Однажды в Лиллехаммере

— Когда тебе было два, ты точно так же подбегал к ёлке каждые полчаса, чтобы в очередной раз разочароваться в том, что Дед Мороз все ещё не положил тебе подарок. Знал же, что подарок получишь только к полуночи. Ты не любил ждать. — Сейчас вовсе не новый год, а я не маленький ребенок. Лёша бросает на мать мрачный взгляд. Она рассуждает так… между прочим, словно ничего не происходит. Нет, она, конечно, не могла не заметить, как он, словно ребёнок, каждые полчаса бегает в подъезд, проверяет почтовый ящик. Но там всегда пусто, изредка он принесёт в дом газету, если повезёт — застанет почтальона. «Мне что-нибудь есть?» — «Нет, Лешенька, сегодня ничего». Первые недели его заваливали поздравлениями родственники. Почтовый ящик едва ли не трещал от количества писем, телеграмм. Поначалу Лёша пытался убедить себя в том, что ему нравится получать эти послания, но потом это начало его раздражать, пора было признать, что он переживает за Юлино письмо, которое могло затеряться в других — таких для него безликих. Было стыдно перед теми кто эти письма ему писал. Они искренне хотели его поздравить, а он не ценил, нетерпеливо ожидая «то самое» письмо. Маме тоже писали. Но она в отличии от Лёши читала каждое. «Благодарим Вас за сына…» И Лёша всякий раз улыбался, глядя, как мамины глаза горят от гордости. Ей было приятно. А он чувствовал себя невероятно счастливым в такие моменты. По-настоящему. «Вот для чего все это» — думал он. Из каждой газеты мама вырезала все то, что было связанно его именем. Лёша понимал, в далёком будущем коробка, куда мама сейчас так бережно складывала письма, рисунки, всевозможные вырезки, фотографии… она будет для него бесценной. Но пока он прятал её далеко в шкаф, из которого коробка всякий раз падала на пол, стоило Лёше пнуть по нему в приступе тихой ярости. Он бесился ещё сильнее, но пока собирал содержимое обратно в коробку, понемногу успокаивался. Так и проходила его релаксация. В такие моменты к нему никто не лез. А со временем писем стало меньше, пока ящик совсем не опустел. Что-то ещё приходило на почту их катка, но квартира больше не походила на склад типографии, что не могло не радовать Лешу. Всё ещё было стыдно, но все ещё не очень. — Мам, а ты как думаешь, если два человека дружат с самого детства… они могут в будущем стать парой? Лёша не ревнует… или ревнует? Как-то неспокойно у него на душе. Если мама скажет, что нет, это невозможно, потому что то «как брат и сестра» и никаких отношений между Юлей и Элвисом не может быть… может станет легче. И тогда он наконец перестанет себя накручивать. И тогда, наконец, он перестанет валять на тренировках, подвергая себя травме, а Алексея Николаевича — сердечному приступу. — Конечно, возможно, — мама рушит надежды Леши, но даже не догадывается об этом, — люди взрослеют, меняются, присматриваются к ближним. — Но… а если эти люди как брат и сестра? — Лёша делает попытки убаюкать свое бедное сердце, которое, кажется, больше никогда не будет биться, как прежде. — Даже брат и сестра могут полюбить друг друга, Лёша. А если они не в родстве… все делается проще. Любовь она такая… ей все равно на то, кем ты являешься. И это нормально. Поэтому да, люди, которые росли вместе, вполне могут стать парой. Она не задаёт вопросов, впрочем, как всегда — даёт Лёше самому подумать. Лёша думает об этом и во время тренировки, как бы он не старался абстрагироваться. — Этот борт стоит здесь не для того, чтобы ты в него падал. — Ворчит Алексей Николаевич. Но ворчит с тревогой. Падение болезненное, бедро до сих пор ноет, но нужно подняться, выслушать указания тренера. Лёша нервно грызёт ногти, но получает по рукам бутылкой — не сильно, но ощутимо. За дело. Сколько его уже пытаются отучить от этой привычки? — У тебя все в порядке? — спрашивает Мишин, но затем исправляется. — Нет… не так. Всё ли в порядке дома? — Дома да… — рассеянно отвечает Леша, — немного не выспался. — Отмазка века, парень. Но лучше бы тебе придумать новую, эта перестала работать давно. Ты имеешь полное право ничего мне не рассказывать, но я не хочу, чтобы ты убился у меня здесь. Если