Питер

Москва никогда не славилась грозами, но не сегодня. Кожанка не спасает от ветра, зонт приходится опустить пониже, до самой макушки. Наверняка спицы запутаются в волосах и выстриженный затылок придется наращивать. Встречаться на перроне ты отказалась. Говорила очень умные вещи про толпу, людей, мое патологическое неумение с ней смешиваться, но твердое «нет» озвучила. Жестко. Как в нашу последнюю встречу. Бросила в том коридоре и решительно хлопнула дверью. Знаешь как обидно? Да знаешь конечно. Я ведь сбегала ровно так же, а ты куталась в простыни и слепо шарилась по квартире. Я тоже пыталась. Полежала на кровати, когда смогла встать, зарылась в подушки, но они тобой не пахли. Хотя, на что рассчитывала? И я тобой не пахла. Не успела. Даже в такой мелочи. А потом ты игнорировала все мои сообщения. Методично читала и игнорировала. Даже мою голую фотку! А я, между прочим, рисковала. Хотя, откуда я знаю, может ты и оценила. Ты ведь оценила, Светка? Можно считать зеленые галочки высшей оценкой? Может и нельзя, но тогда хотя бы надеждой. Не заблокировала ведь, не бездушно смахивала. Или ты просто не любишь непрочитанные сообщения? У тебя же везде должен быть порядок. Тянусь к пачке и хлопаю себя же по рукам. Тебе не нравится, всегда ворчала, даже, когда сама смолила одну за одной. А так хочется поцеловать. До одури. И между двумя своими дурными привычками я выбираю тебя. Поезд прибывает в одиннадцать ровно. Ты подождешь пока все встанут, не спеша оденешься и, пока пройдешь все вокзальные преграды, на площади окажешься не раньше одиннадцати двадцати. И зачем я сюда приперлась в половину. За кофе что ли зайти? Кофе неподалеку отвратительный: стаканчик маленький, двойной эспрессо явно получил свое название от двойной порции воды, но хотя бы не горчит. Больше вдыхаю аромат, чем пью. И цепко слежу за выходом. А ведь их несколько. Хорошо, что лестница одна. В расчетах я была всегда не сильна, даром, что любила физику. Ты выходишь в пятнадцать минут. Все такая же маленькая, закутанная в пальто и огромный шарф, с неизменной сумкой через плечо и гитарой за спиной. А вещи? Додумать не успеваю. Ты все же выцепливаешь меня из толпы. — Привет, москвичи, — сияешь улыбкой и с отчетливым выдохом ныряешь под зонт. — Это ты дождь привезла? — Ага, щас, у нас солнце светило. Ну, собиралось в пять утра, — трешь друг о друга покрасневшие от холода ладони, а у меня даже перчаток нет. Раззява. — Держи кофе, только не пей, гадость крепкая, но теплая, — недоверчиво берешь стакан и приподнимаешь бровь. — А себя, значит, беречь не надо? — Да не пила я! — возмущаюсь так, что на нас даже оборачиваются постовые. Н-да. — Пошли, не буду я тебя ругать, пока, — и ты так хозяйски притягиваешь меня за талию, что… Вот теперь шанс на прощение у меня точно есть. Ну, Светка, ну, пожалуйста, ну я же потерпела этот твой уход, тебе жалко что ли? Знаю, что это будет слишком по-детски и поэтому держу свои мысли при себе. На крайний случай. Но мы ведь доводить не будем? Смотрю на тебя краем глаза. Красивая, ресницы в туши, на губах какой-то блеск, наверняка липкий до ужаса. Интересно, это для меня или для радио? Ставлю на радио. — Какие планы? — Русское, потом Шансон и я свободна, — киваю головой. — А обратно? — Завтра, — от этого простого ответа становится тепло. Ты точно останешься в Москве. Главное, чтобы сейчас не свалила в гостиницу. — А жилье? — Да не бронировала, — пожимаешь плечами, — приютишь? На секунду замираю и хочу кричать