***
Всю дорогу до поместья они молчали. Ехали с закрытой крышей в полной тишине. Белокаменный дом встретил залитым рассветным солнцем камнем и тишиной внутри. и гости, и хозяева разбрелись по своим комнатам, и лишь шуршащая прислуга тихонько наводила порядки. В комнате девушки было свежо и чисто. Доминика, как зачарованная, скинула с себя платье, уйдя за ширму и бесшумно вышла из-за неё. Эрнест вовремя среагировал отвернулся к окну. Вместе с Доминикой в ванную комнату ушла и суета. Рухнув в кресло, юноша замер. Он любил спокойствие, но не до этого дня даже не догадывался насколько желанной может быть тишина. Он задремал. Всего минут на пять, по потом дверь в ванную тихо скрипнула, а в комнате стояла Бертран. Совсем прозрачная. Розовощёкая. Распаренная. Безликая. Босая. От неё пахло малиной. Или какой-то другой ягодой, неважно. Девушка стояла посреди комнаты, нервно теребя пальчиками подол своей коротенькой светло-розовой шелковой сорочки. — Ты обещал поспать со мной... Он отрешённо кивнул и медленно встал. Если честно, здесь находиться не хотелось совершенно. Хотелось самому постоять под горячими струями воды и пропасть под одеялом лет так на сто. Но бросить Бертран одну он не мог. Просто не мог. Поэтому он разулся и прилёг на самый краешек просторной кровати, прямо поверх покрывала, упёршись лопатками в изголовье. Доминика, благодарно улыбнувшись лишь глазами, совсем по-детски залезла сначала одной коленкой, потом другой, а потом зарылась по самый нос в пушистое одеяло лицом к своему другу. Ника затихла. Эрни показалось, что она заснула, а потому и прикрыл глаза тоже, надеясь хоть немного вздремнуть. Но, неожиданно для обоих, Доминика тихонько заговорила: — Бывает, я думаю о столь многом, что голова взрывается. О будущем, о муже, которого возможно мне найдут родители, о профессии и о позабытых мечтах. Я много о чём сожалею… - Она замолчала на миг. - Ты слушаешь? — Да, конечно. Внимательно. — Мне очень стыдно за те все слова, что сказала на эмоциях, о какой-то горячке. Мне жаль, что у меня ничего не вышло с матерью. Всегда думала, что я её обидела чем-то, но нет… Просто не срослось. Так ведь бывает, Эрни?.. Глубоко вздохнув, постаравшись избавиться от тяжёлого кома, вставшего поперёк горла, он лишь прошептал своё собственное и очень горькое: — Бывает. — Совсем недавно полностью перегорело. Совсем. Я теперь даже эмоционально от неё не завишу. Только… Пусто очень, если честно. Вчера поняла, что совсем ничего к матери не испытываю. Даже уважения. Мама словно тётка в телевизоре. Иногда мне кажется, что у меня только папа. И то, он дразнится всегда… Боюсь думать, что ему всё равно на меня. Что я для него лишь развлечение. Его личная удобная живая куколка, с которой он играет лишь когда хочется. Даже это платье… Доминика привстала на тоненькой ручке и слепо, равнодушно уставилась взглядом на вывернутую кучу дорогой тряпки, которое когда-то было красивым платьем. Эрни смотрел на девушку. Он смотрел только на неё. Пухлые губы скривились в отвращении, и Доминика продолжила: — Вырядил меня, как куклу. — Наотмашь она повернулась к Эрни и безлико впилась в него взглядом. — У меня стояла одна такая на полке, когда мне было шесть. Раритетная. Фарфоровая. Под острой коленкой скрипнула пружина — девушка ломано встала. Пошатываясь, подошла к платью и легко подхватила его, приложила к себе. Плечо к плечу, царапая застёжкой на спине нежную кожу на груди. Эрни сел, и пружина скрипнула снова. Невидимой молнией поразив плотную тягучую тишину, что легла в комнате туманом, резанув своим мерзким визгом по ушам. — У неё были светлые волосы, румяные щёки и стеклянные глаза. Ресницы длинные и длинное платье из белого шёлка. Помню, подол спереди был украшен красными розами, тоже из щёлка, кружевом ручной работы и настоящим жемчугом. — Дорогая кукла. — Очень. Матис ругался, не понимал зачем она мне. Да и мама тоже, говорила, что вырасту избалованной и капризной. А мне она была нужна. — Эрни лишь видел, как потряхивались от тихого смеха острые плечи, залитые мягким солнечным. — Я её выклянчила у папы. Забежала в кабинет, он как всегда усадил меня на колени. Девичий силуэт резко развернулся, демонстрируя платье. — Ну? Чем не кукла, скажи? — Не увидев доброй улыбки на лице друга, Ника сняла свою глупую и игривую, нечестную и уронила под ноги платье. Надолго вгляделась в окно, в лесистую линию горизонта. Стояла недолго. Несколько секунд спустя длинные ресницы дрогнули, Ника опустила глаза, как делает то провинившийся ребенок, и сделала шаг к кровати. — Полежи со мной ещё немножко, пожалуйста… Эрни кивнул. Вернулся в прежнее положение и дрожаще выдохнул, когда Бертран свернулась крохотным калачиком у него под боком, положив голову на плечо. — Мне не составило труда получить то, что хотела. А потом… — Потом? — Я её разбила. Мама что-то запретила, а я разозлилась и швырнула эту куклу, она первая под руку попалась. Голова пополам. Я сама себя испугалась. Мама разозлилась ещё больше, закричала. За руку больно схватила, дёрнула. А я вырвалась и вся в слезах к папе побежала. Он меня успокоил и велел подать сладкий стол прямо к нему в кабинет. Он всегда говорил, что вкусненькое спасает от хандры. И снова тишина. — На самом деле я безумно люблю все эти тортики, эклеры. Солёные круассаны с сыром и красной рыбой. Только когда ты поступаешь в хореографическое училище, всё это становится категорически запретным. Мама говорила, что я должна быть всегда первой. Самой лучшей, самой тонкой и пластичной. Чтобы мной могли гордиться. Чтобы я могла гордиться собой сама, чтобы сама встала на ноги и ни от кого не зависела. Она говорила, что моя репутация должна быть безупречной. Она всегда была в восторге, когда я получала первые партии и роли. — А ты? — А что я? — Доминика усмехнулась. — Мне вся эта херня ни разу не вперлась, как бы. Я терпеть не могла ужинать огурцом без помидора после шестичасовой тренировки сразу после школы и до полуночи. Мне не нравилось учить уроки в машине, спать по пять, а иногда и по четыре часа. Это не моё. Но, видимо, я слишком тщеславна для чего-то иного. Когда стала старше, мы с мамой стали ругаться больше. Я как обычно бежала к папе, он позволял мне прогулять школу, отвозил в кафе и там мы ели пирожные. Я забывала все проблемы. Со мной был любимый добрый папа, который так редко был