***
Громкий голос клоуна вдруг резко оборвался, как будто Джокер заснул. Во время рассказа Брюс пару раз пробовал убрать острый подбородок со сгиба своего локтя, но тот всё время возвращался с постоянством неугомонной осы, выбравшей себе жертву. В конце концов, Брюс оставил Джокера в покое, сосредоточившись на истории. Зато теперь, когда Джокер умолк, он почувствовал резкую боль и сильное онемение, пошевелил рукой, второй спихивая голову клоуна в бок, но тот, тихо хихикнув, поймал зубами палец Брюса, чувствительно прикусив кожу. Брюсу не нравилось, что Джокер с ним заигрывает, не нравилось ничего из того, что происходило: ни то, что он услышал, ни то, что, вероятно, Джокер не договорил, не нравились дурацкая несерьезность клоуна и его жестокость, которая никак не сочеталась с тем, как он вел себя сейчас или полчаса назад, когда зашивал его рану. Помимо этого Брюса беспокоило желание узнать, чем завершился бунт в Аркхэме, выжил ли персонал и что делал Альфред в безуспешных попытках его разыскать. О чем думает несчастный, переживающий за него, как за сына, старик. И что будет с Бэтменом, если… Брюс не выдержал. Он молча развернулся, проигнорировав режущую боль в боку, подмял Джокера под себя, накрыв его голову подушкой. Джокер завозился, хрипя под подушкой, но всерьез не сопротивляясь. Он снова трясся от смеха, но на этот раз какого-то другого — полного возбуждения и радости. Брюс отпустил его, возвращая подушку снова себе под голову. — Обожаю тебя, радость моя. Всё дело в том, что у нас это в первый раз, длинный разговор по душам. Мы ведь столько никогда не говорили друг с другом. И ты не бьешь меня, а слушаешь. Хотя мне нравится и то и другое, знаешь, сложно выбрать, Бэтс, ты всё делаешь лучше всех и приятнее всех. Вот только молчишь много, но это ничего, и я даже знаю, чем всё это закончится. На этих словах Джокер положил руку на грудь Брюса, побарабанил по ней подушечками пальцев. Прикосновение словно ударило током, тело Брюса моментально покрылось мурашками. Он спихнул настырную руку, злясь на самого себя за идиотскую, необъяснимую реакцию. Разве время для дурацких, никому не нужных игр, до глупого, несерьезного противостояния с черт знает каким подтекстом? Или Джокер серьезен? Брюс не хотел даже думать об этом. Не здесь. Не сейчас. Бэтмен выдохнул, поймал вернувшуюся на его грудь руку за запястье, прижал к кровати рядом с собой. — Давай успокоимся и поговорим. Я догадываюсь, что тебе тоже нелегко. Но у меня есть вопросы, и я хочу, чтобы ты мне на них ответил, не отвлекаясь. Хорошо? — Так неинтересно, Бэтс. Ты ведь догадываешься, что ты и я, мы… рано или поздно… — Джокер, — Бэтмен сжал костлявое запястье. — Мы поговорим с тобой, о чем захочешь, но потом, когда разберемся с проблемой. Большой палец Брюса надавил на вену, выступающую на запястье клоуна, прощупывая пульс. Заходящийся ритм постепенно снижался. Джокер успокаивался. Он не проронил ни слова, ждал, когда Бэтмен продолжит, даже не шевелился. Бэтмен всегда знал, что только терпением можно победить Джокера. Раз ему нравятся прикосновения — значит, он будет держать его за руку столько, сколько потребуется, пока не узнает всё, что ему нужно. — Бэтс… — Что? — Спрашивай. А еще он всегда всё знал. Предугадывал. Чувствовал Бэтмена, вот как сейчас поймав его желание задать вопрос. — Что было дальше? Кто организовал бунт? — Да какая разница. Очевидно же, что Двуликий. Мне было не до бунта, можешь мне поверить. Я хотел сдохнуть и как можно скорее. Сбивчивые воспоминания без лиц и конкретики уже не так мучили Джокера, как в первые дни, но тогда единственным желанием было забиться в самый дальний, темный угол и сделаться невидимым, чтобы никто не трогал, не подходил, не провоцировал на жуткие эмоции. Он сострадал даже тем пациентам, которых хотел прикончить просто за свое нелепое существование. Раньше было весело воображать их грандиозно устроенную смерть, насмешливо скалящуюся в лицо нелепой жизни. Теперь... Джокер поежился. На его некогда свободные, воздушные крылья из смеха налипла убийственная позолота сострадания. — Джокер, что стало с тем чувством, которое ты ощутил, когда очнулся? — Оно меня ненавидит и жалеет, и если я не вырву его из своего сердца, то сойду с ума. — Джокер, ты и так… — Бэтмен не заметил, как