Первая из Учиха

      Три тёплых приторно-сладких луча тихо опустились на каменный пол камеры. Как бы не силилось юное алое солнце заполнить собою трещины, холодная поверхность пола отталкивала их и пускала рябью по своим неровностям. Узкое отверстие в стене, что даже через решётку пропускало ограниченное количество света, соединяло застывший воздух в камере с первыми беззаботными шагами прохожих в Конохе. Крохи этого живого и настоящего утра никак не доставали до юноши, который лежал, свернувшись в маленький болезненный комок, прижимая к себе жесткую холщовую накидку. Жар, исходивший от его собственного тела, был не тёплым, а удушливым и грязным. От него хотелось отмыться, но парень не мог позволить себе такой роскоши — отвергнуть своего единственного соседа по тюремной камере.       От раздирающего утреннюю дымку окрика в коридоре, он вздрогнул, как от удара хлыстом. Оторвать своё тело от пропитавшегося потом вонючего футона сил не было. Парень попытался уловить успокаивающий шелест чужого разговора, зафиксировать его в сознании и понять. Но слова звучали словно на незнакомом ему языке.       Ощущение времени было неподвластно его сознанию. Казалось, он моргнул всего несколько раз, смыкая и размыкая тяжёлые веки, в складках кожи которых чувствовал липкую влагу, когда скрип оповестил парня о гостях. Шорох, шелест, тонкий звон и хруст. И перед его взглядом предстали болезненно светлые и чистые женские колени. Кощунственно хозяйка опустила их на пыльный каменный пол. — Почему он один? — её голос был твёрдым и незыблемым, но прикосновения были мягкими и аккуратными. Тонкими холодными пальцами она оторвала от его лба несколько засаленных прилипших локонов чёрных волос, приглаживая их в сторону. — Дык это, — замялся мужской грудной голос, словно его отчитывали за то, что он был плохим ребёнком, — побоялись, что хворью своею остальных в камере заразит. — Он незаразный, чёрт вас побери! — огрызнулась женщина. И парень вздрогнул от этой неожиданно болезненной вспышки. — Ему нужен постоянный уход, не говоря уже о более качественных санитарных условиях. Пусть хотя бы брат будет с ним.       Голос её под конец совсем стих. Неловко постояв, переминаясь с ноги на ногу, мужчина вышел, и дверь за ним с железным грохотом закрылась. Всё, что мог видеть юный Учиха — это её колени и руки, которые были плавными в своих отточенных движениях. Оттого ли они были плавными, что сознание его было сродни покачивающейся на волнах лодки, которая вот-вот должна была перевернуться, но почему-то упорно оставалась на плаву, или оттого, что жесты женщины были красивы в своей мягкости; он даже не силился разобраться. Светлая кожа промелькнула мимо него, и послышался мягкий плеск многочисленных капель о воду, затем шелест влажной ткани, которую женщина, судя по звукам, расправила и встряхнула. И Учиха почувствовал влажную чистую свежесть на коже. Похлопывающими движениями её руки собирали на ткань весь жар и хрустящие хлопья пота с его тела. Дышать отчего-то становилось легче.       Она раскрыла его, и он задрожал, как последний хилый лист под холодным осенним ветром. Руки парня судорожно пытались одними пальцами отыскать грубую накидку, но всё в миг померкло и утонуло в белом кричащем от боли свете, что застилал глаза. Женщина погрузила пальцы в зудящую рану на бедре и одним движением сняла присохшую к ране повязку. Его собственный слух старался адаптироваться после вспышки боли, а потому Учиха не сразу понял, что кричит он сам. И крик его звоном отлетает от тяжёлых стен. Женщина уже покончила с осмотром и перевязкой, когда боль в ране начала медленно гаснуть. Уже чистая и не такая острая, она растворялась наплывами.       Язык в его рту был тяжёлым мясистым увальнем, и парень не смог произнести ни слова, но отчаянно хотел просить прекратить эту пытку. Кажущиеся мягкими руки женщины оказались невероятно сильными и жилистыми. Парень почувствовал, как кровь отливает от затылка, а тело открывается от серого в сальных пятнах футона. Женщина приподняла его, легко откинув голову Учихи на свою грудь, и поднесла жидкость к его пересохшим онемевшим губам. Дорожка пота над верхней губой отражалась от солнца, что впервые случайно коснулось парня. Женщина вливала горькую противную воду в его горло. Вспомнив про желудок, тело утробно заурчало. Наконец, Учиха нашёл в себе силы поднять взгляд на свою мучительницу, и яд, которым она его опаивала, встал поперёк глотки. Из глубин желудка клокочущей волной подступила рвота. Всё, что эта розоволосая успела влить в юношу, извергалось бурным водянистым потоком на платье, пропитывая ткань рвотой. Последнее, что почувствовал Учиха, прежде чем потерять сознание, как женщина мягко откидывает его на себя всем телом и гладит по спине. Ну за что Вы так, Сакура-сама?

