«Я ненавижу», — присмирев, Уста промолвили, а взгляд Уже сменил на милость гнев. Уильям Шекспир
Наше время, ночь на третье ноября, Бухарест
На этот раз Марий ждет, пока Абель соберется, молча. Не дразнит, не пытается вовлечь в разговор, даже не подгоняет. Только смотрит куда-то в стену совершенно пустым взглядом дивных аметистовых глаз. Если бы вампиры могли болеть, Ван Дейк наверняка заподозрил бы, что его ненаглядное создание умудрилось подхватить сезонную простуду. Наконец, на ходу собирая в хвост непослушные волосы, Абель проскальзывает в коридор. Консервированная кровь отвратительна, но и она сейчас восхитительно разливается по венам приподнятым настроением, пусть даже ложась спать утром хотелось больше не просыпаться. Абель без стеснения плюхается на пол и принимается шнуровать берцы. — Сегодня ты унылее обычного, — замечает он. Марий тихо фыркает и складывает руки на груди. Он как-то особенно огорченно поджимает губы, и Абель понимает: сейчас начнется что-то. Иногда ему кажется, будто годы бессильны перед талантом бывшего актера драматично заламывать руки. — Ты спал с Главой ордена, — наконец выдает он, а Ван Дейк не знает, закатывать глаза или начинать оправдываться. — Поверить не могу, ты действительно… — Ты спишь с ним уже пару-тройку веков, а на днях спокойно лег в мою постель, — Абель устало откидывается спиной на стену. — Мне казалось, у вас что-то вроде свободных отношений или как-то так… Лансло, наверное, надоедает столетиями хлестать плеткой одну и ту же задницу? Марий глубоко вдыхает, едва ли не давится возмущением. Интересно, кого он ревнует больше? Своего давнего кудрявого красавца-любовника или Абеля, внезапно вновь ворвавшегося в их жизни? До чего же странные отношения. Даже изменой толком не назвать: отчего-то кажется, будто эти двое за столько лет успели сменить целое множество любовников. — Неужели ты действительно не понимаешь? — в голосе Мария слышится знакомый надрыв. — Мы с тобой и вы с ним связаны узами крови. Это не то же самое, что развлечься с первым встречным. Он тебя никогда не сможет отпустить, а ты не отпустишь нас обоих. Поэтому в семье должно быть только двое. Слишком сложно. Узы крови, взаимное притяжение, связь создателя и его дитя — чушь. Абель убежден, что все это лишь нагромождение для прикрытия своей истинной натуры. Нет, он когда-то полюбил Мария всем сердцем задолго до того, как обратить его. И Лансло… Сейчас, вспоминая, как тот смотрел на глупого мальчишку-подмастерья, кажется, что все куда сложнее, чем желание оставаться рядом с тем, в ком течет твоя кровь. Но все-таки Абель уже отпустил их. Это они упорно не хотят оставлять его. — Иногда мне кажется, что он пил мою кровь только потому, что в ней есть и твой вкус, — продолжает Марий едва слышно. — Это… невыносимо. Я не хочу быть третьим лишним. Не хочу делить тебя с ним или его с тобой. Абель завязывает шнурки и поднимается. Пытается быть спокойным, все-таки это он здесь несгибаемый обаятельный мерзавец… Но на душе паршиво. — Вечно ты вбиваешь в свою голову всякую хрень, — открывает дверь и жестом приглашает Мария выйти вон. — Не нужен мне твой Лансло и даром. Когда все закончится, уеду подальше от вас, клоунов. И вообще, раз мы никогда не сможем отпустить друг друга, не лучше смириться, а? Кудряшка обрадуется, узнав, что у него два по цене одного. Марий молчит долго — с полминуты. — Придурок, — наконец бросает он и выскакивает на лестничную клетку. …В штабе по-прежнему витает амбре старой поликлиники. Этой ночью здание почти полностью пустует, по дороге к кабинету главврача, который на время пребывания в Бухаресте занимает Лансло, они встречают лишь несколько вампиров в черном. Все приветствуют Мария сдержанными кивками, а тот даже выдавливает из себя жалкое подобие улыбки. «Можно в этом гадюшнике переспать с кем-то и не стать звездой сплетен?» — с раздражением думает Абель, следуя на шаг