Monsters

— И бей, — сказал Феликс. Мэттью обернулся вокруг себя и с силой ударил грушу. Сегодня был день, когда им разрешали использовать зал. В любое другое время им необходимо договариваться заранее, что было слишком сложным делом. Феликс предпочитал ходить на по беговой дорожке, пока Мэттью работал с грушей, — Низкий блок.       Мэттью быстро направил блок в боксерскую грушу, зафиксировав её в напряжённом положении. — Феликс, хватит… — сказал он с ощутимой одышкой, — Мы здесь уже два часа… Я хочу в душ… Моя футболка промокла насквозь… Я не смогу нормально использовать руки дня три… А ты даже не вспотел!       Феликс закатил глаза: — Во-первых, ты можешь принять душ позже. Во-вторых, ты можешь сменить одежду, когда вернёшься в комнату. В-третьих, это не моя проблема. В-четвертых, я прошёл несколько километров на этой штуке, спасибо тебе большое. И, самое главное, из-за нашей болтовни ты, типа, можешь бить этот мешок ещё час. И бей!       Мэттью закатил глаза и ударил грушу. Он понятия не имел, почему Феликс так суров с ним. Даже если у тентакула больше выносливости, чем у нормального человека, они всё равно имеют свои пределы. И Мэттью достиг своего: — Ты хочешь, чтобы я умер от обезвоживания, или что?       Феликс быстро открутил крышку от бутылки и швырнул её в Мэттью, полностью промочив его водой: — Ты всё ещё, типа, обезвожен? — Иногда я тебя ненавижу, — пробормотал Мэттью. Он активно помотал головой, разбрызгивая воду, и вздохнул, — Думаю, на сегодня достаточно публичного унижения. Я должен сходить переодеться до появления Гилберта.       Феликс усмехнулся: — Давай, всё готово и уже ждёт тебя. Вперёд, иди и поймай себе мужика.       Мэттью встряхнул головой и направился в свою комнату. Ему было трудно понять, почему Феликс так упорно добивается, чтобы он переспал именно с его биографом. Это не имело смысла. Мэттью хотел только вырваться из Найтингейл и вернуться к тому, чем он занимался до того, как его заперли в этом месте.       Он потерял нить рассуждения, когда врезался в Людвига. — Простите, сэр, — прошептал Мэттью. Он называл Людвига сэром не из страха, а потому, что обращался так к любому врачу. Ненависть не позволяла ему называть врачей по именам. Он боялся, что, назвав кого-то по имени, прозвучит слишком недоброжелательно. — Всё в порядке, — сказал Людвиг, — … Что с тобой произошло? Почему ты такой мокрый? — Мы с Феликсом были в зале. Я сказал, что у меня обезвоживание, и Феликс вылил на меня всю воду, — скупо описал Мэттью, — Я иду в свою комнату, чтобы принять душ и высохнуть.       Людвиг кивнул и вытащил из кармана маленький фонарик: — Раз ты здесь, не возражаешь, если я осмотрю твои глаза? — С каких пор у меня есть право слова в том, что люди делают со мной? — мрачно прошипел Мэттью, — Вы забрали все мои права и свободы. И, если бы не права человека, которые распространяются и на меня, потому что я был рождён человеком, вы бы уже давно меня препарировали.       Людвиг нахмурился и снял очки Мэттью и направил фонарик ему в глаз: — Ты знаешь, что это неправда. Нам пришлось тебя сюда привести, потому что, если бы мы этого не сделали… Кто знает, что бы ты сейчас делал? — Я бы был в Мексике, — сказал Мэттью, — Или, может, я бы пробрался на корабль и уплыл куда-нибудь в Европу или в Азию. Я хочу оставить этот континент так далеко позади, насколько возможно. — Почему? — спросил Людвиг.       Мэттью ухмыльнулся и отобрал очки обратно: — Как будто я буду разговаривать об этом с врачом.       Людвиг вздохнул. Он привык получать такой ответ: — Тогда иди скорее в комнату, прими душ, и приведи себя в порядок. Гилберт скоро будет здесь.       Мэттью кивнул и бысто направился в комнату. В этот раз он был осторожен, чтобы не врезаться в кого-нибудь ещё по пути. Когда он вернулся в безопасность своей комнаты, то закрыл дверь и прислонился к ней. Промокшая одежда усилила ощущение от холодного металла. Он покрылся мурашками, но не отстранился.       