троекратное: «Да», — бросаться тебе на шею, зацеловывать везде, а сама не могу даже сдвинуться. — Динь, отвисни, — машешь ладонью перед глазами и чмокаешь в нос. А что, действенно. Улыбаюсь от уха до уха и подхватываю тебя под локоть. Что? Тут переход и толпа, потеряешься еще. Не хочу я тебя терять. И ты, кажется, смиряешься со своей участью. Даже приноравливаешься к моей «летящей походке», которая больше напоминает таран, и хихикаешь при каждом столкновении. Что, как раньше, да? Только раньше ты еще и извинялась, а теперь только нос в шарф прячешь и смеешься. Но такая довольная. Ладно, разрешаю. *** На радио ты собранная. Слушаешь свою Жукову, недобро косишься на меня у машины. Ну, да, черная дорогая тачка выбивается из ряда Лад-Мазд-Ниссанов, Додж бы еще сильнее выбивался! Но я не возмущаюсь. Мне еще воздастся. От предвкушения хочется потирать руки, но я только презрительно смотрю на сигареты. Пора тебя запатентовать, как средство от табачной зависимости, хотя, не, я тобой делиться не готова. После эфира ты какая-то сникшая. Устала? Замерзла? Все пошло по пизде? Ты все равно не признаешься. Всовываю тебе в руки чай с малиной и поглядываю на профиль. Запрокинутая голова, белоснежная шея с россыпью пигментных пятен и поникшие губы. Неет, Светуль, ложиться спать ты будешь довольной. Перерыва между эфирами почти нет. Только добраться, и то можем опоздать. Пробки, Москва! Это не ваш почти не стоящий Питер! Интересно, ты проголодалась? А утром вообще ела? Или опять обошлась стаканом воды, а в Сапсане все проспала? На всякий случай сую тебе конфету. — Безглютеновая она, ешь! — А ты когда это стала так следить? — поворачиваешься в пол-оборота, зыркаешь и подозрительно прищуриваешься. — Когда Темка на тебя стал слишком похож. Может оно воздушно-капельным передается? — заливисто смеешься, и я даже не хочу материться на долбоебов, перестраивающихся без поворотников. После второго пришествия в медиа ты выглядишь бодрее, и мило жалуешься всю дорогу: и звук был отвратительный, и чай из соломы, и вопросы дурацкие — но ты сияешь так, что в правдивости информации впору засомневаться. И ведь хватает тебя на весь путь домой, а это больше часа, на минуточку. Даже заходя в дом, ты все еще продолжаешь: — Нет, ну ты представляешь, они мое имя не могут запомнить, вот где они этих девиц-помощниц набирают? Или там один критерий — грудь пятерка, талия осинная, и именно с двумя «нн», от осины. Пристраиваешь гитару, скидываешь пальто и прислушиваешься. — Детей нет, — прижимаю тебя к стене и прижимаюсь к уху. Такое теплое, мягкое. Ты отогрелась в машине, и мне даже стыдно за свои онемевшие холодные пальцы. Утыкаюсь носом в волосы. Дышать получается нечасто, главное — глубоко. От тебя не пахнет почти ничем. Даже от волос. Что-то нейтральное, наверняка аптечное, а про парфюм ты сегодня забыла. Я права? Прижимаюсь к тебе еще крепче и ты ойкаешь. Да, это точно ты. — Динь, ты чего? — я помню эти материнские ноты. Непонимание и утешение. И ты точно также сгребала меня, стараясь прижать поближе. — Динька… Ты сама тянешься к моему уху, целуешь в шею около мочки, а мне хочется расплакаться. Разрыдаться, как девчонке. Ты же уедешь, и все, а я не хочу. Очень не хочу. И секс мне от тебя совершенно не нужен. Даже на целибат согласна. Очень хочу все это произнести, вывалить, а слова стоят комом. Хватает только на просящее: — Светка… — и снова зарываюсь тебе в волосы. Даже кусаю прядь. Бессмысленно, но рук на талии мне мало и