позади. Впрочем, вряд ли Лансло рассказал о случившемся кому-то, кроме Мария. Слишком уж осторожен. Значит, есть еще что-то… И это откликается в груди душащим волнением. Марий стучит в деревянную дверь со стершейся табличкой, а после короткого «Войдите» хмуро оглядывается на Абеля, словно предупреждая о чем-то, и тянет за ручку. Внутри чисто и пустынно. Типовой стол, шкаф, где раньше хранилась какая-то документация, под потолком безликая люстра, видавшая времена социализма. Так и не скажешь, что это — центр вампирского гнезда. Смоляно-черные кудри Лансло ярко контрастируют с белизной его рубашки, а холодный колючий взгляд с тем, как он смотрел на Абеля вчера. Дверь закрывается, вмиг становится душно. Их тут всего четверо (Габриэль стоит у окна с видом услужливой невинности), а кажется, будто воздуха не хватает. — Что еще ты скрываешь? — спрашивает де Вер прежде, чем кладет на стол два распечатанных конверта. Абель хочет съязвить, но вдруг осознание приходит холодной волной по спине. Он тут же проверяет внутренний карман и понимает: письма нет. — Мы тратим время из-за тебя. — Вы тратите время?! — щеки вспыхивают от смеси гнева и стыда, который всегда настигает, когда карты вскрываются. — Какого черта твои крысы суют нос в мой почтовый ящик? Габриэль смущенно опускает взгляд, и Абель почти тут же понимает: он. Хочется спустить скотину с лестницы, и все-таки осознание остужает пыл: вряд ли кто-либо из Неспящих начал слежку без прямого приказа их Главы. А тот готов к скандалу: даже не меняется в лице. — Ты знаешь, кто создает марионеток, — спокойно продолжает Лансло. — Отвечай. Ты обратил его? Пальцы немеют, а ноги вмиг становятся ватными, непослушными. Абель чувствует, как наваливается на него чужая сила воли, как она стискивает его, вторгается щупальцами в разум… Вскрикивает, отшатываясь назад. С грохотом врезается в дверь, лишь чудом не задев испуганного Мария. Абель вышвыривает Лансло из своей головы, но ледяной ужас все еще сковывает, мешая дышать. — Ничего я о нем не знаю! Мать твою, де Вер! Именно потому, что ты такая мразь, я ничего тебе не сказал о письмах! — едва ли не рычит. — Теперь хоть подавись ими! Абель выскакивает в коридор, хотя и понимает, что ведет себя, как маленький ребенок. Каким был в свои настоящие семнадцать, таким и остался. Марий бежит за ним, он слышит окрик и торопливый топот ног прежде, чем скрывается на лестнице, перепрыгнув сразу через несколько ступенек. К черту, к черту! — Не надо, — акустика доносит до слуха Абеля звучание голоса Габриэля. — Марий, он того не стоит. — Его нельзя оставлять одного в такие минуты, он… — Справится сам. Подумай о себе, пожалуйста. Подумай о себе… Как мило. Абель готов поклясться, что все немертвые только тем и занимаются. Не нужно обольщаться: он сам такой же, как они. Только от признания ничуть не легче. Пробежав по пустынному вестибюлю, выскакивает на улицу. Тут же под куртку проникает пробирающий осенний воздух, мерно капает дождь, угрожая в любой момент превратиться в ночной ливень. Абель без сил опускается на ступеньки, обнимает себя за ребра, пытаясь успокоиться. Боже… как он все это ненавидит. Как он ненавидит их всех.Декабрь 1617 года, Королевство Богемия, Прага
Старый особняк весь припал пылью. Абель морщится, сдергивая покрывало с обеденного стола, а затем — чихает. Гостиная обставлена до отвратительного вычурно. Ему не нравятся эти замшелые гардины, не нравится цветастые шпалеры времен Священной Римской Империи, не нравится паркет и даже вид на Влатву и Карлов мост, сейчас полускрытый в загадочной ночной дымке. Прага… Отвратительная дыра на отшибе цивилизованного мира. Каждый раз, когда они возвращаются в этот дом, существование Абеля становится в конец невыносимым. Ни балов, ни приемов, даже театры и те несравнимы с тем, что ему довелось повидать за пятьдесят с лишком лет странствий по Западной Европе. Но больше