Три килограмма конфет

      Мой самый главный страх развеялся очень быстро. Остался в ушедшем году наравне с глупой и безосновательной влюблённостью в Диму Романова, привычкой замалчивать свои чувства, поразительной инфантильностью и девственностью.       Ничего не изменилось. Телевизор продолжал демонстрировать нам картинку наигранно-счастливых людей, дружно упивающихся шампанским в перерывах между песнями, запах еды с накрытого стола успел расползтись по всему первому этажу дома, а небольшая, но пышная искусственная ёлка так и осталась скромно стоять в углу гостиной — мы наспех обматывали её гирляндой за десять минут до наступления полуночи, путались в проводе и смеялись.       Ну, смеялся больше Максим, за каких-то пару минут выдав три искромётные шутки по поводу моего роста, не позволявшего дотянуться даже до верхних веток, в то время как он, просто вытянув руку, без труда мог бы нацепить на верхушку праздничную звезду, если бы та вместе с другими новогодними игрушками не осталась в коробке, которую убрали на тот самый чердак, ключ от которого давно утерян.       Он шутил — я злилась, огрызалась и прятала улыбку, стараясь ровно настолько, чтобы ему всё равно удалось её заметить.       Он подкидывал еду мне в тарелку, пока я отворачивалась, и внаглую отпивал шампанское из моего бокала, с самым честным видом заявляя, что мне снова показалось.       Он радовался, как ребёнок, когда мы выбежали на улицу смотреть салют, в этом пафосно-элитном коттеджном посёлке мало чем с виду отличавшийся от того, что обычно запускают на Красной площади, а потом тащил меня домой на своём плече и напевал: «В Новый год сбываются все мечты, лучший мой подарочек — это ты!»       Он прижимал меня к себе на просторном диване в гостиной, ворчал и нервничал, когда с моих ног снова съезжал плед, а ещё настойчиво подкармливал салатиками прямо с ложечки и чистил для меня мандаринки.       А мандаринки — это серьёзно. Это, наверное, и правда любовь.       И единственным напоминанием о том, что случилось между нами, стал только вопрос «не болит?», который он произносил неизменно полушёпотом, со смущением, никак не вязавшимся с его обычной манерой общения, и неприкрыто звучащим в голосе чувством вины. Первые два раза этот вопрос застал меня врасплох и вызвал умиление, а следующие раз пять — желание закрыть лицо руками и сказать, что я в домике.       Потому что врать ему мне не хотелось, да и получалось всегда не очень, а низ живота действительно неприятно тянуло тупой, ноющей болью, набирающей силу, стоило только сделать резкое движение.       Приходилось закатывать глаза, переводить тему или отшучиваться, и где-то после очередной моей вялой отговорки и тем моментом на экране телевизора, когда доблестный Поттер со своим рыжим другом играли в волшебные шахматы, я внезапно провалилась в сон, уютно свернувшись клубочком и пристроив голову у него на коленях.       А проснулась уже в его кровати, укрытая одеялом прямо поверх пледа. Между плотно задёрнутых штор виднелась полоса тусклого дневного света, Максима рядом не было и, судя по абсолютно ледяной постели, ушёл он достаточно давно.       После сна меня морозило, поэтому пришлось набросить на себя его толстовку, как раз висевшую на спинке стула, так как мой свитер наверняка так и остался валяться где-то на первом этаже вместе с телефоном, который стоило поскорее найти, чтобы посмотреть время и проверить, не звонили ли родители. Но вопреки собственному логичному и разумному плану, первым делом я отправилась искать Иванова.       Он убирался на той самой вскользь упомянутой раньше веранде, внешне больше напоминавшей оранжерею: потолок и стены были полностью стеклянными, позволяли любоваться ровным снежным полотном на заднем дворе и небом, сейчас затянутым плотной завесой молочных облаков. Четыре плетёных дивана стояли вокруг выложенного камнями прямо на полу очага, судя по остаткам углей внутри, предназначенного для разведения самого настоящего огня.       — Я помню, как отец собирался здесь вечерами то ли с друзьями, то ли с коллегами по работе, — сказал Максим, обернувшись и заметив, каким восхищённо-изумлённым взглядом я окидывала помещение. — Мы с Тёмой специально выходили на улицу, чтобы через стекло подглядывать за тем, как они сидят вокруг огня, курят сигары и пьют что-то из красивых пузатых стаканов со льдом. По цвету мы решили, что это чай, и потом пытались пить его так же. Нам казалось, что это выглядело так круто. По-взрослому.       — Твой отец бизнесмен?       — Он большой начальник в налоговой. Так что скорее олигарх, — усмехнулся он, а потом ещё раз окинул меня пристальным взглядом с ног до головы и покачал головой: — А ну-ка марш за сапогами и курткой!       — И где моё «доброе утро»? — недовольно буркнула я, стараясь как можно незаметнее переминаться с ноги на ногу, потому что выложенный плиткой пол действительно был ледяным, а ещё покрытым слоем пыли, на которой отчётливо остались видны следы от его кроссовок.       — Добрый день, вредина. А теперь марш одеваться!       — А ты не знаешь, где мой телефон?       — У меня, — он достал его из заднего кармана джинсов и протянул мне с извиняющейся улыбкой на губах. — Я подумал, будет надёжнее взять его с собой, чтобы не пропустить входящие звонки и сразу разбудить тебя.       Удивительно, но родители действительно ещё не успели ни позвонить, ни отправить мне с десяток сообщений с расспросами про новогоднюю ночь. Удивительно вдвойне, учитывая то, что на часах было почти четыре часа дня.       Быстро утеплившись, я решила попытать счастья в номинации «Дочь, за которую не стыдно» и первая написала маме короткий и очень урезанный отчёт о празднике, даже не соврав о том, что просто допоздна смотрела фильм, лишь утаив, где и с кем это делала. Пришлось снова отгонять от себя противно-назойливый голос совести, беспрестанно возмущавшейся тому, как я поступала с родителями, что в гостях у Максима спала как сурок, и — вишенка на шикарный торт общего самобичевания — что сделала вчера вечером.       Сомнения снова окружали меня сворой взбесившихся псов, которые лязгали еле сдерживающими их силу цепями, предупреждающе разевали огромные пасти с кривыми острыми зубами и закапывали пол обильной жидкой слюной. Наваливались все вместе и разом: так никуда и не исчезнувший страх показаться ветреной и доступной, сдержанный, почти холодный приём после моего появления на веранде и противное ощущение того, что я разочаровала его.       