***
После того, как он вернул прежний состав аудиозаписей, Мэттью потратил большую часть дня, слушая музыку. Ему нравились тёмные мотивы. Песни о боли, муках и страданиях. Он не знал почему, но после них ему становилось лучше. Он стал подпевать одной из своих самых любимых песен, улыбаясь: — I get by just fine. CHECK! I've known much worse life. CHECK! I've conquered dark times. CHECK! They should fear my mind. CHECK! Мэттью хихикнул: — Такими темпами у меня разовьётся небольшой комплекс бога. Но это было маловероятно. Он не считал себя выше других. Он не ощущал, что способен созидать и делать что-либо, и хотел бы жить спокойно, но у него никогда не было выбора. Жизнь — суровая сука. Если бы у него спросили, у кого действительно есть комплекс бога, то он бы сказал, что всё человечество болеет им. Люди господствуют над всем остальным. Они единовластно решают, кого можно убивать, не испытывая чувства вины. Они решают, что правильно, а что нет. Они отсеивают всех тех, кто отличается от них, и говорят им, что с ними что-то не так. Он не мог понять, что с ним не так, кроме того, что он замышляет убить Гилберта. Следующий вопрос — как убить Гилберта. Он мог придумать сотни способов, самые быстрые из которых задействовали тентакли. Щупальца — огромное преимущество в деле убийства. Здесь было где развернуться: уколы, удушение, свежевание, потрошение, он даже мог прижать его к электрическим проводам, ведь, к счастью, щупальца не проводили ток. Учитывая его настроение, он остановился на обезглавливании. В отличие от многих, кого он убил, Гилберт не сделал ему ничего, что заставило бы его ненавидеть. «Из него бы получился красивый труп…» — подумал он, — «Почерневшая кожа, снежные волосы, рубиновые глаза… Если будет время, я даже помою тело перед тем, как уйти… А всё-таки, у него красивые глаза». Вспомнив их первую встречу, он улыбнулся. Мэттью удивился, увидев Гилберта в кабинете рисования, но не был против. Он знал, что Гилберт скоро приедет, чтобы взять у него интервью. Заглянув ему в глаза, он ожидал увидеть холод и отстранённость. Если бы он их увидел, то, вероятно, и не подумал бы о попытке соблазнить его. Но вместо них он увидел что-то тёплое и приземленное. Он совершенно не ожидал увидеть такое выражение в глазах того, кто зарабатывает на жизнь написанием биографий убийц. Приятно было увидеть его в чьих-то глазах. Он даже стал ощущать себя менее уродливым. Более человечным. Прекрасное ощущение. Ему очень понравилось это чувство. Но часть его сознания продолжала твердить, что это ненадолго. Гилберт скоро узнает о нем всё. Он узнает все темные и запутанные тайны. Он возненавидит его. Проклянёт его. Гилберт захочет увидеть, как его сожгут за то, что он сделал. Эта часть его разума убеждала, что убить Гилберта — абсолютно нормально. Гилберт никогда не поймет, каково это — жить так, как существовал Мэттью. Мэттью был монстром, чудовищем, и вообще не должен был родиться. Он ненавидел, когда эти мысли овладевали его умом, но не мог игнорировать правду. На его руках была кровь. Много крови. Слишком много крови. Будет ли вообще иметь значение, если он убьет Гилберта? Вряд ли. Он просто превратится в очередную каплю красной жидкости на его и без того грязных руках. Когда в дверь постучали, Мэттью нахмурился: — Кто это? — за дверью был Людвиг. Мэттью тихо прорычал, — Зачем вы пришли? Привыкший к мрачному тону Мэттью, Людвиг просто проигнорировал агрессию: — Нам надо обсудить твоё поведение во время вчерашнего приёма лекарств. — А, это, — пробормотал Мэттью. Он остановил музыку и вытащил наушники, — Здесь особо не о чем разговаривать. Вы не дали мне морфина вместе с лекарствами, а ещё вы привели своего брата смотреть на то, как мне вкалывают лекарства… Вы вообще понимаете, как это унизительно? — Моё мнение в этом вопросе не учитывалось, — сказал Людвиг спокойно, — Мне сообщили, что он должен увидеть это для его книги. Мэттью хмыкнул. Он не верил ни одному слову Людвига: — Ладно. Так зачем вы пришли? Сейчас не время для приёма