Весна зелёной травы

Небо голубое, трава зелёная. Солнце светит днём, луна ночью. Альфы с севера. Омеги с юга. Эти непреложные истины каждый усваивает ещё года в четыре, когда начинает мало-мальски соображать, где он и что он. Знал это и Паша Пестель, которому с двенадцати лет строго запретили заходить в левое крыло усадьбы, где жили все омеги, включая Пашиных младших братьев, Борю и Владика. И если к Владику Паша никогда не питал особо нежных чувств, потому что между ними была целая пропасть шириной в пять лет, разлуку с Борей Паша перенёс очень болезненно. Они выросли вместе, Боря был идеальным братом — младше Паши всего на год, но всё-таки младше. Он во всём ему подчинялся, но играть с ним было весело, до тех пор, пока Борю не стали ругать и твердить, что омеги не лазают по деревьям, не воюют на палках и не прыгают по лужам. Так, в один момент Боря из незаменимого товарища по играм, превратился в какую-то красивую куклу, которой можно было только читать книжки о хороших манерах, вышивать и медленно гулять в саду. На место страданий Паши от того, что с Борей больше не поиграешь, пришла злость. Паша страшно разозлился на всех, на омег и на альф, которые окружали его и не давали не то, что играть с братом, даже общаться с ним! Из-за того, что в поместье не было ни одного альфы его возраста, Паша теперь вынужден был играть в одиночестве, а это было просто ужасно. Раньше, с Борей, было так весело, а теперь невозможно было даже сыграть в мушкетёров. Потянулись унылые дни, до краёв наполненные одиночеством. С омегами, что с братьями, что с папой, Паша встречался только за столом, и то, сидели они друг напротив друга. Не было никакой возможности поговорить, или как-то по-другому выразить свою привязанность. Однажды Паша попробовал перемигиваться с Борей, но отец это заметил. На следующий день Паше пришлось обедать стоя, потому что после ремня сидеть он мог с трудом. Больше Паша не предпринимал попыток восстановить связь с Борей, хотя очень по нему скучал. Живя в одном доме, они оказались дальше, чем север и юг. Постепенно Паша даже забыл, каково это, общаться с омегами. Его со всех сторон окружали только альфы. И учителя у Паши были только альфы. И воспитатель. Паша грустил всё сильнее и сильнее, особенно сейчас, в шестнадцать лет. Теперь, каждый раз, когда он смотрел на дворовых омег, он чувствовал что-то странное. Прежде он не обращал на них внимания, но теперь пристально наблюдал из своего окна за тем, как они несут стирать бельё, или возвращаются из леса с ягодами и грибами. И что-то было в этих омегах, что-то, что Паша сам себе не мог объяснить, но это заставляло его волноваться. Не так, словно он не выучил урока, а так, как волнуешься обыкновенно весной, предчувствуя нечто новое, тревожное и притягательное одновременно. И вот, в начале одной такой весны отец объявил Павлу, что теперь он достаточно взрослый и может поехать на бал. Эта новость взбудоражила Пашу, ведь ему предстояло быть на первом в его жизни балу и, подумать только, танцевать! И не с кем-то, а с омегой! Паша почувствовал себя ужасно неуютно в этом огромном зале, среди десятков людей. Волнение, которое терзало его всю поездку, теперь достигло своего пика. А отец, словно бы и не заметив бледности сына, легонько дотронулся до его плеча и подтолкнул в угол зала, туда, где собрались те, кто тоже впервые появился на танцах. — Иди, — повелительно сказал отец. — Выбери омегу поскромнее и смотри, держи руку на его талии, ни выше, ни ниже. Паша, с трудом переборов смущение, прошёл вперёд. Альфы стояли с правой стороны, образовав небольшой круг, и пылко что-то обсуждали. Время от времени кто-то из них поднимал голову и смотрел на омег, которые сгрудились слева и тихонько хихикали, вспыхивая каждый раз, когда альфы смотрели в их сторону. Этот смех был похож на звон колокольчиков. У Паши почему-то сердце забилось часто-часто, он посмотрел на омег, стараясь не упустить ни малейшей детали, и тут же увидел среди них…альфу? Паша даже замедлил шаг. Так странно было видеть такого высокого и довольно крепкого молодого человека среди миниатюрных омег. Только вот держался юноша совсем не как альфа. Он опустил кудрявую голову, не принимал участия в разговорах, и вообще, вёл себя так, как будто хотел стать