И его тоже.       Сколько себя помню, мне всегда приходилось жить с грузом ответственности за надежды, которые возлагали на меня родители, учителя, брат и даже я сама. И из раза в раз, как бы ни старалась, я не оправдывала чужих ожиданий.       Иванов сортировал коробки, которыми была завалена большая часть веранды, составлял их аккуратными рядами около выхода на задний двор, используя одному ему понятную схему, ведь с виду все они выглядели идентично друг другу. Около диванов валялись огромные чёрные мешки — кажется, примерно такие используют для мусора или чтобы прятать трупы в голливудских фильмах, — наполненные чем-то мягким и завязанные сверху на небрежный, наполовину расслабившийся узел.       — Что необходимо делать? — наигранно бодрым голосом спросила я, приблизившись к мешкам и из любопытства потыкав в один из них пальцем, пока он как-то очень обидно продолжал игнорировать моё присутствие.       — Твоя задача сидеть вот здесь, — его ладони легли на плечи, слегка надавили на них, вынудив меня опуститься на стоящий позади диванчик, а потом упёрлись в спинку, по бокам от моего лица. — И рассказывать мне что-нибудь интересное.       Горячее дыхание коснулось моей щеки, а следом за ним прижались к румяной коже его губы, в несколько быстрых и нежных поцелуев добравшиеся наконец до рта, податливо приоткрывшегося в тот момент, когда он только угрожающе-возбуждающе навис надо мной. Костяшки холодных пальцев мазнули по шее лёгким поглаживающим движением, от которого в моём животе нервно встрепенулись бабочки, охотно расправляя свои крылья.       И тогда я поняла, как сильно боюсь всё это потерять. Остаться без поцелуев, в которых тонула брошенным в воду камнем, забывала обо всём на свете и полностью отдавалась в его власть, с одинаковым восторгом встречая и трогательную нежность, и страстную напористость. Лишиться прикосновений, под которыми тело раскрывалось, распускалось пушистыми яркими лепестками, стремящимися к своему личному солнцу, и той трепетной ласки, что делала меня по-настоящему счастливой.       Чувства к нему так стремительно прорастали внутрь моего сердца, заполняли в нём каждую клеточку, что выдрать их становилось просто невозможно. Слишком больно. Смертельно.       — Я хочу делать что-нибудь по-настоящему полезное, — решительно заявила я, как только он оторвался от моих губ и направился обратно к коробкам.       — По-настоящему полезным будет, если ты отдохнёшь и придёшь в себя после вчерашнего, — в общем-то отлично, что, произнося это, Иванов стоял ко мне спиной, потому что выражение моего лица, поочерёдно вытянувшегося, побледневшего и покрасневшего, наверняка смотрелось очень комично. А у него и так более чем достаточно поводов, чтобы надо мной посмеяться.       — Похоже, чтобы я была при смерти? — голос почти не дрогнул, за что я тут же мысленно себя похвалила. Хотя в груди постепенно закипало дрянное варево из злости, недоумения и обиды, которое рано или поздно найдёт, куда выплеснуться.       — У меня есть веские основания полагать, что ты в смертельной опасности, — хмыкнул он и, поймав мой хмурый, полный ещё не высказанных вопросов и претензий взгляд, приложил руку к губам и заговорщическим полушёпотом пояснил: — Я думал, после такой кровопотери вообще не выживают.       — Максим!       — Я всё ещё тут, солнышко, — он поднял руку вверх и помахал мне, ехидно улыбаясь. — Видишь, уже и глазки не видят. Говорю же, тебе надо отдохнуть.       — Господи, ну почему же ты такой… — у меня явно не хватало словарного запаса, чтобы подобрать подходящий по случаю эпитет. Если кто-нибудь вообще сумел бы придумать, как можно коротко описать человека, который вызывает одновременно обожание, восхищение, нежность и желание изощрённо его убить.       — Такой остроумный? Очаровательный? Сексуальный? — заметив, как я обречённо закатила глаза, он тут же улыбнулся и примирительно выставил вперёд ладони. — Окей, признаю, с последним я точно погорячился.       — Иногда ты просто невыносим, — выдохнула я и, оставив бесплодные попытки переубедить его, поднялась с дивана и схватила в руки одну из ближайших к себе коробок, как назло оказавшуюся действительно очень тяжёлой. Но упрямство и гордость не позволили мне пойти на попятную, и на губах появилась непринуждённая улыбка. — Итак, куда это нести?       — Поль, давай лучше я сам, а? — Максим резко подскочил ко мне и быстро, нервно и настойчиво выдрал коробку из моих рук, словно из неё в любой момент должна была выползти кобра и вцепиться зубами прямо мне в шею.       — У тебя там что, наркотики? Оружие? Коллекция порножурналов?       — О, кажется, мой сарказм передаётся половым путём?       — Нет, это мой собственный. И всё же, Максим, что происходит?       — Да просто позволь мне о тебе позаботиться! Я хочу, чтобы у меня в гостях ты расслаблялась и хорошо проводила время, а не готовила мне поесть и помогала с уборкой.       — Но я хорошо провожу время только рядом и вместе с тобой, — пробормотала я и понуро опустила голову, не в состоянии и дальше выдерживать его прямой, испытующий взгляд, в котором плескалось столько решительности, сколько у меня за всю жизнь не было.       Я ведь знала, что он именно такой: жёсткий и самоуверенный, чётко знает, чего хочет, и добивается этого любой ценой, идёт напролом и скорее прошибёт все возникающие перед желанной целью препятствия, чем попробует их обойти. И безоговорочно принимала изначально сложившееся между нами распределение ролей, где он был большим и сильным, а я — маленькой и слабой; соглашалась со всеми его решениями, подстраивалась под несомненно приятную, но притом настойчивую опеку.       Вот только для человека, настолько желающего позаботиться обо мне, он с удивительным упорством не хотел слышать, чего я на самом деле хочу, и не собирался считаться с этим.       Так мы и сталкивались лбами, искренне желая только самого лучшего друг для друга, но не в состоянии адекватно перенести эти прекрасные порывы нежности в реальную жизнь.       — Что, я тоже перегнул со своей заботой? — получив от меня сдержанный кивок головой в ответ, он осторожно взял мою руку и погладил тыльную сторону ладони, потом неторопливо переплёл наши пальцы, громко и тяжело выдохнул, сбрасывая скопившееся раздражение. — Вот сдались тебе эти коробки именно сейчас. Я прочитал, что пару дней тебе вообще лучше воздержаться от любых физических нагрузок.       — Где прочитал?       — В интернете, конечно же, — поймав мой изумлённый взгляд, Максим смутился, замялся, опустил глаза в пол и невероятно умилительно покрылся румянцем, вмиг растеряв весь прежний гонор. — Что здесь такого? Я просто никогда раньше с этим не сталкивался, поэтому решил разобраться и почитал разные статьи, ну и советы…       Мне пришлось до боли прикусить нижнюю губу, но смех всё равно прорывался наружу мелкими, тихими и рваными толчками. И смешным был вовсе не источник почерпнутой им информации (а если вспомнить мой первый порыв любопытства к этой теме, случившийся года так три назад, страшно представить, чего он там ещё мог начитаться) и не чрезмерно эмоциональная реакция на собственное признание, вмиг придававшая ему вид совсем ещё ребёнка, пусть не по годам смышлёного и наделённого ответственностью, которая и многим взрослым окажется не под силу.       Нет, смешно было то, насколько мы оба глупые и упрямые, когда дело доходит до проявления своих чувств и вынужденной откровенности.       — Ну конечно, посмотрите на неё, ей смешно! — укоризненно заметил он и закатил глаза, за своими картинными жестами пытаясь скрыть растерянность и смущение, слишком хорошо заметные в старательно прячущемся от меня взгляде. — А я вообще-то волновался за тебя!       — Ты замечательный, — вырвалось из самых глубин моего часто бьющегося сердца и расползлось по воздуху сдавленным шёпотом, пока я не раздумывая следовала порывам собственных чувств: обвила руками его талию, сдавила как могла крепко и пристроила лицо у него на груди, не обращая внимания на то, как покалывают кожу жёсткие ворсинки надетого под курткой свитера.       Иванов буквально сгрёб меня в охапку, в очередной раз продемонстрировав внушительную разницу в росте и комплекции между нами, потому что его огромные сильные руки оказались повсюду разом: и гладили меня по макушке, и прижимали к себе ещё ближе, придерживая за талию (а потом и за все места ниже поясницы, куда ему удавалось дотянуться).       — Пару минут назад я был невыносимым.       — Ты невыносимо замечательный, — не поддавшись на провокацию, совершенно спокойным и умиротворённым тоном ответила я. — Так уж и быть, я приму к сведению советы из интернета и пообещаю воздержаться от физических нагрузок. Никаких стометровок или сотни приседаний с этими коробками наперевес. Тогда ты разрешишь мне поучаствовать?       После недолгих пререканий мы договорились, что моей задачей будет открывать и придерживать двери, пока он перенесёт все коробки обратно в гараж, откуда они и были вытащены более полугода назад в ходе поиска очередной утерянной его матерью вещицы и в итоге остались брошены в той части дома, которой пользовались только братья, когда собирались все вместе. То есть примерно раз в год, на новогодние праздники.       Первое впечатление не подвело, потому что Максим и правда был не в настроении, вот только это оказалось никак не связано со мной. Напротив, пока мы занимались уборкой и непринуждённо болтали о всяких мелочах, изредка перебрасываясь маленькими камушками подколок, он успел остыть, развеселиться и, как следствие, начать снова подтрунивать надо мной. Только теперь почти в каждой его фразе мне виделся двойной смысл (хотя, кто знает, — может, он там и был?), отчего с моих щёк не успевал сходить яркий румянец, который, хотелось надеяться, получилось бы списать лишь на влияние мороза.       — Ты, наверное, подумаешь, что я совсем зажрался, но я терпеть не могу этот дом. Как только мне исполнится восемнадцать, я тут же отсюда съеду, — делился он со мной, пока мы вынужденно наводили частичный порядок ещё и в гараже, где всё оказалось скинуто с полок и оставлено валяться прямо на полу. — Пусть с ним связано много разных воспоминаний, но, по мере того как я взрослею, у меня складывается такое странное чувство, знаешь… будто это не он принадлежит мне, а я — ему. Все проблемы, которые здесь происходят, непременно оказываются на моих плечах, а мне это совсем не нужно. А ещё помню, когда отец впервые приехал сюда с тех пор, как они с матерью развелись — прошло лет пять, наверное, потому что очень долго они вообще отказывались общаться друг с другом лично — он скорчил такую недовольную мину и процедил: как можно было здесь всё так запустить. Тогда меня это безумно разозлило, но сейчас-то я, как ни странно, отлично понимаю его позицию.       — А вы с ним общаетесь?       — Ну так…. Своеобразно. Как-то очень давно он сказал нам с братом: «Я дал вам хорошие гены, фамилию и деньги. Как этим распорядиться — ваше личное дело». И это сошло бы за отцовскую мудрость, если бы не означало плохо завуалированное «заниматься вашим воспитанием я не собираюсь», — хмыкнул он, тщательно утрамбовывая коробки на идущих вдоль стены стеллажах. У меня бы не хватило терпения и собственные самые важные вещи привести в такой порядок, над каким он корпел здесь, в окружении какого-то хлама, разделяя его на категории и распределяя коробки по весу: самые тяжёлые на нижние полки, лёгкие — на верхние.       Пока моя жизнь являла собой образец импульсивности, стохастичности и хаоса во всём, от мыслей до действительно важных, решающих поступков, у него всё оказывалось продумано на несколько шагов вперёд, упорядочено и стабильно. Кажется, даже его перемены настроения можно было вписать в алгоритм и получить синусоиду с чётко выверенными координатами, от которых он бы ни за что не отклонился.       Пожалуй, единственное, что совсем не вписывалось в его рассудительность, — интерес ко мне. Своей эмоциональной нестабильностью я привносила полнейшую неразбериху во все его планы, срывала их внезапными импульсивными порывами или приступами беспричинного самобичевания, с которыми он из раза в раз пытался справиться, так же уверенно раскладывая по полочкам все мои страхи, комплексы и чувства, порой не до конца понятные даже мне самой.       И ладно я совсем чокнутая, но как его-то угораздило ввязаться в отношения со мной учитывая то, на какой ноте начиналось наше общение?       — Максим, а помнишь, как мы впервые встретились на поле? — кокетливо протянула я, задержавшись на несколько шагов позади него, и, быстро склонившись к земле, зачерпнула полные ладони влажного, слегка рыхлого снега, приятно скрипнувшего под пальцами.       — Мне действительно стыдно за тот случай, если ты… — он не успел ни договорить, ни обернуться; так и застыл тёмным пятнышком среди сумерек, синей вуалью опускавшихся на заснеженный задний двор, когда запущенный мной наскоро слепленный снежок прилетел ему точно в затылок, белыми хлопьями оставшись в коротких волосах.       