улыбнулся. — Ой, вот только не надо шутить, ты не умеешь. — А, по-моему, тебе нравится, когда я шучу, ты только делаешь вид. Джокер извернулся и болезненно ущипнул Бэтмена за грудь. Брюс проигнорировал странное действие и озвучил то, что давно вертелось у него на языке: — Если средство вернуло к жизни прошлого тебя... — Нет никакого прошлого меня, — перебил Джокер. Его голос прозвучал устало. — Не заблуждайся, Бэтс. — Если предположить, что это всё же произошло, — терпеливо повторил Бэтмен, — и средство вернуло тебя прошлого, до происшествия на заводе, которого ты, вероятно, не помнишь или не хочешь помнить, то что случилось со мной? Как я понимаю, кто-то бросил пробирку мне в лицо, и средство попало на кожу. Кто это был и почему я ничего не почувствовал? — Я понятия не имею, кто это был, и я тоже ничего не почувствовал, только видел жидкость на своей руке и вспышку, по ощущениям она была похожа на прикосновение сквозняка, резкая, холодная и воздушная, только впитывалась в кожу. Я понятия не имею, что это. — Нам нужен образец, чтобы разобраться. И антидот. И всё же, почему глаза? — Бэтс, ты иногда такой странный. Разгадываешь сложные задачи и не можешь справиться с элементарным, что под силу даже ребенку. Ты долбанный контрол-фрик, вот тебе и ответ, почему пропало зрение, а не что-то другое. Давай спать, вечером нас ждут великие дела, я уже всё устроил, осталось встретиться с нужными людьми, — голосом, полным пафоса и скрытой насмешки, Джокер закончил, высвободив плененное запястье. И отодвинулся к краю. Он тоже уставал от общения. И дело не в привычке к одиночеству, вокруг Джокера всегда были люди, много людей, просто Брюс вдруг почувствовал, что он тоже скучает по чему-то такому, чего у него никогда не было. — Джокер, кто обещал не подглядывать за мной, когда я был в ванной без маски? Ты настоящий или ты из прошлого? Джокер потянул покрывало на себя, забирая половину. — А ты как думаешь? Почему-то захотелось вернуть узкое запястье обратно в ладонь, чтобы еще раз потрогать выступающие косточки, шершавую от нехватки воды в организме кожу, но Брюс естественно этого делать не стал. Заснул он не сразу. Засыпать рядом с Джокером было по-прежнему неуютно, тело никак не могло расслабиться. Клоун разбудил его всего один раз. Бэтмен мучился кошмаром, в котором он ребенком был заперт в квадратной комнате с оранжевым лабиринтом внутри. Он видел стены, видел дверь и окно, но никак не мог добраться до них, а потом стал проваливаться, увлекаемый в ковровую трясину, обгладывающую его ноги до костей. Вскрик Джокера вернул его в реальность. Бэтмен прислушался. Ни храпа, ни ставшего привычным шмыганья заложенным носом. Их окружала тишина, в которой Бэтмен чувствовал проснувшегося Джокера, но тот явно не желал привлекать к себе внимание, потому что лежал тихо, как лиса, притворившаяся мертвой. И Бэтмен не пошевелился в ответ. И ничего не спросил. Сон снова накрывал его своей тяжелой рукой, в то время как Джокер пытался забыть, вычеркнуть, выжечь из памяти дикий, отвратительный сон, в котором он рассказывал Бэтмену о своем детстве и своих мечтах о семье, только тот почему-то называл его Джеки и спрашивал, зачем он покрасил волосы в фиолетовый цвет.Часть 5
26 июля 2020 г. в 12:21
— И всё же я хотел бы поговорить, — начал, не здороваясь, Химик.
Рот Джокера замер на половине бутерброда — зубы сомкнулись на измазанном в соусе хлебе с ветчиной и зеленью внутри, но так и не откусили кусок. Клоун поднял пронзительные равнодушные глаза.
Всё хорошее когда-нибудь кончается. Например, добротный большой бутерброд, а не разбросанные по тарелкам объедки. И такое бывало, случалось, когда в наказание три дня морили голодом, и приходилось выкручиваться, тайком пробираться на кухню поздней ночью, рыться по опустошенным шкафам, находить остатки на немытых, оставленных до утра тарелках. Многие привыкали к Аркхэму годами, да так и не привыкли. В отличие от Джокера, который в любой дыре мог чувствовать себя как дома. Потому что дома у него не было. Вот как оно бывает — ешь свой бутерброд, расслабляешься, привыкаешь к обстановке, а потом подходит некто и начинает влезать в процесс. А ты уже размяк и, чтобы приструнить придурка, приходится напрягаться — голову от стола поднимать и глазом долго и хищно не моргать.
