Однажды в Лиллехаммере

— Что это ещё значит — «вам туда нельзя»?! — бушует Элвис, сжимая в руках чехлы от Юлиных коньков, — я её… — Родственник? — спрашивает врач. — Может и так! Я её лучший друг! А это, — он вытаскивает вперёд Русского, больше похожего на приведение, чем на человека, — это её парень! — Что ж… — врач прячет за спину папку, в которой находится что-то похожее на бумаги. Это что-то связанное с Юлей? Элвис бы все отдал, чтобы взглянуть на них, и, судя по взгляду Русского — он тоже. — Лучший Друг и Её Парень, повторяю — Юля сейчас спит, вы хотите разбудить её? — Хотя бы скажите, она будет жить? — вырывается у Элвиса совершенно панический вопрос, краем глаза он видит, как Урманов прислоняется к стене и в ужасе смотрит на него. — Конечно будет, кто вам вообще сказал, что она собирается умирать? — Там была кровь… — Элвис ещё долго будет вспоминать окровавленный лед. Ему казалось, что там её слишком много. — И она потеряла сознание. — Потому что при падении ударилась головой, а кровь — результат пореза о лезвия руки. Нет ничего такого, что угрожает её жизни, Элвис, поверьте мне. Она будет в порядке, а вам следует выпить успокоительного. Алексей, пройдите в пятый кабинет, медсестра поможет. Когда можно будет её увидеть, вас позовут. Их не пускают в палату к Юле. Русский не позволяет Элвису пробраться через окно. — Мне тоже хочется увидеть Юлю, но ты уверен, что мы сейчас подействуем на неё так, как нам хочется? У неё и без того стресс, а тут еще и мы. И… врач прав, успокоительное нам не помешает. Элвис бросает взгляд на Урманова. Ему хочется сказать спасибо за его здравомыслие, но вспомнив, как он чуть сам не выпрыгнул на лед, когда Юля упала, понимает, что это лишнее. Все, что они знают — Юля не умирает, и травма не то, чтобы сильно серьезная, но от этого легче не становится. Пока они не увидят ее, сознание будет крутить в голове картинки с её падением. Элвис сворачивается на кушетке, успокоительное постепенно начинает действовать. Ему так обидно, что тренеры знают больше, чем он, но не говорят. Его морозит. — Я думал, Юля была готова к чемпионату, — тихо говорил Русский, невзначай, накидывая на Элвиса плед. — Она была готова… физически точно, — отвечает Элвис только спустя минут десять, — ну, знаешь, её многое волновало. И фигурное катание в последнюю очередь. Мне стоило больше внимания уделять ей. — Юле не понравится то, что ты себя винишь… — осторожно говорит Русский, подтягивая к себе колени. Он смотрится на полу, забившись в угол между кроватью и стеной, очень странно, похож больше на ребенка. Элвис закатывает глаза. — А я не виню себя, — признается он, — я тебя виню, но это ей не понравится ещё больше, поэтому мы ей об этом не скажем. — Вау, ты такой прямолинейный, — внезапно Русский улыбается, вызывая улыбку и у Элвиса, — но я согласен насчёт того, чтобы не говорить ей об этом. — Она ещё не знает, что её сняли с соревнований… — Я думаю, она догадывается, — пожимает плечами Русский, — её унесли со льда на носилках. — Она все боялась разочаровать зрителей. От Олимпийской Чемпионки ждали Олимпийского проката… — задумчиво говорит Элвис. Они молчат, кажется, целую вечность. Элвис думает о том, что будет, если Юля больше не сможет кататься? Сможет ли Юля справиться с этим? И если нет, то что будет? И как поддержать её? Он смотрит на Русского. — От тебя тоже ждут, знаю, — говорит Элвис, продолжая свою мысль о чемпионах. — Не делай вид, что это тебя волнует. — Ну тебя же волнует — замерзну я или нет, — Элвис указывает на плед, — что это, если не забота? — Холодный расчет. Замерзнешь насмерть — и все решат, что я устранил соперника. — Эй, я может хотел почувствовать себя нужным! — возмущается Элвис. Русский улыбается ему. Сложно ненавидеть его, когда он так ему улыбается! И заботится. И ничего это не холодный расчет, Русский слишком хороший для того, чтобы быть расчетливым. Им обоим придётся заключить перемирие, по крайней мере, пока Юля находится в больнице, чтобы не заставлять её переживать ещё больше. Как там говорят? Окружить больного заботой и любовью. Элвис возьмёт на себя роль заботливого брата, а любовь ей пусть дарит Русский. Так уж и быть. — Ты умеешь поддерживать сломанных спортсменов? — спрашивает Элвис, но Русский качает головой. — Нас этому не учат… — Я вот не знаю, о чем говорить с Юлей, когда нас к ней пустят. Стоит ли говорить ей, что лидирует Юка? Или не стоит? И как скажутся на ней наши собственные прокаты? Вряд ли её пустят посмотреть их. — И правильно сделают, — говорит Русский, — этого ещё ей не хватало — о нас переживать. И про соперниц не будем говорить, вообще стоит её отвлечь от всей этой драмы. — Поцелуи её хорошо отвлекают… — задумчиво говорит Элвис. Вот Урманов был сонным, а теперь на его лице появляется тень ревности и недовольства. — Откуда тебе об этом знать? — подозрительно спрашивает он Элвиса. — Успокойся, чувак. Я всего лишь хочу сказать, что ваши отношения её здорово отвлекли от «фигурки». Я это порицаю, но не волнуйся, ей об этом не скажу. Русский выходит из палаты, и Элвису остаётся только догадываться о том, как сильно задевают его эти слова. Сам Элвис не понимает: злится на