Торжество справедливости получилось настолько быстрым и смазанным, что я и насладиться им толком не успела. Потому что Иванов обернулся и уставился прямо на меня с лицом каменно-непроницаемым, показательно спокойным, и лишь его хитрый прищур охотника, завидевшего лёгкую добычу, подсказывал мне: пора спасаться.       Я рванула прочь от него и испуганно взвизгнула в тот же момент, как краем глаза заметила резкий рывок в свою сторону. Догнать меня он мог за пару секунд, но предпочёл от души поиграться, гоняя меня по всему двору, специально замедляясь незадолго до того, как расстояние между нами становилось критически малым.       — Сдавайся, и тогда твоё наказание не будет столь жестоким! — самоуверенно и нагло заявил он, приближаясь ко мне медленно и неотвратимо, по-кошачьи грациозной походкой и с хищной улыбкой на пухлых губах. Я оказалась в западне, уперевшись спиной в прозрачную стену веранды, задыхалась после непредвиденной пробежки на обжигающе-ледяном зимнем воздухе, но при этом давилась смехом.       — Ой как страшно! — мой загнанный вид всё же ввёл его в заблуждение и, когда полностью уверенный в своей победе Максим вальяжно приблизился ко мне на расстояние вытянутой руки, я дёрнулась вбок и успела проскочить мимо него, снова принимаясь убегать.       История, уже случившаяся с нами однажды, повторялась. Но ни один из нас прошлых ошибок не усвоил.       Он всё так же легко купился на образ хлопающей глазами дурочки и упустил победу, которая лишь мазнула по кончикам пальцев шероховатой на ощупь тканью моей куртки. А я всё так же не учла, что его скорость не шла с моей ни в какое сравнение.       На этот раз наше приземление оказалось мягким и почти безболезненным: спасибо внушительному слою снега, в который мы свалились, и, конечно же, самому Иванову, подхватившему меня в полёте и взявшему основной удар на себя. Ощущение дежавю запрыгнуло на моё беспомощно распластанное по сугробу тело в тот же миг, как затылок занемел от холода, взгляд выцепил проступающий рельеф полумесяца на предзакатном небе, а на душе вдруг стало удивительно спокойно.       Хорошо. Так же хорошо, как и в тот полный странностей вечер, когда я впервые настолько чётко почувствовала, что наконец нахожусь именно на своём месте.       И моё место — рядом с ним.       — А теперь будет наказание? — улыбнулась я, наблюдая, как он с голодной ухмылкой нависает прямо надо мной, и только слегка вздрагивала, когда с его волос мне на лицо падали капли слегка подтаявших снежинок.       — Это и есть мой секрет, Полина, — его тёплые губы прижались к кончику носа и легонько прихватили его, будто прикусывая. Он перекатился на спину и потянул меня вслед за собой, и через несколько секунд возни на снегу я оказалась уже лежащей на нём лицом к лицу. Но до желанных горячих поцелуев Максим как раз успел выдохнуть прямо мне в рот: — Я твоё главное наказание. ***       Если и были какие-то неоспоримые плюсы в этом огромном, пугающем и холодном коттедже, где, аки заколдованный принц, жил Иванов, то все они крутились преимущественно вокруг ванных комнат. И дело не только в том, что именно на пороге одной из ванных мне впервые посчастливилось любоваться его эстетически прекрасным телом, вызывавшим повышенное слюноотделение и пробуждавшим нездоровый аппетит (но и в этом тоже, смысл врать).       Просто, в сравнении с обычными квартирами, здесь ванные комнаты поражали наличием свободного пространства, остававшегося даже после того, как в них уже находилось двое. И в душевой, куда меня накануне отнёс на руках Максим, мы оба разместились очень свободно и комфортно. Точнее, разместились бы, если бы он не продолжал обнимать меня и прижимать к себе всё то время, пока струи воды смывали с нас кровяные разводы.       И сама ванна здесь тоже оказалась шикарной: широкой и настолько длинной, что мне впервые приходилось не сидеть, подогнув ноги в коленях, а даже придерживаться за бортики, чтобы ненароком не уйти прямо под обжигающе горячую воду с огромной шапкой ароматной пены сверху.       Мы с Максимом слишком увлеклись поцелуями под открытым небом, опомнились только в тот момент, когда онемевшие от холода губы совсем перестали слушаться. Посмеиваясь и слегка смущаясь, мы ринулись обратно в дом, где тут же разбежались по ванным комнатам, чтобы как можно скорее отогреться.       И теперь, глядя, как на белоснежном кафеле стен оседает мутная пелена конденсата, я уже начинала жалеть, что в ответ на сказанное им «вместе согреемся быстрее» только покраснела, отмахнулась и ускорила шаг, поднимаясь на третий этаж, в гостевую комнату. Потому что даже моя привычка мыться почти в кипятке не спасала: кожу щипало, она зудела и чесалась от быстрой смены температур, но холод успел проморозить меня насквозь, ледяной корочкой осесть на костях, и теперь беспощадно выкручивал и дробил их. Зубы до сих пор изредка клацали, пока моё тело пыталось справиться с устроенным ему стрессом, покрываясь мурашками сразу же, стоило лишь одним опрометчивым движением подставить под поток воздуха голые плечи.       Уверена, с Ивановым действительно было бы теплее. Ведь меня в жар бросало от одних лишь воспоминаний о том, как он прикасался ко мне вчера, приятно наваливался и прижимал меня к кровати своим телом, которое я в полутьме видела лишь соблазнительными очертаниями.       Только спустя сутки спадала первая волна эмоций после нашей близости, и я начинала анализировать произошедшее, всё больше укореняясь в пугающе-забавной мысли, что просто… вообще ничего не поняла. Слишком зажалась от неожиданно сильной боли, сосредоточилась только на ней и из-за этого не чувствовала и не замечала вообще ничего помимо неприятного жгучего ощущения между ног. В итоге свой первый раз я запомнила только его страстными ласками до момента потери девственности и утешительными — уже после.       Конечно, это тоже неплохо, но вовсе не то, чего мне бы хотелось. Я не жалела о своём решении, но испытывала лёгкое разочарование от осознания того, что слишком поторопилась: если бы мы размеренно двигались к этому несколько дней подряд, проведённых бок о бок друг с другом, как происходит сейчас, мне стало бы проще довериться ему в тот самый решающий момент. И пусть я действительно до головокружения, безумия, похотливого наваждения хотела Максима, одновременно с тем оказалась абсолютно не готова к нашему сексу.       