рядом, пирожные и солнышко за окном. Только… Только я из-за этого так сильно поправилась, что меня чуть не выгнали из академии. Громко и со стыдом. От мамы досталась. Она чётко дала понять, что я безвольная свинья, которой только и нужно, что набить пузо всяким бесполезным мусором и завалиться на бок поспать. Она говорила, что я ничтожество, что я ничего таким образом не добьюсь. Что я позорная дрянь, которая только и может… Доминика не договорила. Хрупкое, безвинное и такое нежное тело стало каменным, сжалось до атома. Ника прижала к своей груди коленки, уткнулась Эрни носом куда-то в ребро. И задрожала. Как дрожат те, кто сдерживаться больше не в силах, кто сгорает внутри. Точно так же, как сгорал однажды Эрни. — Солнышко… У него разрывалось сердце. Оно жгло в груди от горечи сострадания, словно он смог забрать часть девичьей боли себе. Ах, если бы он мог! Всю бы забрал, всю! Но, к сожалению, единственное, на что он был способен, так это на крепкие объятия, на глупое «тише» и на поцелуи в макушку, которые вовсе стали отправной точкой для нескончаемого потока слез. Доминика обпилела его торс руками, сжав ткань футболки на спине почти до треска, и зарыдала в голос. Его глаза зажмурены, брови сомкнулись на переносице, а сердце пульсирует и жжётся адским пламенем под левой лопаткой. Горько. Казалось, даже а языке. Чужая боль словно раскалённые спицы в виски. — Я ненавижу свое уродливое тело… Я ненавижу себя… За то, что срываюсь, за то, что со мной происходит… За эти взгляды, за осуждение. Я позорище, просто позорище, но… Оно внутри так болит… Хочется сбежать к чёртовой матери… От всего, хоть раз… Но нельзя, я не могу, так нельзя, нельзя, нельзя… Прости, я… Я, я, я… Я не знаю как остановить это, но… Пожалуйста, Эрни… Прошу… Побудь со мной… Пожалуйста… Я захлёбываюсь, Эрни… Я, чёрт возьми захлёбываюсь. От слёз и боли он медленно сходил с ума. От этого маленького ада, когда твой человечек страдает, такой крохотный и несчастный, а ты не знаешь как ему помочь. И… Стало стыдно. Ужасно стыдно перед Алексом за собственные срывы, потому что если друг чувствовал хоть что-то из этого… Нет… Нельзя… Вскоре Доминика утихла и почти начала засыпать, только на неё напала ужаснейшая икота. Эрни незамедлительно встал за водой, после дал стакан девушке. Она пила жадно, голодно, почти давясь. Потом ещё один. И, всхлипнув, пару раз, укуталась поуютнее в одеяло, прикрыла глаза и тихонько засопела, оставшись лежать без какой-либо подушки поперёк кровати. Весь дом спал. И только Эрни, что сидел на краю кровати и осторожно поглаживал белокурые пряди на чужой макушке, сегодня не уснёт.Глава 5: Пробивая дно спиной
19 июля 2022 г. в 10:46
Эрни уже порядка пятнадцати минут разглядывал крупные мазки на одной из дорогущих картин, что висели в коридоре, пока ждал Доминику возле её комнаты. Он был готов уже давно. Классический смокинг, более-менее аккуратно сложенный, остался в спальне, его заменили простые чёрные джинсы, чёрная футболка и массивные ботинки. Много колец, взъерошенные волосы. Он остановился посреди коридора и взглянул на циферблат — Бертран задерживалась уже на семнадцать минут. Вздохнув и оглядевшись, Эрни рухнул на близ стоящую скамью, обтянутую золотистой парчой. Достал наушники.
Плейлист был открыт ещё с посиделок на террасе, поэтому автоматически заиграла очередная композиция. Узнав её, парень расслабленно облокотился о стену и вытянул ноги. От наслаждения прикрыл глаза и закачался в такт из стороны в сторону.
I wanna be your vacuum cleaner
Breathing in your dust
I wanna be your Ford Cortina
I will never rust…
Проиграла лишь половина первого куплета, как вдруг его глаза распахнулись. Перед ним стояла Доминика во всей красе со скрещенными на груди руками и изогнутой в недовольстве бровью. Эрни усмехнулся:
— Эта физиономия стала твоей коронной, я так понимаю?
Он встал, по-старчески кряхтя, и убрал всю фурнитуру в карман.
— Едем? Не передумала ещё?
— Нет. Идем.
Вот теперь Доминика стала снова похожа на привычную ему Доминику — глинные прямые волосы с прямым пробором у виска, короткое ярко-красное платье на тонких бретелях и мудрёной шнуровкой на спине. Маленькая сумка под мышкой, в ушах серьги почти до плеч. А на ногах высоченные шпильки с закрытым носом, открытой пяткой и точно такой же, как и на спине, шнуровкой, обернутой вокруг тонкой щиколотки.
Доминика взяла друга за руку и, спеша, повела за собой, постоянно оглядываясь. Он же старался не тянуть назад, хотя двигался медленнее обычного из-за хохота. Он не мог сдерживаться, отмечая у себя в голове всю абсурдность происходящего. Примчав к лестнице, пара, минуя первый этаж, опустилась на цокольный. Эрни удивился, но спрашивать не стал, просто шёл следом. После полумрака тесного коридора лицо обожгло горячим паром кипящих кастрюль.
— Кухня? — не выдержал он, оказавшись среди ковшей и прочей хозяйственной утвари.
— Да. Тут служебный выход, повар принимает продукты по утрам. Машину к уже подогнали.
— Зачем же так мудрёно? — изумился Эрни, открывая перед Доминикой дверь.
— Если хватятся, попросила Джульетту сказать, что мне нездоровится. Болит голова и я ушла к себе. Выедем тем же путём, которым ездит машина с провиантом.
— А почему не через основные ворота?
— Из окон видно какой автомобиль покинул поместье. Мама узнает.
— Пф… А так она не узнает?
— Так — нет.
Позади осталась пятерка высокий каменных ступеней, ведущих наверх. Скрипнули петли тяжелой деревянной двери, и в носу защекотало от колючей свежести ночного воздуха. Было тихо. Лишь несчастный одинокий соловей продолжал петь свою песню.
Шофёр ждал молодежь в пяти метрах, может чуть больше. Молодой мужчина протянул Доминике связку ключей, слегка склонив голову. Но Бертран, не оглядываясь, бросила их через плечо Эрни — знала, что он обязательно поймает.
— Не понял.
— Веди сам, мне не хочется.
Откинув прядь волос, Доминика села в авто. Эрни усмехнулся, но противиться не стал. Он редко бывал за рулём, хотя очень нравилось. Дома он был на колёсах — Виктор, видимо, устав от вечных упрашиваний, подарил сыну на его совершеннолетие спортивный мотоцикл последней модели, о котором Эрнест грезил с шестнадцати лет. Только покупка оказалась бесполезной. Юноши дома почти не было. Признавать свое крохотное поражение, факт того, что Виктор вновь оказался прав он, конечно же, не хотел.