Мимо прошли две медсестры, косо посмотрели на них, не почувствовали беды и, не оборачиваясь, скрылись в кухне, зайдя за стальную решетку, которая тут же за ними закрылась на засов.
— Положим, я соглашусь, — хладнокровно заметил Джокер, вернув остаток бутерброда на тарелку и облизав перепачканные в соусе пальцы. — Говори.
Не то вскрик, не то всхлип раздался из коридора, Химик вздрогнул. Он так сильно подался вперед, что чуть не лег грудью на клоуна.
Джокер поборол в себе внезапное желание схватить наглеца, словно мешок с крупой, и трясти, трясти до тех пор, пока вся решимость не высыплется из него на пол. Но он лишь сложил руки на груди в ожидании.
— Я изобрел средство, на всех оно действует по-разному. Должно по-разному.
— Так… — Джокер побарабанил пальцами по столу.
— У каждого из нас есть свой страх. Мы все боимся чего-то, что в нас есть, но что ни за какие богатства на свете мы не захотим не то что показать кому-то, но даже думать о том, что это до сих пор может жить в нас. Или страх потерять, упустить, лишиться или наоборот получить…
— Переходи к делу, — ритм стучащих по столу пальцев участился.
— Всё обратимо, но до определенного момента. У меня есть антидот, но я его еще ни на ком не проверял. Мне нужна помощь в эксперименте и в доработке антидота. Ты известен на весь Готэм своей убийственной химией и…
— И ты решил, что я так обрадуюсь очередному фантазеру, что побегу исполнять его прихоть? Если хочешь узнать мое мнение, давай сюда свое средство.
— С чего ты взял, что я отдам его тебе? Чтобы ты потом прибил меня в углу и записал мои заслуги себе?
Через мгновение столовую заполнил громкий маниакальный смех. Джокер, конечно, мог так сделать, но попросту не верил в сказки.
Химик резко поднялся, пересел за другой стол, потом спохватился, вернулся за подносом с кашей в тот момент, когда Джокер, продолжая хохотать во всю глотку, направился к выходу, прихватив недоеденный бутерброд с собой.
Пусть Химик думает, что ему не интересно, а потом клоун решит, что с этим делать.
Пока работники кухни убирали со столов, к оставшемуся в одиночестве Химику подсел Двуликий. Джокер заметил его краем глаза, когда был у дверей. После сеанса групповой терапии он снова заприметил изуродованного бывшего прокурора рядом с новеньким. Их разговор оживился, Двуликий нависал тенью над Химиком, а тот с удовольствием болтал, более не посматривая по сторонам и не выискивая глазами Джокера. Мимо сновали сестры-хозяйки, бегающие по делам, отрядами из четырех-пяти человек разгуливали санитары, проводили свои ежедневные ритуалы пациенты — пересчитывали шрамы на теле, прятались в шкафу с книгами, отскребали чистый пол от невидимой грязи, ухали по-совиному, блевали на пол, лезли в драку. Всё, как обычно, за исключением парочки, которая перестала обращать внимание на всех и вся.
Сначала Джокер подумал, что погорячился, но, обдумав всё хорошенько за просмотром новостей, решил, что по-прежнему не верит в сказки. Неужели Харви Дент мог повестись на подобную чушь или за его интересом стоит нечто другое?
На острые колени клоуна приземлилась толстая книжка в мягком переплете, больно стукнув о костяшки. Один безобидный чудак, на которого Джокер даже внимания не обращал, посмеивался в сторонке, довольный своей выходкой. Страницы были помяты и разрисованы карандашом. Джокер подцепил книгу кончиками пальцев, заглянул внутрь, прочел первое попавшееся на глаза предложение: «Мы все будем смеяться над позолоченными бабочками». Отбросив книгу в угол дивана, он стремительно поднялся и злой вернулся к себе в палату, походя рыкнув на чудака и схватив его за шиворот, но тут же отпустив — в ни черта не соображающем, радостно булькающем парне не было ничего интересного.
