Monsters

      Мэттью доставили обратно в комнату. После резкого прилива наслаждения от приёма лекарств он становился похож на тряпичную куклу. Сегодняшний день не был исключением. Он позволил голове откинуться и посмотрел на крышу соседнего здания. Свет ослеплял, но без очков был не таким концентрированным. Время замедлилось до нескольких часов, но прошло едва ли несколько минут, пока его перевели в комнату и переложили на кровать.       Он слушал грубый немецкий акцент своего врача, Людвига Байльдшмидта: — В течение получаса придёт мой брат и начнёт первое интервью. Ему скажут, что ты не в состоянии говорить длинными фразами, потому что недавно прошёл медикацию. Говори коротко, до тех пор, пока не сможешь двигаться нормально. — Мои очки… — прохрипел Мэттью, — Где они? — Я положил их на пол рядом с тобой, — спокойно сказал Людвиг, — Постарайся расслабиться.       Мэттью осторожно кивнул: — Хорошо… Я познакомился с твоим братом… У него и правда глаза, красные как кровь… Не угрожаю. Просто говорю.       Людвиг нахмурился: — Где ты его встретил? — В классе рисования, — прошептал Мэттью, — Хочу спать… — Отдыхай, я уйду, — сказал Людвиг. Металлический скрежет и тихий хлопок двери показали, что немец вышел.       Мэттью вздохнул и надел очки. Он думал о знакомстве с Гилбертом, известным биографом: «Он более энергичный, чем я ожидал… Немного нарциссичный. Ловино от него не в восторге, но не то, чтобы ему кто-либо нравился… Надо подождать и посмотреть, что из этого получится… Он может мне пригодится», — он усмехнулся: «Да, очень пригодится».       Скрежет открывающейся двери заставил его дёрнуться, но как только он увидел, кто вошёл, то успокоился: — Ты меня напугал, Феликс.       Феликс был его ровесником, у него были длинные светлые волосы, зелёные глаза и словарный запас девочки-подростка: — Что, правда? — он подошёл к кровати Мэттью и сел на его бедра, — Так, тип, где ты был? Я, типа, совсем не нашёл тебя на завтраке. — Я рисовал, — ответил Мэттью. — Ещё одного медведя? — спросил Феликс, — Тебе, типа, надо начать рисовать что-нибудь другое. — Что, например? — переспросил Мэттью, — Ты можешь не сидеть на моих ногах? Я перестаю их чувствовать.       Феликс надул губы, но всё же спрыгнул на пол: — Ну… Ты можешь рисовать… Птиц или типа того. — Мне не нравятся птицы, — сказал Мэттью, — Мне нравятся полярные медведи.       Феликс отмахнулся: — Мы, типа, и так поняли. Все поняли. Почему ты их рисуешь вообще? Они, типа, такие скучные. Тебе надо попробовать нарисовать что-нибудь другое.       Мэттью поморщился: — Так получилось, что мне нравятся полярные медведи… И я не перестану их рисовать, пока не передам их правильно.       Феликс покачал головой: — Ты уже их передал правильно. Реализм, экспрессионизм, фовизм, дадаизм, сюрреализм, поп-арт, модернизм и всё такое. У тебя отлично получаются все они.       Мэттью выпрямился и уставился на Феликса: — Ты серьёзно? Ты думаешь, те картины хороши? Да они отвратительны! Никто не может сказать о чём те картины! В них они видят только красоту! Ненавижу таких людей! Они все должны умереть! — внезапно голова Мэттью резко запульсировала, — Чёрт… Разозлился…       Феликс сочувственно улыбнулся: — Просто расслабься ненадолго. Это, типа, нормально, не быть спокойным постоянно, что бы эти врачи не говорили.       Мэттью застонал и с усилием провёл пальцами по лбу: — Я знаю… Знаю… Это просто взбесило меня…       Феликс вздохнул: — Если ты, типа, будешь продолжать в том же духе, они могут снова назначить тебе шоковую терапию.       