С азартом в глазах Ван Арт запрыгнул в салон, зашвырнув в бардачок все свои вещи из карманов. Звон брелока, свист и мурчащий грохот пробуждения мотора.
— Хех!
Древняя, как мир, очередность действий: спустить ручной тормоз, зажать левой ногой сцепление. Правой же совсем неощутимо коснуться газа, параллельно отпуская сцепление. И так параллельно, пока машина мягко не тронется.
Под колёсами тихонько зашуршал белоснежный гравий. Эрнест постоянно озирался по сторонам, и лишь когда машина проехала несколько десятков метров по асфальтированной дороге, расслабленно откинулся на спинку кресла. Не отрываясь от неосвещенной дороги, повернулся к Доминике с просьбой:
— Найди, пожалуйста, мои сигареты.
Не сразу оторвавшись от телефона, Бертран выполнила незамысловатую просьбу. Через миг тонкие пальчики поднесли никак не влияющую отраву к чужому рту. В голубых глазах отразился оранжевый огонёк зажигалки.
— Спасибо.
— Ага.
Доминика вновь вернулась в мир социальных сетей. Почему то в груди вспыхнуло негодование, чёрные брови сошлись на переносице. Сначала Эрнест хотел открыть окошко, чтобы дымить а него, но теперь он решительно нажал на волшебную кнопку, которая есть в каждом кабриолете и выкрутил колесико динамика почти на максимум. Почти полностью утопил педаль газа. Крыша спряталась, позволяя ветру растрепать платиновые волосы. Доминика почти возмутилась, только «Honey Whiskey» настолько ее раззадорила, что вместо ругани с красных губ слетел радостный хохот. Дорогой телефон тоже отправился в бардачок.
— То-то же.
Какое-то время они ехали молча. Одна дикая композиция сменяла другую. Иногда Эрнест чувствовал на себе тяжёлый взгляд Доминики. На вопрос «Что-то не так?» она лишь помотала головой и отвернулась, стащив изо рта Ван Арта N-ую по счёту сигарету. Парень добродушно усмехнулся, покачав головой.
Эрнест считал девушку классной. Пусть и вредной, вечно язвящей «жопкой». Ему нравилось помнить, что она не всегда была такой. Ему нравилось думать, что именно благодаря ему она стала той, кем является сейчас. Когда она только ступила на порог Оксфорда, она была совершенно неузнаваемой француженкой, типичной англичанкой — строгой, послушной, ответственной. Удобной. Эрни помнил её костюм: белый юбочный костюм с золотыми пуговками белая водолазка и лаковые лоферы на немыслимом каблуке. Она всегда всем кафельно улыбалась. Эрнесту хотелось думать, что именно благодаря ему личным цветом Доминики стал красный. Ему хотелось верить, что именно благодаря ему в ней зажёгся огонь.
Замелькали ночные уличные фонари Бордо. Миновав несколько кварталов, молодые люди подъехали прямо ко входу клуба. Доминика выскочила едва ли не на ходу, увидав своих друзей у входа. Переобнимавшись со всеми подружками, она легко прошагала мимо поста охраны. Эрни уверенно вышел из авто следом и тут же вдохнул полной грудью воздух. Нос учуял тонкий запах тлеющей травки и выхлопа.
Выкурив украденную сигарету и потушив бычок носком ботинка, он зашёл внутрь. Жадная до секса и хорошего алкоголя атмосфера клуба окутала его с головой сразу. Уже в до ужаса тонком и длинном коридоре, стены которого были отделаны чёрной плиткой. Глянцевой, но заляпанной. Полумрак рассыпался судорожно мерцающими чёрно-белыми пятнами, гул от размеренных шагов затерялся в далеко орущей музыке. Всё это вводило в гипноз. Подготавливало к истинному аду на земле.
В основном зале музыка сразу ударила не только по ушам. Звуковые волны заставили крайне неприятно дрожать желудок и носовые пазухи. Уверенный шаг в толпу, в море человеческой грязи. В омут несбывшихся надежд и разбитых судеб. Люди. Как же больно бьются отравленные различной дрянью сердца. Молодые, очень молодые. Потерянные, но при этом счастливые. Они отчаянно, болезненно, но так свободно извивались на танцполе. Маняще, завлекающе.
Царила настоящая вакханалия. Из-за крови, что он выпил у себя в комнате перед выездом, обоняние и слух обострились. Светомузыка, мигающая в сумасшедшем порядке, ослепила. От смеси запаха пота и тяжелых духов Эрни немного замутило. Отвык. Но при этом получил наслаждение. Все же это место явно отличалось от всех остальных, которые он знал. Музыка находила отклик далеко в сердце. Ее бит был таким же, как и пульс. Только вампиры и оборотни могли бы это понять. Потому что они бы услышали, поняли сходство. Он услышал. Понял.
Место слилось с посетителями, полностью поглотило их. Дало иллюзию спокойствия, иллюзию единства. Тут поймут, тут не осудят. Лишь отравят ещё больше. Добьют.
Эрнест услышал. Понял. И влюбился заново.
Истинный дом пороков. Настроение было другим. Запах другим. Атмосфера другой. И даже люди здесь другие. Мёртвые. Чёрные. Грязные. Желчные. То, к чему они прикасались, тут же покрывалось плесенью и ржавчиной.
Очередные шаги сквозь толпу. Ужасную толпу, где воздуха нет совершенно. Легкие сдавило, дышать было нечем. Шаг, еще один. Чьи-то руки провели по плечам спине, а потом потянули на себя. Очень быстро, настойчиво.
Ван Арт тут же обернулся. Две девушки. Красивенькие. Он подмигнул и прошёл мимо.
Ещё несколько шагов, и парень, наконец, дошёл до винтовой стеклянной лестницы. С каждым размеренным шагом музыка становилась более тихой, более глухой. В лаунж-зоне сидели все. Дойдя до столика, встретился со своим приятелем и поздоровался с остальными парнями компании. Присел и сделал заказ.
— Да ты сраный пенсионер! Эти чопорные альбиносы тебя испортили! — разъяренно воскликнул давний знакомый.
— Почему же альбиносы? — усмехнулся Ван Арт, делая небольшой глоток тут же принесенной воды.
— Потому что живут на острове «туманный альбинос», дурень! Ты же провёл там четыре дюжины месяцев! И ещё на четыре умножь! — паренёк был весел и напорист. Он был уже пьян.
— Альбион, — поправил его Эрни.
— Чё? — парень не сразу понял о чем речь.
— Туманный «Альбион», а не «Альбинос».
— Ой, да срать, — отмахнулся тот. — И вообще! Какого черта ты до сих пор трезвый? — Язык одногруппника окончательно сломался.
— Я за рулём.
— Да-а-а? — Знакомый наклонился, накормив доброй порцией перегара. — Замчател…но! Будешь за ним снова после шести стопок текилы.