Через несколько минут он отошёл от двери и направился к кровати. На ней лежала одежда, которую пообещал Феликс. Он снял рубашку, штаны и боксеры, сбросив их на пол, схватил сухие штаны и прошёл в маленькую ванную.       Он опустил крышку унитаза и положил на неё штаны. Затем он вступил в душевую кабину и включил воду. Шагнув под поток, тяжело вздохнул. Пока тёплая вода омывала его, наконец появилось время, чтобы обдумать, как именно надо манипулировать Гилбертом. Удивительно, но это потребовало изрядной доли ментальных сил.       «Он наверняка привык к тому, что преступники пытаются заставить принести его вещи для побега и убеждают, что он приносит им что-то вовсе не для этого», — подумал он, — «Так… Я смогу переиграть его через семь смертных грехах: зависть, чревоугодие, гордыня, гнев, лень, жадность и похоть. У меня нет ничего, чему бы он мог завидовать, также он не похож на обжору или кого-то, кого легко спровоцировать на драку. Он не кажется ленивым или слишком жадным, но у него есть гордыня и, конечно, похоть».       Ему не понаслышке было известно, что может сделать с человеком большинство из этих грехов, но не многие могли свести с ума так, как похоть, зависть и гнев. Этими грехами было легче всего манипулировать вместе с гордыней. Чтобы вызвать в ком-то зависть, все, что нужно — кто-то или что-то, чего хочет человек. С гневом тоже было легко играть, всего лишь несколько резких слов и иногда удар ногой. С гордостью же он работал словом.       Похоть была немного сложнее. Для новичков достаточно выглядеть желанными, притягательными для субъекта. Нужно действовать определённым образом, чтобы показывать невинность, даже если делаешь что-то неуместное. Нужно быть превосходным актёром. Каждый дурак может изображать невинность в этом испорченном мире, но нужно быть настоящим профессионалом, чтобы делать это часами, даже месяцами иногда. Ему нравилось думать, что он один из таких актёров.       Он вздохнул: «Полагаю, нужно дать похоти шанс. Посмотрим, проглотит ли он это. Если не поможет, вернусь к сочувствию. Оно работает всегда».

***

      Гилберт бормотал проклятия, пока шёл по коридору в направлении комнаты Мэттью. Он устал от подозрительных взглядов охранников, каждый раз осматривающих его вещи. Он устал от осуждающих взглядов докторов, мимо которых проходил. Никто здесь ему не был рад. Это не его вина, что Элизабет или люди, руководящие Найтингейл, разрешили ему написать о Мэттью.       Он открыл дверь в комнату Мэттью: — Привет, Мэттью, я ве…       В центре комнаты стоял Мэттью: на нём были спортивные штаны, которые обтягивали его во всех нужных местах, на плечи было накинуто полотенце, а рубашки не было вовсе. Он улыбнулся и заправил за ухо прядь влажных волос. — Привет, Гилберт, — сказал он, — Эм, я только что принял душ и как раз выходил за рубашкой... Думаю, мне дали не ту одежду. Она меньше, чем обычно.       Он подошёл к кровати, взял рубашку и втиснулся в неё. Если штаны сидели как раз по фигуре, то рубашка просто греховно облепила грудь Мэттью.       Гилберт встряхнул головой и закрыл дверь: — Окей, тогда… Немного другая… Но я могу с этим работать…       Мэттью сел на кровь и жестом показал Гилберту сесть рядом. Что он и сделал. — Что на повестке дня? — спросил Мэттью, — Боюсь, сегодня я немногое смогу рассказать о своём прошлом. — Почему? — спросил Гилберт расстроенно. Он хотел узнать больше о Мэттью.       Мэттью грустно вздохнул, не глядя Гилберту в глаза: — Медикаменты, которые они мне дают… Иногда действуют на мой рассудок. У меня есть хорошие и плохие дни. Сегодня плохой.       Гилберт приподнял бровь. Так лекарства не только провоцируют психозы, но также и амнезию? Неприятно: — Есть ещё какие-нибудь побочные эффекты?       Мэттью пожал плечами: — Ну, давай посмотрим: моё тело плохо регулирует температуру, поэтому я могу ощущать себя нормально, но моя кожа будет гореть или холодной, как лёд, иногда я теряю сознание, редко есть симптомы биполярного и… Всё в таком духе.       Гилберт помотал головой: — У кого-нибудь ещё есть похожие реакции?       