буквами по коже

Оглядываясь назад он почти может отметить точный промежуток, когда всё началось — октябрь одиннадцатого класса, когда Игорь начинает пропускать занятия. И не то чтобы раньше Игорь отличался абсолютной посещаемостью, нет, прогулы хоть раз в неделю были обычным явлением, и Кеша порой выступал их частью, но это случалось крайне редко и всегда обоснованно — по крайней мере, так убеждал себя Иннокентий. Но то, что начало беспокоить его ещё летом — Игорь стал пить. Много, часто, пропадая на дни, если не на недели. И хоть Кеша пытался повлиять на друга — настойчиво напоминал Игорю о вреде алкоголя, едва ли не наизусть зачитывая конспекты по биологии, уверенность его стремительно таяла от одного лишь усталого взгляда друга. С Игорем что-то происходило, но понять что Кеша не мог: клещами тянуть информацию было едва ли не бесполезно, ведь Игорь молчал, качая головой, и переводя тему. Перебирая воспоминания, Кеша корит себя за то, что не настоял: нужно было надавить, разобраться, уцепившись хоть за крохотную ниточку и распутать клубок. Но Кеша был слаб, а его упрямство походило на масло, что так настойчиво не хотело стираться с рук. Игорь же упрямством сравним был с камнем, тем самым, под который вода не течет. И в результате не случалось ничего, и Кеша отступал, махая рукой и углубляясь в очередную книжку. Они отдалились, но всё наладилось, когда началась школа.Вновь сидели за одной партой, вновь слушали одни и те же уроки. Всё было как раньше… По крайней мере, так думал Кеша. В действительности же, даже сидя за одной партой, их будто разделяли сотни километров, и Кеша, углубившийся в подготовку к экзаменам, может и замечал это, но старался игнорировать, боясь признаться себе. С Игорем всегда было сложно, сам Игорь был сложен, но сейчас, когда от экзаменов зависело его будущее, Кеша надеялся, что хоть в этом отношении в его жизни всё будет как прежде. И быть может поэтому он не сразу заметил его отсутствие. Всё дело было в занятости, в усердной подготовке. Конечно. Никак не в этом дурацком страхе, что и эта сторона его жизни потеряет стабильную нестабильность. Конечно в подготовке. Но чувство удивления, вперемешку со страхом и непониманием, когда Прасковья Сергеевна в лоб спрашивает его о местонахождении Катамаранова, а он тихо отвечает:«не знаю», с широко раскрытыми глазами глядя на пустующее место рядом, слишком реальное, обжигающее живот холодом. Вина за собственную невнимательность на языке шипит мерзким касторным привкусом, в конечном итоге переходя во вполне ощутимую боль, которая почти сразу пропадает, стоит ему оставить ворота школы за спиной с разрешения медсестры. Катамарановы живут в соседнем доме от него, но их подъезд, да и само строение куда более шаткое и старое, отчего Кеша, взбираясь по явно не имеющим права на скрип лестницам, ощущает острую несправедливость. История о трудоголизме Катамарановых, построивших едва ли не весь их небольшой городок, обсуждалась и восхвалялась ещё мамой, в те далёкие времена, когда в квартире появлялись гости. И видеть, в каких условиях они живут теперь, для глаз больно почти физически, так что Кеша ускоряет шаг, сосредотачиваясь на цели. Дверь сорок второй квартиры обита войлочной плёнкой, краска облупилась на номере, а явно не работающий звонок висит — хотя тут, скорее, уместно болтается — на одном тонком проводе, что даже для Кеши, не особо любящего физику, ясна опасность данного положения. Он несколько раз стучит по косяку, но дверь открывается сама и без посторонней помощи, провоцируя зарождающееся в груди беспокойство. Кеша делает шаг за порог и замирает тут же, не зная, что делать дальше. Правилами приличия предначертано известить о своём присутствии, да