— Леон…
— Тс-с-с! Тс! Молчи-и-и, пока я тебя спасаю… — Он приставил указательный палец к смеющимся губам, нахмурившись. Потом собрался и воскликнул: — Гарсон! Гарсон, твою мать, где тебя носит?! Принесите этому мсье лучшей текилы!
Эрни лишь рассмеялся вместе со всеми и откликнулся на спинку кресла, подперев голову рукой. Какой еще гарсон?
Текилы всё же выпил. Слизнув с кулака соль, Ван Арт опрокинул пару стопок, одну за другой. Лицо исказилось в уродливой гримасе от слишком горького лайма. В груди согрелось от алкоголя, а сознание немного притупилось. Весёлый взгляд опустился на перевёрнутые высокие стопки. И тут же помрачнел.
Всё равно ненадолго. Дразняще. Попробовал? Хватит.
Эрнест старался найти плюсы своего существования. Крепкое здоровье, долгая жизнь, организм почти не реагировал на определённые вещества. Парень был рад, что проживал жизнь, ощущая каждый шаг человеческими эмоциями. Искренне, полноразмерно, многополярно, ярко, динамично, честно и непостоянно. Он был рад, что был огнём, а не бездушным камнем, отдавшим всё настоящее за безграничную жизнь.
Но в тоже время он боялся, что его же чувства его убьют. Истерзают за отведённую ему вечность. Он догадывался что его ждёт. Эрнест много раз падал. Бежал, спотыкался, разбивал колени и и ладони в кровь, но находил в себе силы встать. Встать гордо, с прежним запалом смотря вперёд. Он находил в себе сил не опускать головы и не прекращать улыбаться.
Он догадывался что его ждёт. Боялся собственной фигуры, что однажды заберётся слишком высоко. Боялся увидеть падение, боялся устать. Боялся больше не иметь возможности возродиться новым огнём, что чувства заберут у него все силы. Эрнест боялся будущего, боялся неизбежного. Постоянной борьбы. Боялся, что однажды упадет и будет лететь вниз, минуя все круги ада, его огненные реки и лавовые столбы, чёрный дым, копоть, кровь и орущие в агонии души. Боялся разбиться о дно. Ледяное, искорёженное, словно низшая точка Марианской впадины. Боялся упасть на спину и порвать легкие, боялся не иметь сил сделать хотя бы один вздох. Эрнест боялся, что с губ слетит последний выдох. Боялся пустоты. Боялся перевернуться на бок и замереть, пусто глядя перед собой и ничего не чувствуя.
Он боялся рассыпаться пеплом.
Вынырнув из собственных мыслей, Эрни тряхнул головой. В клубе стало слишком душно, ворот поло давил. Сжав до побеления костяшек кулаки, юноша дёрнул щекой и встал.
— Эй, ты куда? — донеслось откуда-то из-за спины.
— Сейчас буду.
На улице было хорошо. На коже появились мурашки от поднявшегося холодного ветра. Тёмные волосы на предплечьях встали дыбом. Поведя лопатками, Эрни сделал шаг к пустому шоссе, по краям которого лампасами стояли дорогие тачки. Кряхтя, плюхнулся на высокий бордюр, оставив позади гудение клуба и грохот музыки. Губы зажали очередную сигарету. Глаза защипало от вырвавшегося облака ядовитого дыма. Эрнест затянулся глубоко, тут же стряхнув пепел на пол. Задержал дыхание — голова закружилась. От дезориентации было и хорошо, и плохо одновременно. Слегка затошнило. Он запрокинул голову и прикрыл глаза. Лёгкие начало жечь. Горло першило. Дым устремился вверх тонкой струйкой. Понадобилось каких-то три удара сердца, чтобы мир пришёл в норму, чтобы небо снова опустилось. В этот раз он всё же переборщил — зазнобило. Хотя скорее всего Эрни просто устал.
Вдруг Ван Арт вздрогнул — рядом с ним на бордюре сидела девушка, непонятно откуда взявшаяся. Очень красивая. С густым чёрным каре, тату на всю руку. В чёрном ситцевом платье в мелкий красный цветок, отчего оно казалось бордовым, в кожаных массивных ботинках. От неё пахло чёрным. От нее пахло поездом, дышащим копчёным паром, холстом, густо покрытым краской. Чёрным отпечатком на фотобумаге, чёрным ворсом кистей, углём из шахт. От неё веяло свободой, бунтом и переосмыслением.
Он не слышал её шагов, её дыхания. Казалось, она даже тени не отбрасывает. Чёрные губы и красные глаза. Вампирша.
Эрнест напрягся, но вида не подал. Лишь продолжил потягивать сигарету, слегка повернув в сторону незваной гостьи голову и скосив глаза. Девушка же смотрела на него безотрывно — разглядывала. От её пронизывающего взгляда защемило виски.
— Коронованный принц заморского королевства. — Его губы почти скривились в отвращении, от слов, от бархата голоса, тягучего и сладкого, словно мёд. — Не ожидала тебя здесь увидеть.
— Я уже могу претендовать на звание очередной достопримечательности Штатов?
— Проиграешь лишь статуе свободы.
— Надеюсь, сфоткаться не попросишь?
— Лишь сигарету.
Хмыкнув, Эрни достал одну и протянул брюнетке. Поделился и огоньком. Он всей своей душой надеялся, что это всё, что гостья уйдёт и оставит его одного. Но не тут-то было. Она всё ещё сидела рядом. Затянулась лишь раз, сигарета тихо тлела, а пепел нерасторопно падал на асфальт. Красные глаза всё ещё прожигали его. Эрни чертыхнулся — да она его гипнотизирует. Только вот заметил он это слишком поздно — организм был слишком слаб, а ценное время упущено. Его сознание сдалось почти без сопротивления. Да и, честно говоря, вампирша была сильна. Вспомнился наказ отца, что рядом с врагом никогда нельзя расслабляться, нельзя подпускать его слишком быстро, нужно всегда держать его в поле своего зрения. Эх… Слишком поздно ты понял урок, Эрнест, слишком поздно…
— Понимаю тебя, мне тоже иногда бывает грустно и одиноко. В эти моменты хочется сбежать от всех…
Вокруг была удивительная тишина. Почти вакуум. И была она. Такая красивая, дурманящая и манящая. Голос отзывался внутри какой-то неизвестной ранее теплотой в груди, с ней было спокойно. И это спокойствие хотелось продлись как можно дольше. От неё не хотелось уходить. Хотелось быть рядом. Хотелось слушать. Верить. Идти за ней. Делать то, что она велит. Соглашаться.
— Сбежать от себя… От своих мыслей…
— Да…
Крохотное слово, что слетело с губ само. Предало. Повязало по рукам и ногам. Слово было слишком честным. От себя хотелось бежать как можно дальше. Иногда хотелось сгинуть, чтобы тлеющий пластик перестать терзать сердце, чтобы перестало болеть. Почему-то оно болело слишком часто, слишком невовремя. Надоедливо, уродливо.