всего Абель ненавидит его… — Не корчи такое лицо, тебе не идет, — произносит Рудольф, и едва живое тело служанки со вздохом соскальзывает из его объятий на пол. По белому воротнику растекается кровь… Ей осталось недолго. Абель презрительно поджимает губы, и его не-создатель тут же замечает эту перемену: — Ну давай, говори, что хотел. Я в ожидании твоего нытья. — О нет, я всем доволен. Если продолжишь убивать прислугу в первый же рабочий день, нам придется бежать отсюда даже быстрее, чем из Флоренции, — отворачивается к окну. — Можно даже не распаковывать чемоданы. Слышатся негромкие шаги. Рудольф похож на кота: иногда он может подкрасться незаметно, а в другой раз намеренно обозначит свое присутствие. Сильные пальцы сжимают горло, Абель невольно вздрагивает, ощущая чужое дыхание над своим ухом. Хочется отстраниться, но сила древнего вампира сковывает его по рукам и ногам. Он дрожит, судорожно сглатывая, хотя и пытается сопротивляться. — У тебя чудесный ловкий язычок, Абэ, — шепчет Рудольф. Массивный перстень на его большом пальце царапает шею. — Применяй его по назначению, пока я не решил, что немым ты нравишься мне больше. Отпускает — и Абель цепляется за столешницу, чтобы устоять на непослушных ногах. Дышит тяжело, рвано. — Хотя, конечно, ты всегда можешь поджать хвост и вернуться в Париж, — Рудольф криво усмехается. Не предложение — издевка. — Наверняка бедняга Лэнс уже соскучился и с удовольствием примет под свое крылышко изменника и убийцу. Ты же знаешь, эти Неспящие с их «не убий»… Абель морщится, вспоминая загипнотизированных юношей и девушек в «кормовом» крыле. Их никогда не убивали. Ухаживали, кормили, лечили… Чтобы потом употребить в пищу их кровь. Ничем не лучше скота. Но хуже — Лансло де Вер. Рудольф всегда с такой издевкой произносит это «Лэнс», словно заранее ни во что не ставит молодого Главу ордена. Это имя вгрызается в мозг, впивается когтями и клыками. — Не говори о нем, — шипит Абель, раздраженным размашистым шагом направляясь к выходу из комнаты. — Не хочу ничего слышать о нем! Рудольф смеется вслед, а Ван Дейк чувствует все нарастающее бессилие. Он проиграл.Наше время, ночь на третье ноября, Бухарест
Дом по адресу, данному барменшей «Седьмой луны», находится не так далеко от парка Титан. Самая обыкновенная одиннадцатиэтажка, какие сотнями видит любой житель пост-социалистических стран Европы каждый день. Рядом с подъездом каштаны, в эту пору года уже успевшие сбросить листву, все благоустройство — лишь выкрашенный в зеленый сетчатый заборчик. И все-таки подъезд кажется в меру опрятным. Смешно, но даже запах менее стылый, чем в том доме, где снимает жилье сам Абель. Показывают корочки подслеповатой вахтерше, перекидываются парой слов… Ван Дейк тенью следует за Неспящими, хотя более всего желает сбежать. На худой конец — подождать их возвращения на улице, пусть и под дождем. Из всех троих лишь Марий время от времени оборачивается, чтобы проверить, все ли в порядке. Смотрит так сочувственно-виновато, что сердце щемит. А Габриэль едва слышно переговаривается о чем-то с Лансло. Оба игнорируют наличие еще одной стороны. Бесят. Бесят. Звонок в дверь ничего не дает. Как, впрочем, и повторный. Тогда в дело вступает Габриэль. С энтузиазмом бывалого медвежатника он начинает ковыряться в замке. Абель ловит себя на мысли, что почти хочет, чтобы Неспящие облажались здесь, но молчит, наблюдая за происходящим, опершись о лестничные перила. — Он мог знать, что мы его ищем, — голос Мария кажется неприлично громким в тишине парадной. — Я больше удивлюсь, если он не знает, — хмыкает Лансло в ответ, как-то по-особенному скользнув взглядом по Абелю. Тот мигом вспыхивает: — Так посади меня в свой подвал для пыток, раз такой умный! Перепалку обрывает щелчок замка. Дверь открывается с тихим скрипом, и Габриэль первым делает шаг в квартиру. Чтобы уже спустя миг вдруг в ужасе отшатнуться назад.