Мэттью засмеялся: — Шоковую терапию? Это же ничем не отличается от щекотки! Простой щекотки! У меня, правда, были странные покалывания и онемение следующие несколько дней. И, похоже, это сильно травмировало мою нервную систему. Они любят давать двойную дозу всего… До сих пор не всегда чувствую левую половину тела.       Феликс усмехнулся: — Ну ты и поехавший. В любом случае, ты слышал, что к тебе пришёл писатель? — Да, он скоро подойдёт, — сказал Мэттью.       Феликс улыбнулся: — Заливаешь! Ты, типа, серьёзно? Я очень завидую! Я бы тоже хотел, чтобы кто-нибудь написал книгу обо мне… Но не то, чтобы кого-то интересовал ребёнок, которого продал в секс-индустрию его собственный отец. Неблагодарный мудак.       Мэттью горько улыбнулся. Феликс не заслуживал этого. Ему повезло, что он не потерял девственность: тентакула были популярны среди фетишистов. Ужасно, но никто ничего не мог с этим поделать.       В центре собирались три типа тентакула: свободные, жертвы и убийцы. Свободные волонтёрствовали и помогали в исследованиях, и их хорошо принимало общество. Жертвы, такие как Феликс, никогда не убивали, но часто подвергались физическому или сексуальному насилию. И, наконец, не трудно догадаться, кто входит в категорию убийц. — Мужчины сволочи, — прошептал Мэттью, — Особенно отцы. Отцы полные отморозки.       Феликс кивнул: — Ну да… У тебя даже больше причин ненавидеть отца, чем у меня. То есть… То, что он сделал… Просто ужасно.       Мэттью вздохнул: — Знаю… Но тут уже ничего не поделаешь. — Ну да… — сказал Феликс. В его глазах зажглись огоньки, — Ты расскажешь об этом тому писателю?       Мэттью пожал плечами и прислонил щеку к коленям: — Наверное, расскажу… Он же мой биографист, — он ухмыльнулся, — Если он, конечно, не испугается и не сбежит.       Феликс улыбнулся: — Ну да… Он, наверное, подумает что-то типа: «это полная лажа», — и свалит, — он бросил взгляд на наручные часы и скривился, — Ну всё! Мне пора принять лекарства. Увидимся позже, Мэттью.       Мэттью улыбнулся, когда Феликс вышел из комнаты. Он был прекрасным другом. Один из первых, с кем Мэттью смог поладить в Найтингейл. По первому впечатлению, Феликс был скорее раздражающим и болтливым, но, по крайней мере, он не был злым. Просто говорил не те вещи не в тот момент. Это то, как всё начинается для большинства из них. Просто сказали или сделали что-то не то, и всё покатилось по наклонной.       Через несколько минут Людвиг вернулся в палату, за ним зашёл Гилберт. Людвиг выдохнул, и сказал взволнованно: — Мэттью, ты сказал, что устал.       Уильямс ненавидел, когда Людвиг говорил таким тоном, как будто он имел право его отчитывать: — Да, но сейчас всё изменилось. Феликс пришёл и спросил, почему я пропустил завтрак. — Снова? — спросил Людвиг, нахмурился и скрестил руки, — Если ты продолжишь пропускать приёмы пищи, мы лишим тебя привилегий. И ты этого точно не хочешь.       Мэттью кивнул, избегая его взгляда: — Да. Конечно.       Людвиг вздохнул и посмотрел на Гилберта: — Он весь твой. Если что-то пойдёт не так, кричи.       И снова дверь тихо захлопнулась. Он услышал звук расстегивающейся молнии и быстро перевел взгляд на источник звука и тихо выдохнул, когда понял, что Гилберт всего лишь открыл сумку, достал диктофон и закрыл её. — Предвосхищая все вопросы, я использую это, потому что делать заметки — отстой, — сказал Гилберт.       