Хотелось избавиться от мыслей, обволакивающих воспалённое сознание чёрным туманом. Искривляющих его, растворяющих кислотой. Эрни устал. Устал от самого себя, от того, что не мог противостоять бестельному, бесплотному и слишком сильному. Устал вставать. Хотелось больше не падать. Хотелось летать.
— Хочется порой взлететь вольной птицей, да?..
— Хочется…
— Хочешь сейчас?..
— Хочу…
Голова болела. Хотелось её оторвать. Выбросись на съедение голодным дворовым псам и смотреть и смотреть, как жёлтые зубы срывают кожу и мясо с черепа.
— Ты веришь мне?..
— Верю…
Её измазанный помадой рот слишком неожиданно растекся кровью. Её кровью. Нижняя губа разорвалась слишком сильно, наверное больно. Но единственное, что чувствовал Эрнест, так это лёд чужой ласковой ладони на собственной шее и как солёный яд раздразнил рецепторы собственного языка. Глубокий поцелуй, небольшой глоток, и мир исчез.
Наркотики на вампиров не действуют. Совсем. Ни капли. Но Эрнест знал, что у бессмертных есть свой подпольный грязный мир, старательно скрываемый от справедливых глаз князей.
Вампир получает свою силу благодаря крови. Горячей человеческой крови. Вампиры могли испить и вампирскую, только это жестоко каралось: приговор — смертная казнь. Диаблери запрещено законом. Но некоторые бессмертные, желая утонуть в более недоступном наслаждении, желая разнообразить непомерно длинную жизнь, добавить красок, иногда добровольно делились друг с другом своей кровью. Эффект, что и от героина. Эйфория, счастье и слабость. Долгожданное небытие. Только вампирский яд долго травить неуязвимый организм не может — эффект ощутимый, но не долгий.
На Эрнеста подействовало сильнее. Когда вампирша встала, её пьяные глаза с прищуром последний раз мазнули по дрожащему телу. Она просто ушла. Куда — Ван Арт не знал. Для него больше ничего не существовало. Только оглушительно громко бьющееся сердце в висках, слепота от расширенных зрачков и дикий тремор рук. Он не мог встать. Но было хорошо. Было свободно и легко. Неужели?..
Как только более-менее отпустило, Эрнест встал и на неустойчивых ногах направился обратно в клуб. Кайфовое ощущение, когда ты идешь, а музыка словно подстраивается под каждый твой шаг, заводя все тело своим четким ритмом. Пританцовывая, он двигался сквозь толпу, одновременно ловя знакомые взгляды. Голова стала ещё легче. Музыка заставляла двигаться каждый сустав. Он любил адские, дикие танцы. Вольные, раскрепощенные. Откровенные. Страстные. Красивые. Не те, когда ты трясешь своей тушей и прочими частями тела в разные стороны, а когда выплескиваешь всю свою энергию. Когда живешь.
Музыка сменилась на более размеренную. Совсем не свой и чуть взмокший, Эрнест сидел и курил, пуская дым кольцами, когда на танцполе появилась она. Она стояла и медленно, мягко описывала в воздухе бедрами восьмерку, не сводя с него глаз.
Сейчас нервы были оголены до предела. Чувства. Дыхание стало более рваным. Более глубоким. Рот слегка приоткрылся. Юноша поднялся. Чёрная вампирша сделала шаг назад, маня за собой. Он преданно следовал за ней. За запахом её тяжелых древесных духов. Танцующая пара оказались в самом эпицентре. Ван Арт подошёл близко. Положил руки на тонкую талию. Тонкие руки обвили шею. Они начали двигаться. Красиво. Грациозно. Синхронно.
Он приблизился ещё ближе — женские губы пахли горьким железом. Эрнест улыбался. Водил руками по её лопаткам, пояснице, крепко сжимал ягодицы. Вампирша лишь хрипло простонала на ушко, когда чужие губы обожгли ледяную шею. Внизу начало пульсировать, когда она залезла под футболку и начала слегка царапать своими длинными акриловыми ногтями поджарый живот.
Музыка вновь сменилась, но юноше не было до неё никакого дела. Бессмертная, держа за руку, вела его в чилаут-комнату, часто оборачиваясь и загадочно улыбаясь. Как только дверь за ними захлопнулась и была закрыта на замок, Эрни вновь впился в чужие губы.
— Ты мне должен, помнишь?
Это было последним, что донеслось до притуплённого слуха. Прежде чем длинные когтистые пальцы зарылись в волосы, сильно сжимая их на затылке. Вампирша резко потянула вниз. Было больно — пришлось согнуть колени и выгнуться в пояснице.
Было больно. Но не так, когда почти все пуговицы на вороте поло, разом оторванные, полетели вниз. Когда белоснежные хищные клыки вонзились в шею. Боль вернула сознание в тот же миг. Глаза распахнулись в ужасе, зрачок сузился, стал бисеренкой. Юноша попытался глотнуть воздуха, только лишь почти захлебнулся собственной кровью, что тут же обожгла кипятком горло, поднялась выше в нос.
Сердце застучало в испуганной агонии. Инстинкты сработали тут же: собрав всю силу, юноша оттолкнул забывшуюся в эйфории вампиршу. Так сильно, что она рухнула на пол, ударившись головой о небольшой комод. Она расхохоталась, но осталась сидеть на месте, запрокинув голову.
Кровь всё ещё лилась, как бы сильно ладонь не сдавливала рану. Ван Арт был слишком напуган. Не дожидаясь, пока бессмертная придёт в себя, он пулей выскочил из комнатки, не обращая внимания на громкий удар двери о стену. После такого обыно остается трещина на штукатурке. Парень бежал, не оглядываясь. Как дикий испуганный зверь, вырвавшийся из капкана. Его уже давно оставили в покое, но ощущение преследования не покидало. Он мог умереть только что!
На его счастье в просторном и сверкающем зеркалами туалете никого не оказалось. Юноша подошёл к раковине и выкрутив вентиль с ледяной водой, умылся. Запах крови, его крови, казалось, заполнил всё заведение. Он осел на полках, впитался в бумажную ткань жалюзи. Эта вонь останется здесь, как увековеченный монумент безрассудства и тупости. Несерьёзности. Ошибки. Лишь когда от холода свело ладони и кончик носа, Эрнест, скрипя позвонками. Опёрся двумя руками о чёрный и сверкающий изнутри камень столешницы. В отражении на него смотрел не жизнелюбивый юноша почти двадцати одного года от роду. Не парень, который вроде как только начал разбираться в жизнь, только начал делать первые верные шаги к себе настоящему. А ребёнок. Глупый ребёнок, несмышленый подросток. Воронёнок, который выпал из гнезда и чудом остался не съеден облезлыми сильными кошками. Взъерошенные волосы, лохматые брови и мокрые слипшиеся ресницы, чудом отмытая от крови шея с новым шрамом, который будет из раза напоминать об этом дне и варварски испорченная футбола. Хвала небесам, чёрная! - на ней не видно кровавых пятен.
