Три килограмма конфет

      За какие-то доли секунды я успела распрощаться с местом в гимназии, благосклонностью родителей, перспективами на поступление в хороший институт и надеждами на счастливое будущее.       И пока я мысленно проводила собственные скромные похороны, Иванов явно занимался более полезными делами: оглядывался по сторонам и пытался оценить ситуацию.       — Идём, — шёпотом приказал он, заталкивая меня первой в одну из ближайших дверей. Пока глаза пытались привыкнуть к темноте, я чувствовала себя абсолютно беспомощной, покорно подчинялась его воле и ладоням, крепко обхватившим меня за талию и запихнувшим в какое-то пугающе тесное пространство, где мне пришлось оказаться зажатой между слегка шершавой на ощупь стеной и его телом.       Когда до меня наконец дошло, что мы спрятались в кабинке туалета, захотелось долго и истерично смеяться. Шагов больше не было слышно: в коридорах, в отличие от лестниц, на полу лежал линолеум, гасивший все звуки, а потому мы даже примерно не могли представить, где сейчас находится владелица каблуков. Например, не поджидает ли нас у входа.       Тихий скрип и щелчок известили меня о том, что Максим запер нас на щеколду. Мне наконец удалось разглядеть очертания его фигуры, в кромешной тьме казавшейся пугающе огромной: он стоял спиной ко мне, упираясь лбом в дверцу кабинки, и плечи его поднимались и опускались в такт тяжёлому, глубокому дыханию. Не сразу сообразив, что собираюсь сделать, я подняла руку и положила ладонь ему на спину, по привычке собираясь погладить и успокоить его.       Секунда, и я резко отдёрнула руку, ощутив, как подушечки пальцев горят огнём никуда не исчезнувшей из него ярости. Это было больно. Удивительно, но в разы больнее, чем позволять непрошеной ревности раздирать своё тело в клочья.       Он разворачивался медленно, аккуратно, пытаясь не задеть меня в мизерном пространстве кабинки, в то время как мне снова хотелось рыдать. Я совсем перестала понимать саму себя. Не могла разобраться, что именно чувствую, что хочу сделать и что сделать должна из соображений того, как надо. Со всей силы вжималась спиной в стенку, закрывала глаза и мечтала исчезнуть отсюда до того, как он снова заговорит. Потому что всего парой слов он может уничтожить меня — вот единственное, в чём не приходилось сомневаться.       Знакомое тепло мягко коснулось губ. Его дыхание. А следом и его губы, прижавшиеся к моим медленно и неуверенно, с опаской, будто он спрашивал разрешения сделать то, о чём молило всё внутри меня. И я сама подалась навстречу, принимаясь целовать его жадно и настойчиво, с отчаянием и страхом думая о том, что это может быть наш последний поцелуй.       Эта странная, страшная, пронзающая насквозь мысль стучала в висках, пока мы, как два диких заигравшихся зверька, покусывали, облизывали губы друг друга, встречались языками и тут же разбегались прочь, еле успевали делать быстрые, поверхностные глотки воздуха и, задыхаясь, всё равно не останавливались. Мои пальцы зарывались в его волосы и спускались вниз, поглаживали шею, слегка надавливали ногтями под воротничком рубашки. И мне так хотелось прижаться к нему ближе, так близко, чтобы нас ничего и никогда больше не смогло разъединить.       Его ладони привычно лежали на моей талии, большие пальцы чуть поглаживали рёбра, а мне было так жизненно необходимо, чтобы они скользили по телу, чтобы он трогал меня, прикасался ко мне. Мне хотелось почувствовать себя по-настоящему желанной.       Положив руки ему на плечи, я сама прижалась вплотную, так быстро и резко, что наши тела почти ударились друг о друга. Уютное тепло мужских ладоней тут же исчезло, оставив меня в недоумении и разочаровании, и он почти сумел снова от меня отодвинуться, уперевшись ладонями в стену за моей спиной. Но, инстинктивно подавшись вперёд в поисках столь необходимой близости, я прислонилась к нему животом и испуганно вздрогнула, почувствовав его эрекцию.       Вжавшись обратно в стенку, я колебалась несколько секунд. Пыталась привести мысли в порядок, но они разлетались стаей испуганных птиц, уносящихся прочь от бьющего набатом пульса. Хотела что-нибудь сказать, но не находила подходящих слов, чтобы выразить хоть малую часть захлёстывающих меня эмоций.       Я любила его. И хотела его. А что ещё было настолько же важно?       Мои пальцы трусливо дрожали, приподнимая край его футболки. Закусив губу, я завороженно наблюдала за игрой силуэтов в темноте, словно сторонний зритель упиваясь видом того, как маленькая ладонь ныряет под ткань, осторожно прикасается к напряжённому животу, проводит вверх и опускается вниз, оглаживая проступающие мышцы пресса. Его кожа оказалась мягкой и такой горячей — намного горячее, чем во всех моих фантазиях, — сотканной из языков пламени и испепеляющей духоты преисподней.       Опустив голову вниз, Максим тоже смотрел за тем, как мои руки бесстыдно гуляли по его торсу, задрав футболку почти до груди. Пусть я не могла увидеть его взгляд, но частое, поверхностное, рваное дыхание вкупе с призывно топорщащимися в области паха брюками давали недвусмысленное представление о том, с каким огнём я опрометчиво затеяла игру.       