***

      Тяжёлая дверь камеры вновь открылась, чтобы через её проём вбросить маленькое тельце мальчишки, что, оступившись, завалился на бок, поднимая с пола небольшой клуб пыли. Его перевязанные за спинной руки не позволяли самостоятельно подняться, а повязка, туго завязанная на затылке, полностью дезориентировала парнишку в пространстве. Рядом с ним мешком повалился на каменный пол футон, грубо сложенный вдвое.       В этот момент покончившая с уборкой Сакура встала на ноги, стараясь игнорировать кислый запах рвоты в закрытом помещении и ослизнённую ткань платья, что холодом липла к груди и бёдрам. Придерживая за плечи, она подняла младшего из двух братьев Учиха. Не разбирая дороги, он порывался вперёд. Мальчик чувствовал, что брат был где-то рядом. На свой страх и риск медик развязала за спиной мальчишки руки, а затем стянула повязку. Растерянный, он поднял на неё взгляд серых затуманенных глаз. Слишком суровый для парня его лет. Поморщившись, Учиха отшатнулся в омерзении от Сакуры. А затем увидел тело брата, которое женщина оставила лежать на боку. — Братец, — неразборчиво прошептал паренёк и, вихляя бёдрами, побрёл к футону с раненым. — Ему будет лучше? — мальчик, борясь с собой, приблизился к брату, и присел рядом. — Ведь будет? — Он смотрел на медика, как на последний луч света в тёмной камере.       У Сакуры не было для него ответа. И она шумно сглотнула ком, вставший в груди. Злобы или упрёка в мальчике, казалось, не было. Пускай он и знал всё, — она сама рассказала ему сегодня утром, — но страх за жизнь родного человека рассеивал всё на своём пути. Сколько ещё мог вынести разум неокрепшего в своих чувствах ребёнка? — Пожалуйста, давайте положим его на мой футон? — взмолился мальчишка Учиха.       Сакура кивнула. Они перенесли удивительно лёгкое тело парня на относительно чистую поверхность, и дышать Учиха стал ровнее; рваное дыхание сменялось мягкими чёткими интервалами. — Я приду вечером. Омывай его, но не трогай повязку на ноге. Ни в коем случае, — медик подняла ящик со стеклом, не оставляя даже импровизированного оружия мальчишкам, в одной руке, а во второй придерживала мутный таз со склизкой тряпкой. — Если ему станет хуже, позови стражников. И я тут же приду.       Заменив воду на чистую и раздобыв свежий лоскут ткани, Сакура вернулась в камеру. Мальчик лежал рядом с братом, большей частью тела свисая с футона на холодный камень, и вжимался всем теплом, что было в его тельце, в родного человека. Он накинул на них слишком крохотную для двоих холщовую накидку. И сердце Сакуры зазвенело в тишине от жалости к мальчикам и от злобы на старика, который вертел этими маленькими судьбами, как ему вздумается. Словно, вдохнув в их тела жизнь, он был их личным Господом Богом.       Скрипя зубами, Сакура вышла, оставив две забытые собственным Богом песчинки клана Учиха на холодном каменном полу.