только у Кеши в горле ком стоит кирпичом, а по коже мурашки бегают. Квартира тёмная и грязная, а ещё — невыносимо узкая, так что уже в коридоре Кешу едва не настигает приступ клаустрофобии. В голову отчего-то лезут ассоциации с книгой Достоевского, глаза невольно шарят по углам в поисках топора. Глупо всё это, думает он. До невозможности глупо. Да только затем из-за двери в конце коридора доносится сухой кашель, а затем голос — столь знакомый поломанный голос с низкой хрипотцой, что тихо передаёт что-то кашляющему. Игорь. Кеша делает шаг вперёд, испытывая одновременно облегчение и ужас, но не имея возможности разобраться с собственными чувствами, стучит по косяку, приоткрывая дверь. Открывшаяся взгляду комната лишь укрепляет ассоциации с романом Достоевского. Духота воздуха ощущается привкусом пыли, витающей в пробивающихся сквозь задёрнутые шторы лучах света. У дальней — хотя трудно сказать так о двух квадратных метрах — стены на кровати лежит человек, женщина кажется, закутанная в несколько одеял, так что Кеша со своим-то зрением едва различает её серое лицо с обвисшими щеками и потрескавшимися губами. Её взгляд маленьких чёрных глаз настигает Кешу одновременно с шокированным взглядом Игоря. Тот делает странное движение, будто одновременно двигается в разные стороны, пытаясь и подойти к Кеше, и прикрыть комнату собой, что невозможно — при всём небольшом размере комнаты, Игорь, с его тощими выпирающими рёбрами и ключицами куда меньше.  — Кеша! — восклицает он не своим голосом, совмещающим в себе полярные эмоции — ужас и радость, шок и облегчение. — Как ты… Что ты…  — П-прошу прощения, — блеет он, делает шаг назад. — Я стучал, но дверь была открыта, и я… Прозвучавший голос осколками осыпает царившую ранее тишину. Женщина, смотревшая на него ранее, будто наконец замечает его. На лице её отражается гримаса боли и отвращения, а направленный на Кешу взгляд протыкает не хуже ножа. Игорь пытается что-то сказать, на прежде, чем он открывает рот, она начинает кричать. По телу Кеши проходит волна ужаса. Низкий голос женщины хрипит, едва не срываясь, и складывающаяся картина почти кинематографична: сыпящиеся проклятья, согласные в которых смягчаются из-за выступающей на губах пене. И это так дико и страшно, настолько сюрреалистично, что Кеша пошевелиться не может — ужас адресованных слов колючей проволокой связывает его по рукам и ногам, и шипы вонзаются в шею, сдавливая горло. Но Игорь вскакивает, и Кеша видит, как бледнеет его лицо и одновременно с этим на щеках начинают выступать красные пятна. Тирада сменяется, переключаясь на Игоря, но тот не обращает внимания, таща Кешу за собой прочь. Но даже когда они покидают квартиру, из-за обитой войлочной плёнкой двери всё ещё можно различить голос и повторяющуюся фразу о том, какое Игорь отравляющее и мерзкое ничтожество, и как он только смеет приводить в дом таких почётных людей, и как он смеет выставлять её на посмешище, и какой позор он несёт…  — Пойдём отсюда, — произносит Игорь, и Кеша кивает, прижимая портфель к груди. Они спускаются вниз и выходят во двор, находя пристанище на старых лодочках с облупившейся желтой красках на перилах. Игорь забирается внутрь, а Кеша замирает, неловко топчась рядом. Игорь смотрит на него хмуро, потом кивает в сторону свободного сиденья.  — Садись, чего как не родной. Кеша не возражает. Забирается внутрь, согнувшись в три погибели и бормоча извинения до тех пор, пока Игорь рывком не усаживает его на сиденье. Они сидят друг напротив друга, их колени соприкасаются, образуя своеобразную лесенку, но Игоря это явно не смущает, а Кеша боится возразить. Повисает тишина, а затем раздаётся шуршание. Кеша хмурится, наблюдая, как Игорь чиркает спичкой по коробку, зажигая сигарету. Закуривает, откидывает голову назад, выпускает облако дыма. Опускает взгляд. Усмехается с недовольного вида Кеши. Закуривает вновь, выпуская целый столб дыма Кеши в лицо. Тот восклицает возмущённо.  — Игорь! Катамаранов смеётся хрипло, тихо совсем. С ухмылкой смотрит на Кешу чуть наклонив голову.  — Прости. Забыл, какой ты забавный, — Кеша не успевает возмутиться — Игорь вдруг морщится, шумно выпуская воздух через нос, и всё возмущение сметается потоком волнения. — Чёрт, голова раскалывается. Грёбанное похмелье. Кеша кивает, чуть хмуря брови, но лекцию начать не решается. Вид Игоря — поломанного будто, с полопавшимися капиллярами в глазах и впавшими щеками на горло давит, замолчать заставляя. Такого Игоря в одеяло завернуть хочется и чаем напоить, а лучше — накормить, потому что смотреть на впавшие щёки со скулами обострившимися — больно, порезаться страшно. Но Кеша гонит эти мысли прочь, потому что всё это кажется каким-то бессмысленным и неправильным, а в голове эхом всё ещё звучит истошный крик с по кругу повторяющимися фразами. Он нерешительно толкает Игоря коленкой, вынуждая взглянуть на себя. Моргает. Набирается храбрости.  — Что случилось? Вопрос, как кажется Кеше, слишком простой, чтобы вместить в себя всё то волнение и непонимание, что он испытывает. Слишком неточный, слишком общий. Но другого у Кеши не находится. Игорь молчит. Долго молчит, глядя в одну точку — куда-то между локтем и балкой железной, ещё сохранившей некогда свежий блеск. Сигарета тлеет меж зажатых пальцев, а Игорь лишь ногтем постукивает, стряхивая пепел. Наконец, вздыхает глубоко и произносит: — Болеет она. Давно, — Кеша охает негромко, и Игорь кивает, затягиваясь. — Ошибка дурацкая. Балка задела голову… — Игорь молча докуривает сигарету, и с каждой новой затяжкой сердце Кеши сжимается всё сильнее. — Врачи сказали, что там что-то с мозгом. Хер его знает, сколько ей ещё… Игорь замолкает, на этот раз, окончательно, завершая рассказ. Кеша тоже молчит, не зная, что сказать. И нужно ли вообще. Серость, едва ли не чернота обрисовавшейся картины пугает. Но больше всего Кеша переживает за Игоря, ведь тот в сгущавшемся дёготном водовороте напоминает ложку мёда, медленно отравляющуюся окружающей средой. Сигарета заканчивается, и Катамаранов тяжко вздыхает, выбрасывая бычок в кусты. Склоняет голову, опираясь на перила, и смотрит на Кешу печальным-печальным взглядом.  — Я так устал, попугайчик, — почти шепчет он, и у Кеши сердце трепещет. — Мне на стройке должность дали, вместо неё. Деньги-то нужны. Но это всё так… Я не справляюсь, попугайчик. Ничерта не справляюсь.  — Всё будет хорошо, — произносит Кеша, стараясь вложить в голос всю свою непонятно откуда взявшуюся уверенность. Ему так сильно хочется вложить в Игоря надежду, что он сам невольно начинает надеяться на лучшее. Поддаётся порыву, сжимает острое плечо Катамаранова. Сталкивается с Игорем взглядом. Тёмные глаза сверкают бензином и болью, отчего на душе тяжело-тяжело становится. Кеша улыбается мягко. — Ты только не пропадай. Игорь смотрит на него не моргая, будто внутрь заглянуть пытаясь. Кеше вдруг от того, как остро он Игоря ощущает — чужие коленки, острое плечо, сигаретный дым чужой, Катамарановский — неловко становится, и он руку убирает, прижимая к портфелю. Игорь улыбается уголком губ перекошено как-то, затем кивает. Прикрывает глаза. И Кеша молча поджимает губы, надеясь, что этого будет достаточно. Но как часто бывает в задумке Вселенной, некоторым вещам просто суждено сбыться. Это происходит постепенно, но в тоже время столь внезапно, что Кеша ничего не успевает поделать. Он пытается, честно пытается — заходит к Игорю, выманивая того