И вместо того, чтобы прекратить это и дать нам шанс успокоиться, я поддалась соблазну и сама потянулась к его губам, вовлекая нас в новый водоворот сумасшедших поцелуев. Свободной ладонью вцепилась в ворот его рубашки, сжимая мягкую фланель с такой силой, что та почти трещала под напором моих пальцев, отчаянно боявшихся снова отпустить его от себя. Мне было так страшно остаться без него, разрушить всё из-за своей глупости и нелепой обиды, оказаться один на один с собственными чувствами, которые так легко дарили счастье и ещё легче могли убить меня, просто отравив нестерпимой болью.       Мне хотелось продолжать, лишь бы вновь не отстраняться от горячего тела, не встречаться с укоризненным и злым взглядом его пронзительных глаз, не произносить слова, которых больше не находилось. Хотелось слиться с ним в единое целое, врасти в кожу, раствориться в венах, засесть в мыслях, чтобы просто не иметь возможности ещё хоть когда-нибудь остаться одной, какие бы страхи, сомнения, обиды ни захватывали надо мной власть.       Его ладони легли мне на плечи и мучительно медленно спускались по телу, пальцы осторожно обвели контур груди, задержались в выемке слегка выпирающих рёбер, знакомым хозяйским движением сжали талию и двинулись ниже, ласково поглаживая бёдра. Я задыхалась, еле выхватывала новую порцию воздуха, раскалившегося докрасна и обжигающего искусанные от поцелуев губы, не могла сделать глубокий вдох, чувствуя, как грудную клетку сдавливало тисками возбуждения, захватывающего меня в свою полную власть.       Душно, горячо, так потрясающе хорошо. Поцелуи, ранее остававшиеся на моей шее одинокими точками, пульсирующими сладким теплом, теперь сливались в единый поток удовольствия, струящийся по коже от чувствительной впадинки за мочкой и вплоть до ключиц. И я зарывалась пальцами в его шелковистые, податливые волосы, другой рукой пыталась обхватить его за поясницу, прижаться теснее, с ранее неизведанным похотливым желанием ощущая упиравшийся в самый низ живота твёрдый член, больше не вызывавший страха. Только страсть и дикое возбуждение, напрочь срывавшее все оковы воспитания, порицания и предрассудков.       Я чувствовала, как подрагивали его пальцы, долго сражавшиеся с двумя верхними пуговками на моём платье, как огромная крепкая ладонь скользила по ягодицам, поглаживала и сжимала их, комкала подол моего платья, пока его губы покрывали тёплыми поцелуями те участки оголённой над грудью кожи, которые он только что осторожно прикусывал зубами, боясь оставить на мне следы. Потрясающая сладкая пытка выбивала из меня тихие стоны и приносила тянущее напряжение между ног, трущихся друг о друга в попытке хоть отчасти ослабить изматывающее возбуждение, растущее с каждой секундой и не находящее выхода.       Ещё одна пуговица поддалась мгновенно, и его язык проложил короткую дорожку в открывшуюся взору ложбинку груди, оставил после себя влажный след, приятно прохладный под вторящим ему прикосновением воздуха. Я целовала его шею быстро и порывисто, пыталась что-нибудь прошептать, но вместо этого лишь жалобно поскуливала, не в состоянии связать воедино свои мысли, спутавшиеся в один огромный комок.       Одним неудачным движением я ударилась ногой о что-то холодное и твёрдое, не сразу сообразив, что это унитаз. И тогда сквозь сплошную негу наслаждения, алой пеленой стоящую перед закрытыми глазами, начал вновь проступать страх. Потому что моё платье расстёгнуто уже наполовину и подол скомкан на талии, а мы до сих пор в кабинке школьного туалета, мимо которого в любое мгновение может пройти кто-нибудь из учителей.       Реальность настигла меня внезапно, одним рывком вытащила из-под толщи воды, в которой я тонула и захлёбывалась, не задумываясь о последствиях. А теперь меня начинало трясти от ужаса, потому что Иванов не останавливался, и я не знала, что теперь делать.       — Максим, — срывающимся на истерику голосом позвала я, упираясь ладонями ему в плечи. И те несколько мгновений, пока он никак не реагировал, я ощущала полное оцепенение и пугающую опустошённость, не в состоянии вымолвить больше ни слова. Просто застыла, как жертва в ожидании смертельного броска загнавшего её в тупик хищника.       Он испуганно отдёрнул от меня руки, отступил назад и громко врезался спиной в хлипкую стенку кабинки, оглядывая меня с ног до головы с такой растерянностью, словно сам не до конца понимал, что сейчас произошло.       — Полина? Поля, ты в порядке? — спросил он, нерешительно коснувшись пальцами моей щеки, пока я дрожала, вцепившись в края расстёгнутого платья и пытаясь свести их обратно, совсем не задумываясь о том, чтобы застегнуться.       Была ли я в порядке? Определённо нет. Мне хотелось стряхнуть с себя всё наваждение этого вечера, облепившее тело сплошной сухой корочкой, хотелось отмотать время вспять и не наделать очередных непоправимых ошибок, хотелось просто сползти на пол, обхватить колени и разреветься от обиды. А вместо этого я буквально свалилась прямиком в его объятия, беззвучно шевеля губами и еле сдерживая рвущийся наружу крик.       — Я напугал тебя, да? Прости, что я напугал тебя. Я не хотел, Поля, извини меня, — растерянно бормотал он, прижимая мою голову к своему плечу и бережно поглаживая по волосам.       — Это просто так… я не хочу так…       — Да, всё слишком быстро и ты так не хочешь. Я помню, — отозвался Иванов, не пытаясь скрыть свою обиду и раздражение, естественно вернувшиеся вместе с воспоминанием о начале нашего разговора. — И что это было вообще, чёрт побери? Незадолго до этого сраного спектакля всё было в порядке, а потом тебя будто… — видимо, именно в этот момент его настигло озарение, и продолжение фразы сказано было совсем иным тоном: мягким, слегка насмешливым, покровительственно-прощающим: — Ты приревновала.       — Нет, — поспешила ответить я, хотя слова его были утверждением, а никак не вопросом. Признавать правду мне категорически не хотелось, но и вменяемых оправданий своему поведению найти не получалось.       — Тогда объясни мне, что случилось?       Я облизала пересохшие от волнения губы, пытаясь унять предательскую дрожь, до сих пор сотрясающую тело, надёжно спрятанное в плотном кольце его тёплых рук. Страх до сих пор не давал нормально думать, сковывал грудь и шею железными тисками и пульсировал в висках раскатами грома, и единственное, что до сих пор помогало мне держаться на ногах и избегать истерики, — это именно его поддержка.       — Ты прав, — пришлось нехотя признать мне, при этом испуганно сжавшись, втянув голову в плечи и зарывшись носом в его рубашку. Не знаю, какой именно реакции я ожидала: злости, недоумения, порицания — но точно не хриплого, короткого смешка, раздавшегося прямо над ухом и пощекотавшего кожу внезапным дуновением горячего дыхания.       — И вместо того, чтобы сказать, что я конченый мерзавец, раз позволил какой-то сучке пару минут постоять рядом, или попытаться вырвать ей волосы, ты решила просто сбежать от меня под каким-то глупым предлогом? Я что, вообще тебе не нравлюсь?       — Тебе смешно?       — Теперь — да. А вот когда ты снова начала игнорировать мои сообщения, было как-то совсем не до смеха, — хмыкнул Иванов, прижавшись губами к моей макушке и тяжело вздохнув.       — Прости меня, — неуверенный шёпот растворился в мягкой клетчатой ткани с будоражащим запахом свежести и заигравшей вдали тихой мелодии, еле доносящейся сквозь многочисленные стены гимназии, отделявшие нас от актового зала. Несмотря на то, что меня до сих пор потряхивало после всего пережитого, вместе с ним было очень хорошо. Страх рассеивался, расползался и растворялся в воздухе, как тьма при встрече с первыми лучами утреннего солнца, и оставлял меня наедине с растущим внутри согревающим чувством доверия, которое становилось сильнее день ото дня, крепло и принимало чёткие формы по мере того, как я показывала свою слабость, а он спешил защитить меня даже от самой себя.       Казалось очень несправедливым, что он давал мне так много, а я не могла дать ничего равноценного в ответ. Не умела открыто говорить о своих чувствах, не знала, как можно показать свою безграничную благодарность ему за понимание, за способность вынести мои сомнения и прогнать их прочь, не позволив испортить наши отношения. Единственное, что стало мне под силу, — приподняться на цыпочках и снова легонько поцеловать его в шею.       — Поль, ты смерти моей хочешь? — шумно выдохнув, жалобно спросил он и вмиг застыл каменным изваянием, боясь сделать хоть одно малейшее движение. Однако одна часть его тела всё же пошевелилась, приведя меня в замешательство, смешанное с чувством восторга и вины за то, что ненароком вышло раздразнить Максима, только недавно сумевшего успокоиться.       Оставалось только порадоваться, что в темноте не видно, как сильно я покраснела.       — Извини меня, пожалуйста…       — Дальше ты скажешь, что так не хотела?       — Может быть и хотела, — честно призналась я, сопроводив внезапно вырвавшееся откровение нервным смешком.       — Уже неплохо, — его голос приобрёл более мягкий, довольный и слегка игривый оттенок, и перед глазами тут же возникла чёткая картина того, как взлетают вверх уголки пухлых губ, в расширившихся зрачках начинают мерцать дьявольски-лукавые огоньки, а на левой щеке, как и всегда, на пару мгновений раньше, чем на правой, появляется маленькая, по-детски милая ямочка. — Если я ещё хоть раз услышу от тебя это «извини, я не хотела» — покусаю, так и знай.       — Прямо по-настоящему, больно?       — Нет, в шутку и приятно.       — О, ну тогда: Максим, извини, я так не хотела, — бодренько протараторила я, заметно приободрившись и ощутив прилив странного азарта. Пока мы обнимались в тесной кабинке и видели лишь общие очертания друг друга, мне стало на удивление легко сказать то, что крутилось на языке, но что я прежде никогда бы не решилась произнести, опасаясь оставить о себе неправильное мнение.       Но темнота всё стерпит, спрячет и никому не расскажет. Не зря же она так охотно приняла нас в себя, укрыла от проблем и подтолкнула к примирению.       — Ты нарываешься, — его ладонь неожиданно шлёпнула меня по попе и по-хозяйски нагло осталась лежать на ней, и не думая возвращаться обратно в безопасную зону плеч. Видимо, Иванов почувствовал, как я снова напряглась, потому что решился аккуратно поинтересоваться: — Полина, почему ты меня боишься?       — Я не боюсь.       — Давай сразу пропустим ту часть разговора, где мы долго препираемся и в итоге ты всё равно со мной соглашаешься, — настойчиво предложил он, отстранившись на максимально возможное в кабинке расстояние и пытаясь разглядеть выражение моего лица в кромешной тьме. — Не нужно быть особенно наблюдательным, чтобы заметить, как ты дёргаешься и испуганно вздрагиваешь, когда я просто к тебе прикасаюсь. Я уже не говорю про попытки убежать от меня и ещё с десяток случаев, когда ты всеми силами пыталась меня оттолкнуть. Почему, Полина? Я не понимаю, что я делаю не так?       Пока он говорил, я с таким остервенением кусала внутреннюю часть щеки, что ощутила солёный привкус крови на языке. Наш милый и забавный флирт дал мне обманчивую надежду, что все разногласия уже преодолены и удастся обойтись без серьёзных разговоров, выяснения отношений и объяснений своих поступков. И как донести до него те переживания и предрассудки, которые двигали мной, при этом не обидев, не выставив себя идиоткой или снова не поругавшись, я понятия не имела. Разве что придумать какое-нибудь наспех слепленное оправдание, а потом бояться ещё и попасться на наглой лжи.       Пауза затягивалась и становилась очень неуютной, нагнетая атмосферу и мешая и без того плохо продвигающемуся мыслительному процессу. Мне хотелось стукнуть по стене от досады и отчаянно вцепиться в него, чтобы вернуть себе наивное, но столь необходимое ощущение, что я смогу просто удержать его, когда это понадобится. Если понадобится — ведь, в отличие от меня, он никогда не пытался сбежать от проблем.       Когда руки Максима вновь потянулись ко мне, у меня перехватило дыхание. С предвкушением и внутренним трепетом я наблюдала за тем, как пальцы обхватывают слегка поблёскивающие в темноте пуговицы-жемчужины и заботливо застёгивают платье, о котором я умудрилась напрочь забыть.       — Я не боюсь тебя, — осипшим от волнения голосом начала говорить я, пока он дольше обычного копошился с самой верхней пуговицей, и его случайные прикосновения к ключицам обжигали даже сквозь ткань. — То есть, я боюсь вовсе не тебя. Просто иногда я не очень понимаю, что именно происходит и как на всё это стоит реагировать, и тогда пугаюсь, что сделаю что-то не так, начинаю паниковать и…       — Надеешься, что если выпустишь свои колючки, то проблему потом не придётся решать?       — Я не знаю, как иначе. На самом деле не знаю, Максим. Всё так неожиданно, непривычно и ново, я просто теряюсь в калейдоскопе событий, и порой мне кажется, что этого не может происходить на самом деле, что это — лишь какой-то сон…       — Ужасный ночной кошмар?       — Максим! — возмущённо воскликнула я, всплеснув руками от негодования. У меня сердце замирало с каждым новым произносимым словом непривычной откровенности, а он в это время спокойно шутил, будто мы просто непринуждённо болтали о погоде.       — Что? Я просто решил немного разрядить обстановку, потому что мне показалось, что сейчас ты заплачешь и всё снова из-за меня, — попытался оправдаться он, при этом ловко схватив меня за руку и переплетя наши пальцы, что в моём представлении совсем не вязалось с моментом очередного витка выяснения отношений между нами, кажется, уже третьего за этот насыщенный вечер. — Полина, а ты с кем-нибудь встречалась раньше?       — Нет, — внутри меня всё напряглось, и на этот раз вовсе не от возбуждения. Именно подобных вопросов я больше всего опасалась, испытывая сильное стеснение из-за своей неопытности и теперь чувствуя себя так, словно приходилось признаваться в каком-то не заметном с первого взгляда уродстве.       — А если брать в расчёт не только серьёзные отношения, а просто свидания там, прогулки…       — Нет, — снова повторила я, нервно облизав губы и не зная, куда себя деть от стыда. Сердце стучало так быстро, словно с самого начала этого разговора я только и делала, что бежала, бежала, бежала, оставляла между нами километры спасительного расстояния, позволившего не сойти с ума.       — И даже не целовалась?       Я молчала. Не могла точно объяснить, чувствовала ли смущение от необходимости признаваться в том, что с моей точки зрения и так должно было стать для него очевидным, или просто из упрямства не хотела озвучивать ответ, который ничуть не отличался от предыдущих. Иванов же оказался не настолько догадливым, как я рассчитывала, и тянул очень долго, прежде чем издать протяжное, неоднозначное и крайне удивленное «оу».       — Последние несколько лет мне было как-то не до устройства личной жизни, — сбивчиво начала объяснять я, чувствуя острую потребность найти хоть одно оправдание тому, почему так вышло.       — Ты посчитаешь меня эгоистичной сволочью, если я скажу, что этому рад? Потому что это неожиданно очень приятно, — промурлыкал он, наклонившись губами прямиком к моему уху и в завершении своих слов аккуратно прикусил и оттянул край мочки, так что маленькая серёжка звякнула, ударившись о его зубы. — Надо было спросить об этом раньше, пожалуй. Я-то привык к кругу людей, не особо обременённых моралью.       — И что же это меняет? — высокомерно и с вызовом спросила я, передёрнув плечами. Точнее, я намеревалась задать свой вопрос, продемонстрировав максимум хладнокровия, но получилось скорее обиженно.       — В моём к тебе отношении — абсолютно ничего. А вот в поступках — многое. Я не хочу тебя больше пугать, Поль, — горячее дыхание обжигало мою щёку, а его вкрадчивый, тихий голос задевал какие-то особенные рецепторы внутри меня, отправляя по телу разряды тёплого тока. — Говори мне сразу, если что-то не так, ладно? Потому что иногда я совсем не могу тебя понять. Как в случае этой необоснованной ревности или когда я звал тебя на свидание, а ты предлагала мне пойти со Славой или братом, маленькая бука.       — Это было не похоже на попытку пригласить меня на свидание.       — Ну извини, я выкручивался, как мог, — насупился Максим, легонько боднув меня лбом в плечо. — Нет, я, конечно, думал ещё об огромном букете роз и романтичной серенаде, но, принимая во внимание особенности нашего с тобой общения, не смог понять, чего больше испугался: что ты упадёшь в обморок от ужаса или забьёшь меня этим букетом до полусмерти.       — Уверена, не думал ты ни о каких цветах, — устало проворчала я и позволила себе снова расслабиться, поняв, что самая страшная часть разговора уже осталась позади. Вместе с этой мыслью из позвоночника будто кто-то вытянул железный стержень, вынуждавший меня стоять неподвижно, и тело тут же обмякло, облокотившись на него в поисках необходимой опоры.       — Ладно, не думал. Тебя оказалось так тяжело достать, что мне просто пришлось импровизировать.       — Вот уж что, а доставать меня у тебя всегда выходит на отлично, — в наказание за дерзость мне достался ещё один фальшивый укус, на этот раз пришедшийся на шею, и его обиженное сопение прямо над ухом, от которого становилось щекотно. Музыка снизу сменилась, из расслабляюще-мелодичной превратившись в рвано-ритмичную, подходящую как раз для обещанных сегодня танцев. — Максим, мне кажется, что спектакль уже закончился.       — Тебе не кажется, — согласно закивал он и демонстративно повернул ко мне свои часы. Появившиеся на электронном циферблате неоновые цифры повергли меня в настоящий шок. — Уже двадцать минут как. Удивлён, что Слава и Рита до сих пор нас не ищут.       — Главное, чтобы учителя нас не искали.       — Не переживай ты из-за этого. Выйдем отсюда вместе, и если вдруг с кем-нибудь столкнёмся, я сам всё объясню, хорошо? — Иванов дождался моего сдавленного «хорошо», открыл задвижку и, ненадолго замешкавшись, всё же оставил на моих губах страстный поцелуй.       Оставалось только надеяться, что не на прощание. ***       — Документы в среднем ящике под телевизором.       — Я знаю, мам.       — Трать деньги аккуратно. Мы оставляем тебе на неделю почти половину моей зарплаты, но это не значит, что нужно всё это спустить на всякую дребедень.       — Постараюсь обойтись без устриц и чёрной икры, — попыталась отшутиться я, получив в ответ очередной убийственно-укоризненный взгляд от напряжённой матери.       Признаться честно, я прекрасно понимала её волнение, ведь и сама начинала нервничать от осознания того, что впервые остаюсь дома одна и сразу на столь долгий срок. Раньше родители несколько раз уезжали по работе, но в те времена со мной всегда оставался Костя, на которого они всегда полагались как на взрослого, разумного и ответственного. Даже когда он был в том же возрасте, что я сейчас.       Но третий час непрекращающихся нравоучений со стороны матери иссушил мою огромную чашу терпения до дна, и от резких слов меня сдерживали только мысли о том, что совсем скоро мы с Максимом сможем спокойно встретиться и, возможно, не расставаться несколько дней подряд. Это казалось настоящей мечтой, которая могла вот-вот сбыться. Ради такого определённо стоило терпеть и наступить на горло своему упрямству и гордости, так и подначивающей огрызнуться.       Я и представить не могла, что успею настолько сильно соскучиться по Максиму. Особенно принимая во внимание тот факт, что мы с ним переписывались с раннего утра и до поздней ночи, так что сон настигал меня прямо с зажатым в руке телефоном. Мы делились друг с другом музыкой, смешными картинками и последними происходящими в нашей жизни событиями. У меня это были поездки по магазинам вместе с родителями, которые пытались закупить впрок столько еды, будто планировали отсутствовать месяц и не сомневались, что иначе я просто умру от голода.       Он же времени зря не терял и исполнил данное мне обещание поговорить со Славой. Разговор их, по коварно составленному им плану, пришёлся на вечер сразу после концерта и сопровождался импровизированной попойкой, которую я категорически не одобряла в душе и на которую пришлось закрыть глаза в реальности, ограничившись лишь осторожным уточнением, действительно ли столько алкоголя необходимо для общения по душам двух друзей.       Выходило, что необходимо. Потому что, во-первых, «повышение градуса повышает и степень откровенности», а во-вторых, «в пьяном состоянии Слава дерётся, как слепой котёнок, а я его немного боюсь». Оба приведённых Ивановым аргумента были приняты, и уже ближе к полуночи я довольствовалась приходящими от него утешительными сообщениями, где среди множества ошибок, опечаток и странных смайликов с трудом удалось уловить общую суть.       Увы, общих фраз о том, что всё скоро должно наладиться, мне категорически не хватало для собственного спокойствия. А сообщать что-то конкретное он не спешил, ссылаясь на «таинство исповеди». То есть намеренно подбивая меня на эмоции и наверняка наслаждаясь следующими далее упрямыми попытками доказать ему, что мне вовсе не интересно узнать подробности.       