буквами по коже

Физкультура для Кеши всегда была персональным и очень изощрённым наказанием, но выпадая на последний урок пятницы, Вселенная возводила этот ужас в куб, потому что да, с физкультурой у Кеши, в отличие от того же Игоря, всё совсем не ладится. К тому же завтра — контрольная по столь любимой биологии, и Кеша едва ли не секунды считает до окончания. Но, как назло, под конец урока, мальчишки восьмых и подтянувшихся десятых классов начинают игру в футбол. И пусть Кеша от игры воздерживается, туда с удовольствием включается Игорь, напрочь забывая об их плане подготовиться. Кеша мнётся, чувствуя, как неловкость положения его растёт: старшеклассники по полю носятся пулями, и Кеша, со своим-то зрением, Игоря быстро теряет. И вроде понятно становится, что ни о какой подготовке Катамаранов думать не хочет, и Кеше от этого грустно-грустно становится. Дома его никто не ждёт — отец, как обычно, на работе допоздна задержится, а потом, ближе к полуночи, зайдёт осторожно, не включая свет, и сквозь приоткрытую дверь до Кеши донесётся шлейф этих дурацких духов, продававшихся повсюду, заставив вжаться в подушку с силой непонятной и зажмуриться, лишь бы скопившейся влаги в уголках глаз не замечать. Можно ли вообще назвать такое холодное место домом? Из жизни Кеши краски ускользать стали, но один оттенок держался особенно крепко — ярко-оранжевый, как каска Игоря, как блеск в его глазах. И чёрный, как вечно взлохмаченные волосы на затылке, как пятна мазута на тонкой коже. Игорь — вихрь красок, остаётся позади, когда Кеша закрывает за собой дверь раздевалки, пустой, к удивлению. Форма дурацкая — грязная, пропитанная потом, сменяется совсем привычной рубашкой и брюками потёртыми, да только Кеша всё равно морщится. Чистая ткань липнет к влажной от пота коже, заставляя мечтать о душе с чашкой чая после. Но Кеша медлит, нарочито долго перекладывая вещи в портфель да всё поглядывая в окно: не возвращается ли Игорь? Но сколько ни поправляй очки, сколько ни щурься, фигуру знакомую всё равно не разглядишь. Кеша вздыхает тяжко, наконец сдаваясь, окидывает взглядом печальным комнату квадратную с её ветхими стенами с облепленной краской и надписями, задерживая взгляд на портфеле знакомом, хмурится ещё сильнее. Затем уходит, гася свет и плотно закрывая за собой дверь. Он переходит в гардероб, медленно проходя меж рядов вешалок и выискивая свой плащ. Октябрь тёплый на удивление, да только дожди всё равно льют, и Кеша уж точно не хочет попасть под один из них. Когда застёгивается последняя пуговица на воротнике, он слышит за спиной своей шаги. Минутная надежда сменяется хладным ужасом — вместо ожидаемого хриплого смеха, он слышит другой, не менее знакомый, но вовсе не приятный голос. Сердце в груди ритм ускоряет, всё существо вопит о том, что бежать, спасаться надо. Да только поздно: рывок к проходу, и он натыкается на своих вечных обидчиков. Их всегда четверо, сколько Кеша себя помнит. Они привязались к нему в классе пятом, когда он только перешел в старший корпус — какой-то дурацкий случай, из-за которого старшеклассники обратили на него внимание. Он даже не знает их имена, лишь прозвище главаря, что вечно носит тёмные очки, говорит с акцентом дурацким и фразочками пафосными раскидываясь. Железный — сын местного олигарха, всегда с иголочки, всегда с прихвостнями. Встречи с ним для Кеши никогда не заканчиваются хорошо, но, благо, Игорь успевал вовремя. Но сейчас Игорь слишком далеко, а Железный уже заметил его. И эта улыбка — до мерзкого довольная — не сулит ничего хорошего.  — Гляньте-ка, братцы, — говорит он, делая шаг вперёд. Кеша, в противовес, пятится назад, стараясь не упустить никого из них из виду. — Какая пташка попала в наши сети. Вновь.  — Ну что же, я уже ухожу, — торопливо отвечает Кеша. Делает попытку протиснуться мимо, да только бесполезно это — самый крупный из четвёрки загораживает вход, улыбаясь как-то по тупому довольно.  — Как же так, попугайчик, — качает головой Железный. Прозвище Игоря, позволенное только ему обычно, с уст Железного издёвкой звучит, до бела раскалённым проводом в узел страха вонзаясь. — Уходишь так рано. Твоего защитника нет, а мы даже не начали веселиться. Не так ли, парни? Прихвостни согласно кивают, жестом одним подписывая Кеше приговор. В голове вместо тирады слов — лишь крик панический, потому что Железный прав. Кеша не может сказать, что толкает его на поступок — страх или отчаянье, быть может это и вовсе слабая надежда на успех. Он срывается с места, прошмыгивая под локтем Железного. Да только попытка проваливается — один из прихвостней оказывается рядом, сильно толкая Кешу в сторону, отчего тот спотыкается и падает прямо на вешалку, и от выколотых глаз спасают лишь толстые линзы очков. Раздаётся смех, он сжимается, задерживая дыхание. Первый удар приходится в живот — тупой носок старого ботинка ударяет куда-то в печень, и Кеша дергается всем телом. Перед глазами звёзды плывут, он жмурится крепко. Удары следуют один за одним — в бедро, в бок, по рёбрам каблуком. Последний из груди хрип громкий выбивает. По коже живота мурашки бегут сквозняком из форточки открытой, и до Кеши не сразу доходит, что это значит. Он лишь чувствует, что что-то не так, когда удары вдруг прекращаются, и даже смех обрывается. Приоткрывает несмело глаза — Железный в кинематографичной позе замер, руку подняв, останавливая парней, и глядя на него заинтересованно с улыбкой будто забавляющейся. Затем приседает медленно, руку к Кеше тянет. Тот пятится пытается, да только ладонь всё равно рубашку задирает, и оба они замирают вместе с воздухом в комнате. Затем Железный усмехается.  — Как мило, — палец проходится по животу Кеши, ногтем обводя контур букв, и из Иннокентия, кажется, дух последний выходит. — Тебе следовало прятать её получше, пташка. Так что, считай, это твоя вина. Он тянется в карман, и Кеша не сразу понимает, зачем. И лишь когда в лучах заглянувшего в окно солнца лезвие складного ножа блестит, все паззлы складываются со звонким щелчком. Крик с губ срывается инстинктивно, так же, как он назад пятится, непонятно откуда взяв силы сопротивляться. Но рот зажимают, и сильные руки давят на плечи и запястья, прижимая к полу. Но Кеша всё равно вьётся, будто загнанный под сеть зверь, и кричит-кричит-кричит. Лягается, кусаться пытается, но хватка от этого лишь крепче становится, а лезвие неукротимо быстро приближается к тонкой коже живота. Метка, будто чувствуя неладное, гореть начинает, кровью наливаясь. Перед глазами на тёмном полотне звёзды вспыхивают. Воспоминания, будто затёртые фотокарточки в голове мелькают, но два образа ярче других. Мамина улыбка светом ослепляет, будто наяву Кеша ощущает прикосновение её мягкой ладони и чувствует, как пальцы цепляются за тугие завитки волос, спускаясь ниже, трепля по щеке. Ты обязательно встретишь своего человека. И ты ему понравишься, обещаю. Да только сейчас всё это рассыпается замком песочным, разносится ветром по пляжу без малейшей надежды вернуться обратно. Кеша бьётся, чувствуя, как слёзы крупными быстрыми каплями бегут по щекам, вызывая лишь смех одиннадцатиклассников. Да только Кеша слабость свою давно признал, но сейчас в нём с ощутимым треском что-то ломается. Имя — всё что у него есть, и он его теряет, теряет, теряет… Вой силы потусторонней раздаётся и оглушает сразу. Перед глазами мир плывёт, вращается. Хватка чужая резко становится слабее, а затем его и вовсе отпихивают в сторону. Он глазами хлопает, пытаясь вернуться на волну реальности, но в голове звенит, и звуки мешаются: удары, крики, вой. Всё превращается в сплошную какофонию, и на одном инстинкте самосохранения, живой разве что чудом, Кеша отползает, забиваясь куда-то в угол, руками себя обхватывая. Кровь в ушах стучит, его трясёт, а пальцы беспорядочно по животу бегают, очерчивая буквы — целые, нетронутые. Он всё же приходит в себя, когда из прочей какофонии яркой белой вспышкой голос один выбивается.  — Эй! Одна фраза, почти что один звук, произнесённый звонким и уверенным голосом, сознание Кеши молнией рассекает. Серёга, понимает он. Один из десятиклассников, что с Игорем дружил. Игорь. Мозг работать начинает с хаотичной быстротой, анализируя события прежде, чем Кеша понять успевает, восстанавливая картину произошедшего по кусочкам. И тихо вдруг становится, и в тишине этой лишь стон один звучит, кожу Кеши мурашками покрывая.  — Игорь! Он выползает из-за курток, послуживших убежищем. Моргает несколько раз, щурится, очки в переносицу вжимая. Шарит глазами по комнате. Ищет. Находит. Замирает с криком несорванным с языка. Игорь посреди комнаты скрючившись лежит. Кеша лишь сгорбившуюся спину видит, с позвонками, проступающими через ткань тонкую порванной футболки. Игорь на эмбрион погибший сейчас похож, и от сравнения этого Кеше страшно-страшно становится.  — Игорь! — вновь окрикивает он, ползя вперёд — сил чтобы подняться совсем нет, он держится на одном лишь упрямстве, сцепив зубы плетётся к телу друга. Касается плеча, отшатывается, когда тот дёргается. Их напуганные взгляды сталкиваются, Игорь моргает несколько раз. На лице его крови так много, что тошнота сама к горлу Кеши подступает, но тот не отворачивается, будто завороженный глядя Игорю в лицо.  — Кеша, — хрип Игоря булькающими звуками сопровождаются, и Кеша кивает. Игорь переворачивается чудом неведанным, к Кеше жмётся. — Кеша, они не… Они не… Кеша мотает головой. Губы трясти начинает, и он сжимает их, сдержать слабость пытаясь. И вновь бесполезно — слёзы градом из глаз льют, хрипы из груди выбивая. Игорь рукой к его лицу тянется, но Кеша вновь качает головой, отводя взгляд.  — Игорь, тебе плохо совсем… Тебе в больницу надо, Игорь… Зачем? — слово с языка не соскакивает, а падает, гирей грудь сдавливая. Он в глаза Игоря смотрит, ответ найти пытается. Но вместо него находит такие же крупные слёзы, что с кровью мешаются, и клыки острые чуть красноватые, будто у твари мифической. Ладонь Игоря сжимает его рубашку крепко слишком, тянется дальше. От касаний тёплых Кешу трясти начинает.  — Они права не имели, Кеш. Отнять его у тебя, как я мог позволить им это? Я же обещал. Обещал, Кеш. Игорь кашлем заходится, и Кеша кивает. Он совсем не понимает, о чём Игорь говорит, но и не важно это вовсе. Лишь бы в порядке был потом. А с остальным он как-нибудь разберётся.