на площадку — качели, которые стали почти их. Помогает с уроками, прикрывает как может. Но всё становится хуже. Кеша не только видит, чувствует это всем своим существом. Ощущает во взгляде Игоря, день ото дня становящимся всё мрачнее и озлобленнее, по раздраженной манере речи, по дрожи в руках, которую Катамаранов уже не может скрыть, как не может выветрить и запах алкоголя, проникший в кожу так глубоко, что казалось, он стал частью Игоря, наполнив его плоть и кровь. Кеша ощущает это в моменты, когда Игорь, охваченный скипидарным дурманом, жмётся к нему, и глаза его блестят так ярко, что кажется вот-вот засияют. Игорь пьяным разным бывает, но чаще всего — злым, на ежа оскалившегося похожим, и даже волосы, некогда мягкие, дёгтем приятно пахнущие, становятся жестче, напоминая иголки. Кеша старается успокоить себя, оправдывая поведение Игоря усталостью и напряжением — то, что шестнадцатилетний пацан с заботой о медленно умирающей и в то же время сходящей с ума матерью не справляется не понятно разве что тупому, ведь даже соседи хоть как-то помочь пытаются, да только без толку всё. Кеша знает, что за стенами квартиры происходит что-то, что Наталья кричать начинает всё чаще и чаще, и что слова, адресованные сыну, отнюдь не ласковые. Но как бы Кеша не пытался узнать, докопаться до истины, все его попытки разбиваются о злобное рычание и крики. Наталья Катамаранова умирает в последних числах октября, и её смерть становится точкой невозврата. О произошедшем Кеша узнаёт на четыре дня позже — отец внезапно решает провести выходные за городом, а по возвращению Кеша находит обивку двери собственной порванной. Соседи говорят, что кто-то кричал и звал его здесь несколько дней назад, но Кеша не понимает ничего от слова совсем, пока во дворе его не перехватывает Серёга. Но Кешу пугает не сколько новость о смерти строительницы, сколько о том, что Игоря не видел никто уже несколько дней, и Серёга с Жилиным совсем с ног сбились. Кеша к поискам присоединяется не раздумывая, невольно поднимая весь класс на это. Но Игорь всё равно находится случайно, лежащим в невменяемом состоянии в подвале. В последствии, уже после промывания желудка и тирады от каждого руководителя поисков, он всё равно возвращается сюда. Кеша не знает, чем так цепляет Игоря это место, да и не хочет знать — тьма и сырость подвала давит на него, напоминая о дурацких страшных сказках, рассказанных мамой. Но он спускается сюда вновь и вновь, каждый раз пытаясь вытащить Игоря на свет дневной, но… Не то чтобы это кому-то нужно. Игорь закрывается, меняется. Игорь злится, рычит, кричит. У Игоря по венам скипидар течь начинает — чёртова водка уже недостаточно крепка, не так ли? И Кеше всё страшнее и страшнее с каждым днём становится, потому что он знает, что Игорю нужен — чувствует это в цепких прикосновениях, когда в редкие секунды отступающего алкогольного дурмана Катамаранов жмётся к нему, утыкаясь макушкой в плечо и хрипит что-то нечленораздельное, а порой просто повторяя его имя дробью, пока тонкие пальцы скользят по имени. Но Кеше страшно, потому что моменты такие редки, а в остальное время Игорь больше животное напоминает — тварь дрожащую, чем человека. И вместе с этим, будто по закону домино, жизнь Кеши осыпаться начинает. Из-за недосыпов страдают оценки, из-за отсутствия Игоря — тело, когда хулиганы, наконец, сложив два и два, поняли, что никто больше не появится за спиной Кеши и не приложит их головой об стенку. Это было больно и обидно, ведь Кеша почти забыл, каково это — после того случая в раздевалке, Игорь стал ещё внимательней. И сам Игорь узнаёт об этом случайно, когда во время очередных криков, свет в подвале вдруг мигать начинает, освещая перепуганное лицо Кеши, и Игорь вдруг замирает, будто молнией пораженный.  — Что это? — спрашивает он поразительно чётким для своего состояния голосом, и Кешу такая перемена пугает. Он пятится назад, но Игорь быстрее — выскакивает прямо перед ним, хватает за воротник рубашки, тянет к свету. Кеша пытается отстраниться, но хватка у Игоря железная.  — Игорь, прошу тебя, мне…  — Что это, чёрт возьми?! — орёт он прямо в лицо, и Кеша жмурится, когда нос обдаёт скипидаром.  — Случайность, — хрипит он. Врёт, нагло врёт, потому что удар от задиры из параллели — никакая к чёрту не случайность, и оба они это понимают. — Игорь, прошу, мне больно. Игорь от слов шарахается, как от огня. Отпускает воротник, толкая его, отчего Кеша закашливается невольно. Молчит какое-то время, смотрит в пол, будто взглядом таракана пробегающего сверлит. А затем вдруг в его фигуре будто ломается что-то. Раздаётся вой — не человеческий, животного, и Кеша хлопает глазами не в силах поверить, что такие звуки вообще можно издавать. Игорь за голову хватается, отчего у Кеши сердце в пятки уходит.  — Игорюш, т-ты чего… Игорь, т-ты чего такое…  — Единственное обещание, — хрипит он. — Одно единственное обещание, и то… и то… Игорь вдруг выть начинает с новой силой, но звук уже другой, ярости полный. Ещё почти полная бутылка летит в стену, разбиваясь со звоном, и по стене коричневым пятном жидкость расплывается, каплями стекая вниз, на пол. Игорь поворачивается к нему, и что-то во взгляде его заставляет Кешу испугано сжаться.  — Проваливай, — рычит Игорь, но Кеша молчит, с места сдвинуться не в силах. — Проваливай отсюда! Давай, вали, ищи своего ИНК. Тебе-то есть, к кому идти, — он делает паузу, пытаясь сдержать рваные вздохи, а зачем кричит. -- ПРОВАЛИВАЙ, Я СКАЗАЛ! И Кеша уходит, гонимый естественным страхом, едва ли не жаждой жизни. Уходит, поднимаясь из подвала на негнущихся ногах и слыша, как за спиной ударяет об стену стальная дверь, и крик чужой стихает. Он поднимается в квартиру, не снимая обуви проходит в комнату, закрывает за собой дверь. Окно открыто, и в комнату залетает прохладный воздух вечерний, но метка горит адским огнём, будто кто-то контуры в ней обводит раскалённым до бела остриём. Грудь стягивает кольцо железное, и Кеша восстановить дыхание пытается. Но вздохи сменяются хрипами, а глаза начинают болеть, и он не понимает, что плачет, пока не обнаруживает, как плинтуса край в ладонь упираться начинает, а перед глазами всё плывёт и звуки, рвущиеся из груди так похожи на те, чьё эхо всё ещё звучит у Кеши в ушах. Он не знает, сколько проходит времени, проходит ли сколько-то вообще, когда вдруг слышит приглушенный стук в дверь. Отец заходит в комнату, глядя на Кешу сверху вниз, и тот честно пытается принять куда более достойный вид, но тщетно, ведь каждая попытка разбивается вдребезги, и хрипы продолжают рваться из груди, как бы он не пытался их унять. Но быть может, Николай Кораблёв не такой хладнокровный человек, каким его считает Кеша, потому что он проходит в комнату и молча садится рядом. Затем вдруг обнимает сына за плечи и осторожно прижимает к себе. Кеша замирает на мгновение, боясь, что спугнёт момент, но тот продолжается, и Кеша позволяет себе уткнуться отцу в плечо, чувствуя, как большая рука поглаживает растрепавшиеся кудряшки.  — Ничего, Иннокентий, — спокойно говорит отец. — Всё наладится. Вот увидишь, сынок. Ты выучишься, поступишь. Будешь работать у меня в НИИ. На выходных сходим туда. Я тебе всё покажу. Увидишь, тебе понравится. Твоя мама бы очень этого хотела. И она бы очень гордилась тобой. Она и сейчас гордится. Я уверен. И Кеша кивает молча, шмыгая носом. Ему правда хочется в это верить. Потому что мама ему никогда не лгала.