Мне действительно хотелось верить, что Чанухин предпримет решительные шаги, чтобы разобраться в той непростой ситуации, которая возникла у них с Ритой. Несмотря на то, как спокойно и внешне непринуждённо она разговаривала с ним до и после спектакля, по пути домой я видела её отчаяние. Оно достигло таких размеров, что следовало за ней по пятам, как преданный и внушающий ужас Цербер, отгоняющий прочь любые надежды, нерешительными беспомощными зверьками пытавшиеся подобраться к её ногам.       Я понимала её состояние лишь отчасти, как и то, что самым страшным во всём происходящем между ними была именно неопределённость, которая облепила тело маленькими хищными паразитами, раздиравшими его в кровь и пускавшими внутрь свой смертельный яд.       — Я очень рассчитываю на твою сознательность, Полина. Лично я была категорически против того, чтобы оставить тебя одну, поэтому не забывай, пожалуйста, все обещания, которые ты давала мне, когда уговаривала не звать к нам бабушку, — поморщилась мама, скрестив руки на груди.       О нет, забыть все данные в сердцах обещания у меня бы не вышло. Как минимум потому, что все из них я собиралась нарушить сразу же после их отъезда.       — Кать, я уверен, что всё будет нормально. Полина уже взрослая и вполне в состоянии отвечать за себя и свои поступки.       — Спасибо, пап, — улыбнулась я и посмотрела на вступившегося за меня отца с огромной благодарностью и тщательно отгоняемым прочь чувством вины. Если после скепсиса и придирок мамы я испытывала лишь раздражение, выслушивая очередные наставления, то перед папой действительно было очень стыдно.       Единственное, чем я успокаивала собственную совесть, — тем, что родители никогда не узнают, где я на самом деле проведу праздники. Всё было тщательно просчитано и продумано до мелочей, поэтому попасться я могла, только сама случайно проговорившись им.       — Если возникнут какие-нибудь вопросы или проблемы, тут же звони нам! Не надо строить из себя взрослую и пытаться самой всё решить, — мама склонилась над своим чемоданом и старательно утрамбовывала вещи, не переставая ворчать себе под нос. Хорошо, что она пропустила тот момент, когда я обречённо закатила глаза и сморщилась, будто за раз проглотила половину лимона, иначе следующие мои слова прозвучали бы скорее издёвкой.       — И вы тоже звоните почаще. Как сядете в самолёт, как прилетите на место. Я буду переживать и очень скучать.       — Не кисни и оторвись тут как следует, Полиновская! — бодренько сказал отец, потрепал меня по макушке и заговорщицки подмигнул, прежде чем потащил что-то бубнящую про его дурные советы мать к выходу из квартиры.       Вопреки ожиданиям, закрыв за ними дверь, я вовсе не почувствовала прилив внеземного счастья. Только тревогу и волнение, щемящую грусть и одиночество, сожаление о том, что с таким рвением хотела их скорейшего отъезда и о том, что внаглую врала. Успокоиться никак не выходило, и самым верным решением стало взять телефон и набрать номер того человека, который точно найдёт способ меня поддержать.       — Слышу панику в твоём голосе, — нежно и совсем без издёвки заметил Максим вместо приветствия. В принципе, по тому, как жалобно я прошептала его имя в телефонную трубку, не сложно оказалось догадаться о моём состоянии. — Я сейчас приеду, а ты пока одевайся как можно теплее. Поедем гулять в парк. ***       Из двухчасовой прогулки на свежем воздухе я запомнила только обилие гирлянд, казавшихся кричаще-яркими на фоне рыхлых белоснежных насыпей снега и контрастно-чёрного городского неба, а ещё обжигающие поцелуи с пряным вкусом выпитого нами глинтвейна, от которых шла кругом голова.       — Два стаканчика, Поль, — насмешливо протянул Максим, наблюдая за тем, как я старательно пытаюсь держать глаза открытыми, когда веки наливались приятной тяжестью, а приятный коричный аромат, до сих пор исходивший от нас, убаюкивал вместе с лёгкими покачиваниями такси, изредка вилявшего по заснеженной дороге. — А выглядит всё так, будто я специально тебя напоил, — прошептал он, склонившись к самому моему уху и многозначительно хмыкнув.       — Ой всё, — меня хватило только на этот глупый ответ и неловкий взмах рукой, потому что, сама того не ожидая, я действительно умудрилась сильно опьянеть от, казалось бы, совсем незначительной дозы алкоголя. Наверное, сыграло свою роль и напряжение в ожидании отъезда родителей, и то, что в течение дня я совсем ничего не ела, не находя себе места от предвкушения будущего опрометчивого побега домой к Иванову.       Благодаря опьяняющему влиянию глинтвейна стыдно мне совсем не было. По телу разливалось уютное тепло, и я широко улыбалась, прижимаясь к боку Максима, казавшегося сейчас самым надёжным человеком в мире. Сильным, тёплым и таким нежным в те моменты, когда его пальцы аккуратно перебирали пряди моих волос и, еле касаясь, гладили меня по щеке.       Примерно с такими мыслями я пригрелась в его объятиях, как продрогший на морозе котёнок, и сама не заметила, как погрузилась в приятную дрёму. Выйти из неё пришлось с первым потоком кусачего зимнего воздуха, заскочившего в машину через открывшуюся дверь и тут же вцепившегося своими маленькими зубами-иголками в мои щёки. Очнувшись только наполовину, я послушно поддалась сильным рукам, потянувшим меня на себя, и позволила вытащить своё плохо слушающееся, обмякающее тело на улицу.       — Доставка новогодних подарков! — радостно воскликнул Максим и, пока я моргала, щурилась и растерянно оглядывалась по сторонам слегка слезящимися после сна глазами, он подхватил меня на руки, проигнорировал удивлённо-испуганный вскрик и уверенно понёс к своему дому.       — Но мы не заехали за вещами, — слабо запротестовала я, при этом крепче обхватила руками его шею и вцепилась пальцами в воротник куртки, чувствуя себя парящей в странной, волнующе-будоражащей невесомости.       Изначально мы договаривались, что после прогулки мы заберём из моей квартиры заранее собранные самые необходимые вещи: предметы гигиены, сменный комплект одежды, леггинсы со свободной футболкой, которые я планировала использовать как пижаму, и, конечно же, несколько наборов нижнего белья, самого красивого и вычурного из всего имевшегося у меня. Мне не хотелось представлять себе ту ситуацию, в которой придётся раздеться перед ним, но такая степень подготовленности к любым неожиданностям помогала чувствовать себя чуть более уверенно.       — Ты просто так сладко заснула, и я подумал, что лучше сразу домой, — спокойно ответил он и опустил меня обратно на ноги, принимаясь копошиться в своих карманах в поисках ключей. — Съездим за вещами завтра утром, а на эту ночь я тебе что-нибудь у нас найду.       Мне не оставалось ничего иного, кроме как согласиться с его предложением и решительно захлопнуть дверь в ту часть моего сознания, откуда разносились тихим эхом все мамины предостережения: держаться подальше от отпрысков богатеев, не верить опрометчиво всем красивым словам от парней и никогда, ни за что, ни по какой причине не оставаться с ними дома наедине.       Прости, мама, но с сегодняшнего дня мои совесть, осторожность и ответственность тоже уезжают на каникулы.       Коттедж Ивановых производил впечатление более величественное и опасное, чем мне показалось в первый раз. Может быть, потому что обхватывающая его со всех сторон ночная мгла словно просачивалась между кирпичной кладкой на стенах и медленно вползала внутрь дома, как огромное потустороннее существо, сверкающее дьявольски оранжевыми глазами-окнами, в которых отражался свет стоящего во внутреннем дворе фонаря. А может быть, я просто до сих пор подсознательно боялась того, что может произойти со мной в этом доме?       — Давай проведу тебе маленькую экскурсию по дому, — предложил он, помогая мне снять с себя куртку и раскрутить тщательно замотанный вокруг шеи шарф. Максим выглядел очень воодушевлённым, радостно улыбался, позволяя мне вовсю любоваться милейшими ямочками на его щеках, и впервые на моей памяти так заметно суетился. — В кухне и гостиной ты уже была, дальше по коридору кабинет, прачечная и выход на веранду. Покажу тебе её чуть позже, оттуда надо бы разгрести всякий хлам и прогреть её, — его пальцы взволнованно прошлись по волосам и оставили часть влажных после снега прядей забавно топорщиться на затылке. — На втором этаже моя комната и комнаты братьев, а нам на третий. Там спальня матери и гостевая, в которой ты пока будешь жить.       Мы поднялись по лестнице сразу на третий этаж, миновав одинаковые с виду коридоры и холлы со стенами светло-серого цвета и геометрическим рисунком, выложенным из молдингов. Однако короткий и узкий обрубок лестницы уходил ещё выше, упираясь прямиком в потолок с очертаниями спрятанного в нём люка. Поймав мой заинтересованный взгляд, Иванов поспешил объяснить:       — Там чердак. В детстве мы лазили на него по ночам и рассказывали друг другу страшилки, пока пьяный Никита не грохнулся с этой лестницы и чуть не свернул себе шею. После этого на люк поставили специальный магнитный замок, ключ от которого мама, конечно же, потеряла.       А вот та самая обещанная мне гостевая комната оказалась помещением, по размеру больше напоминавшим однокомнатную квартиру в стареньких хрущёвках, вроде той, в которой мы с родителями жили, пока я была совсем маленькой. С помощью декоративного стеллажа со сквозными полками комната условно делилась на две зоны: гостиной, с небольшим диванчиком и парой кресел, и спальни — с огромной кроватью, по ширине наверняка пришедшейся бы впору сразу четверым взрослым людям.       — Я надеюсь, здесь хорошая слышимость. Хотелось бы верить, что ты найдёшь меня по отчаянным крикам «спасите!», когда я заблужусь, — пролепетала я, оглядываясь по сторонам и поближе придвигаясь к улыбающемуся Максиму. Он же моих неуверенных попыток напроситься на нежности не заметил, взволнованно оглядываясь по сторонам и нервничая, кажется, намного сильнее меня.       — Зато здесь есть своя ванная комната. Ты пока осматривайся, а я принесу всё необходимое и подберу тебе что-нибудь для сна, хорошо?       — Конечно, — мой ответ слился со звуками его стремительно удалявшихся шагов, поэтому тут же сорвавшегося с губ усталого вздоха он уже не услышал.       Пока он ходил, я сидела на самом краешке этой до неприличия большой кровати, теребила пальцами край объёмного свитера цвета слоновой кости и пыталась отогнать от себя ощущение полной потерянности, словно я не просто оказалась в чужом доме, а попала в параллельную вселенную со своими порядками, законами и незнакомым мне языком. Иначе как объяснить, что в присутствии Иванова я внезапно растеряла весь свой словарный запас и умение связно формулировать мысли?       