С носа упала прозрачная капля. Нижняя губа дрожала, а грудь поднималась часто-часто. Оттолкнувшись от раковины, Эрни сделал шаг назад, поднося ладонь к губам. "Какой же пиздец..." - промелькнуло в голове. Он рассмеялся. Нервно, незворово. Тихо задрожал всем телом, ещё раз на себя взглянув. В реальность происходящего в целом верилось с трудом. Так нельзя... Из размышлений вырвала трель-оповещение о пришедшем новом уведомлении. В общем чате друзья горлопанили, смеялись и кричали: "Эй, герой любовник! Резинку не забыл?!"
Стало смешно ещё и из-за абсурдности. Такое большое событие произошло лишь с ним, с ним одним за слишком короткий отрывок времени. А всё и вся осталось прежним. Мир продолжал вращаться вокруг Солнца. И Эрни, видимо, пора возвращаться. Там в любом случае, будет спокойнее, чем с самим собой.
Эрнест привел себя в порядок, ещё раз окинув своё отражение взглядом, вернулся в зал и упал на диванчик. Закурил сигарету и стал безотрывно наблюдать за Доминикой. Старался держаться как можно более естественно. Только выкурил подряд порядка пяти сигарет. Одну за другой. Стены вновь ослепли от софитов, когда девушка под общие аплодисменты опрокинула стопку чего-то крепкого, очень легко, играючи, а потом рассмеялась, кривясь.
Всё хорошо, Эрни. Всё хорошо. Он поймал себя на мысли, что переживаний вовсе нет. исчезли столь же быстро, как и появились. Но, если честно, у парня и сил-то не было думать о произошедшем. Хотелось просто спать. Очень сильно. Зайдя в приложение клуба, Эрни заказал себе большой стакан, банку энергетика и двойной эспрессо. Будет химичить, как делал это перед экзаменами. Отшвырнув телефон на стол, Эрни почти лёг на подушки, сложив руки на животе. Глаза вновь отыскали Бертран.
Доминика всегда была идеальной. Красивая, стройная, умная, добра и великодушна ко многим из её окружения. Нет ни одного конфликта, в котором она проиграла с позором. Если знала, что проиграет — не спорила. Обижала кого-то, ранила — миленько хлопала своими огромными глазками, и ей всё легко прощалось. Никакого зла и никаких обид. Какое-то мероприятие в университете — Доминика тут как тут. Любимица преподавателей. К ней тянулись. Её имя не сходило с губ первокурсниц. И сейчас она была звездой этого вечера. Только Эрни стало отчего-то страшно…
Она танцевала на небольшой сцене. Свободно, раскрепощённо и соблазнительно, мягко двигая плечами и бёдрами, рисуя в воздухе восьмёрки.
Чёртовы восьмерки…
Запрокинутая голова, длинные локоны ласкают кожу на пояснице. Поднятые вверх руки медленно опустились, пальцы зарылись в волосы у корней, спустились к шее. Слегка царапнули кожу. Неоновые пятна красочных софитов расписали тонкий фарфоровый силуэт. Доминика широко улыбалась и нетрезво хохотала.
Девушка заметила чужой взгляд на себе и тут же пошла навстречу, с трудом пробираясь через гарцующую толпу. Найдя, что искала, Ника упала парню на колени и навалилась всем телом, с громким хлопком поставив справа на мраморную столешницу бокал из-под виски. Пришлось схватить девушку за талию, чтобы та случайно не упала на пол.
В нос ударил острая смесь запахов спирта и табака, но Бертран вопреки всему была всё также красива. Молодость в неоновых огнях. Вспомнилось первое Рождество в колледже… Обоим шестнадцать. Оба одиноки, оба заброшены в Оксфорд. Оба лишены мечты и крыльев. Музыкант и балерина на факультете финансов. Только с разным уклоном. Если Доминика досконально зубрила экономику и менеджмент совместно с Бизнес-школой Саида, то Эрнест должен был выпуститься бакалавром философии, политики и экономики. Новыми друзьями стали Никколо Макиавелли и Иммануил Кант.
Из-за ссоры, едва ли не полностью порушившей отношения с отцом, из-за отсутствия друзей, Эрнесту было слишком плохо. Вокруг, как на зло, то и дело сновали подчинённые Виктора, даже не скрывая своего местонахождения. Ситуация разгоралась, словно залитая бензином — Эрни упрямо и несносно демонстрировал вампирам, следящим за ним, как он научился пить крепкий и не самый дорогой алкоголь прямо из горла во время ночных прогулок по узким улочкам. Или как отводит хихикающую девушку в ближайший проулок, надеясь, что все эти новости дойдут до ушей князя Нового Света.
Учился всё также на «отлично». Ответственно. Всем на удивление. Мог ночью не спать из-за тусовок, но ровно в половину шестого утра шёл в душ, иногда специально окатывал себя ледяной водой и дрожащий от усталости и похмелья сидел на парах. Первая зимняя сессия была сдана легко. Поэтому во время Рождественских праздников Эрнест мог спокойно отправляться домой. Только… Только вот Доминика, чьи переживания всегда были выше собственных, домой уехать не могла — что-то случилось. Эрнест видел, как девушка стоит у окна с телефоном у уха и плачет. Тихонько так, чтобы никто не услышал. А на вопрос «что случилось?» лишь грубо рявкнула «отвали». Парнишка не мог оставить её одну. Поэтому договорился с куратором, позвонил матери. Мия хотела предложить Доминике приехать к ним, но уже и Эрни признался, что всё ещё не готов видеть отца.
Рождество в Англии, встреча Нового года. Изрядно напившийся, ровно в полночь в окружении однокурсников, Эрни нашёл в себе силы и признался. Только сердце разрывалось от взрывов точно в ритме бьющих курантов. Доминика, такая красивая, с ароматным крепкий коктейлем в руке, залитая неоновым светом ярко-розовых и синих ламп, в самом красивом блестящем платье, медленно убивала его:
— Какие чувства, Эрни? Ты же не человек! Да, у тебя две руки, две ноги, тело и голова. Мама говорит, что тебе нельзя доверять, понимаешь? Вдруг ты укусишь меня? Убьёшь.
Эрни, совсем маленький, в окружении огромных сверстников и такой же огромной Доминики, громкоговорящей, гулко кричащей, едва не уронил свой стакан.
— Но я не…
— Ты монстр, Эрни. С тобой опасно. Я не хочу проблем.
Она так легко от него отмахнулась. В прямом смысле убила, растоптала. И время для него остановилось. Ничего не хотелось, совершенно. Лишь избавиться от боли, которая душила иногда. Особенно проклятой весной, когда все вокруг жили контрастно счастливо. В тоже время именно это заставило его остепениться. Эрни забыл все эти дебоши и сделал то, что делал всегда: вновь окунулся в свои мысли с головой, нагружая себя как можно больше. Только вот не думать о ядовитой правде не получалось. Снова. И в итоге юноша надумал себе, что так, собственно, и нужно, наверное. Ему судьбой предписано быть одному. Это как в жизни — кто-то рождён править, а что-то подчиняться.