самом деле на Урманова, себя или даже на Юлю? Но понимает, что сейчас не время для разборок. Поэтому покидает уютное гнездо и выходит следом за Русским. — Ладно, я не должен был так говорить. Урманов оборачивается так резко, что Элвису приходится отступить на пару шагов. — Знаешь? Иди ты… на тренировку! Когда пустят к Юле, я тебя позову. — Тебя могу послать туда же. Не делай вид, что ты беспокоишься о ней сильнее, чем я. Русский похоже начинает терять терпение, Элвис вообще-то не этого хотел, но что поделать? Он слишком переживает, чтобы контролировать свои слова. Как ни странно, Урманов это понимает. — Элвис, просто молчи… *** К Юле пускают их только к вечеру и по очереди. Русский выходит из палаты совершенно расстроенный, но ни слова не говорит Элвису. Когда он сам заходит в палату, то видит Юлю в том состоянии, которого боялся больше всего. — Если ты тоже пришёл упиваться жалостью ко мне, можешь уходить сразу, — предупреждает Юля, взглядом указывая на дверь. — Пришёл узнать, как ты себя чувствуешь. — Врачи говорят, что ходить буду и даже кататься. Ничего страшного, сезон все равно подходит к концу. Зато есть отмазка от миллиона шоу. Про чемпионат мира Юля ничего не говорит, а сам Элвис не хочет поднимать эту тему. Он бросает взгляд на её левую, перебинтованную руку, Юля замечает его взгляд и прячет под одеяло. — На льду была выбоина? — спрашивает Элвис, — ты поэтому упала? На губах Юли появляется улыбка, только зловещая какая-то. Элвису становится не по себе. — Сразу видно, что вы замечательно провели с Лешей время. Он спросил меня тоже самое. Но нет, Элвис. Я упала, потому что думала не о том, чтобы откатать чисто. А стоило бы… теперь меня сняли с соревнований, тренер прописал люлей, а Лёша страдает от чувства вины. Ты, кстати, относишься к какой категории? Элвис хотел бы честно признаться, что тоже не против поругать ее, но глядя на нее, как он мог? Он чувствовал, что должен как-то поддержать Юлю, а ещё он чувствовал, что должен защитить Русского… почему-то. — Зря ты так про Урманова. Он чуть на лед следом за тобой не выпрыгнул. И потом ходил кругами. Будет чудом, если он сам не отбросит коньки… в смысле я не то хотел сказать! Юля улыбается теперь менее зловеще, чем минутами ранее и даже несильно сжимает ладонь Элвиса. — Обожаю твои попытки поддержать его. Просто я не готова сейчас разговаривать с ним… ну ты знаешь, мы не успели поговорить о нас с ним до моего падения. И как теперь отличить жалость от чувств? Глупо, да? Элвис готов разбить лоб о прикроватную тумбу. Неужели все влюбленные настолько слепы к своим близким, что не видят очевидного? Но вместо того, чтобы поучать Юлю, он просто гладит её по волосам. — Да любит он тебя, любит. Если вы сами не поговорите о «вас», то я запру в этой палате обоих и не выпущу, пока разговор не состоится. Все этим игры люблю-не люблю, нужен-не нужен, не приводят ни к чему хорошему, ты разве ещё не поняла? Если ты о себе не думаешь, то подумай о том, что впереди у него прокат. И если придётся со льда уносить и его… Юля вздыхает. — Ты переживаешь за него? — Я переживаю за тебя, Юля. И поэтому сейчас пойду вытряхивать из твоего врача правду, что там у тебя. Ты же мне не скажешь? Юля мотает головой. — Сама пока не знаю, честно, сказали нужно обследование, а это делать будут только в Канаде. Но у меня ничего не сломано, поэтому оставь панику. Лучше отоспись. Я в порядке буду. И не нагнетай… Элвис и Русский всю ночь проводят в больнице, пока их не обнаруживает под утро мед.персонал и не выгоняет. Элвис интересуется, не влетит ли Урманову от тренера за прогулы тренировки. По глазам видит — влетит. — Тогда пойдём вместе, если один не хочешь. Ловить здесь нам все равно нечего. Русский соглашается, но на льду с Элвисом им легче не становится. Урманов долго разговаривает с тренером, Элвис своего в упор не видит, поскольку он озабочен Юлей и всеми организационными моментами, сейчас ему не до Элвиса. Чувствуя себя одиноко, Элвис прибивается к Русскому. — Ты чего пристал, как банный лист? — подозрительно спрашивает он, когда Элвис в очередной раз заходит на круг рядом с ним. — Что значит — как банный лист? — интересуется он. — Забей… — Юля всегда хотела, чтобы мы время проводили больше с тобой, — напоминает он. — Поиграем в лучших друзей? — Если это сделает Юлю счастливой, я готов, — кивает Элвис, но Урманову только осуждающе смотрит на него, — эй, хватит вести себя, как святоша! — Я не пытаюсь изображать «святошу», но и Юлю обманывать не хочу. Урманов отталкивается ото льда, заходит на прыжковые, и не даёт даже шанса Элвису вновь с ним заговорить. Элвис отворачивается. Сейчас он остался совсем один. И стоило бы задуматься над своим поведением, раз уж даже добрый Русский отказывается с ним разговаривать. Это бьёт Элвиса по самооценке, но он не подаёт вида. Он смотрит на очередное падение Урманова и думает о том, что возможно, Элвис, все же станет чемпионом этого соревнования и... как он будет чувствовать себя, стоя на пьедестале, когда его покалеченная подруга теперь где-то за бортом, а её парень... Впрочем, вернувшийся тренер, не позволяет Элвису углубиться в эти размышления, подзывая к себе.