буквами по коже

Первая затяжка за неделю похоже если не на райское наслаждение, то облегчение, будто со спины, наконец, туго набитый рюкзак сняли, а тебя на простыни шелковые положили. Игорь вдыхает глубоко-глубоко, голову назад откидывает, и выпускает дым в небо — всё как в кино. Солнце заходит, последними лучами лаская кожу и подсушивая ещё не обсохшую от воды болотной одежду. Он сам весь, как кикимора болотная — волосы под каской скатались, а от кожи тиной пахнет, но на суше быть всё же приятней, сколько Серёга его с водяным не сравнивай. Серёга тоже здесь — сидит рядом на бетонном блоке, ногу одну под себя подсунув и ухмыляясь с зажатой меж пальцев сигаретой на Игоря глядя.  — Ты, Ихарь, меня до ручки доведёшь. Я женатый человек вот уже как три месяца, а сам себя женой уголовника ощущаю, а. Ты ещё не сел, а я тебе уже вон, передачки ношу, — они фыркают одновременно и закуривает, да только Игорь на Серёгино ворчание внимания не обращает — лицо солнцу подставляет, жмурится. Хорошо…  — Нет, Ихарь, ну правда, какого черта? У Жилина там совсем шарики за ролики заехали, он чего так взрепенился на тебя?  — Да тебе-то разница какая, а, Серёг?  — Какая мне разница?! Катамаранов, моя жена тебе обеды готовит, а продавцы скипидара коситься стали, потому шо раньше я ходил узнавал, хде тебя бесы носят, а теперь ещё и сам затариваюсь! — Игорь фыркает громко, зубы Серёге скаля, на что тот головой качает. — Ну шо ты молчишь, как водой захлебнувшийся, а?  — Да что ты прилип, Серёг? — произносит Игорь как-то слишком возмущенно. Волнение Серёгино ему приятно почти, да только тема вот дурацкая. Песня кончается и начинает другая, дурацкая какая-то, про любовь. Игорь тянется к переключателю, но в последний момент рука меняет курс и шариться в пакете начинает, разгребая заботливо завернутые Зинкой бутерброды в поисках заветной бутылки. — Я откуда знаю, что менту взбрело. Думаешь, слушал? Что-то про бандитов.  — Погоди-погоди, — Серёга хмурится, серьёзным вдруг совсем становясь. Сигарета заканчивается, но Серёга сжимает бычок крепко, в блок бетонный вдавливая. — Ты про стрельбу в «Канарейке» шо ли?  — Ну наверное, — уклончиво отвечает Игорь, глаз не поднимая.  — Да ты дурак совсем шо ли?! Тебя ш там не было, дубина! Это ш было когда ты мне звонил в три часа ночи, какого лешего он вообще на тебя подозрения наводит?!  — Ну вот и спросишь при встрече, — отвечает Игорь, затягиваясь. Серега возмущаться продолжает, но Игорь не слушает совсем-совсем. На кой ему? Он в ситуации этой едва ли больше Серёги разбирается, с одним лишь исключением. Он ведь не дурак, сразу понял всё, только Жилин про оружие заикнулся. Да только проще от этого не становилось. Они столкнулись дня три спустя, когда, возвращаясь с очередной попойки, Игорь заметил Кешу, что опасливо оглядываясь перебежками передвигался к подъезду. Зрелище были до абсурдного странным, но ещё абсурднее было то, как сильно забилось сердце Игоря, едва только взгляд его фигуру в темноте выцепил. Мышцы будто разом цементом наполнились, и он замер, к месту припаянный, пока сердце в глотке билось быстро-быстро-быстро, так сильно что дышать трудно становилось. Он себя не ощущал так лишь раз, наверное, когда всё его существо тянулось к Кеше, а тело человеческое, глупое и бесполезное, стояло на месте без единой возможности пошевелиться, пока фигура в темноте подъезда скрылась и делать было что-то слишком