Потому что так было всегда. И так будет, и от этого уже не больно. Лишь наоборот, когда человек уходит, когда ты теряешь того, к кому были лишком сильно привязан. На Доминику обижаться нельзя — такая её жестокая натура, высеченная деспотичной матерью. Да и она единственная, кто осмелился озвучить его личную правду вслух. Тогда-то Эрни всё решил. Слишком чётко, уверенного и категорично для того, кому нет и девятнадцати. Тогда-то Эрни и решил, твёрдо для себя осознал, за год переварил, благодаря Алексу не истлел, что нечто святое ему недоступно. Любовь с обычной девушкой, самая настоящая недоступна, пока он не сможет противостоять своей сущности. Пока он точно не будет знать, что никого не убьет, что он… человек? Сейчас нельзя, сейчас очень больно…
Четыре года назад он безумно хотел её поцеловать. Упиться её сладостью и терпкостью. Сейчас… Сейчас он просто сидел и смотрел на пухлые губы напротив, колясь об острые пики уголков верхней, когда-то красной от помады. Сейчас едва розовых, смазанных, кем-то целованных. Сидел и понимал, как много минуло с тех пор, как много воды ушло, как много не вернуть. Да и не хочется, наверное. Это не симпатия. Это уже давно не первая любовь. Просто горечь на языке. Болезнь. Желание, мания. Неправильное и уже ненужное желание быть рядом. Сердце не отпускало — не хотело. По-детски требовало, желало. Доминика слишком часто и была рядом, возвращала.
Ей слишком многое позволялось. Эрни был нездоров — не позволять ей касаться так нежно было бы самым правильным решением, но он был слишком глуп для этого. Он всё ещё свято верил, что это их привычная игра — балансировать на грани между передружбой и недоотношениями. Эрнест всё это время думал, что всё в порядке.
— А она хороша, да?
Эрнест своими губами поймал тепло её дыхания.
— М-м?
Доминика хотела заглянуть в его глаза чуть глубже, хотела стать причиной дрожи его ресниц и голоса. Хотела, чтобы его ладонь опустилась чуть ниже поясницы. По коже побежали мурашки.
— Говорю, та девушка хороша.
— Да, хороша. — Едва касаясь, очертил изгиб изящной шеи. Под подушечками пальцев заходилось в агонии молодое сердечко. — Ревнуешь?
— Да.
Пальцы зарылись в волосы на затылке, но тут же опустились на плечо, когда тонкая прохладная ладонь легла на его впалую щёку, когда Доминика нежно накрыла его губы своими.
В голове красным неоном засветилось слово «заигрался». Слишком поздно.
Идиот. Снова. Третья и самая главная, наверное, ошибка за этот день.
Первая - предложить поехать сюда. Вторая - поддаться той вампирше. Третья - заиграться.
Нельзя так. Она — не те одноразовые пустышки, которые сами себя хоронят под пеплом собственного здравого смысла. Доминика, она… Она же другая. Исключительная. С ней нельзя играться. Ей нельзя пользоваться. Грубо шутить. Баловаться. Щипать. Играть с её чувствами тем более — цена победы слишком высока. Но, к сожалению, здравая мысль приходит последней.
Шаг в пропасть был уже сделан. Свободное падение.
Юноша вернул дистанцию и отвернулся, глядя на дикую толпу. Мимо неё.
— Ника… Встань с моих колен, пожалуйста.
— Сначала Софи, потом она.
— О чем ты? — Он не смел на неё даже взглянуть.
— Скоро не останется девушек, которые ещё не видели твой член. — Доминика рассмеялась громко, запрокинув голову назад и вцепившись своими цепкими пальчиками в мужские плечи. — Когда же наступит моя очередь?
— Ч-что?.. — Голос осип.
— Может сейчас?
Он перехватил её кисть у самой ширинки. Дельта вен на запястье пульсировала и вибрировала у обоих. Эрнест не мог не заметить, как девушка сжалась. Как затихла, как посерел её взгляд, который она пристыженно увела в сторону. Он впервые видел её такой. Натянутой, словно струна. Звенящей, держащейся, всё ещё держащейся.
— Поедем домой?..
— Думаешь, я пьяная. Нет-нет, это не так! — Доминика затараторила, как бывает, когда сильно волнуется. — Нет! Ну… Может чуть-чуть. — Указательный палец едва ли коснулся большого. Кривой рот попытался засмеяться, словно ничего не происходит. Словно она в порядке. — А может я просто люблю тебя чуть больше, чем планировала и чертовски устала ошибаться?
Это было неправильным. Он поступил неправильно. Неправильно замер, неправильно не произнёс ни слова. Неправильно слышал, как она рушилась, как разбилось её сердце.
— Нет?
— Нет. — Парень улыбнулся как можно более добродушно и заботливо. Убрал белокурую прядь со лба. Но сердце не вывозило. Сознание умоляло прекратить.
Он слишком верно отметил всё: и дрожащую нижнюю губу, и свирепый жар тела. Поджатые плечи, глубоко засевшую морщинку меж дёргающихся бровей, сузившийся зрачок. Влажные красные глаза…
— Ненавижу тебя!
Басы как на зло стали ниже, объёмнее. Ритм более дикий. Толпа свирепее.
Она соскочила с его колен и, схватив ключи от авто, помчалась прочь. Эрнест застопорил всего на пару мгновений, но этого оказалось слишком много… Мигом подорвался за ней. Он был, хвала небесам, уже абсолютно трезв и мог чётко ориентироваться вокруг. Только Ники всё равно не был видно — на часах около четырёх — густая и тугая толпа в пьяном угаре прекратилась в непроходимое динамичное месиво, скверну, в которой Эрни едва ли потерялся. Но её аромат, тот самый аромат пьяной сочной вишни, вывел его. Как Тесей, он следовал за ним и нашёл Доминику на улице. Она стояла к нему спиной.
— Доминика!
Она шатко развернулась к нему и рывком опустила руки.
— Доминика! Доминика! Заладил! Что ты хочешь от меня сейчас?! Почему так поздно?! Ты был нужен мне тогда! Мне! Не ей, а мне!
Эрни опешил от хрипящего от истошного крика голоса. Опешил от ударной волны её эмоций, от скачков с темы на тему. Доминика стояла напротив и прожигала его яростью. И плакала… Злые слёзы сами текли из её глаз, оставляя на щеках влажные полосы. Эрнест сделал ещё пару шагов к ней, приблизился в плотную. Теперь девушка причала ему в лицо, задрав голову. Маленькие кулачки ступали по широкой грудине. Больно, но это не было главным. Важно, что Эрнесту удалось забрать ключи и спрятать их в задний карман джинс.
— Я ненавижу тебя, слышишь?! Ненавижу! Почему ты такой? Такой хороший! Почему ты дразнишься, почему только делал вид, что выбирал меня?! Где? Где ты был? Трахался с этой шлюхой! Всегда так! Почему меня все бросают? Почему я никому не нужна? Почему?..