тебе требуется больше отдыха… — Я не устал! — возражает Лёша немного громче, чем следовало, — просто это личное. Я пытаюсь не забивать голову, только получается плохо. Мне бы стоило серьёзнее подходить к тренировкам. Вряд ли публике понравится олимпийское валяние на льду. Про валяние на льду Леша это зря, но чемпионат не за горами, а Лёша только и думает о мифическом письме, которое, возможно, никогда ему не придет. «Почему же ты сам не напишешь?» — сам себя спрашивал Лёша и отвечал: «Потому что!» Потому что он не знает, что это было, там… в Лиллехаммере. Был поцелуй, было нечто такое, отчего замирало сердце. Только оглядываясь назад, он понимает, что все это — что-то подростковое, что-то, чего он раньше никогда себе не позволял. И зря он это — про Элвиса и Юлю. Она бы не стала позволять себя целовать, если бы что-то чувствовала к Элвису. Да и тот бы прибил Лешу на месте. Повесил бы его на этой олимпийской медали и делов-то. А так… просто злился, что Юля уделяет ему меньше внимания, чем «этому своему Русскому» Если Леша продолжит так себя вести и накручивать, то на чемпионате он завалит все, что только можно завалить. А люди? А люди ждут от него очередного олимпийского проката. Им нужен герой, который воплотит их мечты в реальность. Только Лёша не герой. Герои думают о людях, а он думает только о своих чувствах, которые бушуют так, словно ему шестнадцать и он в пубертатном возрасте. Герои улыбаются камерам, а Лёша умоляет их больше никогда не появляться. Чемпионы не прячут свои медали подальше от глаз, а Лёша прячет. Медаль напоминает ему о том, что он должен теперь всякий раз доказывать, что достоин ее. Доказывать не хочется. Ничего не хочется. Дурацкие чувства. Если это и есть любовь, то зачем она такая нужна? Переживания, порожденные чувствами, заглушают слова мамы, которая говорит правильные вещи, разум мутнеет, все вокруг кажется таким неправильным. Если в Лиллехаммере любовь казалась сказкой, все вокруг приобретало нежный оттенок, то теперь он переживал ад. Иначе и не назовешь. Знал ведь, что так и будет. Помимо его олимпийских проблем, прибавлялось ещё и это. Лёша был готов кричать, чтобы его оставили в покое. Но в первую очередь он хотел, чтобы от него отстал сам он. Парадокс какой-то. Однажды Лёша поймёт загадку своего внутреннего я. Алексей Николаевич терпеливо ждет, когда Лёша соизволит вернуться к тренировке. Он молчит, ничего не отвечает на самовоспитание, которое парень себе устраивает. Но терпение не бесконечное. — Ладно, я пойду, — бубнит Леша себе под нос. Алексей Николаевич хочет что-то сказать. Он хмурится и Лёша понимает, что это «что-то» не очень приятное для них обоих. Позади слышится сначала глухой удар тела о лед, затем стон боли, заглушаемый, кажется, рукой, потому что мужчины не выказывают слабости, и от боли они не стонут. Лёша оборачивается. — Черт бы вас побрал, вы что за кладбище мне тут устраиваете?! — Мишин разводит руками, отвлекаясь на Олега, который в свою очередь, хромая, подкатывается к бортику, выглядит он так себе… Алексей Николаевич правильно расставляет приоритеты, бросая на Лешу грозный взгляд, чтобы тот не расслаблялся. Пользуясь случаем, Лёша мчится к противоположному борту. Там он отрабатывает вращения, решив повременить с прыжками. Алексей Николаевич прав — травмироваться накануне чемпионата не стоит, достаточно того, что он травмирован морально. Причём это какое-то саморазрушение. И выкарабкаться отсюда никак не получается. Он же любит лёд! Но, если так продолжится, лёд не ответит ему взаимностью, и однажды просто его убьет. Однажды мама не выдерживает и после очередного похода Лёши до почтового ящика, во время ужина, кладёт ему на стол ручку и листок. — Что это? — спрашивает Леша, оставляя чашку с чаем подальше, чтобы ненароком не пролить его на бумагу. — Пиши тому, от кого ты ждёшь письмо. Не обязательно тебе его отправлять, но станет легче. Он не уверен, что идея хорошая идея. Лёша пугается того, что может там написать. — Ты думаешь…? — Всегда так делаю. Если хочется поговорить, а не с кем, то поговори с собой. Может, выйдет что-то путное, и ты захочешь