, пусть не слышал песен и не видел веселых плясок своих подданных. И он совсем не ожидал такого предложения. Так просто, легко и в то же время настойчиво. Пальцы Леголаса скользили привычно быстро и уверенно, без всякого напряжения или волнения. Трандуил давно научился понимать настроение окружающих по одним лишь прикосновениям, но Леголас, обычно такой открытый и почти понятный, не переставал удивлять: «Давай. Сегодня прекрасный вечер, и музыка хороша. Мы обязаны потанцевать». И Трандуил знал, что Леголас не отступит. Тот не пытался вытащить Трандуила на середину поляны насильно, просто стоял рядом и уверенно сжимал его ладонь обеими руками, непреклонный и убежденный в своей правоте, в своей идее. – Я же не слышу музыки. – И это было единственным доводом против, который имел хоть какой-то смысл. Да, Трандуил не танцевал целую вечность, но разве эльф может забыть, как танцевать? Да, в своей слепоте и глухоте он когда-то был слишком неуклюжим, неспособным верно управлять своим телом. Но прошло уже столько десятилетий, и уже давно Трандуил научился ловить равновесие в темноте и тишине. И да, вокруг было много других эльфов, но имеет ли смысл стесняться своего народа, если они понимают и принимают своего Короля таким, какой он есть? «Я поведу тебя», – просто развеял сомнение Леголас и легко потянул за собой. Трандуил не мог не поддаться. И они танцевали. запах костра – мягкость травы – шлейф взглядов – прикосновение танцующего следом воздуха по лицу и запястьям кожа к коже – пальцы, ладони – ткань по ткани ближе-жарче-дальше – шаг и выпад – кружение – рисунок неведомого и неслышимого но неизвестно как отзывающегося в грудной клетке ритма – Леголас держит одну ладонь на плече и постукиванием пальцев отмеряет такты, другой рукой уводя в новое движение а потом ладонь, задающая ритм, соскальзывает прочь – чтобы вернуться в совершенно неожиданном месте с новым перезвоном музыкальных прикосновений – на запястье или спине, на ключице или на талии – и снова плечо – и снова запястье – и переплетаются пальцы сцепиться – вдавить рисунок неслышной мелодии в рисунок линий жизни-сердца-судьбы – эльфы-не-верят-в-такие-суеверия его волосы скользят по лицу и переплетаются с собственными – словно ветер перемешивает высокие травы бескрайнего поля ближе ближе ближе – пожалуйста пусть это не прекращается – почему так не хватает воздуха – больно и сладко в груди и сжимает горло незнакомо-знакомо и хочется поймать-охватить-осознать – но не хватает рук – и пальцы соскальзывают не успевая увидеть-услышать-почувствовать – совсем на грани – почти-почти-почти они движутся друг за другом вместе-одновременно-врозь – уводя за собой; он задает направление – а он заполняет движение деталями – а потом вдруг наоборот – и уже ничего не важно они смешиваются-сплетаются-захлебываются и дышат друг в друга будь со мной будь не смей ускользать не вздумай убегать словно гроза или ураган или долгожданный дождь – бедствие-благословение – опрокинутое небо переплетающееся с кронами деревьев – беснующийся жизнью лес – все сразу одновременно и без остатка в двух телах почему так не хватает воздуха вдох и музыкой им становится биение сердец – одно на двоих. Когда они останавливаются, держась друг за друга, дыша друг в друга, и не имея сил отдышаться – Трандуил уверен, что они абсолютно одни. Ощущение чужих взглядов исчезло давным-давно, и не пахло никем и ничем вокруг, кроме Леголаса и Леса, да догорающего костра. И дыхание Леголаса – заполошное, горячечное, сбитое – течет словно нагретым шелком по шее и подбородку. Не нужно никакой музыки, или слов, или действий. Все тело – расплавленное, горячее, удивительно сильное – восторженно и жадно живет, упоенное движением, близостью, теплом другого тела. И это так просто и правильно, что нет никаких сил задумываться или сомневаться. А потом они просто сидят – прямо там, на примятой танцем траве посреди поляны – и пьют вино, прислонившись друг к другу. Спина к спине, запрокинув головы – наверное, Леголас высматривает звезды среди ветвей. А Трандуил, прикрыв глаза, вспоминает эти звезды – и они словно зажигаются на внутренней стороне век. Это оглушительно ярко. * * * Трандуилу нравилось сидеть по вечерам около камина в своих покоях – пусть он не может полюбоваться игрой языков пламени или насладиться убаюкивающим потрескиванием поленьев. Зато