Питер

Ты и правда везешь меня в Питер. Бережно усаживаешь рядом с собой, включаешь обогрев салона и бросаешься обратно в дом, будто что-то забыв. Замираю… Ехать никуда не хочется и все дела кажутся такими незначительными. Парни разве слов не знают, в конце-концов?! Откидываюсь на подголовник и смотрю на качающиеся ветви берез. Совершенно не отказалась бы лежать и слушать твое сопение, или углубиться в первый попавшийся томик, который ты наверняка хотела бы отобрать, а все потому, что есть занятия поинтереснее. Так, Диана Сергеевна? Вот почему моя юношеская нелюбовь к литературе передалась тебе? Возвращаешься нагруженная: тащишь гитару, про которую я абсолютно забыла, пытаешься не выронить термос и размахиваешь белым снудом: — Светка… ты… забыла, — сгружаешь все добро назад и стараешься отдышаться. Динь, ну вот зачем? Опять бежала так — будто я отсюда исчезну. А я никуда не хочу. Нет, хочу, конечно, но мы тогда до Питера не доедем. Больше скажу, даже не выедем. И ты это, кажется, чувствуешь. Решительно заводишь мотор, пытаешься смотреть только вперед и все равно сбиваешься. Потом даже придумываешь наилогичнейшее объяснение: — Не хочу тебя морозить, — съезжаешь на обочину и пытаешься накинуть злосчастный шарф. А в мои планы беспрекословная сдача обороны пока не входит. Даже язык показываю для убедительности. И тогда ты впихиваешь в руки термос. С чаем, как оказывается потом, терпеливо ждешь, пока я выпью и настаиваешь на еще одной «кружке». — Динь, а где я потом буду туалет искать? Вот застужу все! — смотрю с почти осуждением и ты сникаешь. Нет, так дело не пойдет. Чай в меня, конечно, уже не лезет, но и твоя расстроенная мордочка не устраивает. Будем переключать проверенным способом. Притягиваю, вплетаюсь в волосы и осторожно исследую рот, а ты только довольно мычишь и льнешь ближе. Ненасытная девочка. Расстегиваешь пальто. Кто бы говорил про согреться… Тут же оплетаешь талию. — Может и ну его, этот Питер? — перерыв в поцелуе длиться каких-то пару секунд, а ты успеваешь запихнуть туда эту несчастную фразу и построить глазки: бровки домиком, щенячий взгляд. — Светуль, пожалуйста, — и снова приникаешь к губам. Это чтобы я не успела подумать? Хитро. — Мне очень надо, — обхватываю лицо ладонями и прижимаюсь лоб в лоб. Знаю, что ты сейчас пытаешься не разреветься, а я пытаюсь выдумать хоть что-нибудь. Не одна ты не можешь смотреть на мои слезы. Это уже как-то обоюдно получается. — Если можешь, — сжимаю еще крепче и чувствую твои пальцы на запястьях. Тисками, — сегодня останься и завтра. Ты смотришь недоверчиво, все еще не отпускаешь руки и на них точно останутся следы, слишком уж сильно вцепилась, но попросить отпустить не могу. Как и смотреть на твои смиренные кивки. И сделать же ничего не получается… Вот почему у нас все так? Можно, конечно, обещать, что при первой же возможности и бла-бла — только ничего это не решит. — Динь, — притягиваю снова, почти затягиваю на колени и тебе явно неудобно, но ты молчишь. Утыкаешься в ворот пальто и молчишь. И так хочется никуда тебя не отпускать. Согревать руками, потому что куцая куртка точно с этим не справится, сколько бы ты не храбрилась. — Надо ехать, — ты отстраняешься сама. Заводишь мотор и вдруг становится понятно, что не хочется ни в какой Питер. Под таким обреченным взглядом. *** С каждой остановкой ты пьешь все больше кофе, по два-три двойных эспрессо за раз. Игнорируешь мое осуждение, пока я, наконец, не отбираю очередной маленький стаканчик. — Дин, ты хочешь, чтобы я у твоей койки сидела? Посадишь же сердце! — выливаю бурду на газон и почти вижу, как жухнет пробившаяся трава, а ты это внутрь! Дурында. — И не сопи, доедем домой — сваришь себе нормальный, — уже чувствую, как ты оживаешь, — когда поспишь, — и сникаешь снова. — Ну, что, приедем мы ближе к полуночи, там уже только спать, — развожу руками, а ты фыркаешь, но уже не так похожа на умирающего лебедя. А потом ты сникаешь снова. Могу поспорить, что каждый знак с уменьшающимися километрами ты мысленно материшь. На заправках отпускаешь меня с трудом. Будь твоя воля — в туалет бы вместе ходили. И никакие многообещающие поцелуи тебя не успокаивают. Пулковские высоты ты материшь уже вслух. Хотя пытаешься доказать, что это все водители, которых в радиусе ста метров не наблюдается. А потом ты дважды сворачиваешь не туда… Диан Сергеевна, а это уже диверсия! Кладу ладонь на бедро и ты как по волшебству все же сворачиваешь туда. Ловкость рук. Хих. В парадной ты ворчишь на современных художников, которые опять разрисовали все стены признаниями. Все же мамули с тряпками и ацетоном на них не хватает. А потом мнешься у порога. Хоть запихивай тебя внутрь. Или осторожно увлекай. Второй вариант мне нравится больше. — Свет, а это что получается: где начали, там и закончим? — ты уже степено вымыла руки и даже согласилась на чай вместо любимого кофе, но можешь его не дождаться с такими формулировками. Грохаю чайник о стол. Стала она у окна, понимаете, смотреть не хочет и чушь городит. — Какое закончим? М? Ты выхлопами траванулась? Или это все тот кофе? — настойчиво разворачиваю к себе и смотрю в глаза. Зрачки в норме, только белки все красные. Спать, немедленно спать. И снова закутываю в объятия. — Почему ты решила, что закончим? А ты уже и сама не понимаешь: откуда такие формулировки? Пожимаешь плечами и смотришь по-детски открыто. — Я не знаю. Не хочу, чтобы заканчивалось, — тихо шмыгаешь носом, хочешь отвернуться, только не успеваешь. — Вот и выкидывай ерунду, — тыкаю тебе кольцом под самый нос и подмигиваю: — спишем все на недостаток сна.