***

— Прошу Вас! Прошу! — склонившись в низком поклоне, рукава её несоразмерно большой, но чистой рубашки, которую ей дал Сенджу, почти касались пола. — Они тоже жертвы. Жертвы обстоятельств.       Всегда тёплый и лучезарный Первый-сама молчал, скрывая своё лицо за спешкой. Он собирался домой на обед. Хашираме хватило бы пары секунд, чтобы задвинуть за собой стул и выйти из кабинета, но мучительно медленно он растягивал сборы, разгребая завал на столе, словно это было сейчас необходимо ему. Неприятная ситуация давила на него жесткостью, которую ему было сложно проявить. Для этого у него был Тобирама. — Это сложный вопрос, Сакура-сан, — Сенджу, наконец, остановился, закрыл глаза и потёр лоб, расправляя складки на нём. — Мне действительно необходимо подумать.       Этот сильный мужчина разрывался между долгом и собственной добротой. Впутанные в эту ситуацию дети сильно всё усложняли. Никто не мог предсказать их поведение, если они окажутся на свободе. Решат ли они мстить за отца или будут на стороне деревни. Отпустить их — подвергнуть селение опасности, оставить в заточении — верная погибель двух юных душ. Детские смерти, от которых бежал Хаширама, Сакура собрала и швырнула ему прямо в лицо.       Выбор в любом случае будет болезненным. — Я обязательно что-нибудь придумаю, — Сенджу оправдывался больше перед собой, нежели перед Сакурой. Женщина была не в силах не верить Богу Ниндзя. Он мягко пожал её плечо, приглашая на обед с собой.       В поместье они оказались через добрых полчаса. В свободной рубашке Мадары, что так и норовила оголить её острые плечи, и штанах, которые нашла для неё девчонка Сенджу, — секретарь у стойки на первом этаже резиденции, — ходить было практически невозможно. Сакура постоянно ёрзала в сползающей толщи ткани. Одно лишь радовало её сердце: тонкий аромат озона и лиственной мякоти тихо следовал за рубашкой Учихи. Он явно носил её, но грязной вещь не казалась. Хаширама поднял на уши всю резиденцию, переодевая Сакуру. Вид засохшей рвоты на её платье чуть не заставил мужчину биться в истерике, вжавшись в стену. У всех были свои слабости, да?       Завидев Сакуру в столь несуразном виде, Мито окатила её пышным смехом. Розоволосая заробела, как девочка. Но добила женщину не Узумаки, а прыснувший в собственный кулак обычно скупой на эмоции Тобирама. Макушка Сакуры нагрелась до запредельной температуры под давлением удушливого детского смущения. И, не выдержав, она натянула на лицо просторный длинный ворот рубашки Учиха. Это было последней каплей, и Второй повалился на татами, раскачивая стены деревянного поместья хохотом. Чистый, тяжёлый и заразительный он отдавался в Сакуре вибрацией.       Трое важнейших в клане Сенджу людей и дорогая гостья располагались в одной из трапезных, сидя за низким столом, который только готовили к горячим чашам с ароматными блюдами. Шум и хохот, казалось, превращал атмосферу обеда в обыкновенное застолье. Хашираме подумалось, что глоток саке пригодился бы здесь не только ему, но и тому смущающемуся кокону, который сейчас из себя представляла Сакура-сан.       То, чего так давно не чувствовала медик, тихо коснулось её плеча, разливаясь теплом по телу. Трапеза, которую делила с этими людьми Сакура, оказалась по-семейному уютной. И даже обычно невозмутимый Тобирама приоткрылся для женщины с новой стороны. Поданные к столу основные блюда были ярче, чем обычно, а десерты, горячо любимые женщиной, — слаще. И приправляла их атмосфера здорового общения. Когда с едой было покончено, и был подан чай, Сакура, наконец, откинулась назад, размякнув. Желудок приятно тяготил, навевая мысли о сне. Отголосок застольного разговора донёсся до женщины, и она привстала на локтях, вслушиваясь. — Я бы посмотрела на тебя, если бы тебе пришлось сидеть в луже крови, чтобы принять роды, — Мито-сама осторожно пригубила горячий чай. — И, кроме того, всё это происходило бы в традиционной родовой хижине из дерева, которое каждой занозой впитывает запахи.       Мужчины одновременно скрючились от отвращения. Сам факт крови не смущал их, они ведь были опытными воинами, но то, откуда она при этом выливалась… Лицо Первого-сама было смято, как лист бумаги. Он вжал голову в плечи и перестал дышать, чтобы ненароком не вдохнуть омерзительный аромат пропитанной кровью деревянной щепы, что рисовало ему воображение. Краски от его смуглого лица стремительно отхлынули. Тобирама же практически остался невозмутим. По его перманентно белоснежной коже и выражению стеклянных глаз нельзя было судить о степени его отвращения. Но спустя пару секунд и он сдал позиции, сплюнув обратно в чашку весь чай, что успел отпить.       