Три килограмма конфет

      — Спасибо, что поделилась этим со мной.       Эти слова, сказанные Максимом на прощание, так и крутились у меня в голове. Тихие, вкрадчивые, произнесённые тоном настолько тёплым и нежным, что вселяли в меня спокойствие и странную уверенность: всё будет хорошо. Странную, потому что, вопреки моим ожиданиям, он не произнёс ни одной из стандартных и банальных фраз утешения, которые после смерти брата сыпались, как снег среди зимы. Никаких «мне так жаль», «всё хорошо» или раздражающе-жалкого «ну не плачь», поднимающих внутри волну гнева и новый виток упрямого отрицания случившегося.       Я даже представить себе раньше не могла, что он способен на проявление такой чуткости и заботы. Мне становилось невыносимо противно от самой себя: своей слабости, устроенной почти на ровном месте истерики, никак не прекращавшихся слёз, солёными дорожками спускавшихся по щекам и капавших с кончика носа, жалобных всхлипов, прерывавших все попытки сказать что-нибудь осознанное или извиниться перед ним. И в то же время его ладони трепетно прижимали мою голову к широкой груди, гладили по волосам, а ставший низким и обволакивающе-бархатистым голос настойчиво твердил, что мне надо поплакать и потом обязательно станет легче.       Остаток вечера прошёл как в тумане. Помню, родители задавали какие-то вопросы про оценки и расспрашивали, что за праздник устраивают в гимназии в последний учебный день, а я отвечала скомкано и невпопад, мечтая как можно скорее забраться под одеяло и окончательно сбежать в царство Морфея от всех проблем, накопившихся от постоянных эмоциональных качелей, усталости и сомнений в том, правильно ли я поступаю.       Например, когда охотно прячусь с Ивановым от чужих глаз, но при этом яро открещиваюсь от предложения родителей уехать к родственникам на время их отсутствия. Или когда вру, что задержалась вместе с Ритой на репетиции концерта, опасаясь даже заикнуться о том, что была с парнем, и в то же время окончательно принимаю решение именно с ним и в его доме тайком провести все новогодние праздники.       «Спасибо, что поделилась этим со мной».       Благодарность за честность. Благодарность за то, что впервые в жизни позволила себе открыться перед человеком, которого знала столь мизерно мало, но которому хотела доверять так, как никому раньше. Благодарность за то, что не стала ощетиниваться или выпускать колючки, а показала свою истинную беспомощность и уязвимость.       А вот с наступлением утра меня наконец догнал изрядно запыхавшийся стыд, в самых жёстких и хлёстких эпитетах стремившийся напомнить все подробности вчерашней отвратительной сцены. То, как не постеснялась реветь прямо при водителе такси, который всю обратную дорогу с подозрением косился на нас в зеркало заднего вида, как хлюпала носом, прижимаясь к сосредоточенному и серьёзному Максиму, как рассталась с ним, даже не извинившись за свой внезапный срыв. Только получила от него один короткий, невесомый поцелуй и…       «Спасибо, что поделилась этим со мной».       Я будто совершила незапланированный скачок во времени, отпрыгнув на пару дней назад, когда ожидание встречи с Ивановым приносило не только сладкую истому предвкушения, но и парализующий тело страх. Больше всего пугала возможность взглянуть ему в лицо и увидеть тень насмешки, презрения, укора. Разочароваться в нём в тот момент, когда, напротив, особенно хотелось верить в искренность всего происходящего между нами.       По пути в гимназию я охотно поддакивала всем переживаниям Анохиной касаемо спектакля, которые та выплёскивала эмоционально и увлечённо, впервые с роковой пятницы заметно приободрившись и будто возвращаясь обратно к нормальной жизни. В глазах её несколько раз мелькнул почти позабытый огонёк азарта, непременно появлявшийся перед всеми выступлениями на сцене: чем больше и сложнее была роль, тем ярче становился испытываемый ею восторг.       Найденная в кармане куртки конфета и радость от приподнятого настроения подруги помогли ненадолго унять волнение, но стоило лишь ступить на первую ступеньку широкого крыльца главного входа гимназии, как внутри всё встрепенулось и неприятно заворочалось. И в светлом и хорошо отапливаемом помещении холла после прогулки под ледяным ветром меня внезапно бросило в холод вопреки всем законам физики.       Максим поджидал меня в раздевалке. Как только Рита свернула в нужный ей проход и я осталась одна, он выскочил откуда-то сбоку и, ловко отогнув объёмный капюшон с меховой оторочкой, мимолётно чмокнул меня в шею, напугав при этом так сильно, что я непроизвольно отшатнулась назад и взвизгнула.       — Ты мне не рада? — тут же поинтересовался он, скорчив жалостливую гримасу.       — Нельзя же так людей пугать, Максим! — укоризненно прошептала я, нервно дёргая заевшую на куртке молнию. Его ладонь уверенно опустилась поверх моей, пальцы обхватили бегунок и медленно потянули его вниз, не встретив никакого сопротивления.       Я бы на это и внимания не обратила, если бы не его взгляд: гипнотически-завораживающий, пробирающийся под кожу, въедающийся прямиком в гонимую по венам кровь. Стало даже не жарко, нет. Невыносимо душно, будто воздух вокруг нас раскалился до критически высокой отметки, ошпаривал своими прикосновениями тонкую кожу, прожигал одежду насквозь и горячим песком забивался в рот с каждой попыткой сделать рваный, судорожный вдох.       Все ощущения обострились до предела, словно он только что сорвал с меня вообще всю одежду и теперь рассматривал жадно, тщательно и с искренним интересом, не стесняясь и привыкая к наготе.       В принципе, душу свою я перед ним уже обнажила. А сделать это намного тяжелее и важнее, чем обнажить тело.       Я открыла рот, готовясь произнести какую-нибудь вымученную вежливую благодарность за помощь и поддержку или выпалить скомканные извинения за неуместное поведение накануне, но вместо этого потянулась к нему навстречу. Успела прикрыть глаза, прежде чем влажный и тёплый язычок скользнул внутрь, мазнув по нижней губе, а крепкие и по-мужски огромные ладони легли на талию, чуть сжали, переместились на поясницу и властно надавили, вынуждая меня придвинуться вплотную к своему обладателю.       Шелест, раздавшийся где-то поблизости, мы услышали почти одновременно. Вот только я испуганно отскочила в сторону, озираясь, как попавшийся с поличным преступник, а Иванов как ни в чём не бывало облокотился на чью-то одежду и всем своим видом демонстрировал насмешливое высокомерие и выдержку человека, которого мало что может заставить по-настоящему нервничать.       — Привет, Максим, — нерешительно пролепетала показавшаяся Марго, сначала выдержав неловкую паузу. Кажется, она до последнего сомневалась, будет ли вообще с ним разговаривать на фоне затянувшейся ссоры с Чанухиным.       Меня же больше волновало, что она могла увидеть. Или уже увидела? Или догадалась по моим раскрасневшимся щекам и панически метавшемуся из стороны в сторону взгляду?       Идея прятать наши с Максимом отношения и от неё тоже выглядела откровенно абсурдной и обречённой на провал, но мне не хотелось, чтобы она узнала обо всём вот так, просто застав нас за поцелуями. Лучше набраться смелости и рассказать обо всём самой, тщательно подобрав слова и верно описав сложившуюся ситуацию.       Хотя, какое же верное описание может быть у происходящего? Моё нарастающее безумие, слепая влюблённость и, кажется, уже ставшая стойкой физическая зависимость от него? Это походило на правду, но звучало крайне жёстко и цинично. А вот зарождающаяся любовь, взаимопонимание и обоюдная нежность, от которой начинала кружиться голова, — так красиво, но слишком возвышенно для двух подростков, тайком обнимающихся в подъезде.       Выражение лица Риты оставалось максимально беспристрастным, не позволяя выдвинуть ни единого предположения, о чём она сейчас думает. Не знаю, как остальным, но мне вдруг стало очень неловко, отчего кровь с новой силой прилила к щекам.       — Привет, Рита, — иронично протянул Максим, склонив голову на бок и явно еле сдерживаясь, чтобы никак не прокомментировать последние полторы недели, на протяжении которых она игнорировала его существование. — А я как раз хотел рассказать Полине последние новости о вашей сбежавшей подружке.       Я метнула в его сторону взгляд, задуманный как злобный, но встретилась с ним глазами и тут же смущённо отвернулась. Наглый и самоуверенный вид Иванова раздражал так же сильно, как и прежде, но злиться на него больше физически не получалось. Вместо этого воображение подкидывало идеи того, как приятно будет осторожно прикусить его губу и оттягивать её медленно, издевательски-неторопливо, усиливать нажим и тут же слегка ослаблять. Пристально наблюдать за тем, как расширяются зрачки, захватывая кристально-голубую радужку, и почувствовать собственную восхитительную власть над ним.       Хорошо, что волосы я оставила распущенными — они отлично скрывали вмиг ставшие пунцовыми уши.       — Она до сих пор живёт у Яна. Гостей, кроме самых близких друзей, они не принимают, сами никуда не выходят. Её родители в курсе, но ничего не делают. Ждут, когда он уедет обратно и она вернётся домой.       — Но мне она тогда говорила, что он должен уехать на днях. Когда же этот момент наступит? — нахмурившись, спросила я у Максима, еле сдерживающего насмешливую улыбку. Кажется, его до сих пор забавляла моя наивность и вера во всё, что наговорила тогда Наташа.       — Я так понял, что до окончания праздников он будет здесь, в Москве. А дальше… — он демонстративно развёл руками, продолжая так откровенно смотреть прямо на меня, что хотелось сорвать с крючка свою куртку и спрятаться за ней, как маленькой. Если Рита и не успела увидеть, как мы целуемся, то уж наши многозначительные переглядывания точно заметила.       — Почему они никуда не выходят? — голос Марго звучал очень взволнованно и под конец вопроса сорвался на хриплый шёпот, заставивший меня напрячься и снова посмотреть на Иванова. Внешне он держался спокойно и не показывал эмоций, однако напряжение, исходившее от него в этот момент, становилось почти осязаемым. Казалось, достаточно лишь кончиком пальца коснуться его широкой груди, вздымающейся под белоснежным хлопком рубашки, чтобы ощутить сильный удар тока.       — Я понятия не имею. Это же Ян, никогда не угадаешь, что у него на уме. Уверен, он и сам иногда не знает, чего хочет. И не только он, — внезапно ухмыльнулся он, посмотрев куда-то в сторону, поверх стройных рядов с одеждой. Повернувшись вслед за его взглядом, я заметила отблеск рыжих волос и тут же оглянулась на Марго — та, видимо, тоже заметила Славу и выглядела слегка смущённой после откровенной реплики Максима в его адрес. — В любом случае, Тёма говорит, что выглядит она на удивление… нормальной. Значит, нет повода переживать.       — Макс, — окликнул Слава, замерев неподалёку от нас и почему-то не решаясь подойти ближе.       Все эти прятки друг от друга из комичных становились просто абсурдными. Даже моя гипертрофированная фантазия не могла придумать ни одного достойного оправдания тому, что неконфликтная, тихая, жалостливая Марго настолько обозлилась на Чанухина. И сейчас, только услышав его голос, поспешила отвернуться и увлечённо искала что-то у себя в сумке, не желая даже посмотреть в его сторону.       — Я, пожалуй, пойду, — оглядев всех и оценив обстановку, задумчиво заметил Максим. И, не успев отойти на пару шагов, мечтательно протянул: — Не прощаюсь. Надеюсь, Полина не изменит своим привычкам и на ближайшей же перемене рухнет в мои объятия.       — Придурок! — злобно выпалила я прямо ему в спину, но в ответ услышала лишь отголоски весёлого смеха. ***       — Ты что, совсем сдурел? — поинтересовалась я максимально серьёзным тоном из всех имеющихся в моём в арсенале, только завернув за угол почти родного коридора и вперившись грозным взглядом в расслабленного и довольного Максима, сидящего на подоконнике.       Он спрыгнул и неторопливо пошёл мне навстречу, расплываясь в лукавой улыбке, глядя на которую мне захотелось жалобно пискнуть. Всё же было в нём что-то, внушающее страх. Что-то дикое и непредсказуемое, необузданное и сильное, навевающее чувство опасности.       Может быть, дело было в его неоспоримом физическом превосходстве надо мной? Или в заложенных с детства установках опасаться людей, имеющих деньги и власть? Или, вполне предсказуемо, причина крылась лишь в том, что я никогда не могла предугадать, что он выкинет в следующий момент?       Вот и сейчас, глядя на него широко распахнутыми глазами, я сначала ожидала услышать какую-нибудь ехидную шутку, потом, по мере его приближения, с особенным трепетом подумала о скором страстном поцелуе, продолжившем бы начатое нами ещё с утра в гардеробе. Но Иванов остановился на критически маленьком расстоянии от меня, выжидающе глядя прямо в глаза, и… заставил меня упасть.       Не знаю, что за грязный приёмчик он применил. Единственное, что я успела заметить, — как его нога вдруг оказалась между моих и чуть надавила в область коленки, вынудив потерять равновесие и отправиться в свободное падение. Прямиком в его заранее расставленные руки, конечно же.       — Смотри-ка, и правда рухнула… Мечты сбываются, — промурлыкал он мне на ухо, легонько прикусил мочку и почти до боли сдавил меня руками, отчего сердце забилось с удвоенным рвением. Вообще-то, хотелось возмутиться его поступком и высказать негодование, которое я тщательно копила в себе на протяжении всего первого урока, но чтобы не выглядеть при этом полной идиоткой, стоило для начала хотя бы попытаться вырваться из крепких объятий.       Вот только не хотелось. Мы оба понимали, что стоит ему лишь разжать руки, как я тут же рухну на пол, и это ощущение полной зависимости от чьей-то власти пьянило быстрее и сильнее, чем жадные глотки чистого алкоголя. Страшно не было. То, что разливалось жгучим теплом по моему телу, напоминало скорее восторг, предвкушение и желание, которое усиливалось по мере того, как под моей ладонью бешено колотилось его сердце.       — Это нечест… — облизнув губы, попыталась вставить я, но конец слабого возражения потонул в резком поцелуе. И, что таить, ни в одной из существующих вселенных мне не хватило бы решимости прервать это сладкое безумие ради каких-нибудь разговоров.       — Нечестно, да. Я знаю, — сам закончил за меня Максим, отстранившись от меня так же внезапно, как начал этот поцелуй. Он дышал часто и поверхностно, словно запыхался после бега, помог мне вновь устойчиво встать на ноги и победно улыбнулся. — Зато так приятно.       Я обречённо вздохнула, закатила глаза и закусила губу, стараясь не рассмеяться и сохранять спокойствие. Хватило меня, впрочем, меньше чем на минуту, а потом сдавленные смешки всё же пробились сквозь напускную серьёзность, вынуждая признаться себе, что его выходки на самом деле давно уже меня не злят. Причём задолго до подаренной Растишки, до глупой шутки про кофе, до обескураживающего (и, кстати, безумно милого) сравнения с ёжиком. Наверное, ровно с того момента, как мы вместе свалились в грязь на футбольном поле. Тогда мне впервые захотелось понять мотивы его поведения и по-нормальному извиниться за тот случай на уроке физкультуры, а не очередной раз послать его к чёрту и сбежать.       — Такое чувство, что ты специально меня доводишь, — заметила я и тут же оказалась снова прижата к его груди, слушая участившееся сердцебиение и тихий хриплый смех над своей головой.       — Ну вообще-то да, специально, — мой слабый удар пришёлся ему под рёбра и вызвал новый виток хохота, от которого по телу забегали мурашки. Ну как можно быть… таким? Настолько невыносимо-потрясающим, что хочется одновременно и обозвать и приласкать? — На твои попытки сохранять невозмутимость можно смотреть бесконечно. Это очень мило.       Он приподнял меня, чуть покрутил из стороны в сторону, сжал и поставил на место, при этом только что не мурлыча от удовольствия. Потом совсем уж нагло потискал за щёки, широко улыбаясь, будто игрался сейчас с маленьким румяным карапузом, отчего мне вдруг стало как-то совсем нелогично тоскливо. Нет, я, конечно, всегда знала, что мне далеко до образа настоящей femme fatale, вроде знойной брюнетки Светки или стервозной Тани, но вот такие тисканья показались мне почти унизительными. Тем более, в отличие от той же Марго, до милой куколки я внешностью тоже никак не дотягивала.       И когда указательный палец коснулся кончика моего носа, я извернулась и укусила его, быстро сомкнув зубы прямо на костяшке. Думала, получится аккуратно и еле ощутимо, но, судя по громкому «ай» и расширившимся от удивления голубым глазам, вся моя злость нашла свой выход в этом неожиданном поступке.       — Больно? Дай подую, — я перехватила его ладонь, испуганно и взволнованно разглядывая розовые впадинки, оставшиеся от моих зубов на светлой коже.       — Ты так побледнела, будто я при смерти, — хмыкнул Максим, тыльной стороной свободной ладони очень ласково и успокаивающе погладив меня по щеке. И если прежде мне было очень стыдно, то после такого нежного жеста захотелось вообще сквозь землю провалиться вместе со всеми комплексами, портящими мне жизнь. — Это просто было неожиданно.       — Извини меня, пожалуйста. Я правда не хотела… не думала, что выйдет так…       — А судя по твоему воинственному виду, ты осознанно пыталась меня покалечить.       — Ты калечишь мою психику, а я — твоё тело, — огрызнулась я, продолжая дуть ему на палец, хотя особенной необходимости в этом уже не было: следы почти исчезли, да и выглядел он слишком счастливым.       — Какая ты злючка, — протянул он, прижимаясь губами к моему виску. Кто бы только объяснил, как такие простые, пуританские жесты могут вызывать целый взрыв красочных эмоций: от всеобъемлющей благодарности за то, что рядом с ним мне уютно и спокойно, словно мы вместе уже всю жизнь, до испепеляющего возбуждения, напоминающего о себе тягучим мёдом, разливающимся внизу живота с каждым чувственно-неторопливым касанием его тёплых и сухих губ или горячих пальцев.       — Я останусь сегодня после уроков на генеральную репетицию спектакля. Хочу попробовать поговорить с Ритой, потому что вся эта ситуация уже давно перестала быть забавной, — меня переполняла решимость как можно скорее разобраться в том, что происходило между Марго и Чанухиным, хотя я до последнего не хотела вмешиваться в чужие отношения. — А сцена в гардеробе и вовсе напоминала какой-то детский сад.       — Подскажешь подружке, что всегда можно избежать нежелательного общества, просто закрывшись в туалете? — мои щёки болезненно вспыхнули от стыда и даже ни одно хоть сколько-либо колкое замечание не придумывалось в ответ. Да и что на это возразить, если я и правда вела себя как полная дура? — На самом деле сомневаюсь я, Поля, что Анохина скажет тебе хоть слово. Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить обо всём этом со Славой, он съезжает с темы так быстро, резко и агрессивно, словно они скрывают по меньшей мере несколько совместно совершённых убийств. За всё время, что мы с ним общаемся, я вообще впервые вижу, чтобы он не пытался просто отшутиться, как обычно.       — Тогда у меня, кажется, есть одна идея, — задумчиво произнесла я, покусывая внутреннюю сторону щеки и обдумывая внезапно пришедшую дикую мысль.       — Гипноз? Шантаж? Сыворотка правды? — последнее предположение он прошептал, хитро прищурившись и ухмыльнувшись, но я только отрицательно покачала головой.       — Я попробую сделать так, чтобы Рита сама заговорила об этом. ***       К началу репетиции я опоздала осознанно.       