поздно. Он стоял посреди улицы, задрав голову, глядя, как в окне знакомом зажигается свет, и как фигура на мгновение в нём мелькает, а потом шторы задёргиваются движением резким, отделяя, скрывая его от него. И то был целый ворох чувств — и страх, и тревога, и паника, и желание, и отчаянье, и всё в одну цветастую, пульсирующую клубком в груди кучу, и всего этого было так много, слишком много для его почти очерствевшей и переломанной души. И всем своим существом он ощущал, что что-то не так с Кешей, что-то меняется, ломается в нём, но не мог заставить сделать себя и крохотного шага. Потому что проще было в болото нырнуть, чувствуя, как пуля свистит прямо над затылком, едва не задевая место заветное, чем с Кешей встретиться лицом к лицу. В глаза заглянуть, зная. Поговорить. Не просто поговорить — сказать. Игорю ничего не страшно было. Скипидар литрами пить, стены головой проламывать, от Жилина бегать. Ничего. Кроме этого.  — Ихарь, ну шо ты молчишь!  — Да чего тебе?! — в ответ огрызается Игорь, голову резко поворачивает. Серёга вздрагивает аж, в лице меняется. Хмурится. В затылке почему-то пульсировать начинает, слабо-слабо. Игорь хмурится, но значения старается не придавать. Мало ли, каска пережала чего, и не такое бывало. Серёга вздыхает.  — Ладно, хватит языком трепать. Пошли, водяной. Подвезу. Игорь кивает молча, встаёт. Передаёт Серёге бутерброды, подхватывая магнитолу. Дурацкая песня, наконец, подходит к концу, и Игорь, смутно вспоминая список музыкальный, ухмыляется, мурлыча себе под нос «Сектор газа». Затылок чесаться продолжает, и Игорь тянет руку, чтобы каску вниз сдвинуть… И тут раздаётся стрельба. Они вздрагивают одновременно, головы в плечи сжимая. Оглядываются, Игорь слышит, как ругается на украинском Серёга, а сам взглядом по берегу рыщет, выискивая звука источник. Пульсация в затылке ощутимей становится, её уже не проигнорируешь, и грудь Игорю дурное предчувствие стягивает. Он в совпадения не верит, и в знаки судьбы тоже, а вот в Кешкиной способности вляпываться в ситуации дурацкие уверен на все сто.  — Вон они, — произносит Серёга, выдыхая облегченно. — На том берегу. Игорь головой мотает, источник выискивая и не находит, пока Серёга рукой направление конкретное не задаёт. Взглядом бежит вперёд и влево куда-то. Останавливается. Прищуривается. Замирает весь.  — Оп-па. А хто это с ними там? — спрашивает Серёга, так же как Игорь замечая явно лишнюю фигуру в картине. Фигуру, что странными движениями передвигается в сторону от бандитов, так будто что-то ему двигаться нормально мешает. — Знакомый хто-то. И Игорь щурится сильнее, прислушиваясь к миру и к ощущениям одновременно, потому как пульсация явно сказать ему что-то хочет. И он не понимает что, пока фигура, будто подброшенная пружиной в воздух, не летит в воду, ловя лицом испуганным последние закатные лучи.  — Кеша, — произносит он, и всё вокруг обрывается. Он бежит вперёд, ускользая из хватки Серёги, не слыша вовсе его воплей, где: «Ихарь, не дури!» повторяется с «идиотом» до бесконечности, не чувствует холода воды и тяжести магнитолы в руке, что наконец начинает играть «Сектор газа», когда он дна касается. Ничего не существует и ничего не имеет значения кроме пульсации в затылке и той силы, что тянет его вперёд, будто канат к его груди привязанный на себя тяня. И он повинуется, повинуется безоговорочно, потому что не может позволить себе другого. Только не сейчас.

