***
Маленький, белоснежный кабинет Родериха нагонял на Гилберта тоску. Слишком холодный и пустой. Родерих сел за стол, а Элизабет и Гилберт устроились напротив него. — Так что за фигня происходит? — спросил Гилберт. — Всё просто, — сказал Родерих, — Ты должен следовать правилам, если хочешь написать книгу. Во-первых, от четверти до половины будет о Найтингейл. Гилберт раскрыл рот: — Что? — Во-вторых, всю информацию, что ты от него получишь, я буду просматривать, чтобы быть уверенным, что ты не ничего не искажаешь. — Бред, — воскликнул Гилберт. — В-третьих, ты не можешь выставлять Найтингейл в плохом свете. — Ты цензуришь меня! — обвинил Гилберт. — И, наконец, если ты попытаешься избежать эти правила, книга никогда не будет опубликована, и тебя выгонят отсюда. Вопросы? — Какого чёрта? — зарычал Гилберт, — Я могу понять, что кто-то может читать мои записи на случай, если кто-то из жертв жив может защитить свои права… Но это тупо! Из-за моих книг некоторые тюрьмы внесли изменения в условия содержания преступников! — У нас тут не тюрьма, — сказал Родерих, — Наш исследовательский центр спонсирует государство, и, если его закроют из-за того, что ты недооценил это место, не только сотни людей лишатся работы, но и тысячи тентакула не узнают о себе много важного. Им придется полагаться на слухи, что может разрушить их будущее. Гилберт нахмурился. Несмотря на то, как сильно он ненавидел, когда люди вмешивались в его работу, ему всё же очень хотелось написать эту книгу. — Ладно, — пробурчал он, — Я буду следовать твоим тупым правилам. Измельчитель стоит того. Элизабет улыбнулась и хлопнула в ладоши: — Отлично! Не хочешь ознакомиться с этим местом? Тебе в любом случае надо будет еще приходить сюда. Мне надо обсудить кое-какие вещи с Родди. Гилберт скривился от этого идиотского прозвища, но он был рад, что Элизабет дала ему шанс сбежать из этого кабинета. — Хорошо, моя крутость определённо нужна где-то в другом месте.***
Коридор был тихим, холодным и слишком чистым на вкус Гилберта. Он заходил в комнаты то там, то тут, только чтобы увидеть учёных, работающих с микропрепаратами. А он бы хотел найти тентакула, который использует свои щупальца. Он вздохнул и повернул за угол. На стене висел холст размера А3 с белым медведем. Точнее, он решил, что это полярный медведь, так как зверь не имел определённой формы, но напоминал именно белого медведя, сидящего под деревом непонятной разновидности. Он мягко улыбнулся: — Миленько… — Да ебаный в рот… Картофельный ублюдок номер два теперь тоже здесь? Гилберт повернулся и увидел сердитого итальянца. Он выглядел почти как Феличиано, но его прядь переходила на другую сторону головы под более прямым углом… А ещё он был мудаком. И тоже тентакула. Гилберт закатил глаза: — Привет, Ловино, как дела? Ловино фыркнул и прошёл мимо него: — Мой глупый фрателло проспал, поэтому попросил меня подменить его. У меня были планы получше, чем учить толпу тентакула рисованию, но что поделать с этим ублюдком. Гилберт изогнул бровь: — Но… Ты же тентакула. — Что? Правда? А я и понятия не имел! — сказал Ловино саркастично, — Конечно! Этого доказательства достаточно? — Гилберт не успел и глазом моргнуть, как получил шлепок по голове серым тентаклем, который выполз с тыльной стороны руки итальянца, — Какого чёрта ты здесь забыл? Гилберт нахмурился и почесал ушибленное место. Ловино был реальным засранцем. Он уважал только женщин и горстку избранных, и Гилберт точно не входил в их число. — Я пишу книгу, и пришёл, чтобы ознакомиться с местом до интервью, — сказал он, — Зачем вы учите их рисовать? — Это часть программы реабилитации, — сказал Ловино и нахмурился, —Они просят тентакула приходить и учиться. Какая-то херня про заключенных, которые лучше себя чувствуют в компании своих. Гилберт пожал плечами: — Так… Что ты делаешь? Ты знаешь, кто нарисовал этого полярного медведя? Это художник или заключённый? Ловино подошёл к картине и усмехнулся: — Да… Один из пациентов нарисовал это. Он нарисовал и больше медведей. Он, возможно, в кабинете арт-терапии сейчас. Часть терапии или похожая фигня. — Окей… Можно мне туда? — Отъебись. — Я расскажу, что ты ударил меня тентаклем. — Тогда ладно, но, если ты будешь ошиваться около меня, я тебя придушу. Ловино пошёл дальше по коридору. Гилберт последовал за ним: — Хорошо.***