Сакура засмеялась, но тут же взяла себя в руки, чувствуя лёгкий стыд за неуместность такого всплеска эмоций, и поспешно прикрыла рот ладонью. Горло всё ещё першило от смущения. Мито же продолжала как ни в чём не бывало. — Именно поэтому нам нужна больница хотя бы для рожениц. Чистая и современная. Из материалов, которым не страшны… разного рода жидкости, — Узумаки сжалилась над братьями Сенджу, подобрав наиболее нейтральную формулировку. — Кажется, меня в резиденции заждались, — Хаширама-сама выполз из-за стола на одних руках, поспешно ретируясь к выходу и вылетая в коридор. — Все вопросы по строительству к Тобираме, — бросил он им, а голос его заглушался расстоянием. Но Тобирама и сам был готов последовать примеру старшего брата, если бы произнесённая следом реплика Узумаки не пригвоздила его интересом к месту. — Сакура-сан, а у Вас, в родных местах, — Мито-сама всё ещё помнила об осторожности даже в собственном доме. — Как с врачами и больницами?       Пример способностей и знаний Сакуры вселял в неё глубокую надежду на стремительное развитие медицины в стране Огня.       Вопрос Узумаки вышиб из медика весь воздух, и она медленно поднялась, стараясь выпрямить спину настолько, насколько позволял внутри тугой узел напряжённой тоски по дому. — Ну, — Сакура сбилась, пытаясь придать голосу более непринуждённый вид. — Существуют небольшие частные организации, которые готовы оказывать медицинскую помощь нуждающимся, — под этим женщина подразумевала свою собственную психиатрическую клинику для детей, которую она создала сразу после войны; вслух эту мысль она так и не озвучила. — Но центром медицины всего селения является главный госпиталь.       Перед глазами Сакуры плотной стеной встали воспоминания о родных зелёных ставнях и здании цвета охры в предрассветных лучах, когда она возвращалась домой после суток нескончаемой смены. Ноги гудели, а в голове плескалась каша, но она была довольна собой. Тишина сонного госпиталя перемежалась с шелестом густой сочной листвы во дворе, которую тормошил тёплый ветер. Он проходил через решётчатый забор, которым была обнесена территория больницы, и цеплялся за редкие несуразно приклеенные к нему бумажные обрывки объявлений. Красная краска на круглой вывеске тускло поблёскивала в ответ на встающее за чертой горизонта солнце.       Госпиталь был для неё вторым домом, которому Сакура отдала не один год своей жизни. Она знала на каком этаже квадратные люминесцентные лампы раздражающе мерцают, в какой палате самая удобная для сна кровать и какая кнопка на кофейном аппарате была безвозвратно протёрта пальцем уставших медиков. — Госпиталь разделён на множество построек, каждая из которых отдана под определённое отделение: интенсивная терапия, неотложка, хирургия, прозекторская для вскрытия трупов, — глаза женщины обволокло лёгкой дымкой о последних воспоминания, связанных с этим местом, но, рассеяв её, она смело подняла свои глаза на Мито-сама. — И, конечно, родильное отделение.       Они ведь так часто с сёстрами ходили смотреть на крох, что тянули к ним маленькие пухлые ладошки, когда было невыносимо тоскливо терять очередную жизнь в этих стенах. Каждому в белом халате однажды нужно было доказательство того, что об руку со смертью ходит рождение. Они искали в этих малышах смысл бороться дальше.       В глазах Узумаки напротив читалось неподдельное восхищение, словно она могла прочесть каждое воспоминание Сакуры на дне зелени её глаз, пройти через трепет осознания новой жизни в руках. Тобирама неотрывно следил за розоволосым медиком. Это именно то будущее, за которое старший брат был готов отдать свою жизнь?       Мужчина хлопнул по столу и наложил на комнату иллюзию оглушения. Он надеялся, что это сработает, и они смогут поговорить более откровенно без случайных свидетелей. Женщины синхронно вздрогнули и повернулись в его сторону. — Сакура, — его слегка просевший голос заставил медика насторожиться. — Можем ли мы как-то попасть в то будущее, о котором ты говоришь?       Если был путь в их эпоху, то обратная дорога должна была существовать. Он хотел быть в этом уверен. Мир, о котором говорила женщина. Сенджу отчаянно хотел увидеть его своими глазами, чтобы поверить ей.       Мито, бережно державшая глиняную чашку двумя руками, занесла её для нового глотка. Ей хотелось скрыть своё лицо за паром напитка. От слов мужчины ей вдруг стало удушливо тоскливо.       