***

Кеша воды боится сколько себя помнит. Она холодная, тяжелая, коварная — всё на дно утащить его желает. А ещё в ней водоросли, рыбёшки, и прочие обитатели флоры и фауны, с которыми Кеша при жизни — их, не его — сталкиваться не очень бы хотел. Он даже в ванной подолгу не сидел — едва только кожа на пальцах морщиться начинает, так воображение разыгрывается, подсказывая, что ещё чуть-чуть и он сам размокнет, и сопротивляться перестанет. Он, как человек науки, конечно, понимал, что всё это — глупости несусветные, но из воды всё равно вылезал, от греха подальше. Но сейчас, идя на дно со скованными цементом ногами и перевязанными верёвкой руками, Кеша вдруг понимает, что ему не страшно совсем. Что сердце колотится сильно от кислорода недостатка, когда мозг понимает, что что-то совсем не то, что что-то не так, как должно быть. Лёгкие держатся пока — последний рубеж обороны, и Кеша позавидовать должен их выносливости, да только сил совсем нет. Последние три месяца были такими выматывающими, что он забыл совсем, когда спал нормально, без кошмаров о вернувшемся бандите. Но тут сон воплотился в реальность, и страх ушел, унеся с собой и отчаянье, оставив одну лишь обиду какую-то горькую. Он не выберется, и мысль эта сознание совсем не пугает. Он не выберется, он умрёт прямо здесь, и тело его всплывёт через пару дней, может недель. А может будет выловлено рыбаком каким-то. Быть может нет. Утопленники некрасивые — он видел в морге, после практики когда вернулся, синие, со вздутым телом, синяками. Он при жизни-то не самый симпатичный был, что уж говорить о смерти. Он вздыхает, рта не открывая. Легкие начинает покалывать, а ноги ощущаться перестают. Кровоток отходит, голосом Инги Наумовны раздаётся в его голове, и он хмыкает, выпуская из носа заветные воздуха пузырьки. Ему хочется подумать о чём-то хорошем, чтоб умереть в покое хоть, да только в голову ерунда какая-то лезет: счета неоплаченные, молоко со сроком истекающим, цветы в подъезде на этаже волосатиков, сами волосатики. Чепуха какая-то. Ему бы подумать об Особе, что ждала его за столиком в «Бирюза». Обидится, наверняка. Расстроится. Потом плакать будет. Будет ли? Особа — Рая, но никак не И.Н.К. о котором сейчас тоже думать не хочется, хоть метка жечь начинает, как всегда, когда он в беду попадал. Ему это глупым таким кажется — метка жжет, а сама душа родственная появляться в жизни Иннокентия никак не хочет. Да и не появится уже больше. Поздно. Но Кеше даже от этого грустно не становится, и не обидно. Никак просто. Голова кружится начинает, а вода медленно оттесняет очки от переносицы, хотя в прочем, зачем они ему? За закрытыми глазами его никто не ждёт, даже мама. Лишь смех её, в темноте раздающийся. Он не помнит даже, когда услышал его, и откуда в нём другие, совсем знакомые хриплые нотки. Кто-то другой смеялся вместе с ней, кто-то знакомый и родной до боли, да только вспомнить Кеша никак не может. И он тянется, тянется к смеху этому сквозь темноту, как тот пропадает, перебиваемый музыкой. Дальнейшее происходящее для него как в тумане — и Игоря лицо, и магнитола в руках и скипидар. Как говорит он только — за болью в груди и голове, что цепью железной их опоясывала, не слышно ничего, да только Игорь вдруг его к себе прижимает, и тянет наверх. На Небеса что ли? Сознание возвращается резко, когда под ним оказывается твёрдая поверхность. Он стоять не может — ног не чувствует, но руки чужие заботливо придерживают его за плечи и гладят по спине, пока он сплевывает накопившуюся жидкость в животе. Первый глоток воздуха обжигает и протрезвляет, будто снег, и Кеша глаза широко распахивает. Зрение возвращается резко, и пятно черно-рыжее вдруг становится лицом перепуганным в каске.  — Игорь? — спрашивает он, моргая, кашляя всё ещё. Игорь кивает, пальцами быстро-быстро узлы поддевая, освобождая его, наконец, от верёвки. Когда она в сторону отлетает, его руки — горячие, как печка, начинают кожу растирать на запястьях. Кеше на сказать так много хочется, но горло саднит, а в груди всё ещё тяжело, так что он лишь хрипеть может что-то смутно «спасибо» напоминающее.  — Тебе спасибо, что живой, — усмехается Игорь скрипуче. — Ты, водолаз, меня жуть как напугал. Прозвище оправдать решил? Дурак совсем? Кеш, Кеша! — Игорь рукой щеки касается, второй затылок накрывая. — Кеш, ты не отключайся, Кеша. Кеше отмахнуться только хочется — куда ему отключатся? Да только лицо Игоря и правда плывёт немного, и Кеша цепляется за тепло его руки. Мысль вдруг в голову молнией ударяет, и сознание возвращается, опять.  — Я м-маму слышал, — хрипит он, и Игорь замирает, в глаза ему глядя. — И т-тебя. Вы с-смеялись над чем-то.  — Тебя звали?  — Нет, — качает головой Кеша. — П-просто с-смеялись. Игорь не отвечает, взгляда не отводя, и взгляд его Кеше почему-то слишком осознанным кажется. Он Игоря давно таким не видел — он вообще его давно не видел, и грудь отчего-то стягивает щемящее чувство, когда взгляд цепляется за знакомые крохотные веснушки на носу и угольком горящие глаза. Он скучал. Мысль эта — хрупка и нежная совсем — разбивается шаркающими шагами и голосом взволнованным. Они поворачивают голову одновременно, и Игорь руку одну убирает, но вторую с затылка спускает вниз, к плечу. Отпустить будто боится. В приближающейся фигуре Кеша, неожиданно, узнаёт Серёгу — запыхавшегося и взволнованного. Его голос с фальцета на бас скачет, когда он тираду свою начинает, где «идиотина» через слово повторяется. Но Кеше от этого вдруг совсем легко становится: Серёга взволнован, но он здесь, и Игорь здесь, и они его явно не бросят, не с цементом в ногах. Так и происходит. Вдвоём они подхватывают его, и тащат куда-то в сторону, подальше от реки и бандитов, эхо выстрелов которых всё ещё раздаются у Кеши в голове. Она всё ещё болит и кружится, хоть кислород возвращается, но Кеше держать её всё равно тяжело, поэтому он в сторону куда-то наклоняется, пристанище находя на плече Игоря, который и не возражает, кажется, вовсе, поворачиваясь так, чтобы Кеше удобнее было, и внимания не обращая на усмешку Серёги.  — Кеш, я вот тебя тыщу лет в обед знаю, а всё равно поражаюсь, — произносит парень, когда они, наконец, добираются до точки назначения — стройку какую-то, где каток стоит. Игоря, вдруг понимает Кеша. Зоя, кажется. Как запомнил только. — Вот ты как вечно умудряешься в такие ситуации попадать, а? Проклял тебя кто-то что ли.  — Ты, Серёг, чуши не мели, — произносит Игорь. Вдвоём они усаживают Кешу на блок бетонный, спиной прижимая к стене, и Игорь вновь лица его касается, проверяя взгляда ясность. Усмехается, прядь со лба намокшую убирая. — Сейчас мы тебя вытащим, водолаз, потерпи немного. Кеша не отвечает — улыбается и кивает, и Игорь его отпускает, убегает куда-то. Берет намокший под весом собственным сползать начинает, и Серёга на лету его перехватывает, подсаживаясь рядом.  — А вы, Серёж, — произносит Кеша голосом чуть дрожащим. Серёга смотрит на него прищуренно, обеспокоенно. Но потом смягчается. — Вы как меня находите вечно?  — Эт не ко мне вопросы, дружище. Вон, у бешенного своего спрашивай. Новая магнитола, подумать только! Зинка с меня шкуру спустит.  — Н-не спустит. Он-на хорошая.  — И то верно. — с усмешкой соглашается Серёга. Игорь возвращается с агрегатом странным, на корточки рядом с Кешей приседая. Серёга помогает Кеше сменить положение, так что в результате тот почти опирается на него. Вода с кудрей на плечо Серёге капает, тот морщится, чуть положение меняя. Потом охает.  — Ба! Кеш, эт шо у тебя такое? — Кеша хмурится, не понимая, о чём говорит Серёга, когда тот вдруг рукой касается затылка. Кеша вздрагивает, ощущая прикосновение пальцев на месте уязвимом — там шрам был, толстый и неровный, и волосы его обычно прикрывали, но сейчас они намокли и с задачей совершенно не справляется. Отстраняется, машинально ладонью голову прикрывая. — И место-то какое! — продолжает Серёга, глядя почему-то на Игоря. Затем вновь возвращается к Кеше. — Ты как его заполучил-то?  — Тебе, Серёг, шило в заду спать не даёт? — уточняет Игорь голосом язвительным.  — Эва как! Ну ладно, ладно, не смотри так. Ещё спрашивает, как так вышло. Всё-всё, молчу. Начинай давай. Когда ноги, наконец, обретают свободу, Кеша выдыхает рвано, облегчением переполненный. Игорь стаскивает с него испорченные ботинки, и тут же пальцами к ступням тянется — кожу растирает. Когда прикосновения становятся ощутимы, Кеша отстраняется, сам двигать пытаясь. Получается не сразу, но получается, и когда он встаёт, Игорь придерживает его за плечо и локоть хваткой железной.  — Домой тебе надо, Кеш, — качает головой Игорь.  — Ага, под душ горячий и в одеяло. Так и заболеть недолго, вода-то нынче не как в Алуште.  — Д-да какой д-домой, м-меня Особа ждёт!  — Да какая Особа, Кеш! — возмущается Игорь вдруг в совершенно маминой манере — руками всплёскивая и брови домиком хмуря, так что складочка крохотная образуется меж них. Кеша от удивления глазами хлопает, на Игоря глядя. — Пойдём! Он тянет его за локоть за собой, к катку, и Кеша едва попрощаться с Серёгой успевает, когда дверь кабины за ним закрывается. Кеша себя неловко как-то чувствует, потому что Игорь ощутимо если не зол, то возмущен уж точно, но причин для чувств таких Кеша не видит. Хотя в прочем, когда заводится мотор, и выезжают они со стройки, напряжение ощутимо меньше становится. Они едут в тишине, но тишина эта комфортная настолько, что Кеша расслабляется, едва не засыпая. Он в себя приходит лишь когда Игорь треплет его осторожно, ласково почти.  — Приехали, Кеш. Кеша моргает, оглядываясь. И правда, стоят прямо посредине двора, и детишки дворовые уже набежать успели, удивлённо глядя на машину желтую. Кеша кивает, бормоча «спасибо», и тянется к двери. Но рука на ручке замирает, когда хватка чужая на локте становится ощутимей. Голову поворачивает.  — Ты чего, Игорь? А Игорь молчит, взглядом ему лицо прожигая, бегая по нему быстро-быстро, но всё равно к глазам возвращаясь. И у Кеши в груди вдруг ощущение странное появляется, не знакомое, когда взгляды их сталкиваются, наконец. Он будто видит мальчишку того на качелях, что смотрел на него с улыбкой вымученной и сигаретой меж зубов зажатой. Только сейчас сигареты не было, и улыбки тоже, но были глаза, такие же чистые и искренние. И когда Игорь вдохнул глубоко-глубоко, у Кеши внутри всё замерло.  — Ты, Кеш, осторожней будь. С бандитами. Хорошо? И Кеша кивает, вздрагивая почему-то, и обещает конечно. Но уходя, чувствуют тянущую его назад силу, ниточку будто тонкую. И вместе с писком домофона в голове вновь раздаётся смех. И роднее его звука нет, понимает, осознаёт вдруг Кеша.