тебя рядом мало. Всего мало. — Динь, задушишь, пошли-ка, — и ты тянешь меня за собой. А я не хочу. Никуда не хочу. И так и не отцепляюсь, сколько бы ты не просила и не уговаривала, только тыкаюсь тебе в шею лбом. — Ладно, раз не хочешь, — после этих слов на нас льется вода. Душ, да? Это твой коварный план? Все-таки отлепляюсь от тебя, но не отпускаю, только расстроенно смотрю в глаза. Бровки домиком, все по классике. — Динка, ну ты совсем что ли? На пять минут меня отпусти. Пять! — ты показываешь мне пятерню для понятливости, а я все равно не могу сложить все воедино. Кажется, что сейчас я тебя отпущу и все. А я не хочу все. — Дин, ну не ложиться же грязной. Я с утра в дороге, Дин, — ты пытаешься достучаться. Берешь лицо в ладони, привстаешь на пальчики и мелко целуешь, — не уйду я никуда. Хочешь, прям тут стой. Только отпусти, — а я несогласно трясу головой. — Ладно, последнее оружие: мы оформили развод, — говоришь четко, громко, прямо мне на ухо, а потом следишь: дошло ли. Даже руку опять показываешь. И только тогда я соображаю, и в шоке выпускаю тебя из объятий. Ты не теряешь времени. Быстро раздеваешься, кидаешь одежду просто на пол и обмываешься. А я кручусь рядом, как любопытный щенок. Не замечаю промокшей одежды, все хочу обратно окольцевать твою талию, прижаться и внимательно посмотреть на руку. Проверить, что не показалось. Ведь это, это, это… — Дин, где у тебя полотенца? — я сгребаю тебя обратно, как только появляется возможность. Все, помылась, можно же? А ты смеешься: — Ну, Дин, ты не полотенце и вообще вся мокрая, давай и твое снимем. Давай? — я пытаюсь протестовать, хотя даже не понимаю зачем. Пытаюсь прижаться и не дать снять с меня футболку, хотя она сейчас никакая не преграда. Я чувствую твои отвердевшие соски, а когда ты все-таки разбираешься с ремнем — то и лобок. Могу поспорить, что там уже пушок, а проверять… Лучше сильнее вцепиться. Сгрести тебя и чтобы точно. Наручниками тебя прикую. Ага, хорошая идея. Хихикаю сама себе, а ты как-то находишь полотенца. Обтираешь нас обеих и ведешь. Ты помнишь где спальня? И еще жалуешься на память? А, хотя, не, не помнишь. Зависаешь в коридоре и растерянно смотришь по сторонам. — Дин, веди, — сжимаешь теперь уже меня и так крепко. Ничего не хочу менять. Вдвоем, почти обнаженные — вот не стоило сегодня надевать белье. Его ты так и не сняла — и рядом. Хочу заснуть прямо сейчас и никуда не отпускать. Ну я же не много прошу… И канючить буду, и плакать, и ножками сучить, а получается пока только прижиматься. — Дин, давай к горизонтальной поверхности, желательно с одеялом, — ты гладишь меня по спине, рисуешь свои неизменные цветочки и все целуешь. В шею, в ключицы, в пальцы. И на эти несколько секунд я чувствую тебя, а потом опять. Даже так близко, ты все равно кажешься далекой, невозможной. И я не верю. Я дура, Свет, да? — Пошли, — опять тащишь меня волоком, укладываешь на диван, а я даже не понимаю, как позволила себе отпустить. — Светка, — и опять получается жалобно, — только не уходи, пожалуйста. И ты замираешь с найденным пледом. В темноте гостиной твой силуэт не так и виден, но я чувствую. По ветру что ли? Вот ты склоняешься надо мной и укутываешь, а вот уже укладываешься рядом. Кожа к коже. Даже не понимаю, как мы умудряемся лечь вдвоем и не упасть. Фиксирую для надежности. Руками. — Ты же останешься? — Любишь ты дурацкие вопросы, Диан Сергеевна. Останусь. Не хнычь, — а я что, я ничего. — И хватку ослабь, задохнуться можно. — Неа.