Сакура впервые не торопилась с ответом. Физически не могла. Скулы свело тугой болью, словно мышцы в них окостенели. Лишь её тонкие сухие губы подрагивали перед ответом, который застыл на них. — Я боюсь, что это невозможно. — Но ты же в нашу эпоху попала. Как?       Упрямый вопрос влетел в её лоб и прошёл голову женщины насквозь, оставляя зияющую дыру. Сколько ещё раз ей придётся вывернуть правду наизнанку? С самого начала она знала, что никому не расскажет о технике Узумаки, которая могла стать удобной политической игрушкой в достаточно умелых руках. Ложь пришлось лепить из того, что было под рукой. — Наши лучшие инженеры десятилетиями разрабатывали устройство, которое было бы возможно синхронизировать с чакрой, чтобы управлять потоками времени. Я стала испытателем в своих личных целях, — Сакура чувствовала, как каждое её слово звучало нескладно по отношению к предыдущему, но уже не могла отступить назад. — Но проблема у всех современных устройств одна — не существует механизма с неиссякаемым источником энергии. В моём устройстве она закончилось.       Розоволосая сжала в руке лоскут рубашки до треска ткани. Пожалуйста, поверь! Пожалуйста!       Сенджу склонил голову, погрузившись в раздумья. Мужчина был умён. И это больше всего пугало Сакуру. — Тогда зачем нужно было объединять механизм с чакрой? Что она решает?       Мито тоже ждала ответов куноичи, метко стреляя глазами от одного оппонента к другому. Она молчала, не вступая в их разговор, но следила за каждым сказанным словом, раскладывая их на звуки и слоги. — Энергия нужна для пространственно-временного импульса, чтобы резким рывком изменить положение тела во временном потоке. Чакра — чтобы зафиксироваться в определённой точке, в которой оказывается пользователь. — И когда закончится твоя чакра — ты просто исчезнешь? — Да.

***

      После обеда Сакура вернулась в поместье Учиха вместе с ящиком молодых растений, которые тонкими стеблями гнулись к небольшому количеству земли, в которой женщина их принесла. Мито-сама позволила взять из богатого кланового сада Сенджу несколько саженцев. Поймав Сакуру под локоть на самом выходе из главного дома, Мито горячо зашептала ей на ухо, пользуясь моментом. — Неплохая попытка, Сакура-сан, но он рано или поздно догадается, что если устройство не работает, то вкладывать в него чакру бесполезно. Придумай себе новое оправдание, пока есть время.       Медик сглотнула сухой ком в горле, позволяя ему провалиться в желудок. Мито-сама лишь улыбнулась одними уголками губ и поклонилась на прощание.       Воспользовавшись щедростью Сенджу, Сакура поняла корень проблемы в клане Мадары. У Учиха очень чувствовался недостаток медицинских умений и знаний. Красноглазые умели лишь кромсать и сжигать всё на своём пути. Розоволосая надеялась, что сможет хоть немного помочь им до того, как в Конохе появится госпиталь. Такова была официальная отговорка для Узумаки-сама. На самом деле женщине эгоистично хотелось оставить в этих зелёных малышах материальное напоминание о своём временном существовании здесь. Чтобы они мозолили Мадаре глаза, и он каждый раз думал о ней.       «Всё снова сводится к Мадаре, не так ли?» — ухмыльнулась Сакура своим мыслям, вонзая остриё лопаты в мягкую землю на заднем дворе поместья.       Грунт под дикой буйной травой был влажным и тяжёлым даже без учёта веса корней. Сняв верхний слой единым ковром, Сакура откинула его в сторону. Она всё ещё выглядела нелепо в рубашке Мадары, и вещь ей мешала работать, сползая одним краем ворота на молочное плечо. Но женщина не хотела терять времени на переодевание, когда маленькие хрупкие жизни ещё неокрепших растений зависели от неё.       Поймав эту мысль за хвост, Сакура вздрогнула, вспомнив про мальчиков в тюремной камере. Пот от усердной физической работы вдруг стал холоднее на несколько градусов. Нужно было торопиться. Торопиться что-то решать. Иначе они погибнут, так и не окрепнув на этой земле. Очередной печальный финал для очередных братьев Учиха?       Обхватив черенок лопаты поплотнее, женщина воткнула лопату в грунт и поспешно начала руками прорывать лунки для растений. Залив их небольшим количеством воды из колодца, медик бережно погрузила корни растений внутрь влажных отверстий в земле и присыпала сверху, плотно утрамбовывая ладонями свою работу. Грязь безбожно забивалась под ногти женщины и врезалась своей толщей в кожу. Не жалко.       