Мэттью грустно покачал головой: — Только у меня такие реакции. Я слышал, кто-то из врачей говорил, что это потому, что уровень XV3 в крови у меня выше, чем обычно бывает. — Ты это о чём? — спросил Гилберт.       Мэттью прикусил губу с милым и невинным видом. Это заставило лицо Гилберта немного покраснеть, но недостаточно, чтобы он запунцовел: — Ты знаешь, что XV3 использовали как средство для абортов и обезболивающие у беременных? — Конечно, — сказал Гилберт, — Кто этого не знает? — Так… — пробормотал Мэттью, — Когда кто-то становится тентакула, небольшая концентрация XV3 присутствует в крови. Меньше двух процентов. Так как незаконно использовать больше трёх миллиграмм на аборт, и больше одного на обезболивание… Каждый раз, когда женщина использовала XV3 для аборта, то уровень концентрации вещества возрастает на треть процента для того ребёнка, которого они захотят родить… В моей крови пятнадцать процентов XV3.       Гилберт шокированно посмотрел на Мэттью: «Какого хуя? Почему его мать так часто обкалывалась? Она не хотела иметь детей или что? Держу пари, что эта сучка просто бросила его, когда не смогла найти новую дозу XV3». — Врачи думают, что это причина, из-за которой у меня другая реакция, — сказал Мэттью. Его глаза заблестели от слёз, — Это также причина, по которой меня никогда отсюда не выпустят… Я другой… У меня даже неправильное количество щупалец!       Гилберт не был уверен, как действовать. Он не умел работать с расстроенными людьми: — Эм… Всё в порядке. Успокойся. А что у тебя с количеством щупалец?       Мэттью всхлипнул и вытер слёзы с уголков глаз: — Все тентакула могут создать только десять щупалец, правильно? Я могу сделать больше. В тысячи раз. Разной длины и ширины. Могу сделать такое тонкое, как волос… И они не позволят мне выйти отсюда из-за этого! Я здесь умру! — Ты здесь не умрёшь, — сказал Гилберт. Он не позволит этому случиться. Но поднялся крупный вопрос. Почему? Почему он так сильно привязался к нему? Возможно, это симпатия. Бедный парень через многое прошёл. — Да, так и будет, — сказал Мэттью несчастно, — Я не хочу это отрицать. Только дурак станет это отрицать, — он посмотрел на Гилберта своими голубо-фиолетовыми глазами, блестящими от слёз, — Не обманывай себя, ты не знаешь каково быть мной. Каково иметь эти ужасные кошмары, постоянно прокручивающиеся в твоей голове, которые только ты имеешь радость называть своими самыми счастливыми воспоминаниями. Я просто хочу умереть.       Гилберт нахмурился. Он не был уверен, в какой момент Мэттью перешёл от относительно хорошего настроения к депрессивному. Это, похоже, было связано с той биполярной фигнёй, о которой говорил Мэттью. Он не хотел, чтобы Мэттью расстраивался. Казалось, он просто позволил окружающей тьме поглотить его. А потерять себя во мраке сущего это, конечно, ужасная судьба. — Не позволяй тьме мира тебя поглотить, — просто сказал Гилберт.       Мэттью печально вздохнул, его плечи опустились: — Мир давит на нас. Но когда мы отбиваемся, мир поворачивается и кричит: «Чудовище». Я никогда никого не убивал по своему желанию. Это происходило только тогда, когда кто-то угрожал моей жизни. Чем это отличается от ситуации, где человеку приставляют пистолет ко лбу, а тот взамен всаживает нож? — Твоя единственная задокументированная атака записана как неспровоцированная, — сказал Гилберт, — По крайней мере, так говорят свидетели.       Интересно. Учитывая новости о том, что судебное заседание не транслировалось, потому что в то время Мэттью был несовершеннолетним. Если суда не было, то это серьёзная брешь в судебной системе: — О чем они говорили? — Судья спросил меня, знал ли я, что делал, — сказал Мэттью, — Офицер полиции принёс все необходимые улики, чтобы обвинить меня, несмотря на то, что я не мог признать свою вину, а мужчина из Найтингейл рассказал мне, что меня ждёт. Он сказал, что если я не соглашусь жить здесь, то мне вколят смертельную инъекцию, как только исполнится восемнадцать. В то время Найтингейл казался лучше иглы. — Ты жалеешь, что не выбрал иглу? — спросил Гилберт. — Иногда, — честно ответил Мэттью, — Но, если бы я тогда умер, я бы не смог прочитать твои книги. Я прочитал несколько психологических анализов серийных убийц, но твои были лучшими. Я хотел понять, почему убил тех людей. Чтобы посмотреть глубинную причину своих действий. Я так ни к чему не пришёл, но мне всё ещё нравится читать твои книги.       