Как только он закончил с сумкой, то вздохнул: — Ты кажешься хорошим парнем. Немного скромным и депрессивным, но тем не менее… Так что можешь представить моё удивление, когда я услышал, что ты Измельчитель… И представь моё удивление, когда мне сказали, что нет также и необходимости в видеонаблюдении во время интервью…       Мэттью пожал плечами: — Препараты, помимо всего прочего, блокируют рецепторы, которые позволяют использовать тентакли или что-то подобное. Я довольно безвреден без них… Я могу задать тебе вопрос до интервью?       Гилберт поднял брови: — Конечно. Что ты хочешь спросить? — Я тебя пугаю? — спросил он, — Теперь, когда знаешь, что я Измельчитель, считаешь ли ты меня монстром? Ты меня ненавидишь? Боишься? Или презираешь? Ты желаешь мне смерти? — Не особо… — сказал Гилберт, — Убийство нескольких человек ещё не делает тебя монстром. Наслаждение убийством и причинением боли делает. — У тебя странный взгляд на мир, — прошептал Мэттью.       Гилберт улыбнулся и сел рядом с Мэттью: — Я странный человек… И вообще, я считаю, что общался с преступниками намного опаснее тебя. Так мы можем начать интервью?       Мэттью кивнул: — Хорошо… Что ты хочешь знать?       Гилберт затих на секунду, потом нажал на кнопку включения диктофона: — Убийства Измельчителя, первое интервью… Для начала я задам простые вопросы. Так я смогу придать тебе человечности, а не оставить одномерным убийцей.       У Мэттью приподнялись уголки рта: — Как любезно. Ты говоришь так, как будто тебе действительно есть дело. — … Я проигнорирую это… Первый вопрос: как звучит твоё полное имя? — Мэттью Уильямс… Второго имени нет.       Гилберт кивнул: — Интересно… Так, как насчёт твоих родителей? Или семьи?       Мэттью нахмурился и расфокусировал взгляд: — Я сирота. Вырос без семьи. — Это частично отвечает и на следующий вопрос, — пробормотал Гилберт, — Когда ты стал тентакула? Тебе не обязательно рассказывать в подробностях. Сейчас можешь просто сказать возраст. — Семь. — … Семнадцать? — Нет, — ответил Мэттью, — Семь. Число между шестью и восемью. — Это очень мало, — сказал Гилберт, — Как детский дом воспитывал тентакула? — Он и не воспитывал, — ответил Мэттью, — Я сбежал, как только изменился. Жил на улице, пока меня не поймали и не посадили в Найтингейл. — Ты знал своих родителей, или пытался их найти? — спросил Гилберт. — Да, — сказал Мэттью, — Когда мне было около пятнадцати лет я нашёл свою маму и … моего биологического отца. — У тебя проблемы с отцом? — Ты что, мой психотерапевт? — вспылил Мэттью.       Гилберт развел руками: — Если это поможет мне получить от тебя информацию, то я им буду, — он посмотрел на Мэттью и улыбнулся, — Ладно, оставим вопросы про семью на другой раз. Какой цвет твой любимый? — Голубой. Но какой в этом смысл? — спросил Мэттью.       Гилберт фыркнул: — Просто отвечай на вопросы. Твоё любимое блюдо? — Панкейки с кленовым сиропом. — Любимое животное? — Полярный медведь. — Ты гражданинин США?       Мэттью покачал головой: — Нет. Я канадец. Но были какие-то правительственные договоры, поэтому на время нахождения в Найтингейл я могу оставаться в Америке.       Гилберт кивнул: — Да… Дело довольно запутанное.       Мэттью ухмыльнулся: — Ты не знаешь и половины… Правительство коррумпировано. Я им не верю. Такое могущественное и высокое, а пугается мельчайшей тени, всего лишь пылинки. Тех, кого лучше не упоминать, они прячут под ковром. Общество не беспокоится о таких как я… И иногда мне хочется просто умереть.       Гилберт поднял брови: — Ты хочешь умереть?       