Однажды в Лиллехаммере

Леша постепенно смирился (но не очень!), что в эти дни он сам себе больше не принадлежит. Пресс-конференции, разговоры, разговоры, интервью, беседы, снова разговоры. Он забыл, когда в последний раз видел себя в зеркало — не мельком, чтобы умыться и бежать на очередное мероприятие, а нормально — причесаться, немного порелаксировать, да прийти в себя. Жизнь резко повернула в какую-то неведомую ныне ему сторону. Он и не подозревал, что вокруг может быть столько людей стразу, а ведь Леша к такому не привык, да и вряд ли бы смог когда-нибудь привыкнуть. Все же — это не его среда. Вот и оставалось разве что смириться, попробовать влиться в эту колею бесконечных камер, журналистов, и вопросов. Вопросов, от которых ему становилось плохо. «Ощущаешь себя Олимпийским чемпионом?» — это, наверное, самый популярный вопрос, который задают несколько раз на дню, словно больше не существует интересных вопросов. Леша бесился, когда в очередной раз слышал эти слова, но никак этого не показывал. Потому что — нет. Он не ощущал себя чемпионом. Медаль он снял, а больше ничего особенного не ощущалось, если не излишнего внимания, которое влияло на него не самым положительным образом. Никто не спросил: как он себя чувствует. Как чувствует себя он, а не олимпийский чемпион внутри. Первые часы после награждения Леша провел в кабинке мужского туалета (только там ему удавалось побыть в относительной тишине), обхватив руками медаль, всматриваясь в нее, и стараясь понять: как. Как ему это удалось. Не то чтобы Леша не верил в себя или свои силы, но Олимпийские игры — не какой-то типичный турнир, где ты можешь скатать, или не можешь, где всегда есть право на ошибку, чтобы в следующем году эту ошибку исправить и вернуться, чтобы показать свой улучшенный результат. Олимпийские игры — предел мечтаний любого спортсмена. И вот мечта Леши вроде бы сбылась… но самое удивительное как раз и было в том, что он даже и мечтать об этом не мог. Потому для него не стало открытием, что его мало кто воспринимает победителем. Многие были уверены в победе Элвиса, кто-то ставил на Курта, другие твердили, что золото непременно возьмет Филипп. А в него верила, разве что, мама. Но, как уже говорилось, жизнь Алексея Урманова никогда не подкидывала ему чего-то простого. — Можно? — Алексей Николаевич не стучится, но разрешения войти спрашивает. Леша как раз старается отгладить измятую рубашку. После открытия Игр, он бросил ее в сумку, не удосужив себя хотя бы ее расправить. Он же не знал, что ему еще придется ее надеть. Тем более на открытие бала. — Можно, — кивает Леша, — я рад вас видеть. Леша ни разу не кривит душой, вот уж кого он рад видеть, так это Алексея Николаевича. Он какой-то свой, из своего мира, где жизнь вертится вокруг катка, и нет времени на все эти разговоры о медалях и правильных чемпионов. Но об этом, он конечно никому не расскажет. Никто не должен знать, как Лешу задевают эти разговоры. Он выше этого. По крайней мере, старается быть выше. — Готовишься к банкету? — Да, не думал, что придется танцевать… танцевать вальс. На лице Алексея Николаевича отражается веселье. Такое — настоящее. Он подходит к Леше и забирает у него утюг. — Ты ее только мнешь, — замечает он, разглаживая пальцами неподатливую ткань, — дай я сам. У него получается намного лучше, а Леша бессильно падает на кровать, закидывая руки за голову. Что нужно среднестатистическому тренеру? Здоровый воспитанник, желательно без травм, хорошо натасканный к старту, с крепкой нервной системой. По возможности еще и медаль на шее спортсмена. А лучше всего олимпийская. Все это теперь было у Алексея Николаевича, но Леша еще ни разу не слышал, как он хвастается кому-то о том, что является тренером чемпиона. Нет, об этом, конечно знали все, да и как не знать? Просто не было этой гордости, присущая тренеру Элвиса и Юли, или тренеру Канделоро, взявшему