И теперь в моей голове прочно засел страх, что второй раз может стать таким же болезненным, смазанным, ничуть не похожим по ощущениям на эйфорию, приходящую во время долгих поцелуев и откровенных прикосновений его пальцев. А телу было плевать на всё, и оно отзывалось ещё большим возбуждением, чем прежде, стоило лишь подумать о том, как я снова окажусь обнажённой в его крепких объятиях.       И мне снова хотелось.       То ли всё исправить, то ли опять наступить на те же грабли.       — Пооооля… — я вздрогнула от неожиданности, услышав его голос прямо за дверью, ведущей из комнаты в ванную. Но прежде, чем успела выкрикнуть что-нибудь в ответ, дверь уже приоткрылась, и Иванов тут же ввалился внутрь с непринуждённой улыбкой на губах. — А я уже подумал, что ты от меня сбежала.       — Опыт показывает, что это бесполезное занятие, — философски заметила я и с нарастающим недоумением стала наблюдать, как он спокойно прикрыл дверь изнутри и подошёл вплотную к ванне, с лукавой улыбкой присел на её бортик и принялся тщательно разглядывать густую пену. Так, словно видел всё находящееся под ней.       Я смутилась и на всякий случай вытянула шею, чтобы убедиться, что под пеной действительно ничего не видно. Перевела недоумённый взгляд на Максима, чей визит стал полной неожиданностью и навевал на разного рода пошлые мысли, которые, казалось, так отчётливо вырисовывались в моих широко распахнувшихся глазах и покрасневших щеках, что ему и стараться не нужно, чтобы их прочитать.       И он, как назло, в одних лишь серых домашних брюках, и светлая кожа его оголённого торса мгновенно стала влажной от стоящего в комнате пара и блестела так красиво, что хотелось вытянуть руку и медленно провести пальцем по его груди. Уверена, после этого на подушечке собралась бы маленькая капля, которая должна была испариться с громким шипением, потому что мне было не просто жарко — невыносимо горячо внутри.       А когда я смотрела, как взъерошены его влажные после душа волосы, на губы лезла улыбка. Широкая, счастливая, немного нездоровая и пугающая меня саму. Потому что я, кажется, настоящая фетишистка.       Влюблённая фетишистка.       — Ты в курсе, что только что беспардонно ко мне вломился? — поддерживать видимость спокойствия, пока меня вовсю раскручивало на эмоциональной карусели, было заранее гиблым делом. Но я просто понятия не имела, как реагировать на него, такого загадочного и соблазнительного, пришедшего ко мне, но до сих пор ничего не предпринимавшего.       Кажется, он тоже ждал от меня чего-то, и во взгляде его вспыхнул знакомый уже огонёк. Сейчас, вот прямо сейчас там начнут вовсю скакать и резвиться бесы, однажды попавшись во власть которых я уже не смогла вырваться обратно на свободу.       Он и правда моё наказание. Мой главный соблазн, моя главная слабость, мой личный котёл в аду, в котором оказалось так приятно вариться заживо.       — Вообще-то на двери, прямо под ручкой, есть такие маленькие штучки, и если их просто повернуть, то уже никто… А, чёрт, забудь об этом!       — Мааааксим, — с не менее хитрой улыбкой, чем у него минутой ранее, я придвинулась поближе и почувствовала какой-то приятный, сладковатый, неуловимо-знакомый запах, только усиливший желание поскорее поцеловать его и уткнуться носом в тёплую шею. Пальцы обхватили локоть той руки, которой он опирался на край ванны, и резко дёрнули её на себя.       Конечно, опрометчиво было думать, что мне хватит сил его уронить, и расчёт шёл только на эффект неожиданности. Сработало это отчасти: его рука соскользнула и плюхнулась в воду рядом с моими коленями, а сам Иванов опасно наклонился, но равновесие удержал. А спустя мгновение просто поднялся, как ни в чём не бывало залез ко мне в ванну и немного поёрзал, устраиваясь поудобнее.       — Здесь маловато места для двоих, — пролепетала я, пытаясь пошевелить ногами, на которые он по-хозяйски уселся всем своим немалым весом.       — Ничего, ты мне не мешаешь, — нагло ухмыльнулся он, но всё же немного приподнялся, для равновесия облокотившись ладонями о край ванны прямо над моими плечами.       Ситуация вышла из-под моего контроля, толком не успев под него попасть, и вместо дурацкой шутки всё оборачивалось очередным моментом будоражащего напряжения, возникающего каждый раз, стоило нам оказаться так близко друг к другу.       Моего терпения хватило всего на несколько глубоких глотков горячего и влажного воздуха, жадно выхватываемых в попытке успокоиться и прийти в себя. Я пыталась не реагировать, просто не обращать внимания на то, как он склонился надо мной низко-низко и дыхание щекотало подбородок, и это ощущение почему-то снова отбрасывало меня на несколько месяцев назад, в физкультурный зал, где мне приходилось задыхаться от ярости и обиды во время нашей перепалки. Тогда он нависал надо мной так же, но сердце ёкало от страха, а вовсе не от восторга, как сейчас.       И мне вдруг стало так тоскливо, тягостно, просто невыносимо думать о том, что мы могли так и остаться врагами. Могли остаться чужими.       И осознание этого остро полоснуло по груди и оставило после себя кровоточащую рану, о которой хотелось скорее забыть. А я знала только один способ забыть вообще обо всём на свете.       К его губам я потянулась сама. Обхватила ладонями шею, из-за чего он вынужден был прижаться вплотную ко мне; вода разошлась волнами от наших почти полностью соприкоснувшихся тел и начала переливаться за края ванны множеством тонких струек. Впервые я первая решилась проникнуть языком вглубь его рта и тут же почувствовала лёгкий сладковатый привкус какао — вот чем от него так непривычно пахло.       Руки Максима жадно шарили по моему телу, как-то потерянно, судорожно, словно он сам не понимал, чего именно хочет, и пытался дотронуться до каждой клеточки моей кожи разом. Я то и дело чуть не уходила под воду прямо с головой, съезжая вниз по скользкому дну ванны, и ему приходилось обхватывать меня за ягодицы, чтобы подтянуть к себе и не позволить утонуть. И когда ему окончательно надоела эта возня, он просто приподнял меня и усадил к себе на колени, промежностью прижав прямо к своей эрекции.       Вся сжавшись от этого ощущения, уже не нового, но до сих пор заставлявшего кровь быстро приливать к щекам и низу живота, я почувствовала отнюдь не ожидаемое сильное возбуждение, а боль. Уже не такую невыносимо саднящую, как прежде, но очень явно различимую, и вслед за ней, конечно же, пришёл страх.       