Мэттью кивнул: — Да. Я пытался себя убить… Но из-за тентаклей это невозможно. Я пытался перерезать себе вены и горло. Я пытался заколоть себя до смерти, прыгал с крыш и мостов… Но каждый раз, когда я пробовал… Тентакли смягчали моё приземление или вырывали нож из рук. Врачи говорят, что это потому, что в глубине души никто не хочет умирать, а тентакли реагируют на первичные человеческие эмоции. Мне нравится, что в некоторых моментах они всё ещё держат нас за людей, но мы становимся демонами сразу, как только кто-то поранился из-за нас. Никого не беспокоит, пытались ли мы защититься. Всё, о чём они думают, что мы могли с лёгкостью кого-то убить. И знаешь что? Они заслуживают смерти! — Расслабься, — сказал Гилберт спокойно, — Дыши. Не надо говорить так быстро без передышки.       Мэттью хихикнул, что-то тяжёлое придавливало его грудь: — Монстры… Вот как они нас называют. Монстры и уроды, чудовища, которых не должны умереть! И знаешь что? Им надо посмотреть в зеркало! Мы не монстры! Ублюдки, которые сделали это с нами — вот настоящие монстры. Они должны умереть! Не мы!       Гилберт нахмурился: — Кто «они»? Ты имеешь в виду изобретателей XV3, матерей, которые его принимали, или тех, кто провоцирует появление тентакула? — Ни учёные, ни матери не имели ни малейшего понятия о том, что они сделали, — зарычал Мэттью, — Нужно было провести больше испытаний, но прибыль была так близка… Монстры — это те, кто причиняет вред без причины. Чудовища, которые думают, что нормально издеваться над кем-то, кто отличается. Просто потому, что они одеваются, думают по-другому или вообще полностью отличаются. — Так ты винишь хулиганов за появление тентакула? — спросил Гилберт. — Виню их? Думаю, ты можешь сказать и так… Я виню всех, кто причинил кому-либо боль без причины. Из-за таких, как они, много тентакула. Если бы не они, мы бы не существовали… Но это звучит так, как будто я должен их благодарить. Если бы я не изменился, я бы убил себя годы назад. Меня часто задирали. — Вижу, — сказал Гилберт, — Ты можешь рассказать о своих убийствах? Почему ты их убил? Это была самозащита?       Мэттью прикусил губу: — О каком именно ты хочешь узнать? Убийства Измельчителя или о тех, что были до этого? — Ты убил больше? — растерянно спросил Гилберт, — Сколько? И когда ты начал?       Мэттью нахмурился. Он терпеть не мог говорить об убийствах. Чем больше он о них говорил, тем чаще они появлялись у него перед глазами: — Я не могу сказать сколько, потому что я сам не помню… Но я навсегда запомнил первое убийство… — он почувствовал, как защипало глаза, а тело начало подрагивать, — Я-я не хотел… Это произошло случайно… — кровавая сцена заиграла перед внутренним взором. Кошмар, из которого он не сможет сбежать, — Я был так напуган и зол и… Я-я не могу больше! Я не хочу жить с этим грузом!       Он ударил затылком о кирпичную стену, на которую опирался. Мэттью несколько раз повторил это действие, до тех пор, пока Гилберт его не оттащил. — Что за херня? — рявкнул Гилберт, — Успокойся!       Мэттью взглянул на Гилберта и оттолкнул его от кровати: — Уходи! Позволь мне умереть! Такой монстр, как я, не заслуживает жизни! — он повернулся к стене и продолжил, — Умри! Просто умри уже! — ручеек крови потёк по лицу, но это его не побеспокоило.       Внезапно несколько человек его стянули с кровати и прижали к полу. У одного из них был шприц. — Нужно снова поставить его под наблюдение, — сказал один из них. — Неудовлетворительная реакция на препараты, — сказал другой, — Не надо было понижать дозу. — Отойдите от меня! — закричал Мэттью и забился в безнадёжной попытке освободиться, — Я вас убью! Я убью вас всех! — игла проколола кожу, и он немедленно почувствовал прилив усталости, — Нет… Не надо… Я не… Я не хочу… Спать…