он может ощутить тепло, которое вовсе не равномерно накрывает тело. Пламя живет своей завораживающей жизнью там, в мире света и звука, а здесь, в его мире, жизнь огня бьется в своем, особо чувствующемся ритме. Тепло накатывает не единой волной, а танцующими всплесками, хаотично лижет кожу, прижимается к скрытым одеждой ногам, скользит, вздыхает. Отступает и через мгновение бодается вновь – кажется, подними руку – и почувствуешь реальное прикосновение. Иногда искушение податься ближе и прикоснуться к пламени ладонью, чтобы прочувствовать его до конца, было почти невыносимым, пусть и абсурдным. В такие моменты Трандуил соскальзывал с кресла на пол, садился около огня, переплетал пальцы за спиной, чтобы искушение не было таким ярким, и просто внимал невесомой ласке каминного тепла. А еще огонь имеет свой запах. И у разного пламени аромат свой. Восковые свечи пахнут уютом пчелиных сот – можно представить, как опасность обращается в драгоценное и сладкое; как пчелы, готовые умереть, но навредить противнику, создают удивительное сладкое лакомство. Огонь поедает воск и отдает через запах историю – спокойствие, готовое обернуться яростью; сладкая мягкость, под которой кроется острая мука. И если неловко прикоснешься к горящей свече – обжигающий воск облепит пальцы, остывая и тут же забирая боль, а язычок огня мимолетно лизнет пальцы, и это скорее щекотно, чем больно. Костры, которые разводят эльфы в лесу, – мешанина тысячи запахов. Это разогретая земля и раскаленные камни, дымный запах случайно попавшей в огонь травы и терпкий, звонко отдающийся в мыслях аромат горящих ветвей и поленьев. Листья, оставшиеся на ветках, горчат, а колдовская смесь из собранных в лесу трав звенит в огне маревом пьяной радости и бесшабашного веселья. Трандуил помнит – от брошенной в пламя щепотки языки огня окрашиваются в оттенки зеленого, и это пахнет… жизнью Дивного народа. Как объяснить то, что ускользает от внимания? Волшебное пламя ласково готовит мясо, и упоительный, невозможный, обещающий неземной вкус запах жаркого заполоняет все свободное пространство, искушает, волнует и почему-то безумно смешит. Трандуил знает, как пахнут пожарища войн или драконий огонь, но помнить этого не хочет. Какое счастье, что память эта стала принадлежать ему задолго до встречи с Мраком из Дол-Гулдура! Теперь, заключенный в тюрьму Темноты и Тишины, он стал слишком остро чувствовать то, что поражало его за эти годы все сильнее и сильнее. Запахи и ощущения оказались такими многозначащими, такими яркими, в них было столько оттенков и полутонов, столько смыслов, и весь мир вокруг оказался не менее многообразным, чем был в цвете и звуках. Пламя в камине рассказывает Трандуилу о можжевеловой свежести – острой и в то же время терпкой, такой лесной и убаюкивающе-спокойной. Можжевельник, сгорая, пахнет упоительно, ярко, и словно ласково обещает, что все будет хорошо. Трандуил просто закрывает глаза и дышит – навстречу запаху, навстречу танцующему свой собственный ломаный танец теплу. Леголас сидит рядом, за плечом – он пахнет не только весной, аромат которой (высокое чистое небо, первоцветы, молодая листва, влажная земля) был неопровержимо его ароматом. Леголас пахнет чистой тканью, осенним ветром, осевшим в его волосах, и совсем немного вином, которое они традиционно пьют вместе по вечерам. И тепло Леголаса тоже нельзя назвать неподвижным – следуя случайным движениям, ощущение сидящего совсем близко, но не касающегося, такого живого, горячего, родного, колыхается, перетекает, оседает на коже Трандуила даже сквозь одежду. Так, что пробирает странная, приятная дрожь, которая необычайно удивляет всякий раз, хотя стоило бы уже давным-давно привыкнуть. Леголас молчит за его плечом – горячая ладонь лежит рядом с рукой Трандуила, и он чувствует это не-прикосновение так ярко, что почти может понять, о чем тот думает. Леголас никогда не спрашивал, как Трандуил воспринимает мир в своем проклятии, но этот вопрос витает в воздухе, неловкий и осторожный. И Трандуил иногда роняет пару слов о той или иной мелочи в своей жизни среди Темноты и Тишины и чувствует благодарно-смущенную улыбку в ответ – каким-то особым образом, внутренним чутьем. Тем же самым чутьем Трандуил понимает, что Леголас думает о другом вопросе. Наверное, совсем странном, раз раздумья заняли многие дни и тревожат Леголаса все