От испуга мои глаза распахнулись резко и широко, тут же заслезились от резанувшего по ним яркого света, чей эффект только усиливался отражением от идеально-белых поверхностей комнаты. И пока шея горела под частыми, пылкими поцелуями, взгляд упал на его плечи, за которые я крепко держалась пальцами: сверху спины уже красовались алые отметки ногтей, оставленные мной накануне на пике болезненных ощущений.       Всё это отрезвило меня быстрее, чем если бы вода вокруг нас вдруг превратилась в лёд. А остановить его не хватало решимости, и мысленно я проклинала собственную глупость, ведь который раз подряд инициатором всех самых необдуманных поступков между нами выступала именно я, словно специально подталкивая, подначивая его к тем действиям, которых сама же и пугалась.       Господи, ну как можно быть такой дурой!       — Там, кстати, какао остывает, — томно шепнул мне на ушко Иванов и прикусил мочку, сильно оттянув её в сторону.       — Какое какао? — мой голос звучал сипло и растерянно, а подушечки пальцев аккуратно прикасались к маленьким ранкам на его плечах, чтобы не надавить и не причинить боль. О чём он говорил, я вообще не понимала, пребывая в состоянии, мечущемся на стыке между эйфорией от поцелуев и транса от осознания того, к чему они должны были привести.       — Какао, которое стоит на столике в комнате и ради которого я вообще-то сюда пришёл. Потому что среди советов из интернета, знаешь ли, было ещё… — договорить ему я не позволила, прижав ладонь к его рту и обречённо застонав. И почему, черт побери, он так спокойно обо всём этом шутит, а меня просто разъедает изнутри от стыда?       — Ты можешь хоть на десять минут воздержаться от сарказма? — его язык быстро мазнул по моей ладони, вынуждая тут же отдёрнуть её и смутиться ещё сильнее. Хотя сильнее, казалось, уже некуда, и щёки невыносимо жгло от стремительно приливающих к ним одна за другой порций крови.       — Слово «воздержаться» звучит как издёвка, когда ты сидишь на мне голая, — ухмыльнулся Максим, и я зажмурилась и прижалась лбом к его плечу, чтобы спрятать лицо и не смотреть в глаза этому наглому подлецу. Его тело чуть подрагивало — видимо, он очень усердно сдерживал смех, — а ладонь легла мне на макушку и ласково погладила по голове, что вполне походило на маленькое извинение за то, что снова довёл меня. — Знаешь, я, пожалуй, пойду переоденусь во что-нибудь сухое. И когда я вернусь…       — Я уже буду пить какао.       — Главное, будь при этом одета. ***       — Такое чувство, будто у меня начинается клаустрофобия, — отметила я, растерянно оглядывая гостиную в собственной квартире, казавшуюся маленькой и тесной клеткой после огромных пространств и высоких потолков коттеджа Иванова.       Зато он явно чувствовал себя отлично и по-хозяйски уверенно передвигался по моей квартире, в отличие от первого раза, когда мы заезжали сюда новогодним вечером. Тогда он мялся на пороге, не решался пройти в комнату без моего предложения и всюду ходил за мной хвостиком, что-то рассеянно мурлыча, совсем как испуганный котёнок, впервые оказавшийся в новом доме. Ничего общего с тем наглым и самодовольным котярой, который теперь вальяжно развалился у нас на диване и с интересом оглядывался по сторонам, а ведь прошло всего лишь два дня.       Правда, вчерашний день я бы засчитывала лишь наполовину, потому что мы с утра и до вечера провели его в обнимку на диване, доедали последние остатки праздничного ужина (заказывал Максим явно с расчётом на целую футбольную команду, а не на двух подростков) и наслаждались самым традиционным для нас обоих занятием, начатым ещё в новогоднюю ночь: пересматривали все фильмы о Гарри Поттере.       — Странно, что не по себе именно мне, а не тебе, — я покосилась на него, так и замерев по центру комнаты и не зная, чем себя вообще занять. Да и зачем мы приехали сюда, у меня были лишь смутные представления: просто хотелось убедиться, что дома действительно всё нормально, именно так, как в моих лживых сообщениях родителям.       — Я просто больше привык к такой резкой смене обстановки. Раньше я часто после уроков тусил у Славы, и на ночёвку оставался, а у них квартира в сравнении с вашей — вообще клоповник. Но мне после своего дома это даже по-своему нравилось. А потом Слава резко погряз в надуманных любовных страданиях, и все наши встречи вне гимназии в последний месяц сводятся к тому, что он приезжает ко мне в гости и предлагает напиться.       — Не думала, что вы так часто выпиваете.       — Мы и не выпиваем, — скривился Иванов и, не выдержав, схватил меня за ладонь и потянул на себя, призывая присесть рядом с ним на диван. — У Евгения Валерьевича нюх лучше, чем у ищейки, а он категорически против нарушения режима. После Хэллоуина он меня следующие две тренировки так гонял, что мне сдохнуть хотелось, ещё и отчитал потом, хотя, казалось бы, ну на праздник-то можно. А вот Славе всё нипочём, и при этом на утро после пьянки он всегда выглядит так бодренько, что меня зависть берёт.       — Как ты думаешь, они с Ритой… разобрались? — спросила я, придвинувшись поближе и положив голову ему на плечо. Чем больше информации я узнавала о Чанухине, тем стремительней рассыпался его прежний образ в моих глазах: под слоем новенькой, блестящей декоративной штукатурки пастельного цвета проступала кроваво-красная кирпичная кладка, грубая, жёсткая и уже местами взятая плесенью.       Впрочем, судя по последним поступкам Марго, она тоже оказалась не такой невинной и безобидной, как мне всегда казалось. Возможно, они действительно идеально подходят друг другу?       — Я в этом уверен. Потому что за пару часов до отъезда твоих родителей мы говорили со Славой и разошлись со словами «Мне пора собираться к Рите, она меня ждёт», — приторным голоском и с картинным придыханием протянул Иванов, передразнивая своего друга.       — И ты мне ничего не сказал? — тут же возмутилась я, подпрыгнув на месте и ткнув его кулачком в плечо, чем вызывала только лёгкий смешок, потому что все мои даже по-настоящему сильные удары были ему что порхание крыльев бабочки по оголённой коже.       — Я как-то вообще про это забыл. Слишком насыщенно начались наши с тобой каникулы, — от его хитрого прищура, самодовольной ухмылки и заговорщического тона мне вмиг захотелось то ли снова мучительно покраснеть, то ли укусить его посильнее, чтобы перестал наконец делать намёки, на которые я совершенно не знала, как стоит реагировать. А Максим только обхватил руками мою талию и, прижавшись носом к изгибу шеи, прошептал: — И я не боюсь твоих колючек, мой маленький воинственный ёжик.       — Вот и зря! — для порядка буркнула я, улыбаясь и поглаживая его по голове, перебирая пальцами восхитительно приятные, плотные и шелковистые на ощупь волосы. За этими незамысловатыми движениями я могла бы, наверное, провести половину своей жизни, ощущая, как тепло и умиротворение расходятся вверх по рукам и постепенно заполняют собой всё моё тело. — Знаешь, я хочу тебе кое-что показать. Только обещай, что не будешь смеяться.       — Обещаю!       — И никаких дурацких шуточек!       — Ну Поооооль, — жалобно протянул он, но, подняв голову и встретившись со мной взглядом, грустно выдохнул и сдался: — Никаких дурацких шуточек!       Я утащила его к себе в комнату, немного смутившись в тот момент, когда пробежалась взглядом по сплошь заставленным всем подряд, от книг до безделушек, полкам и обилию разноцветных пятен, выглядевшему кричащие-ярким после подчёркнуто спокойной обстановки комнаты Иванова. Оставалось только порадоваться, что ему не довелось видеть мою спальню в нашей прошлой квартире, вызывавшую рвотный рефлекс всеми оттенками розового и заваленную горой мягких игрушек, потому что за неё мне стало бы особенно стыдно.       — Синие обои? — удивился он, с интересом разглядывая корешки валявшихся на столе книг, пока я доставала из шкафа небольшую коробку, под завязку набитую разными памятными вещицами.       — Они в цветочек. И синий цвет успокаивает.       «И когда я выбирала их, мне до сих пор было так плохо после потери брата, что я засыпала, только вдоволь наревевшись в подушку», — хотелось бы добавить мне, но не находилось достаточно сил, чтобы рискнуть и поделиться с ним подобным.       — А где же зайчики, котики и радужные пони?       — Как будто тебе у себя дома котиков не хватает, — я осеклась и испуганно посмотрела на него, слишком поздно сообразив, что именно ляпнула. Ведь, учитывая его напряжённые отношения с матерью, ему могло быть неприятно слышать подобные шуточки, несмотря на то, насколько нелепо и смешно звучали эти «котик» от неё и её мужа. — Максим, извини, я…       — Всё, ты меня уделала, — весело рассмеялся он, подняв руки в знак капитуляции. — Теперь точно никаких дурацких шуточек.       — Ну тогда вот… — несколько обычных тетрадных листочков в клетку, пожелтевших от времени, буквально прожигали мне ладони, и при взгляде на них мне показалась просто отвратительной идея показать это всё Иванову. Да после такого он наверняка подумает, что я больная на всю голову!       — Ты покажешь мне их?       — Я сначала… объясню, что к чему. В общем, у моего брата была фигурка Гендальфа, такая здоровенная, папа ещё её в шутку к нам под ёлку вместо деда мороза ставил. И когда мы с братом очередной раз очень сильно повздорили — он потерял одну вещь и обвинил в этом меня, а потом вещь у него нашлась — он наотрез отказался передо мной извиняться. И чтобы восстановить справедливость, я стащила у него эту фигурку и оставляла ему вот это…       Я протянула Максиму листочки, где в стиле старых детективных фильмов текст был не написан или напечатан, а склеен из отдельных слов или фраз, вырезанных прямо из газет. Содержание записок я почти дословно помнила до сих пор: «То, что вам дорого, находится у нас. Вы знаете условия сделки. Торг бесполезен». «У вас есть одна неделя, чтобы выполнить наши требования. Иначе последствия окажутся на вашей совести». «Надеюсь, это поможет вам понять, что угрозы реальны».       — К последней я приложила вот это, — пальцы подцепили из коробочки кусок ваты, край которого был вымазан красной гуашью и на который я старалась лишний раз не смотреть, потому что даже такая мелочь заставляла мозг вырабатывать неприятные ассоциации и меня начинало слегка подташнивать. — Это должно было символизировать окровавленный кусок бороды. После этого Костя, сначала смеявшийся с этого, психанул, перевернул всю квартиру, пытаясь найти своего Гендальфа, а потом сдался и извинился.       — Да ты просто маленькое исчадие ада! — сквозь смех воскликнул Иванов и, заметив, как я поморщилась, тут же забрал у меня вату и опустил обратно в коробку, зацепившись взглядом за что-то ещё, хранящееся там. — А ещё так возмущалась тому, что я забрал твою куртку.       — Мне было десять лет, и у меня было очень богатое воображение.       — И ты не боялась добиваться того, что хотела.       — Психолог Максим Иванов снова в деле? — с сарказмом уточнила я и тут же приглушённо охнула, потому что его руки обхватили мою талию и решительно усадили меня на край стола, а сам Максим встал вплотную ко мне, склонился и прижался своим лбом к моему.       — Психолог Максим Иванов со всем профессионализмом заявляет, что ты потрясающая, — бархатный шёпот прервался с прикосновением его шероховатых, сухих и потрясающе горячих губ к моим, а я продолжала завороженно смотреть ему в глаза, ставшие тёмными, серовато-синими, как вечернее небо во время надвигающейся грозы.       И гроза надвигалась на нас медленно и неотвратимо, вовсю гремела звуками падающих вниз ручек и тетрадей, снесённых со стола в тот момент, когда он подхватывал меня за ягодицы, чтобы усадить ещё глубже и втиснуться между разведённых в стороны ног. Перед плотно сомкнутыми глазами сверкали яркими вспышками молнии, пока его руки медленно обводили рёбра, гладили грудь и трогали соски: робко и невесомо поглаживали большим пальцем, осторожно сжимали костяшками и оттягивали в сторону, крутили между подушечек, наращивая темп и силу по мере того, как я всё отчётливей стонала прямиком ему в рот, мешая нашим поцелуям.       Это было так прекрасно. Волнительно, тревожно, ярко и душно, как и бывает за пару минут до ливня, дающего передышку от удушающего летнего зноя.       Я задрала вверх его кофту, и Максим тут же стянул её с себя, позволяя покрывать поцелуями свою грудь и гладить напряжённый, твёрдый живот. Вот чего мне хотелось уже очень давно и чему не мог помешать даже дневной свет, тусклой серой дымкой тянувшийся из окна и расползавшийся по всей комнате.       Стыдно не было. Стыд придёт афтершоком, стоит лишь пойти на спад первой волне экстаза.       Поэтому я не задумывалась ни о чём, помогая ему снять с меня свитер и тут же ощущая его язык, дразняще движущийся по ключице. Старалась держать в узде свой страх, когда брюки на мне оказались расстёгнуты и длинные пальцы оттянули резинку трусиков, ловко пробираясь под них. Сжалась на мгновение, почувствовав, как один палец проводит по складкам, быстро минуя клитор, и погружается внутрь меня сразу до упора.       