Класс арт-терапии был слишком мал, чтобы иметь четыре огромных стола и несколько мальбертов. В дальнем углу рядом с окном кто-то уже рисовал. От двери Гилберт мог видеть только его ноги, на которых были серые спортивные штаны. Гилберт посмотрел на Ловино и поднял бровь. Тот сказал: — Большинство проходящих терапию также слушают музыку. Полная ерунда, по-моему. Возможно, он даже не заметил, как мы зашли, — с этими словами Ловино подошёл к пустому столу и вытащил ноутбук с наушниками. Поскольку итальянец больше не обращал на него внимания, Гилберт решил посмотреть, что же рисует парень в углу. На нём была серая футболка, сочетающаяся с штанами, у него были светлые волнистые волосы почти до плеч и одна прядь, которая закручивалось прямо перед лбом, он носил очки, и оправа гармонично подчеркивала голубой цвет глаз… Но из-за освещения они выглядели фиолетовыми. Странный оттенок. Парень слушал музыку, поэтому не слышал, как подошёл Гилберт. Гилберт улыбнулся и посмотрел на набросок белого медведя. «Это, должно быть, тот самый заключённый, который нарисовал и другого медведя», — подумал он. Внезапно подросток положил кисточку и вздохнул: — Слушай, я не возражаю, если ты хочешь посмотреть, как я рисую, но вот это немного неприятно. — Прости, парень, — сказал Гилберт, — У тебя хорошо получается. Подросток слегка покраснел: — Не то, чтобы… Никто не видит ту эмоцию, которую я вкладываю, и это меня уже раздражает. Гилберт изогнул бровь: — Это просто картина. Неужели так важно, что никто не может понять её? — Это не просто картина, — пробормотал парень, — Это всё. Только так я могу… Ладно, забудь. Тебе же всё равно, — он поднял кисть и начал смешивать цвета на палитре. Гилберт пожал плечами и подтащил стул: — Ты не можешь знать… Так, как тебя зовут? Я Гилберт. — Имена, — тихо проговорил парень, — ещё одно слово для ярлыков. Ненавижу ярлыки. Чьё-то имя вообще значимо? Зачем имена вообще нужны? Они — просто буквы, смешанные вместе и наброшенные на людей, обозначения для идиотов. Имена ничего не значат… Но если тебе надо меня как-то назвать, то можешь звать меня монстром, чудовищем или Мэттью… Или ты можешь придумать любое другое подходящее слово. Я давно перестал беспокоится о том, как люди меня называют. Гилберт нахмурился. У парня негативное представление о мире. Не то, чтобы он мог его винить, так как тентакула часто выбирали для острот и унижений. У общества была странная привычка выбирать себе козлов отпущения. Национальность, пол, сексуальность и религия всегда были горячими темами, теперь же к ним добавилось ещё одна. — Буду звать тебя Мэттью, или Мэтти, или Мэтт. Не люблю унижать людей ни за что. — О, — Мэттью посмотрел на Гилберта, — Так зачем ты пришёл сюда? Ты не тентакула, не доктор и не волонтёр… Ты также не представитель правительства, и не задаешь бессмысленные вопросы. — Я писатель, — сказал Гилберт, — Собираю информацию, пока можно. Мэттью грустно вздохнул: — Твоя книга не заставит людей ненавидеть нас больше, чем сейчас? — Нет, — сказал Гилберт, — Я пишу биографии. Мэттью кивнул и вернулся к наброску: — Я читал твои книги и мне они понравились. Очень детальные, и ты много внимания уделяешь описанию мест пребывания преступников. Интересное