Любоваться свежим новорождённым лекарственным садом было некогда. Сакура быстро ополоснула руки в ведре с водой, размазывая грязь тонкими разводами по коже, и, не жалея рубашки, обтёрла влагу о себя. И стремглав кинулась переодеваться.       В чистой, — а главное в своей, — одежде она чувствовала себя увереннее. Разгребая недра сундука, Сакура искала что-то подходящее для мальчиков. И решение крепло в ней с мрачным тяжёлым возбуждением. Хотелось только вытащить их оттуда и дать возможность на жизнь. Надеяться на мягкотелого Хашираму-сама было удобно, ведь тогда последствия любого из принятый им решений не упали бы на её плечи. Но ждать от моря погоды было просто невыносимо.       Она не знала, что будет делать с ними, когда окажется вне стен тюрьмы, но разрывающая потребность защитить детей предательски тушила здравый смысл. Как ниндзя, она не имела права терять контроль над эмоциями. Как безутешная мать, она искала в каждом ребёнке своего.       Как назло, ничего подходящего в её сундуке не находилось. И тогда её взгляд нерешительно задержался на сундуке Мадары, что был больше, чем её. Может ли она себе позволить это?       В своём решении Сакура чувствовала, что и так уже зашла слишком далеко, а потому одним движением откинула деревянную крышку. В вещах мужчины царил образцовый порядок. Розоволосая опустила руки на холодную ткань его одежды, и физически ощутила, как вторгается на его личную территорию. В потоке отвращения к себе, она вдруг уловила забившийся в углу сознания интерес к возможному содержимому.       Сакура вынимала всё новые предметы одежды, аккуратно откладывая подходящую в сторону, а её фантазия рисовала процесс расправы Учихи над ней, когда он узнает, что она уже сделала и что только собирается сделать. В глазах от шквала эмоций стояла мутная покачивающаяся пелена, но женщина не останавливалась, двигаясь по инерции.       Кроме одежды, в его сундуке лежали потёртые свитки, что явно были в активном пользовании уже очень давно, несколько лент для волос, веер и её лягушонок. В ту ночь, перед тем как он принёс её из гостиницы без сознания, Мадара сам вложил брелок в женскую ладонь. И не забыл его забрать вместе с телом розоволосой после.       Сакура замешкалась. Может стоит дождаться его?       Но женщина не знала, насколько он ушёл на миссию и хватит ли этого времени мальчишкам Учиха. Захлопнув крышку сундука, она отрезала последние сомнения.       Сакура вытащит братьев из тюрьмы. И будь что будет.

***

      Пролетая над пушистыми кронами деревьев и над изгибами гор, Мадара читал рельеф этих земель, как на карте. Густое тёмно-синее сусано с гулом неслось в воздушном пространстве страны Земли, обгоняя закат. Мужчина смотрел вниз сквозь синеву техники и видел под своими ногами острый мелькающий мир. Дорога, что заняла бы у обычного ниндзя не меньше четырёх дней, далась ему менее чем за четырнадцать часов. Шаринган откровенно ныл, а глаза Учихи были готовы провернуться вокруг своей оси внутри черепушки от усталости. Но он был доволен собой. Ни одному человеку его клана подобное не было под силу.       Множество тонких враждебных скалистых пик охраняло деревню. Деревню Скрытого камня. Буйный цвет леса по периметру ещё пытался как-то проникнуть в этот незыблемый мир, но чем ближе Мадара подлетал к селению, тем сильнее краски вышибало из этого скудного пейзажа.       Рассудив здраво, мужчина решил, что будет слишком грубо приземлиться сразу в деревне, а потому предупредительно присел внутри могучего синего гиганта у подножья скал, что служили природными вратами. Словно нежная дымка, техника Учихи рассеялась по ветру, и мужчина побрёл в сторону извилистого перехода между каменными столпами. Его ноги, затёкшие после длительного бездействия при перелёте, слушались с трудом, но такие нагрузки были для них не в новинку, а потому всё ещё сохраняли способность к движению.       Ещё не потухший шаринган уловил краем глаза мгновенное движение справа. И мужчина, верный своим инстинктам ниндзя, поймал со звучным шлепком небольшой тяжёлый камень ладонью, что летел в него по прямой наводке в голову. — Эй! — грубый окрик отразился от изрезанного неровностями рельефа эхом. — Ты кто такой и зачем пришёл?       Мадара, уставший после дороги и предыдущей бессонной ночи, едва сдерживал себя от вспышек агрессии, вкладывая всё своё раздражение в едкий взгляд красных глаз. Камень, что сжимал Учиха в руке, задрожал, прежде чем рассыпаться в пыль. — Передай своему дедуле, что пришёл Учиха Мадара.