Пусть даже осознанность моя была обусловлена в первую очередь тем, что я просто не могла уйти, пока не пригладила обратно все волосы Максима, которые сама же и растрепала во время наших с ним поцелуев. Минут через пятнадцать после звонка с последнего урока коридоры гимназии буквально вымерли, лишившись не только снующих повсюду учеников, но и учителей, не желавших задерживаться на рабочем месте дольше положенного в преддверии надвигающихся новогодних праздников.       И именно тогда наступило время спокойствия и умиротворения, когда мы могли недолго побыть наедине и не бояться оказаться застигнутыми врасплох в любой момент. Просто стоять в объятиях друг друга, наслаждаясь тишиной вокруг, размеренным дыханием, настолько слаженным и ритмичным, словно оно становилось одним общим на двоих, и медленно спускающейся на город ночью, после продолжительного боя уступавшей победу только жёлтым пятнам фонарей, разрывавшим идеально ровное полотно тьмы.       Осторожно нырнув вглубь актового зала, я притаилась у самого входа, рядом с высокими столбиками прислонённых к стене запасных стульев, надеясь как можно дольше оставаться незамеченной. Губы, искусанные и саднящие после долгих поцелуев, невольно расплывались в отрешённой счастливой улыбке, а под пальцами до сих пор чувствовалось тепло мужской ладони. Пока Иванов провожал меня сюда, мы держались за руки. Просто шли по гимназии и держались за руки, и это было так хорошо и так правильно, что невозможно было просто откинуть в сторону мысли о том, насколько нечестно я поступаю, продолжая упрямо скрывать наши с ним отношения.       Но, с другой стороны, мне было так страшно. Оказаться на виду у всех, в эпицентре событий и скандалов, то и дело связываемых с крайне неоднозначной и очень обсуждаемой личностью Максима. Пугало то, с каким остервенением женская половина гимназии будет перемывать мне кости, придирчиво разглядывать с ног до головы и с упоением находить всё больше и больше недостатков, а потом наверняка тыкать в меня ими при первой же возможности. Это меня, и без того сотканную из комплексов, сомнений и внутренних противоречий, переплетённых под кожей туго связанными нитями, выдрать которые получилось бы только вместе с мясом.       Конечно, я боялась. Осуждения, насмешек и оскорблений, вроде тех, что только недавно я молча выслушивала от взбешённой Марины. А ещё сильнее пугала перспектива того, что Иванов очень скоро устанет от меня и решит найти себе более подходящую по статусу, деньгам и популярности партию, и тогда меня просто растерзают, разорвут на части и сожрут.       И пока он сам не задавал вопросов, не высказывал недовольства и не пытался ничего изменить, я смело коверкала наши отношения в угоду своим внутренним демонам, превращая их в обычную игру в прятки.       Тем временем на сцене организовали небольшой перерыв. Не для отдыха участников, конечно же, а для возможности завуча вовсю разойтись с перечислением придирок к только что отыгранному. И пока Людмила Николаевна отчитывала какую-то девочку с плюшевыми заячьими ушами, презрительно морщилась на отвратительного качества реквизит и называла Чанухина «Влааааадиком», вынуждая последнего скрипеть зубами и выдавливать почтительную улыбку, я не отрываясь смотрела на ещё один спектакль, разыгрывающийся в дальнем углу сцены.       Я бы непременно фыркнула, закатила глаза и мысленно снабдила нелестными, презрительно-завистливыми эпитетами ту прелестную девушку, что стояла рядом с Димой Романовым и строила ему глазки, хлопала ресницами, надувала аккуратные губы и кокетливо накручивала на палец прядь выбившихся из косы волос. Я бы не солгала, отметив, как дёшево, топорно и пошло это выглядит со стороны. И я бы в жизни не стала так внимательно наблюдать за этим непотребством, не будь той самой девушкой Марго.       У меня в голове не укладывалось, как она могла вести себя подобным образом. Этот наигранный звонкий смех, будто специально демонстрирующий всем вокруг, что именно происходит между ней и Романовым. Хотя нет, не всем вокруг. Тот, чьё именно внимание должна была привлечь эта фальшь, стоял к ним спиной и мастерски делал вид, что ему нисколько не интересно, не важно и… не больно?       Перерыв закончился, Слава отчеканил свои слова ведущего, как заученный к уроку параграф из учебника: сухо, безучастно и без тени эмоций в громком и хорошо поставленном голосе, — спустился со сцены и устало рухнул на стул в одном из первых зрительских рядов. И только тогда я, набравшись смелости и несколько раз взволнованно вдохнув и выдохнув, отлипла от своей спасительной стеночки и пошла прямиком к нему.       — Я присяду? — невинно улыбнувшись, поинтересовалась я, немало удивив и, кажется, слегка испугав уже успевшего задуматься о чём-то Чанухина. Он несколько раз хлопнул ресницами, обдумывая мой вопрос, и молча кивнул на соседний стул.       Вблизи стало сразу заметно, что выглядел он откровенно паршиво. Как будто стал ещё бледнее, отчего веснушки яркими каплями золота сверкали на лице, под глазами появились серые тени, а подбородок и скулы заострились. Этот измождённый, измученный и уставший парень имел так мало общего с тем весёлым, уверенным в себе Славой, что лишь недавно смотрел на других с лёгкой степенью превосходства.       Мне было так жаль его, потому что в обращённом на сцену холодном взгляде я видела огромное количество вопросов без ответов, попыток разобраться с чувствами как с особенно сложным уравнением, где достаточно найти одну переменную, чтобы прийти к правильному результату. За внешней бравадой гениальности потерялся ребёнок, не научившийся справляться со своими эмоциями и желаниями.       И мне совсем не было его жаль, потому что я день ото дня наблюдала, как страдает Рита, вымученно улыбается по утрам, опуская вниз красные и опухшие глаза, но при этом смотрит на него с такой верой и надеждой, которую не встретишь даже в мольбах к Богу.       Случайно обнаруженные мной в шкафу у Анохиной таблетки давали мне смутное представление о том, какими на самом деле были их отношения. Из уважения к подруге я не спешила рассказывать об этом Максиму, а сама, за неимением опыта, мало понимала, что именно могло произойти и кто в этом виноват.       Хотя, когда дело касается любви, правильно говорить, что виноваты оба?       На сцене танцевали парами: парни, обхватив девушек за талию, кружили тех в импровизированном подобии вальса. Глядя на разрумянившиеся щёки и бегающие глаза большинства учащихся, которым явно было некомфортно от всего происходящего, я бы смело назвала это вальсом смущения.       