дополнение к обычной биографии. Ты хороший писатель. Гилберт улыбнулся. Мэттью приласкал его эго ровно там, где надо: — Я не просто хороший писатель. Я крутейший писатель! Мэттью немного улыбнулся: — Что ты… Я бы хотел писать так, как ты… Но этого точно не произойдёт. Я застрял здесь навсегда… — он посмотрел на часы и вздохнул, — Ладно, было приятно познакомиться с тобой, Гилберт, но мне пора принимать лекарства, — он потер руки о футболку, оставляя на ней белые следы, — Ещё увидимся? Гилберт кивнул: — Конечно, увидимся, Мэттью, — подросток улыбнулся и быстро покинул кабинет. Он улыбался как хороший парень. Немного депрессивный, но добрый, по крайней мере. — Ублюдок, даже не думай об этом, — зашипел Ловино. — А ты разве не смотрел ролики на ютубе? — спросил Гилберт. Ловино показал неприличный жест: — Ему и так чертовски тяжело, кретин. Не приставай к Мэттью. Не нужно, чтобы ты ошивался рядом только потому, что тебе скучно. Гилберт закатил глаза: — Остынь. Я просто убивал время… Он же совершенно обычный подросток. Почему он здесь? Ловино посмотрел на Гилберта как на идиота: — Какого хрена, ублюдок? Ты не знаешь, как становятся тентакула? — XV3? Ловино закрыл лицо рукой: — Дебил… Нужен триггер. Травматическое событие провоцирует реакцию бей или беги. Прилив адреналина, страх и ощущение близкой смерти позволяют XV3 атаковать ДНК. Ты не думал, почему большинство тентакула появляются из неблагополучных семей, где их унижали? Тупой ублюдок. Обычно агрессора убивают на месте первой же мыслью. Большинство тентакула — убийцы. Гилберт нахмурился: — Тогда как ты и Феличиано ими стали? — Автокатастрофа. — О… прости… Ловино закатил глаза: — Не надо. Это произошло много лет назад. Мы уже прошли через это… Тебе разве не нужно поошиваться где-нибудь в другом месте, ублюдок? Гилберт пожал плечами: — Хорошо… Пойду найду брата и спрошу, сможет ли он отвести меня к Измельчителю… — ТЫ С УМА СОШЁЛ? — закричал Ловино. Он выглядел злым, — НЕ НАДО ПОДХОДИТЬ К НЕМУ! ОН СЕЙЧАС ТОЛЬКО ЧТО ПРИНЯЛ ПРЕПАРАТЫ! ТЫ ХОЧЕШЬ СДОХНУТЬ? Гилберт застыл. Обычно Ловино поднимал голос, только когда желал ему смерти, но не потому, что он мог умереть. После нескольких неловких секунд Гилберт засмеялся: — Ловино, не знал, что ты так сильно беспокоишься о моей безопасности. Ловино закатил глаза и вернулся к ноутбуку: — Проехали, ублюдок. Если хочешь сдохнуть, то вперед. Я просто не хочу, чтобы мой фрателло прибежал ко мне плачущим только потому, что ты убился просто так. Но это хороший способ избавиться от немецкого ублюдка. — Возражаю, — прервал его Гилберт, — Я пруссак, а вот Людвиг немец. — Пруссии больше не существует, придурок, — фыркнул Ловино. Гилберт проигнорировал это высказывание и пошёл обратно в кабинет Родериха. После того, как он трижды заходил в тупик, он наконец нашёл нужную дверь. С усмешкой он беззаботно ввалился внутрь. — Великий я вернулся, — объявил он. Родерих поднял глаза к потолку: — Мы не слепые, знаешь ли. — Не спорь с ним, Родди, — сказала Элизабет, когда подняла глаза от документа, — У него мозг не больше тараканьего, а самомнение занимает все остальное место. Гилберт закатил глаза и взял документ из рук Элизабет: — Как скажешь… Что это? Элизабет усмехнулась: — Личное дело убийцы, биографию которого ты хочешь написать. Гилберт улыбнулся и открыл документ. Его глаза раскрылись от шока: — Не может быть… — Он не выглядит как убийца, правда? — спросил Родерих, — Но не позволяй внешности обмануть тебя. За этим скромным лицом скрывается один из самых жестоких изуверов двадцать первого века. Гилберт сглотнул, когда разглядел фотографию, прикреплённую к личному делу: длинные волнистые светлые волосы, непослушная прядь, голубые глаза, которые казались фиолетовыми и оправа. Измельчителем оказался Мэттью.