лекарств. — Для рутинных вопросов и несложных обследований, — ответил Людвиг. Он щёлкнул ручкой и приставил её к планшету с бумагой, — Как ты себя чувствуешь? Мэттью пожал плечами: — Апатично. Высокий блондин кивнул и записал то, что сказал Мэттью: — Ты чувствуешь себя лучше после музыкальной терапии? Думаешь ли ты, что она помогает тебе? — Я чувствую себя спокойнее, когда слушаю её, — Мэттью задумался, — То же самое можно сказать и про рисование. Наверное, дело в творчестве. От него мне лучше. — Понятно, — сказал Людвиг, пока быстро вписывал заметку, — Ты чувствуешь себя лучше после того, как разговариваешь о своей жизни с Гилбертом, а не с нами? Мэттью усмехнулся: — Я люблю с ним разговаривать, потому что он не судит меня и не смотрит свысока, как на животное. Огромная разница со всеми здесь. Вы смотрите на меня со страхом, жалостью и отвращением. Рядом с ним я ощущаю себя почти человеком, — он посмотрел вниз и вздохнул, — Но затем я напоминаю себе, что это всё ничего не значит, потому что это его работа, и что у него, наверняка, нет ко мне никаких эмоций, или он их прячет. Я бы так и делал, если бы мне пришлось работать с чудовищем. — Ты не чудовище, — сказал Людвиг, — У тебя генетическая аномалия, которая означает, что ты… — Что я могу создавать тентакли, — пробормотал Мэттью с отвращением, — Яды, токсины, антибиотики и вакцины почти не имеют эффекта. Ни один яд не может убить тентакула, вне зависимости от количества дозы. Щупальца не проводят электричество и, более того, уменьшают шанс вообще получить удар током. Зрение в темноте лучше, чем у среднего человека, но не настолько, как у ночных хищников. Естественная регенерационная способность лучше, чем у большинства людей, время заживления вполовину меньше. Чувство обоняния обострено, но только на определённые запахи. Тентакула также могут производить феромон, который сексуально возбуждает мужчин и женщин, даже если тентакула стерилен. Я уже всё это слышал. — И это всё не повод называть себя чудовищем, — сказал Людвиг. — Но как ещё я могу себя назвать? — прорычал Мэттью злобно, — Я урод! Ебаное чудовище! Какой-то мутировавший зверёк! Люди любят сажать странных существ в клетки и тыкать в них иглами, чтобы получать образцы и ставить эксперименты. Я чудовище! Иначе почему меня посадили сюда, а не в тюрьму, как следовало бы? А это всё потому, что я урод! Людвиг нахмурился и записал что-то ещё. Без сомнений, он отмечал то, что Мэттью до сих пор не видит себя человеком: — Тебе надо прекратить смотреть на себя в таком свете. — Если бы вы сидели на этой кровати, а я держал планшет, то я бы тоже сказал это, — мрачно сказал Мэттью. Ему становилось всё труднее и труднее концентрировать внимание на том, что говорил Людвиг, а ещё сложнее было воспринимать это всерьёз. Людвиг нахмурился и быстро вписал то, что сказал Мэттью: — Окей, я измерю температуру и пульс. Что ты хочешь, чтобы я сделал первым? — До тех пор, пока термометр оральный, а не ректальный, я буду рад начинать с измерения температуры, — пробормотал Мэттью. Людвиг вытащил термометр из кармана халата и поднёс его к лицу Мэттью. Мэттью вздохнул, но взял термометр ртом. Спустя минуту он передал его обратно Людвигу, который вписал температуру в лист. Затем Мэттью вытянул руку и позволил Людвигу измерить пульс. Как только Людвиг закончил считать пульс, он вытащил из кармана маленькую чёрную коробочку и открыл её. Внутри было несколько миниатюрных чёрных кубиков с небольшими липучками: — Это для того, чтобы наблюдать за твоим сердцебиением в течение дня. Постарайся их не мочить, — он начал прикреплять их к вискам Мэттью. — В таком случае, мне надо прыгнуть в ближайшую ёмкость с водой, — сказал Мэттью саркастично. Людвиг закатил глаза: — Как хочешь. Сними рубашку, — когда Мэттью стянул с себя рубашку, Людвиг прикрепил ещё несколько кубиков около его сердца на груди и на спине, — Отлично, всё готово. Мэттью кивнул и быстро надел рубашку обратно: — Это точно всё? — он очень хотел снова оказаться в