сильнее. Трандуил не торопил его, не настаивал – терпеливо ждал, пусть эта странная сосредоточенность и омрачала их общее безмолвие, некогда бывшее таким уютным и правильным. «Что тебе снится?» – ловкие пальцы легко и все же неожиданно порхают по руке. Трандуил застывает, напрягается всем телом и почти перестает дышать, ошеломленный и неспособный даже думать. Этот вопрос задевает что-то очень глубокое и мучительно скрытое. Но прикосновения Леголаса полны спокойствия и наконец-то обретенной уверенности – он принял решение и теперь ни за что не отступится. Его внутренняя сила, еще юная, отчаянно громкая, чувствуется сейчас особенно остро. Молчание длится так долго, что они оба теряют счет времени. «На что это похоже?» – снова такие же спокойные, задумчиво-размеренные прикосновения. Трандуил пытается представить, с какой интонацией Леголас произнес бы эти слова вслух, и вдруг с ужасом понимает, что не может вспомнить голос сына. Это открытие парализует, сводит судорогой что-то внутри. Но прикосновения родной ладони незыблемо спокойны, и это держит на краю. «Я видел – так спят Смертные. Тебе снятся сны, я знаю. Ты... словно переживаешь что-то, когда спишь – хмуришься, или дергаешься, и твое дыхание постоянно меняется». Трандуил молчит, крепко зажмурившись. Он просто не может ответить на этот вопрос. Не может сказать ни слова. «Это так глубоко, да? Не тело, но душа...» Его пальцы вздрагивают, напрягаются, и вот это – уже точно не спокойствие. А страх. Горький, отчаянный, загнанный в дальний угол, но живучий страх. «У тебя между бровей – вот тут, – одна его рука исчезает в темноте, чтобы вернуться прикосновением двух пальцев ко лбу, – складка, которая не исчезает, даже если ты смеешься. Как у Смертных». Трандуил все еще молчит, стараясь дышать ровно. «Я боюсь». И от этого сердце грохочет так сильно, что мешает вздохнуть. «Мне жутко признаваться, отец. Но я боюсь. Это внутри тебя – ты чувствуешь это? Это больно?» «Я не знаю», – хочет сказать Трандуил, но он не уверен, что сможет произнести хоть что-нибудь, так сдавило горло. Пальцы Леголаса танцуют по его ладони, и эти прикосновения все равно полны сдержанного спокойствия, пусть даже где-то между ними спрятался застарелый, едкий страх. Трандуил продолжает жмуриться и считает собственные вдохи. «Это ведь не просто... Слепота и глухота, да? Ты же как-то ощущаешь это? Мне иногда кажется – ночами, пока ты спишь – словно я вижу это. На твоем лице, или... Не знаю. Я боюсь всматриваться» …а потом все просто взрывается «Прости, – отчаянно, с истерической силой выбивает он пальцами по руке, – прости прости прости Ada пожалуйста ответь я не хотел я долго боялся говорить об этом прости прости прости!..» Смазывается. Смысл ускользает, да все это больше и не имеет никакого значения. Трандуил просто пытается дышать, потому что внезапно он стал чувствовать. Нет, не внезапно, нет. Это словно давным-давно (всегда) бродило вслед за ним в этих странных и страшных не-эльфийских (смертных) снах. И в последнее время Трандуил действительно спал беспокойно – метался рядом с Леголасом, захлебывался сном, не имея сил проснуться. это внутри тебя – ты чувствуешь это? это больно? Леголас спросил – и неизведанное, тяжелое, душное просто сделало последний шаг и опрокинулось бездной. Единый отец, это нестерпимо больно! Трандуил вдруг ощутил, как была истерзана его душа. Он жил с этим столько долгих зим, он знал об этом, он захлебывался в этом – но не чувствовал. Как не мог ощутить Леса, или осанвэ, или того, как отражается удушливый страх в чьей-нибудь душе. Словно острые зубы – он помнит, он помнит всем своим существом копья многоголосой тьмы там, у черной крепости, они смыкались на нем, они впивались в него, и через оставленные раны темнота и тишина, ядовитый мрак, проникали внутрь, отравляли, лишая света и звука. И это было было было больно, он кричал, взрывался изнутри, противостоял всем существом, и только потому смог выжить. Милосерден же был Враг, даровав Темноту и Тишину страшным проклятьем, когда добавил к этому дару слепоту-глухоту душевную. Единый отец, пожалуйста, хватит! Это нестерпимо, невозможно, невыносимо! Теплые руки держат его, пока боль, обиженная долгим невниманием, вгрызается с особенной силой, сметая прочь все, абсолютно все другие ощущения. Трандуил кричит, срывая голос, в мучительной агонии рождения.