отправить письмо. — Что писать человеку… которого даже не знаешь? — тихо спрашивает Леша. Ему хочется добавить «которого, кажется, любишь». Маме не нужно ничего такого рассказывать, она и без того понимает и пытается помочь. А помощь ему нужна. — Расскажи о себе. Пусть это будет знакомство. Не бойся показаться слабым. Расскажи о себе, пожалуйся, напиши как тебя бесят репортеры. Бесят же. — А если я все же буду слабым? — хмурится Леша, кусая кончик карандаша, — и не захочу отправлять письмо? — Если же не захочешь… Что ж, бумага хорошо горит. Огонь отлично справляется с уничтожением улик, тебе так не кажется? Они с минуту смотрят друг на друга. Подмигнув, мама выходит из кухни, запирая за собой дверь. Кому: Юлии Липницкой От Кого: Алексея Урманова Лёша складывает письмо в конверт, переписывается в адресную строку данные, с уже потрепанного листочка, и запечатывает его. Он немного медлит, прежде чем написать ещё пару строк, но уже на отдельный лист бумаги. Слова предназначены для Элвиса. Юля не станет читать чужое послание, Лёша точно знает. А мама оказывается права. На душе действительно становится намного легче, а ревность, которой он упивался столько времени, если и не исчезла насовсем, то хотя бы отошла на второй план. Теперь ему больше не кажется, что он слаб. Юля получит письмо, наверное, уже после чемпионата, но это не тревожит Лешу. Пусть будет так. Завтра он проснётся с чистой головой, отправит письмо и будет ждать ответа. Ответ приходит раньше, чем он ожидает… Но это не ответ вовсе. Это письмо, которого Лёша так долго ждал. Здравствуй, Леша. В первую очередь я надеюсь, что тебя в России приняли хорошо. Напиши, пожалуйста, как это было? Не поверишь, но это письмо меня заставил написать Элвис. Я думаю это честно — сказать тебе об этом. Он все ещё бесится из-за того, что ты мне нравишься, но потихоньку с этим мирится. Представляешь, он все ещё зовёт свою собаку Собакой. Я уверена, что он просто хочет, чтобы имя ей дал именно ты. Мы постоянно с ним спорим на эту тему. Кто должен давать имя собаки? Тот кто подарил её или тот кому подарили? Странная тема для спора, но это лучше, чем ничего. В последнее время мы мало с ним общаемся, и это результат вечных тренировок, но ты и сам знаешь, как это бывает. Тебя тоже достали люди с камерами? Меня, вот, да. Они вокруг. Они везде. Я ещё удивляюсь, как они в туалет отпускают меня одну, хотя однажды меня покараулили, выходящей из общественного туалета. Элвис долго матерился на прессу, когда я ему об этом рассказала. Знаешь, кажется он начинает видеть и обратную сторону олимпийской медали. И одного даже послал. Я горжусь им, знаешь. Но собой… собой, кажется, нет. Как ты думаешь, правильно ли желать вернуться в то время, когда в арсенале не было ничего, кроме шоколадной медали? Её можно было съесть и сделать вид, что ничего не было. И ты вроде как свободный человек… Человек, который просто хочет чувствовать чувства! Простые и человеческие. Мама говорит, что все проблемы мы себе сами придумываем. Я тут сидела и думала над тем, что случилось между нами с тобой в Лиллехаммере. Тебе тоже кажется, что это что-то непонятное, быстрое… глядя на реакцию окружающих, может показаться, что все это было незначительным. Для них. Ну, понимаешь, в Лиллехаммере для всех произошло чудо. Какая-то девочка и какой-то мальчик получили то, о чем мечтают спортсмены всю свою жизнь. Но им невдомек, что я получила больше, чем просто золото. Это дурацкое чувство — угрызения совести, которое давит на меня, когда я представляю, что мы просто могли бы не получать этих медалей. Я могла бы попросить обратно в Россию. Интересно, мама бы меня отпустила? И смогла бы я бросить здесь Элвиса одного? В любом случае, у меня был бы выбор, которого нет сейчас. Появились обязательства у нас обоих. Расстояние — это не страшно. Страшно то, что оно может сделать с чувствами, которые кажутся мне такими хрупкими. Я знаю, что ты поймёшь меня, ты и сам такой… мы немного похожи, не находишь? Наверное, это меня и подкупает. Пожалуй, я буду заканчивать это письмо. Я очень сильно по тебе скучаю и жду нашей встречи. Юля.