Но Рите было комфортно. Она прижималась к Диме так близко, что даже мне становилось неуютно за этим наблюдать, хотя вся моя безумная восторженность им исчезла без следа, оставив место лишь лёгкому любопытству к его персоне и подозрительному вниманию ко мне.       Он склонялся к уху Анохиной и что-то нашёптывал, вызывая у неё неестественно широкую улыбку. Мгновение — они задели одно из декоративных ограждений на сцене, которое с грохотом упало и прервало танец, испугав всех остальных.       — Ох, извините, Людмила Николаевна, мы такие неуклюжие! — обворожительно улыбаясь, развёл руками Романов, пока Марго смущённо хихикала за его спиной. — Давайте повторим всё заново.       Я видела, как Слава сжал кулаки и на лице его, побелевшем от злости, заходили желваки. Мне же стало тошно и противно, будто кто-то резко вскрыл коробку, полную плесени. Этот запах, острый и кислый, оседал в лёгкие тонким слоем пыли, которую хотелось вымыть, выплюнуть, выдрать из себя, перебить чем угодно — например, горчинкой страха от того, что я собиралась сделать.       — А кто составлял пары? — на всякий случай уточнила я у Славы, пристально наблюдая за вторым заходом танца и ожидая, когда же Марго решит бросить беглый взгляд в сторону зрителей и заметит моё присутствие.       В конце концов, ей должно быть стыдно. За то, что так откровенно флиртовала с парнем, по которому я пускала слюни больше года. Пусть для меня он уже ничего не значил, пусть я отлично понимала, что движет ею только ярость и желание причинить боль совсем другому человеку, но она ведь не сказала мне ни слова, ни разу не попыталась объяснить свой поступок.       — Рита, — раздражённо выплюнул Чанухин, скривив губы в презрительной усмешке.       — На что только не решишься со злости, да? — мне хотелось произнести это надменно, с сарказмом, но вышло скорее тихое и неуверенное бормотание.       — Что? — Чанухин развернулся ко мне и выглядел очень удивлённым, без сомнения, хорошо всё расслышав и сразу сообразив, что именно я имела в виду. От волнения у меня задрожали пальцы и пересохло во рту, и все ранее придуманные и мысленно отрепетированные пафосные фразы мгновенно рассыпались мелкими обломками слов, треснув под напором его пронзительного ледяного взгляда.       — Выглядишь ты неважно, — я пожала плечами и выдавила из себя улыбку, резко переводя тему и нервно ёрзая на стуле.       — А у меня есть причины светиться от счастья? — хмыкнув, поинтересовался он, откидываясь на спинку стула и принимая более расслабленную позу. Видимо, мне удалось по-настоящему заинтересовать его своим странным поведением и оставалось дождаться только самого главного — окончания танца.       — Нет, наверное… Но я знаю хороший способ получить немного счастья, — пролепетала я, вслушиваясь в финальные аккорды музыки. Вдохнула полной грудью, как перед погружением в толщи ледяной воды, зажмурилась и нерешительно обняла его, стараясь хотя бы не трястись от страха.       Слава ещё раз хмыкнул прямо над моим ухом и положил ладонь мне на спину, принимая мои объятия. Наверное, прошло всего несколько секунд, но мне казалось, что мы сидим так уже целую вечность, отчего сердце колотилось быстро-быстро. Я еле сдерживалась, чтобы не отскочить от него, не начать извиняться или оправдываться и, главное, не смотреть на сцену, чтобы убедиться, что Марго уже успела всё это увидеть.       — Что-то эндорфинами тут и не пахнет, — скептически заметил он, мгновенно разрядив обстановку напряжения и неловкости, от которых мне становилось дурно.       — Зато сигаретами от тебя так пахнет, что у меня уже глаза слезятся.       — Ничего, сейчас исходящий от тебя аромат одеколона Максима всё перебьёт, — если бы в этот момент я не сидела, уткнувшись носом в его плечо, то это стоило бы сделать независимо от всех прежних моих планов. Потому что лицо моё вспыхнуло огнём, как спичка, а рот приоткрылся от удивления и бесплодной, подавленной ещё в зародыше попытки ему возразить.       И тут до меня дошла вполне элементарная истина: пока Наташа не появлялась в гимназии, никто не интересовался, куда я пропадаю каждую перемену. Но Слава-то не мог просто не обратить внимания на постоянное отсутствие своего друга.       — Владик, мы тебя ждём! — высокий, хорошо поставленный голос завуча прокатился по залу слабым грозовым раскатом и потонул в объёмных бархатных гардинах. Теперь все находящиеся внутри ученики, без сомнения, обратили на нас своё внимание, и мне стоило огромных усилий не сорваться с места и не убежать домой прямо сейчас.       — Да, да, сейчас подойду, — отозвался Чанухин и только тогда лениво отстранился, полюбовался моим румянцем и стыдливо опущенным взглядом, криво усмехнулся и с нескрываемым раздражением выпалил: — А вообще, если тебе так хочется меня поддержать, Полина, просто передай своей подруге, что она дура. ***       — О чём вы со Славой говорили? — вопрос Марго застал меня врасплох на верхней ступеньке крыльца гимназии, и от неожиданности я совсем перестала смотреть под ноги, тут же поскользнулась и чуть не упала, еле успев схватиться рукой за обледеневшие перила.       Я, конечно, надеялась на эффективность придуманного плана, но такой скорой и очевидной реакции от Анохиной просто не ожидала. Она нервничала, кусала губы и избегала взглядов на меня, то ли смутившись прямолинейностью заданного вопроса, то ли догадавшись, что мне довелось вовсю оценить её заигрывания с Романовым.       По крайней мере, теперь не оставалось сомнений, что, несмотря на всё своё показное безразличие, упрямые попытки избегать общения со Славой и поведение глупой обиженной девочки, способной во имя мести действовать во вред самой себе, она безумно ревновала его даже ко мне.       — Немного обсудили вашу постановку, — пожала плечами я, стараясь выглядеть непринуждённо и не выдавать своего волнения. — Отличный танец, кстати. Надеюсь, завтра он пройдёт без казусов и переигрывать по несколько раз не придётся.       — Полина, я… ты не подумай… — испуганно промямлила Марго, притормозила и схватила меня за локоть, вынуждая остановиться и взглянуть на неё. Может быть, дело было только в дрянном вечернем освещении, но лицо её в тот момент показалось мне серой и безжизненной восковой маской с опустевшими холодными глазницами.       — Я до последнего не хотела вмешиваться во всё происходящее. Но так не может дальше продолжаться, Рит. Мы просто не можем и дальше смотреть на то, как вы друг друга изводите, — я осеклась, сообразив, что случайно ляпнула лишнего, неосознанно упомянув Максима. Однако она удивлённой вовсе не выглядела: или не заметила моей оговорки, или и так понимала, кто мог надоумить меня на этот разговор. — Завтра на ваш спектакль соберётся вся гимназия и какие-то важные шишки из соседних школ и администрации. Ты хоть сама понимаешь, как вы оба подставитесь, если что-то пойдёт не так?       — Я понимаю. Всё пройдёт как нужно, — её тихий, шелестящий голос вовсе не звучал уверенно, поэтому я только громко и шумно выдохнула, пытаясь справиться с собственным раздражением и унять злость, остудить которую не мог даже мороз, игриво покусывающий меня за щёки и нос.       «Ты не имеешь права читать ей нотации. Кто угодно, но не ты, маленькая лицемерная врушка», — злобно нашёптывал мне внутренний голос. И уже открыв было рот, я подавилась собственными словами, свернувшимися в плотный комок сожаления, вины и нерешительности, и не сумела извергнуть из себя ничего из того, что собиралась ей сказать. Ни про жестокие игры с чувствами Чанухина, явно переживавшего ничуть не меньше неё, ни про необходимость оставить обиды и просто попытаться поговорить, ведь теперь для меня было вполне очевидно: они давно уже не просто друзья.       Вопрос только в том, было ли это настолько же очевидным для них.       — Полин, я знаю, что тебе нравится Дима…       — Не нравится, — резко возразила я, яростно качая головой. — Больше нет. Это уже не важно… Просто зная, какие у них со Славой отношения, это всё так… Чёрт, это ведь совсем не моё дело. Я не знаю, что произошло между вами, Рит, я даже понятия не имею, но неужели оно того стоит? Участия в этих извращённых играх, придуманных ими?       — Максим тебе всё рассказал?       — Да, рассказал. И я не понимаю, зачем ты делаешь это? Кому от этого лучше?       — А кому хуже, Полин? Кому? Может быть, ему? — она махнула рукой в сторону гимназии, и дрожащий голос из шёпота перешёл почти в крик. Марго обхватила себя руками, нервно облизала губы и зажмурилась, позволив давно стоящим в глазах слезам скатиться вниз по щекам и утонуть в намотанном вокруг шеи шарфе. — Ему вообще плевать на всё.       — Ему не плевать, — как же мне хотелось схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть, заставить посмотреть истине в глаза, а не прятаться за каменной стеной собственных необоснованных предрассудков. Чтобы хотя бы она не вела себя точно так же, как делала я сама, закрываясь от всего мира в привычном коконе и боясь сделать решительный шаг навстречу своей мечте.       — Мне не всё равно, поэтому я делаю это, Полин. Я делаю хоть что-то, понимаешь? А он — ничего.       Я шагнула навстречу к ней, чувствуя, как сама вот-вот разревусь. Не знаю, что именно собиралась сделать: просто обнять и погладить по голове, позволив выплакаться вдоволь, как сделал вчера Иванов, или же попытаться как-то донести до неё то, что видели без сомнения все окружающие, но что она сама упрямо отказывалась замечать.       И именно в этот момент звонко скрипнула массивная железная дверь, ведущая в гимназию, и мы синхронно повернулись на этот звук, всматриваясь в показавшийся в темноте высокий силуэт человека. Он ступил несколько шагов вперёд и попал под косой луч света, поднял вверх рыжеволосую голову, наткнулся на нас взглядом и тут же застыл от удивления, замерев в нелепой позе с наполовину опущенными в карманы куртки руками, теперь безвольно повисшими в воздухе.       Чанухин смотрел на Риту с таким выражением лица, словно до последнего не мог поверить собственным глазам. Несмотря на разделявшие нас несколько метров и раскинувшуюся вокруг вечернюю мглу, не было никаких сомнений, что он увидел её слёзы: они продолжали капать одна за другой, поблёскивая серебром. А она смотрела на него. Смотрела с отчаянием человека, давно запутавшегося в хитросплетениях чувств, гордости и страхов, с рвущейся изнутри болью, сдерживать которую в узде больше не получалось — слишком сильной и дикой та становилась с каждым днём, пока они продолжали истязать друг друга молчанием.       Именно в этот момент можно было что-нибудь изменить. Сделать хоть один шаг навстречу, сломать несуществующие стены, сдаться на волю тому растущему в груди чувству, с которым всё равно не оставалось шансов вступить в бой и выйти победителем.       Но Слава стоял на месте, сурово поджав губы и нахмурившись, а с губ Марго сорвался еле слышный всхлип, и, резко развернувшись на каблуках, она побежала к выходу из гимназии.       — Рита! — отойдя от первого шока и сообразив, что Чанухин и не думает что-либо предпринимать, я сама попыталась окликнуть её, но было уже поздно: серая тень с объёмным шарфом канареечного цвета метнулась за ворота и ловко скрылась в ближайшем дворе. Мне захотелось завыть от досады, от злости на себя и свои благие намерения, лишь причинившие подруге ещё больше боли, а ещё от ярости, только что забившей последний гвоздь в крышку моего к Славе доверия и сострадания. — Идиот! — в сердцах бросила я в его сторону и, не дожидаясь ответа, тоже поспешила домой. ***       — Прямо так и сказала: «идиот»? — закатив глаза от удовольствия, сладко протянул Максим. Его ладонь зарылась в мои волосы на затылке, и пальцы игриво перебирали прядь за прядью, то накручивая их, то слегка оттягивая назад, отчего меня неизменно бросало в жар и по телу очумело носились мурашки.       — Ты уже дважды слышал эту историю, — устало вздохнув, я покачала головой и ещё крепче прижалась к нему, аккуратно положив ладони на живот, с похотливым удовольствием ощущая исходящий от тела жар и как напрягаются мышцы под тонкой тканью хлопковой футболки.       Последний учебный день перед каникулами был посвящён больше организаторским вопросам и подведению итогов по успеваемости учеников за первое полугодие и заканчивался тем самым спектаклем и следующей после дискотекой. Именно поэтому нам разрешили не надевать сегодня форму, ограничившись рекомендацией выглядеть празднично.       В моём понимании празднично — это бордовое платье с пуговицами-жемчужинами, а в понимании Иванова — всё те же футболка и клетчатая рубашка, которые я видела на нём на Хэллоуин. Меня не уставал поражать его юношеский максимализм и стремление во всём демонстрировать своё наплевательское отношение к установленным правилам. Я так не умела и не хотела, впадала в панику каждый раз, когда неосознанно переступала черту дозволенного (сделать что-то подобное осознанно мне и вовсе бы никогда не хватило смелости).       