Так легко, просто, беспрепятственно. И абсолютно не больно.       Повинуясь порыву сказать что-нибудь, я приоткрыла рот, но смогла издать только какой-то животный, гортанный стон, смешанный со всхлипом, когда он так же резко и неожиданно достал палец, а вернул в меня уже два. Мне инстинктивно захотелось свести бёдра вместе, но получилось лишь плотнее обхватить его своими ногами и сжаться вокруг пальцев ещё сильнее.       Я ничего больше не чувствовала в своём теле. Не могла понять, на талии ли его вторая ладонь или сжимает мои волосы, продолжают ли его губы покрывать поцелуями шею, прикусывают мочку или просто упираются в висок. Всё сосредоточилось только на этом новом, странном, остром и болезненно приятном ощущении распирающей наполненности, которое очень не хотелось терять.       — Тебе не больно? — его голос охрип до неузнаваемости, плечи под моими ладонями рвано поднимались и опускались в ритме со сбившимся, тяжёлым дыханием. Я облизывала губы, пытаясь совладать с собой и вымолвить хоть одно короткое слово, но только качала головой, стыдливо и еле заметно подаваясь бёдрами ему навстречу. Пальцы почти покинули меня, сорвав с губ разочарованный, жалобный всхлип, а потом снова вошли на всю длину. И снова.       Снова, снова, снова.       — Точно не больно? — прошептал Максим мне на ухо, делая свои движения более плавными и неторопливыми.       — Нет, — на выдохе выпалила я, мысленно умоляя его поскорее догадаться, как безумно сильно мне хочется большего. И, не в состоянии просто озвучить свои желания, потянулась дрожащими руками к застёжке на его джинсах, но тут же оказалась перехвачена им.       — У меня нет презерватива, — он остановился и попытался поймать мой взгляд, который я усердно отводила в сторону, желая расхныкаться от обиды. — Давай без него? Я обещаю, что сделаю всё как следует.       Я была уверена, что никогда и ни за что не соглашусь на такое. Потому что с трепетом выслушивала все мамины страшилки и хорошо усвоила, какие бывают последствия. Потому что всегда считала, что желание секса не должно напрочь отключать мозги. Потому что глупо верить тем обещаниям или признаниям, которые звучат, когда мы оба наполовину раздеты.       Но вся моя рассудительность испарилась, когда его ладони легли в изгиб талии, влажный лоб упёрся в моё плечо и он тихо прошептал:       — Пожалуйста, Поль. Я так тебя хочу.       Ничего больше не говоря, чтобы не выдавать свои сомнения испуганным дрожащим голосом, я снова потянулась к его джинсам. Успела расстегнуть пуговицу, прежде чем он подхватил меня и отнёс на кровать.       Голова кружилась и всё плыло перед глазами, пока мы впопыхах стягивали остатки одежды и целовались, целовались, целовались. Его губы срывались вниз, проходились по шее и груди, чувственно касались живота, прокладывали дорожку от пупка всё ниже и ниже, вынуждая до боли сжимать пальцами его волосы, а потом возвращались и снова терзали мой рот до жгучего, саднящего чувства.       С первых же нескольких аккуратных, боязливых толчков внутри меня тело начала сотрясать мелкая дрожь. От физического удовольствия, нарастающего с каждым его движением, и от болезненного, неправильного удовольствия, связанного с осознанием риска, на который я решилась. И это чувство вторжения на запретную территорию, перехода за границы дозволенного и правильного, отказа от того, что «надо» в пользу того, что «хочется», усиливало все ощущения, позволяло им нарастать до того предела, где разум переставал иметь значение.       Только эмоции, только звучащие в унисон стоны, только бешеный темп его движений и эйфория, растекающаяся по венам.       А потом горячая вязкая жидкость, хлынувшая на живот, и усталый поцелуй в висок. ***       — Ты злишься на меня? — спросил Иванов сразу же, как только мы вышли из такси и направились к его дому, специально предпочтя проделать путь по коттеджному посёлку пешком. Не знаю, как ему, а мне точно необходим был глоток свежего воздуха, и не один. — Только не надо говорить про всё нормально, потому что я прекрасно вижу, что это не так.       — Я не злюсь на тебя. Но мне… страшно. Как-то очень страшно, а вдруг…       — Поль, никакого вдруг не будет, — безапелляционно заявил он, явно стараясь спрятать еле пробивающуюся сквозь показательное спокойствие в голосе нотку. Раздражение? Страх? Или чувство вины? — Но если тебя это так пугает, то я обещаю, что больше такого не повторится.       Повисшее в воздухе молчание становилось неловким, и с каждым шагом вглубь по расчищенной от снега дорожке было всё сложнее изображать искреннюю увлечённость скучным пейзажем чужих высоких и глухих заборов. Зато я действительно невероятно обрадовалась, когда за чьим-то нелепым мини-дворцом с несколькими башенками показалась крыша его дома.       — Если что, я здоров, — ляпнул Максим, и я уже начала поворачивать голову в его сторону, чтобы высказать недоумение касаемо этого странного заявления, но остановилась и густо покраснела, сообразив, что именно он имел в виду.       — Максииииим, — протянула я, свободной от его руки ладонью прикрывая лицо и еле сдерживаясь, чтобы не высказать ему все приходящие в голову нелестные эпитеты.       — Ну, вдруг ты об этом тоже…       — Умоляю тебя, остановись!       — Конечно, я подразумевал исключительно физическое здоровье. Про душевное, думаю, ты и сама уже всё поняла, — ему явно доставляло удовольствие смотреть, как мне приходилось бороться со смущением, смехом и раздражением разом. И почему он может спокойно говорить о тех вещах, из-за одного упоминания о которых я мгновенно вспыхиваю, как спичка?       — Ты официально вернулся к статусу просто невыносимого.       — Без замечательного? — ахнул он и посмотрел на меня жалобным щенячьим взглядом, вслепую пытаясь попасть ключом в замочную скважину на своей двери. — Я заслужу своё звание обратно во что бы то ни стало, вот увидишь!       — Тебе придётся очень постараться.       — Я постараюсь, — кивнул Иванов растерянно, безрезультатно пытаясь провернуть ключ. А потом, громко вздохнув, вдавил до упора красную кнопку звонка.       Пока я соображала, что происходит, из дома послышалось громкое «наконец-то!» и дверь перед нами распахнулась. И я нелепо открыла рот от изумления, потому что прямо перед нами стоял… Максим Иванов.