одиночестве. — Почти, — медленно сказал Людвиг, — Ты опять стал пропускать приёмы пищи. — Нет, — огрызнулся Мэттью, — Я съедаю всю ту бурду, что вы зовёте пищей. Чёрт возьми, кажется, в Канаде я получал больше питательных веществ из мусорных баков! — Ты знаешь, что это неправда, — сказал Людвиг, — Но вернёмся к тому, что я говорил о пропусках завтраков и ужинов. Мэттью оскалился и отвернулся. В это время он обычно спал. А ещё он не хотел общаться с людьми так часто. Он не думал, что эти пропуски так важны. Он привык месяцами обходиться без приличной еды: — И? Я просто не голоден. Людвиг вздохнул и пробежался пальцами по зачёсанным назад волосам: — Я могу отозвать кое-какие привилегии из-за этого. Мэттью сглотнул: «Говно. Что он может забрать? Так… Рисование, возможность выходить на прогулки, мой iPod, спортзал и… Чёрт, похоже они разрешают мне не так много…» — Я проинформирую сотрудников, что тебе больше нельзя выходить на прогулки, также не разрешается пользоваться кабинетом рисования, и ты сдаёшь свой iPod, — сказал Людвиг строго, — Не забывай, что iPod — собственность компании. Мэттью зарычал, но неохотно отдал свой iPod: — Может, ещё хочешь руку или ногу? Может, ещё и тентакль нужен? Перестань давать мне ту жёлтую дрянь и отрежь, когда я попытаюсь всех убить. — И ты ещё спрашиваешь, почему мы тебя не освобождаем, — сказал Людвиг, положив iPod в карман, — Угрозы никуда тебя не приведут. Будь благодарен, что я оставил тебе спортзал. Мэттью закатил глаза: — Я так вам благодарен. Чем я могу отплатить вам за доброту и щедрость? — Для начала ты бы мог перестать хамить, — сказал Людвиг, — Если ты попытаешься, то сможешь быть приятным. — Зачем лгать? — спросил Мэттью, ухмыльнувшись, — Быть честным и выражать своё мнение гораздо веселее, — и это тоже было правдой. Говорить людям правду интереснее, чем улыбаться и врать. Хотя в этом тоже есть свои плюсы.***
— Он становится обузой, — сказал один из множества безликих директоров, — Он в Найтингейл всего год, и уже забирает большую часть нашего финансирования. — И что вы предлагаете? — спросила женщина, — Благодаря нему мы можем исследовать тентакула значительно лучше. Сотни добровольцев, которых мы спасли от проституции, не сравнятся с ним по показателям. — Было бы проще, если бы он сотрудничал с нами, тогда бы мы узнали ещё больше, — пробормотал мужчина. Родерих прочистил горло: — Позвольте мне кое о чём рассказать, — когда всё внимание обратилось на него, он продолжил, — Я думаю, мы забываем про Гилберта Байлдшмидта. Если я не ошибаюсь, он пишет биографию Мэттью? — собрание потонуло в возмущении. — Когда это произошло? — Кто это разрешил? — С ним тоже могут быть трудности. — Почему этот вопрос не подняли ещё на прошлом собрании? — Ему нельзя опубликовать эту книгу! Она может уничтожить нас! Родерих вздохнул: — Успокойтесь, пожалуйста. Это было единогласное решение трёх глав коллаборации Найтингейл: военных, правительства и, конечно, секретной ветви власти. Но, важно то, что Гилберт невольно помогает нам собрать информацию о Мэттью. — Но ему нельзя опубликовать книгу! — Он её не опубликует, — сказал Родерих, поправив очки, — Уже обсуждалось, что Гилберт соберёт всю информацию о прошлом Мэттью, и в конце мы запретим ему публиковать её, заплатив приличную компенсацию. — Зачем ему платить? Мы не можем себе это позволить. — Может, убьём двух зайцев одним выстрелом? — предложил мужчина, — Почему бы не дать Мэттью того, что он хочет? Он хочет на свободу, верно? Нам он больше не нужен, и мы не хотим платить Гилберту. Что, если мы просто поставим Мэттью в ситуацию, где единственный путь на свободу будет проходить через убийство Гилберта? — Это также даст нам весомую причину убить Мэттью. — И мы сможем получить больше финансирования, если это привлечёт внимание СМИ. — Что же, тогда решено. Когда Гилберт будет заканчивать книгу, мы поставим Мэттью в позицию, где единственным выходом для него будет убийство Гилберта. Собрание закончено, — Родерих не мог и слова вымолвить. Такого он не ожидал.