пусть и бронзу, но бронзу на Олимпийских играх. Алексей Николаевич относился к этому как-то… проще. Слишком по-русски. Может, если бы он выпятил грудь и представил Урманова всему миру, сказав, что вот он — настоящий чемпион, то и люди бы относились как-то иначе? Воспринимали бы его чуть лучше? Вступись за него Алексей Николаевич, было бы все по-другому? — Ты смотришь на меня так, словно я виноват во всех твоих бедах. А ведь ничего ужасного не случилось. Хотя, вижу, что в твоем мире — случилось. Хочешь об этом поговорить? Хочет, но пока точно не готов. Голос тренера выводит Лешу из раздумий. Нет, Алексей Николаевич ведет себя правильно. Так, как и должен вести себя тренер. Разве может проявляться забота лучше, чем глажка рубашки, среди всего этого хаоса? Настроение Леши поднимается, и он решает поделиться насущной проблемой. — Я не умею танцевать вальс. То есть… мы с Юлькой пробовали, но это ужасно. К тому же нам помешали, и мы толком не поняли… как это. Алексей Николаевич внимательно смотрит на Лешу, будто в самую душу заглядывает, а этот его взгляд всегда действовал на него как-то по-особенному ободрительно. «Потому что ему не все равно на мелочи. И на меня самого» — проносится вот такая мысль. И это верная мысль. Леша хватается за нее, чтобы мысленно перестать обвинить Алексея Николаевича. — Это единственная твоя проблема на данный момент? — интересуется он, хотя знает все еще лучше самого Леши. Но нет, не единственная, но тоже очень важная. Он не хочет опозориться там — на открытии, а опозорить Юлю тем более. — Что ж, я тебя понял, — не дожидаясь ответа, Алексей Николаевич отставляет в сторону утюг, и подходит к кровати, — вставай. Леша не торопится подниматься с кровати, но, в конце концов, он заставляет себя встать рядом с тренером. Он ниже его, но это не мешает Алексею Николаевичу, как и всегда, взять на себя командование. — В вальсе ведет мужчина. Это ты и сам, наверное, знает. В нашем тандеме мужчиной буду я. — Что? — переспрашивает Леша. — Что? Алексей Николаевич закатывает глаза на свой собственный манер, шепчет что-то типа: «О, Панин, хорошо, что вы не видите этого», и Леша понимает, что лучше не задавать вопросов. — Движения вообще простые. Ты главное музыку слушай и веди. Дай покажу. Леша радовался, что в номере зеркал нет. Он бы не хотел видеть то, что сейчас происходит. Ему представилась странная картина: два мужика неловко, совсем неуверенно и странно, танцуют подобие вальса под задорный счет Алексея Николаевича: «раз-два-три». В итоге, понимая, что Леша вряд ли вообще понимает что происходит, Алексей Николаевич отпускает его, и возвращается к глажке. — В общем, ты понял, — делает он вывод. — Нет… — У тебя все получится, — подбадривает он Лешу, поднимая рубашку, — вот увидишь, ничего сложного, если танцуешь душой, а не ногами. В этом был весь Алексей Николаевич. Упорно настаивающий, что техника спасет мир, но временами выдающий вот такие странные фразы. Чтобы это значило? *** Элвис уносится прочь вместе с письмом от какой-то незнакомой Леше девочки. Ему жутко интересно: что же в этом письме? Но в то же время он осознает, что письмо не ему. Все эти переглядки Юли и Элвиса. Это что-то их — личное. Что-то, во что Леша бы не хотел лезть. И лучше отпустить ситуацию сейчас, чем разруливать потом еще и это. — Он будет в порядке? Вообще-то Леше хочется сделать вид, что ему совершенно все равно на Элвиса — парень не выглядит так, будто готов смириться с тем, что отдал медаль «какому-то русскому». Он даже его имя никогда не называл, иногда у Элвиса проскакивало Лешино американизированное имя «Алекс», но вот это все. Но Леше действительно страшно за него. Пару минут назад Элвис выглядел так, словно может потерять сознание. Его лицо выражало даже не злость или обиду... а полное разочарование в жизни. — Это его обычное состояние, — Юля так легко это говорит… и это