Сверху изредка доносились то скрип, то какой-то подозрительный шелест, то лёгкие завывания, наверняка принадлежавшие разгулявшемуся на улице ветру, но всё равно пускавшие вдоль по моему телу маленькие мурашки. Понимание того, что именно здесь мне придётся в одиночку провести всю ночь, вселяло в душу необоснованный и нелогичный страх, подстёгивающий воображение и пробуждающий всех детских монстров, прячущихся под кроватью и в тёмных углах.       Максим вернулся довольно быстро, но и этого времени мне хватило, чтобы накрутить себя до предела, после чего неизменно хотелось спрятаться под одеяло и жалобно скулить. Если бы действие алкоголя не сошло на нет сразу после моего недолгого сна в такси, именно так я бы и поступила, не побоявшись выглядеть как маленькая глупая девочка. Но теперь моими поступками руководило в первую очередь желание показать себя с лучшей стороны — может быть, даже с той идеально-правильной, показательно-прекрасной стороны, которой во мне не существовало на самом деле. Поэтому я с искусственно налепленной на губы улыбкой взяла из его рук все протянутые вещи и скрылась в ванной комнате.       Ему действительно удалось найти всё необходимое: зубную щётку и несколько мизерных флакончиков с шампунем и гелем для душа, какие выдают в отелях, а ещё обычную белоснежную футболку, еле уловимо отдающую ароматом его одеколона и оказавшуюся достаточно длинной, чтобы надёжно прикрыть мои ягодицы.       Он ждал меня на кровати, так же неуверенно примостившись на самом краю, и задумчиво покусывал губу. Несколько первых мгновений смотрел на меня пристально, изучающе, с совершенно не знакомыми мне до сих пор оттенками эмоций в глазах, казавшихся сейчас потемневшими, грязно-синими, как неистово бушующее во время шторма море. А потом, опомнившись, специально отвёл взгляд в сторону и позволил мне быстро прошмыгнуть через комнату и юркнуть сразу под одеяло, чтобы прикрыть голые ноги и просвечивающие сквозь тонкий хлопок контуры тела.       — Спокойной ночи, Полина, — его голос звучал так тихо и мягко, словно бархат касался моего лица наравне с горячим, чуть влажным дыханием, опалившим щёки и губы перед тем, как он оставил на них свой поцелуй. — Я так рад, что ты приехала. Если тебе что-то вдруг понадобится, сразу буди меня, ладно? Не стесняйся.       Ещё один лёгкий поцелуй остался гореть на лбу, и Иванов выключил в комнате свет и аккуратно прикрыл за собой дверь, проявив максимально возможную степень галантности и учтивости по отношению ко мне. И надо бы радоваться, но стоило остаться в одиночестве, как меня скрутило ощущением страха и даже обиды из-за собственных неоправдавшихся надежд быть к нему как можно ближе.       И если вспомнить, как сильно я рисковала и предавала доверие родителей, находясь сейчас именно здесь, а не в своей кровати, то становилось настоящим преступлением оставаться спать не просто в другой комнате, а даже на другом этаже от него, при этом испуганно дёргаясь от каждого шороха, доносящегося с чердака.       Я ворочалась в кровати, крутилась с боку на бок и боролась со своей совестью, до последнего сомневаясь, как стоит поступить. Ровно до тех пор, пока набирающая силу угрюмая и решительная декабрьская метель не взяла всё в свои ледяные руки: взяла ветку стоящего у дома дерева и хлестнула ею по окну, резко и громко, отчего я с тихим вскриком подскочила и бросилась вон из комнаты.       Только спустившись вниз по лестнице, я поняла, что понятия не имею, какая именно из комнат на втором этаже принадлежит Максиму. Поэтому, нерешительно переминаясь с ноги на ногу и почти подпрыгивая на месте, потому что лёгкий сквозняк ощутимо холодил голые лодыжки и ступни, я решилась на отчаянный ход.       — Максим! — жалобно позвала я, замерев прямо посреди холла с пятью плотно закрытыми дверьми. Набрала полные лёгкие воздуха, чтобы повторить свой крик о помощи, и именно тогда одна из дверей отворилась.       Иванов был в ванной: он так и остановился на пороге, удивлённо глядя на меня. С мокрых и взъерошенных русых волос вниз по его телу медленно стекали капли воды. Они скользили по идеально ровной светлой коже, спускались вниз по шее и утопали в выемке ключиц, прокладывали влажные и настолько маняще-привлекательные дорожки через красиво очерченную линию груди, завораживающе огибали проступающий на животе рельеф мышц пресса и впивались в светлую ткань спортивных брюк, которые, к счастью, оказались на нём надеты.       Я громко сглотнула слюну, оцарапавшую вмиг пересохшее от волнения горло. Мне впервые довелось увидеть такое крепкое и сильное, идеально слепленное тело вживую, так близко и так… доступно. И несмотря на трепыхавшуюся где-то на задворках мысль о том, что я глазею на него со слишком неприкрытым обожанием, отвести взгляд просто не получалось. Слишком красивым он был и слишком странные, похотливые желания вызывал во мне.       — Полина, что-то случилось? — он первым отошёл от шока, схватил оставшееся висеть на дверной ручке полотенце, ещё раз взъерошил им свои волосы и стёр тут же покатившиеся по шее капли.       — А можно я лягу с тобой?