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы догадаться. Чтобы всё разложить по полочкам.
Эрнест прекрасно знал как проходят срывы. Эрнест прекрасно знал, как сильно в этот момент нужен близкий человек рядом. У него был Алекс. Всегда и везде. Доминика пыталась попросить помощи у всех, только её никто не слышал. Маленькая собачонка, сбитая грузовиком. Ей никто не помог. Даже Эрни, который догадывался о проблеме. В этот момент он считал себя последним мудаком. Кидаловом, тем, кто повёлся на юбку. Низко и мерзко. Фу. Ему было противно от самого себя. Но сейчас… Может… сейчас он успеет хоть немного помочь?..
— Иди сюда…
Он попытался коснуться её плеча. Только, развернувшись, Бертран хлёстко ударила Эрнеста по лицу.
— Не трогай меня! Не смей!
Было больно. Половина лица горела огнём, но юноше было всё ни по чём. Он попытался снова… Тонкие ноги пошатнулись — шпилька явно была лишней в этой истории. Бертран упала в вовремя распахнутые объятия, уткнувшись носиком в мужскую шею и замерла.
— Тише… — прошептал Эрнест, осторожно пряча тельце в своих объятиях. Доминика затихла, лишь изредка всхлипывала, сжимаясь в крохотный комочек горя.
— Почему? Я верила тебе, так почему?
— Прости. Прости меня, пожалуйста…
Эрнест и Доминика знакомы с ранней юности — однажды всё семейство Ван Арт приехала во Францию, в Бордо. Уже тогда Виктор продолжал инвестировать свои силы в науку и постижение вампирской природы, уже тогда Виктор думал заняться чем-то новым. Третьим. Поездка в гости, посещение белоснежного каменного дворца, была актом доброй воли, доказательства миролюбия и открытого желания сотрудничать. Тогда зелёного Эрнеста с родителями встретило почти всё семейство. Слишком напряжённая для доверяющей и неиспуганной женщины Мария, хохочущий довольный Готье, который, видимо, уже успел выпить, и Матис.
Юный Матис, двадцать один год. Всё тот же недовольный уставший взгляд, слишком старые для молодого лица морщины на переносице, меж бровей. Всё тот же гудящий от деловых звонков телефон в руке. Уже пятнадцатилетний Эрни ощущал его превосходство. Уже тогда хотелось быть похожим на него, уже тогда хотелось быть абсолютно противоположным. Они стояли и смотрели друг на друга, как два диких кота, что борются за одну территорию. Шипя и царапаясь.
Дабы хоть как-то разрядить обстановку, Мария предложила обоим юношам съездить за Доминикой — видимо, по её задумке, в часовой поездке они должны были разговориться и поладить. Не вышло. Весь путь они почему-то дулись и молчали. Матис смотрел в окно и, кажется, дремал, а Эрни играл в телефон, заткнувшись наглухо наушниками.
К величественным воротам Академии подъехали несколько раньше. Июнь в Бордо всегда отличался своим зноем и сухостью воздуха, поэтому, выскочив из комфортного салона частного автомобиля, Эрни поспешил скрыться в прохладе каменного холла самого настоящего дворца культуры. Следуя за Матисом, мальчику удалось пройти без пропуска до самых дверей в огромный танцевальный зал. Бертран то и дело поглядывал на наручные часы — видимо, занятие должно скоро подойти к концу. Молодой человек ходил туда-обратно, наконец присел в кресло. Вздохнул пару раз и в точности столько же перекинул ногу за ногу. Так только зазвонил его телефон, Матис подорвался на месте и, шикнув Эрни сидеть смирно, удалился куда-то в глубь тёмного коридора.
Эрни, не будь дураком, послушался. Немного позлился, что ему приказали, как собачонке, но послушался. Остался сидеть на бархатном диванчике, болтая ногами. Было спокойно, в пробившихся сквозь плотные портьеры лучах жгучего солнца беззаботно летали крохотные частички пыли. Было тихо, и лишь из-за двери раздавался строгий голос пожилой преподавательницы, отсчитывающей батманы. Громогласные удары фортепиано резко сменились на перелив нежных мотивов. Голос учителя стал тише. Мир стал тише. Нежнее. Ох, как же хотелось туда заглянуть! Эрнест не удержался… Да и что случится, если он взглянет сквозь крохотную щёлочку всего одним глазком?
Осторожно поднявшись, он разулся, оставив кеды под диванчиком, дабы не скрипнуть половицей. Шаг, второй. Осторожно-осторожно…
Скрип!
Зажмурившись, Эрни замер, едва удерживая равновесие в самой неудобной в мире позе. Осторожно выпрямился и огляделся. Музыка литься не перестала, да и в коридоре кроме него всё также никого не было. Судорожно выдохнув, Ван Арт в два огромных шага преодолел последнее расстояние. Вот они, запретные ворота. Мальчишеская ладонь в нерешительность легла на прохладную медную резную ручку. Ещё раз оглядевшись, он слегка приоткрыл и заглянул.
В зале, залитом солнечным светом, было почти пусто. Лишь в углу стояло белое фортепиано, за которым сидел маэстро, а в центре двое, глубоко пожилая стройная женщина в струящемся платье и девочка лет шестнадцати. Маленькая, худенькая. Румяная и взмокшая, как птенчик, что попал под дождь. Доминика… Самая настоящая вращающаяся фигурка на крышке музыкальной шкатулки у матери в спальне. Бертран изгибалась тонкой шёлковой лентой, так, как не смог бы никто. Лучшая на своем курсе, безупречно играющая сложнейшие партии. Прима. Эрни так казалось. Он стоял и просто любовался её грацией, её пластикой. Безупречной техникой, игрой стальных мышц, натянутых до звона связок. Сильная и гибкая. Нежная и властная.
Эрнест увлекся. Слишком, раз даже не заметил, что дверь распахнулась достаточно широко, показывая его всего, что рот его слегка приоткрыт, да и сам мальчик буквально висит на той самой несчастной медной резной ручке. Только ничто не длится вечно — Эрнеста заметили. Мелодия фортепиано резко оборвалась, когда Ника испуганно дёрнулась, отскакивая в сторону.
Именно за это Эрни и влюбился в Доминику однажды. В этот наивно светлый, неискушённый взгляд, который показывает себя лишь на долю секунды, когда обладательница в приподнятом настроении, когда доверяет и когда совершенно растеряна. Взгляд, брошенный в обороте. Через правое острое плечико. Снизу вверх, с устремлёнными вверх бровями…
Ван Арты уехали, но общение не прекратилось — Эрнесту удалось найти девушку в социальной сети. Он часто ей писал. Первым, последним. Рано, поздно, всегда. Только вот привязанность оказалась скорее односторонней…
— Я хочу домой. — Тихий сухой голос обоих вернул в настоящее. — Отвези, пожалуйста.
— Да…