немного успокаивает Лешу, — в общем-то, он не держит зла. — Зла на что? — с подозрением спрашивает Леша, хотя и знает ответ, но услышать его от Юли, он не хочет. Впрочем, Юля переводит тему, и Леша напрочь забывает о письме, Элвисе, или о том, что вальс они так и не научились танцевать. Он топчется на месте, не зная, что лучше: взять ее за руку или просто идти рядом с ней. Все это так сложно… Чемпионов не учат обращаться с девчонками. «Упущение» — считает Леша, но никогда не признает этого. — А мы ведь, действительно опаздываем. Голос Юли выводит его из оцепенения. И тогда она первая берет его за руку, охватывая своими теплыми пальцами его ладонь. Впору чувствовать себя неловко, но Леше все это кажется настолько правильным, что он и улыбку-то сдержать не может. Юля… такая Юля. Они знакомы, наверное, вечность. Впервые они встретились на одном из юниорских стартов, но все что он помнит — это двух обиженных (возможно на целый мир!) детишек. Элвис и Юля тогда крепко обнимались, смотрели по сторонам и ждали в каждом слове окружающих, в каждом движении — подвох. А это, по мнению Леши — самое худшее. Не удалось им поговорить и на следующих соревнованиях, и после — тоже. В основном это была вина самого Леши, он никогда не думал заводить друзей из других стран, потому что больно. Потому что знаешь, что общение прервется, едва закончатся соревнования, и ты будешь ждать те обрывки встреч с замиранием сердца, а человек может уже и остыть. Вот это — по-настоящему больно. В зале красиво, нарядно и празднично. Их всего три пары: танцоры, парники и вот они — одиночники. Юля не сводит глаз с Леши, а он с удивлением понимает, что ему так легко, словно вальс он танцевал с рождения, словно все движения знает. Как и тогда в тренировочном зале, пока Элвис не пришел и не испортил все. Но теперь нет здесь Элвиса. Он, конечно в зале… но точно не сможет подойти и расстроить Юлю или разозлить его, а это уже делает Лешу счастливым. — Не могу поверить, что мы с тобой выиграли Олимпиаду, — говорит Юля, крепче стискивая его ладонь, — то есть… это странно и даже немного страшно. Тебе нет? — Мне — да. Большим пальцем Леша проводит по руке Юли и чуть прикрывает глаза, вспоминая слова Алексея Николаевича. Танцевать нужно душой. Позже Элвис скажет им обоим, что выгладили они чудиками, наступая друг другу на ноги, иногда толкая другие пары. Но пока Леша думает, что все они делают правильно. И ничье мнение не может его переубедить в обратном. — Эйфория длится первые десять минут, пока ты стоишь на пьедестале почета. Потом — только разочарование и страх. Слова вырываются, прежде чем Леша успевает прикусить язык. Откровенничать на эту тему хотелось меньше всего, и меньше всего хотелось разговаривать об этом с Юлей, пугая ее, поскольку, кажется, она и без того была напугана ситуацией. Но к его удивлению Юля только головой качает. — Это да. Просто Элвису вот хотелось бы всего этого… популярности. Все такие разные люди, да? Просто он не понимает, что это… — Что все не так оптимистично? — Наверное, мы просто не слишком подходим под роль «правильного» чемпиона, — говорит Юля, передразнивая слова взрослых, которые только об этом и болтают. — Ты думаешь… мы слишком… пессимисты? — Реалисты. Заканчивается музыка, и Леша вынужден выпустить ее из своих объятий, пусть и очень не хочется. Он опускает руки вдоль тела, смотрит на остальных людей, которые все это время за ними наблюдали. Надо же. Он совсем об этом забыл. Вот что значит — танцевать душой. Когда только ты и девушка, которая вопреки всему почему-то может сделать тебя счастливым. Нужно как-нибудь спросить у Алексея Николаевича: что это значит. Почему это так работает. Но это потом. Леша проводит рукой по щеке Юли. Как-то само так получается. Юля закрывает глаза и улыбается, поддавшись вперед, чуть потеревшись о его руку. Чемпионов не учат обращаться с девчонками. Упущение.