Гилберт улыбнулся: — Да, они довольно хороши. — Я прочитал все, которые есть в библиотеке, раз шесть, — признался Мэттью, слабый румянец проявился на его лице, — Но больше всего я читал о том человеке, который убивал проституток во Флориде. Разве не странно, что человечество не может насытиться гротеском, отвращением и ненавистью? — Да, — сказал Гилберт, — Но разве это не очаровательно? Мы исследуем новое и необычное. Оно пугает нас, но мы всё ещё любим это. — Поэтому ты написал эти биографии? — спросил Мэттью, — Ты ищешь отвратительное для какого-то болезненного удовольствия? — Нет! — оборвал его Гилберт, — Я это делаю, потому что мне интересны преступники. Я часто задумывался, почему они сделали то, что сделали. Я хочу знать, что сделало их монстрами. — … А меня ты считаешь монстром? — спросил Мэттью с выражением побитого щенка. Больно было от того, как Мэттью смотрел этими глазами прямо на него.       Гилберт прокашлялся, чтобы очистить горло, и стал смотреть куда угодно, но только не на Мэттью: — Это не мне решать. — Но я хочу знать, — сказал Мэттью. Он придвинулся к Гилберту, его невинные глаза заблестели, — Я хочу знать, что ты думаешь. Я хочу знать, считаешь ли ты меня монстром, уродом, выродком… Пожалуйста, скажи мне… Пожалуйста? — голос его засочился мёдом и стал болезненно сладким.       Гилберт помотал головой: — Я не могу позволить своему собственному мнению помешать проекту, над которым работаю. Если оно у меня появится, то книга станет предвзятой, и общество поставит её под сомнение. — Но я не прошу тебя делать из меня святого в твоей книге, — с придыханием и чуть тише сказал Мэттью, — Я хочу знать, что ты думаешь обо мне. Я хочу знать, считаешь ли ты меня монстром или нет… Вне зависимости от того, каким будет твой ответ, он мне интересен. — Моё мнение ничего не значит, — сказал Гилберт настолько спокойно, насколько это было возможно, но, если честно, у него появилась проблема. Мэттью был довольно привлекательным парнем, и для Гилберта он выглядел скорее женственным, чем мужественным. Но, погодите-ка, Мэттью пододвинулся ближе, или это только игра воображения?       Мэттью сладко улыбнулся и положил ладонь на бедро Гилберта: — Я думаю, что твоё мнение важно, — тихо промурлыкал он, заставив Гилберта задрожать.       Гилберт медленно сглотнул: «Он пытается соблазнить меня», — Когда рука Мэттью медленно начала двигаться ближе и ближе к жизненно важным областям Гилберта, его подозрение подтвердилось: «Да, он определенно пытается соблазнить меня». — Так скажи мне, что ты думаешь, — мурлыкнул Мэттью снова, но в этот раз голос его был ниже на несколько тонов.       Гилберт замолчал на несколько секунд, чтобы успокоиться и собраться с мыслями: — Я думаю, что ты пытаешься меня соблазнить… И я точно не собираюсь помогать тебе сбежать отсюда, так что ты можешь перестать.       Мэттью нахмурился и убрал руку: — Хорошо. Но я всё ещё хочу знать, что ты обо мне думаешь. Я хочу знать, считаешь ли ты меня монстром или нет.       Гилберт пожал плечами и встал: — Знаешь что, Мэттью? Я считаю, что ты та ещё блядь из-за этого фокуса. Ты делал это с врачами? Хлопал ресницами и опускался на колени, чтобы отсосать кому-нибудь?       Мэттью уставился на Гилберта: — Да как ты посмел… Я девственник и никогда никому не отсасывал, — он стянул одеяло, на котором сидел, и накинул его на себя, — Убирайся отсюда. Не могу поверить, что я и правда делал это.       Гилберт встряхнул головой и вышел из комнаты: — Ладно, я вернусь через несколько дней.

***

Когда Гилберт вышел из комнаты, Мэттью улыбнулся: — Прошло даже лучше, чем я рассчитывал, — всё шло по плану.