как можно более незаметным. Паша, хмурясь, подошёл к сверстникам, и тут же лицо его посветлело. Он был рад наконец-то оказаться среди своих, но решил пока что не влезать в их разговор, остановился немного поодаль. — …иди к нему! — уговаривал высокий юноша с чёрными волосами, острым носом и зелёными глазами своего товарища, такого же высокого и темноволосого. — Говорю тебе, он смотрит на тебя, как на новенькую саблю! Полный восторг, Миша, скажи? — И в самом деле, Серёжа, подойди к нему, — поддержал идею хорошо сложенный голубоглазый молодой человек со светлыми, будто сверкающими волосами. — Он же красивый. — Отчего тогда ты сам с ним не потанцуешь? — спросил тот, кого так упорно пытались заставить подойти к омеге, посмотрел на товарища. Тот нахмурился, опустил большую голову, а потом распрямил плечи. — Я уже с другим танцую, — твёрдо сказал он. Улучив момент, Паша выступил вперёд. — Добрый вечер, — поздоровался он, и тут же почувствовал себя глупо. Он не знал, как поприветствовать своих, возможно, будущих товарищей по-другому, но момент уже был упущен. Три пары глаз уставились на него. Прошло несколько минут, и в это время Паша буквально чувствовал, как его ощупывают глазами с ног до головы, так же, как он некоторое время назад ощупывал глазами высокого омегу. Ему было неловко. Наконец, один из черноволосых поздоровался в ответ: — Добрый вечер. Именно так Паша познакомился с Сергеем Трубецким, Михаилом Бестужевым и ещё одним Сергеем, Муравьёвым-Апостолом. Паше казалось, что он испытает моральное удовлетворение, находясь среди таких, как он, но всё оказалось наоборот. Отсутствие опыта общения с другими альфами в детстве сильно сказалось на нём. Паша чувствовал себя неуверенно и с трудом поддерживал разговор, благо, длилось это не очень долго. Любопытство взяло верх, обсуждения вернулись к омегам и танцам. Серёжа и Миша снова принялись уговаривать Трубецкого потанцевать с кудрявым омегой, который бросал на него мимолётные взгляды. Паша, считая, что они говорят именно о том, о ком он думает, спросил: — Позвольте, почему вы решили, что он омега? По мне, больше походит на альфу. — Кто? — искренне удивился Трубецкой. — Этот кудрявый юноша, — принялся объяснять Паша. — Он такой высокий и выглядит сильным. Мне казалось, он альфа. Оба Сергея переглянулись и рассмеялись, а Миша, укоризненно поглядев на них, сказал: — Он не альфа. Вы вообще про двух разных человек говорите. На Трубецкого смотрит вон тот, с карими глазами. Стоит дальше всех, делает вид, что разговаривает с другими омегами, а сам всё глазами стреляет. А ты, видно, говоришь вон про того, высокого. Как ни странно, это омега. — Недоразумение, — поморщился Трубецкой. — Как вышел такой? Наверное, он позади кареты бежит, потому что в неё не влезает. Или сидит там, согнувшись в три погибели. — Серёжа, постыдился бы, — покачал головой Миша. Паша смерил Трубецкого гневным взглядом, желая высказать ему всё, что думает о таких вот оценках по внешности, но тут оркестр принялся настраивать инструменты. Тут же звон бокалов утих, альфы принялись приглашать омег на танец. Паша глубоко вдохнул, поправил фрак и, выпрямив спину, пошёл прямо к омегам. Те, заметив его, притихли, насторожились. Паша чувствовал, как громко у него колотится сердце, и молился, чтобы никто не услышал этой барабанной дроби. Подойдя прямо к высокому кудрявому юноше, он спросил: — Как вас зовут? Тот поднял голову, и Паша задохнулся. Какие красивые глаза! Как будто голубое небо смешалось с синим морем, упало туда, и Паша тоже упал в этот омут. — Николай, — прошептали в ответ. Паша вытянулся ещё сильнее, как будто позвоночник у него превратился в спицу. — Разрешите пригласить вас на танец, — проговорил он, не в силах разорвать зрительного контакта. Все прямо ахнули, зашептались. Паша напрягся, ожидая ответа. «Не согласится. Не согласится!», — в отчаянии думал он, сам не понимая, почему так волнуется из-за возможного отказа. — Зачем вы так жестоко шутите? — дрогнувшим голос спросил Коля. Паша видел, какими печальными стали его глаза, и ему нестерпимо захотелось утешить Николая. — Я не шучу. Честное слово. Заиграла музыка, пары закружились в танце. Николай отвернулся и ушёл, оставляя Пашу с прямой спиной, посреди людей, но в полном одиночестве.