Не оставалось сомнений, что нам с ним будет тяжело понять друг друга: Иванов привык делать только то, что сам захочет, а я, напротив, послушно следовала указаниями совести, долга и морали, не решаясь даже задумываться, чего хочу на самом деле.       Вот и сейчас мне хотелось хоть одним пальчиком залезть под футболку и на мгновение прикоснуться к его коже. Просто убедиться, что она именно такая горячая, упругая и бархатистая, какой рисовало её моё воображение, пускающееся в дикую вакханалию каждый раз, стоило мне оказаться рядом с ним.       — Я готов слушать об этом ещё очень много раз. Если бы я только мог предположить, чем закончится вечер, то в жизни бы не поддался на твои уговоры и не оставил тебя одну, — разочарованно протянул он, состроив недовольную рожицу.       Если честно, я и сама отчасти жалела, что проявила упрямство и отправила его домой, рассчитывая на долгий разговор с Анохиной, который должен был занять всю дорогу от гимназии до дома. А получилось то, что получилось, и, только выбежав вслед за ней за ворота, я тут же позвонила Максиму и принялась пересказывать всё произошедшее, параллельно отнекиваясь от его настойчивых предложений немедленно приехать и доказывая, что, несмотря на взволнованный и дрожащий голос, у меня всё в полном порядке.       У меня ведь и правда было всё отлично. В отличие от Марго и Славы.       — Может быть, ты ещё раз попробуешь поговорить со Славой? — я ухватилась за последний шанс хоть как-то повлиять на эту почти безвыходную ситуацию и посмотрела на него по-щенячьи жалобным взглядом.       — К кому бы из них я не полез обниматься, рассчитывая на откровенный разговор, закончится всё непременно тем, что Слава двинет мне по лицу, — поморщился он, с минуту стойко выдерживая мой умоляющий вид, а потом показательно громко выдохнул и чмокнул меня в нос, признавая своё поражение. — Я попробую, Поль. Сделаю всё, что смогу, но это будет последний раз. Потому что я на удивление солидарен с Ритой: если человеку что-то действительно нужно, он не будет сидеть сложа ручки и ждать у моря погоды. И раз уж Слава такой еблан и хочет страдать — пусть страдает, не буду ему мешать.       — Спасибо, — мне еле удалось сдержаться, чтобы не взвизгнуть от радости и не броситься ему на шею, как маленькая девочка. Причём остановило меня скорее не чувство приличия, а понимание того, что он, в сущности, прав во всех своих суждениях. Пусть мы действительно желаем друзьям только счастья, но откровенно вмешиваться в их взаимоотношения станет лишь началом длинной дороги, ведущей к неминуемой пропасти, которая будет расти с каждой новой ссорой.       Я с содроганием сердца думала о том, как бы сама повела себя на месте подруги. Стала бы как раньше прятаться от Иванова, избегать встреч с ним и старательно отворачиваться, лишь бы не встречаться с ним глазами? Наверняка да, ведь долго выдерживать его пронзительный, выворачивающий наизнанку взгляд казалось настоящим самоубийством: когда он был зол, меня буквально трясло от страха, стоило только попасть под влияние этих голубых омутов, полных чертей.       — Одним спасибо тут не отделаешься, — самодовольно заметил он, хищно облизнулся и, неторопливо оттянув одним пальцем воротничок моего платья в сторону, оставил у основания шеи один лёгкий укус.       Мне нужно было ойкнуть от неожиданности. Или ахнуть от удивления. Или просто рассмеяться, как я обычно и делала после его игривых жестов, заставляющих всё внутри напрягаться и мелко дрожать от нетерпения и предвкушения чего-то большего. Но я буквально задохнулась от удовольствия, растекавшегося из горящей огнём метки вниз по ключице, вдоль по болезненно напрягшейся груди с затвердевшими сосками, к животу, внутри которого всё трепетало. И с моих приоткрывшихся губ невольно сорвался приглушённый, слабый стон — знак моей окончательной капитуляции перед соблазном, что неизменно нёс с собой Максим.       Вот как выглядело истинное искушение: оно пряталось за чистотой и прозрачностью ясного неба, раскинувшегося в радужке любимых глаз, таилось в глубине двух прелестных ямочек, что появлялись на его щеках, переворачивая весь мой мир вверх тормашками от счастья, и скрывалось под обманчивой свежестью дурманящего голову аромата, въедающегося в кожу терпкой цитрусовой горчинкой. Искушение прикрывалось воистину ангельским ликом, улыбалось задорно и невинно, касалось меня аккуратно и нежно, самыми кончиками пальцев, но при этом манило к себе сильнее любых дьявольских соблазнов.       — Даже не спросишь меня, что я хочу получить в благодарность? — насмешливо поинтересовался Иванов, выводя меня из состояния мечтательного оцепенения.       — И что же такого ты хочешь получить? — нерешительно уточнила я, ощущая, как нервы натягиваются плотными канатами, поддаваясь страху. Его слова звучали так двусмысленно, ставший соблазнительно хриплым голос пробирал до дрожи, а естественно возникающие в голове догадки о сути высказанных им намёков опускались тяжёлыми свинцовыми каплями в самый низ и без того ноющего от возбуждения живота и в то же время прошибали резкими разрядами тока от находящей паники.       Потому что я была почти уверена, что, независимо от своего истинного желания, просто не смогу сказать ему решительное и стойкое «нет».       — Давай сбежим с этого идиотского спектакля, а?       — Но за нами будут наблюдать! Думаешь, учителя ничего не заметят?       — Если уйти где-то за полчаса до конца, то уверен, что не заметят. А потом начнутся аплодисменты, поздравления, торжественные речи и дискотека, тогда нас уже точно никто не хватится. Чтобы тебе было спокойней, я сбегу первый, если через четверть часа никто не опомнится, выйдешь следом, — он испытующе смотрел на меня, ожидая ответа и чуть нахмурившись. Потом аккуратно погладил моё плечо, грустно улыбнулся и напомнил: — Почти три дня, Полин…       Снова три дня. Целых три дня вынужденной разлуки пройдёт с сегодняшнего вечера и до момента отъезда моих родителей. Семьдесят два часа, в течение которых мы в лучшем случае сможем обмениваться сообщениями или созваниваться на несколько минут, чтобы не вызвать дополнительных подозрений у моей мамы, и без того настаивающей на том, чтобы я провела праздники с кем-нибудь из родственников или позвала в гости бабушку. А мне хотелось провести этот Новый год именно с родственной душой, к которой так тянулось и моё сердце, и мои руки, и мои губы.       — Хорошо, давай попробуем, — моё нерешительное бормотание потонуло у него в груди, в которую я уткнулась носом, не желая снова демонстрировать собственную трусость, так легко читающуюся на лице.       — Всё будет хорошо, Полин. Обещаю. ***       Возможно, понятия слова «хорошо» для нас с Ивановым разнились так же сильно, как и соображения по поводу того, какой вид одежды можно считать праздничным. Например, я не находила ничего хорошего в том, что пока мы выискивали свободные места в явно переполненном актовом зале, вокруг него то и дело крутилась ненавистная мне Марина, а где Марина — там и Катя, и томно хлопающая нарощенными ресницами Светка, и презрительно кривящаяся Таня. Полная компания местных звёзд, одна краше другой, в вызывающе облегающих фигуру платьях и с такими причёсками, которым и соискательницы Оскара бы позавидовали.       Парни смотрели на них, только что шеи при этом себе не сворачивая. В переполненном людьми помещении я, конечно, не смогла бы этого заметить, но с утра уже успела оценить, какими взглядами провожали мои одноклассники виляющие вдоль кабинета бёдра Тани Филатовой, упакованные в короткое и блестящее чёрное платье. Тогда это было немного забавно. По крайней мере, скорее смешно, чем завидно.       Но когда все эти бёдра и декольте маячили прямо перед Максимом, меня начинало выкручивать от злости и обиды, хотя разумных причин этому не было. Подумаешь, стоял рядом с ними. Подумаешь, выслушал крашеную сучку Марину и что-то ей ответил, ухмыльнувшись. Подумаешь, она села на стул рядом с ним и, не теряя времени, придвинулась поближе, почти вжавшись своим плечом в его. Благо, высокий рост позволял ей быть почти наравне с ним.       Высокий рост и длинные стройные ноги. Даже с другого конца зала я видела, как подол её платья сполз наверх, открыв всем желающим полный вид на те самые ноги с острыми коленками.       — Полин, иди сюда! — позвали меня одноклассницы, указав на свободный стул в одном с ними ряду. Одними губами я сказала «спасибо» и села на внезапно оставленное мне место, не сумев как следует оценить их внезапный дружеский порыв.       Ревность разъедала моё тело кислотой, шипела и пенилась, без труда растворяла ноющую от боли кожу, размягчала ткани и вскрывала вены, выжигала всё вплоть до истончившихся костей. Вот-вот, лишь несколько секунд, несколько грубых и царапающих вдохов, и я просто осяду на пол лужей дымящейся алой жижи с противным металлическим запахом.       Мне хотелось разреветься и убежать с этого праздника прямо сейчас, немедленно, но вместо этого я снова обернулась, нарушив данное лишь парой секунд ранее обещание не смотреть в ту сторону. Максима на прежнем месте уже не было.       Я уверяла себя, что мне плевать. Уверяла, что не буду его искать, и никуда я с ним больше не пойду, и больше не буду такой наивной дурой, чтобы поверить в искренний интерес парня вроде него к обычной серой мыши, тем более, когда рядом разгуливают девушки красивые, богатые и знаменитые, не доставляющие хлопот и готовые сами проявлять инициативу.       Сидящие позади парни говорили полушёпотом, но брошенное мечтательным тоном и встреченное согласными возгласами «вот я бы Светку поимел» всё равно резануло прямо по живому, углубив только что вскрытую рану.       Потому что мне никогда не стать привлекательной, яркой и сексуальной. Не будоражить воображение и не быть участницей эротических фантазий Максима, не почувствовать себя по-настоящему желанной девушкой. Я жалкая, неуверенная в себе маленькая девочка, своим поведением способная вызвать только лишь сострадание и сочувствие.       В глазах всё расплывалось от выступивших слёз, но знакомую светлую макушку я узнала сразу. Иванов как ни в чём не бывало сидел на несколько рядов ближе к сцене и разговаривал с тем самым пареньком Витей, активно жестикулируя и улыбаясь. И мне впервые не хотелось оказаться рядом с ним. Напротив, захотелось сбежать и больше никогда, ни за что на свете не встречаться, вычеркнуть последние несколько дней из собственной памяти, выдрать его из сердца, даже понимая, что после от меня уже мало что останется. Он забрался везде, проник так глубоко, что проще сразу умереть, чем избавиться от этой напасти.       ≫ Полин, всё нормально? На тебе совсем лица нет.       ≫ Тебя кто-то обидел? Что-то случилось?       ≫ Полин, я видел, как ты только что смотрела на телефон. Ответь мне.       С каждым новым сообщением от него я всё глубже тонула в вязкой субстанции, липкими объятиями засасывающей в воронку отчаяния. Я не понимала, что теперь делать, как всё ему объяснить, как вообще с ним разговаривать после своего недавнего озарения. Зачем обманывать и обманываться? Из этого ничего не выйдет.       ≪ Нет, ничего. Мне нужно будет уйти домой сразу после спектакля. Извини.       ≫ Тогда выйдем прямо сейчас. На пять минут, никто не хватится.       И прежде, чем я успела отправить ему наспех придуманный отказ, Максим соскочил с места и, быстро пробравшись к проходу, уверенно двинулся на выход из зала.       ≫ Жду тебя через десять минут на прежнем месте, Поль.       ≫ Если ты не придёшь, то я вернусь и унесу тебя на руках прямо при всех, так и знай.       Спектакль был отыгран примерно наполовину, когда положенные десять минут истекли. Меня успокаивало лишь то, что за это время ещё несколько учеников спокойно покинули зал, никем не остановленные и вроде бы не замеченные толпой. И несмотря на то, что я категорически не хотела идти к нему и объясняться, ноги сами подняли меня со стула и понесли в том направлении, куда уже привыкли стремиться на каждой из перемен.       Максим перехватил меня раньше, чем я успела завернуть за угол, застав врасплох. Наверное, из-за этого я не смогла ничего возразить и просто стояла, не шевелясь, пока он приближался, хватал меня за запястья, сжимал их до боли сильно и пытался заглянуть мне в глаза, до дрожи пугая своим взглядом, опасно блестящим в холодном синеватом свете луны.       — Что с тобой случилось? — сквозь зубы процедил он, явно стараясь сдерживать себя и не поддаваться эмоциям. Но по его ледяному тону, по напряжению в окаменевшем теле, по широко раздувавшимся при дыхании ноздрям я понимала, насколько он сейчас зол. Раздражён, взбешён, вне себя от ярости.       — Всё слишком быстро. Я не хочу так, — пролепетала я, попытавшись отступить от него на шаг назад, но он дёрнул меня, прижав почти вплотную к себе. — Отпусти.       — Нет, — злобно гаркнул Максим и неожиданно отпрянул, высматривая кого-то на лестнице за моей спиной.       И тогда я тоже услышала цокот каблуков по каменным ступенькам, который с каждой секундой становился всё более чётким и громким.       Кто-то шёл прямо к нам.