***

      Гилберт застыл напротив двери, потерявшись в догадках, что же произошло. Интервью шло хорошо, до тех пор, пока Мэттью не начал биться головой о стену. «Какого чёрта?!» —Всё в порядке, Гилберт? — спросил Людвиг, — Ты можешь рассказать, что случилось?       Гилберт потряс головой: — Мы болтали, а затем он сорвался и попытался себя убить. — Понятно, — пробормотал Людвиг, — Думаю, надо прекратить тестировать тот новый препарат на нём.       Гилберт шокированно уставился на Людвига: — Вы тестируете на нём лекарства? — Заключённые с большим сроком могут подписать согласие на участие в клинических испытаниях, если им исполнилось восемнадцать, — сказал Людвиг, — Мэттью один из немногих, кто согласился на такое. Иногда они имеют скорее плохой эффект на психическое самочувствие. Ничего непоправимого, тем не менее.       Гилберту не нравилось то, что его брат говорил об этом так, как будто такое происходит постоянно. Это не казалось правильным, а, скорее, жестоким, как медленная пытка. Он почувствовал дискомфорт в желудке. Чувство не пропадало всё то время, пока он смотрел, как Мэттью уносили из палаты. Глаза у того закатились, кровь стекала по лицу, а кожа приобрела светлый мраморный оттенок. — Это отвратительно, — проворчал Гилберт, — Как ты можешь давать ему то, что может его убить?       Людвиг закатил глаза: — Это его не убьёт. Всё, что мы даём, недостаточно, чтобы убить их. Некоторые из тех, кто пытался совершить суицид, глотали таблетки с мышьяком и крысиный яд, но это не давало никакого эффекта, разве что они чувствовали себя немного нехорошо.       Гилберт покачал головой и поднял диктофон: — Это неправильно. Они же люди… Убийства Измельчителя, первое интервью закончено, — он остановил запись и положил диктофон обратно в рюкзак, — Если интервью будут продолжаться, лучше бы он вообще не принимал ничего. Если он продолжит в том же духе, я никогда не закончу.       Людвиг повёл плечами: — Я не выбираю, какие препараты ему давать. Я говорю с ним и смотрю, какие выводы делает его психиатр, и пишу заключения. Начальство выбирает, какие препараты ему дать. — А что, типа, здесь произошло? — спросил Феликс, который как раз проходил мимо палаты, — Мэттью опять зачудил? Вам стоит перестать давать ему экспериментальные лекарства! — Вот этот парень всё понимает! — воскликнул Гилберт, — Почему бы тебе его не послушать? Приятно с тобой познакомиться, я Гилберт.       Феликс улыбнулся: — Ты, типа, тот талантливый писатель, не так ли? Классно, меня зовут, тип, Феликс. Я лучший друг Мэттью здесь. Нам, пациентам, надо держаться вместе, пока врачей вокруг так много, — он махнул в сторону Людвига.       Людвиг помассировал виски, немного раздражённый тем, что его брат и пациент говорят ему о том, как он должен работать: — Достаточно с вас, — он повернулся к Феликсу и нахмурился, — Феликс, Мэттью пробудет под наблюдением до тех пор, пока препарат не будет полностью выведен из его организма, и пока его рана не заживет. Пожалуйста, сходи позанимайся чем-нибудь.       Феликс оскорбился, развернулся и сказал: — Ты, типа, полный зануда, — Гилберт хихикнул. Феликс не ошибался. — Чего ты смеешься? — огрызнулся Людвиг, — Ты тоже уходи и дай мне поработать спокойно. Я знал, что эти интервью были плохой идеей. Я не понимаю, как тебе вообще разрешили их провести.       Гилберт закатил глаза: — Потому что я крутой!       Людвиг просто помотал головой и вышел из палаты. Гилберт остался один.       Гилберт нахмурился и посмотрел на участок стены, куда Мэттью вколачивал голову. Там была отчётливая вмятина с пятнами крови. «Неважно, что они говорят. Это неправильно».