Этой же ночью Джокер бесшумной зеленой лисой выскользнул из палаты, которую подговорил одного медбрата не закрывать — несчастный задолжал ему денег, проиграв в кости, ко всему прочему угрозы расправиться с семьей всегда действовали безотказно — и направился в крыло, где содержали Химика. В сказки он всё еще не верил, но его заинтересовал состав изобретенного вещества. Возможно, там было что-то, что можно использовать для создания оружия и побега. Раз Химику удалось протащить отраву в Аркхэм, вряд ли он держал ее за пределами палаты — любимое детище всегда должно быть под рукой. Такова психология, достаточно взглянуть на Бэтмена и его игрушки — лучшая иллюстрация всех видов психологических проблем. Наглядное пособие, которым Джокер пользовался всякий раз, когда задумывался над подобными вещами. Судить по Бэтмену о других людях, безусловно, опрометчиво, но использовать в качестве подопытной мыши и наблюдать чистые реакции Джокеру доставляло неимоверное удовольствие. То, что действовало на Бэтмена, обычно действовало и на всех остальных. А вот обратный подход никогда не работал.
Джокер улыбнулся, остановившись на перекрестке коридоров. Он вспомнил лицо Бэтмена, измазанное в крови из его, Джокера, носа, параллельно прикидывая, куда идти дальше. Магнитный ключ одного из санитаров, некогда выменянный на обещание не преследовать и не превращать жизнь в ад, мигнул встроенной зеленой лампочкой, дверь с тихим шорохом открылась, пропуская его в нужное крыло. Химика держали с небуйными пациентами. Здесь было непривычно тихо и не пахло хлоркой, которую в его крыле часто использовали, чтобы вывести из коридоров запах крови и прочих выделений.
Он вовремя нырнул в нишу, плотно прижавшись спиной к стене — мимо него, не оглядываясь по сторонам, прошли два сонных охранника. Третий на посту должен был следить по камерам за вверенным ему крылом, но он спал: Джокер позаботился о его досуге заранее.
Джокер никогда не испытывал сомнений: он просто делал то, что планировал, то, что внезапно приходило на ум. То, что ему в данный момент казалось забавным. Или необходимым. Он просчитал почти всё, даже диалог с Химиком, который явно его не ждал, удивленный тем, что Джокер умеет обходить электронные замки.
Палаты, в которых содержались неопасные пациенты, были просторнее, в них под самым потолком светлели в темноте небольшие квадраты зарешеченных окон. Их даже можно было открыть, и вдыхать наполненный запахом дождя воздух. А дождь в это время года был частым готэмским гостем. В углу стояла небольшая тумбочка с журналами и комиксами. У Джокера такой роскоши в Аркхэме не было.
Химик сидел на постели и смотрел на вошедшего широко раскрытыми глазами. По его побелевшему лицу скользили тени. Джокер почувствовал легкий запах страха.
— Не кричи, это я, — тихо проурчал Джокер. — Я хочу взглянуть.
— Ты хочешь… — глаза Химика радостно вспыхнули. Он поспешно полез под кровать, что-то там отодвинул, выругался, чихнув пару раз, а потом в его руках появилась колба с ярко-розовой жидкостью внутри. Жидкость опасно светилась и полыхала, как будто в ней горело целое солнце.
— Можно… — Джокер протянул руку, но Химик резко отодвинулся назад. Как будто до него внезапно дошло, кто перед ним.
— Дай сюда, — настойчиво повторил Джокер, в его голосе появилась отдаленная тень угрозы, как далекий тихий гром перед надвигающейся грозой.
— Я буду кричать, — попытался защититься Химик.
— Не будешь, — с уверенностью бога, создавшего мир, проговорил Джокер. Придвинулся ближе. — Иначе они заберут твое изобретение и передадут в департамент полиции, а там и до Уоллер недалеко.
Синие глаза не выстояли против темно-зеленых и десяти секунд. Устремившись вперед, Джокер вцепился Химику в запястье, другой рукой пытаясь вырвать колбу из сделавшихся цепкими пальцев. Он навалился на него, прижимая к кровати, давя локтем на толстую шею, зарычал, чувствуя, что Химик не сдается, а продолжает бороться с отчаянием утопающего щенка. Пальцы Химика почти разжались, когда он резко рванулся наверх, используя свой единственный шанс, пытаясь укусить Джокера за длинный нос. Джокер отпрянул в сторону, запутавшись в своих же ногах. Он сполз на пол, увлекая за собой мужчину, колба оказалась у него, но, дернувшись, рука ударилась об угол кровати. Колба разбилась, заливая его руку кислотно-розовой жидкостью, полыхнувшей белым ярким светом.
Джокер страшно выругался, пытаясь стереть влагу покрывалом, свисающим с кровати. Тер яростно, остервенело — безрезультатно: розовая субстанция на глазах впитывалась в кожу. В голове завертелся сумасшедший вертолет с ядовито-розовыми лопастями.
— Ты сам виноват, сам, ты только издеваешься над всеми, а я… я не хотел, чтобы ты… — эти слова были последними, выкрикнутыми Химиком истерическим, надрывающимся тоном, которые услышал Джокер перед беспамятством.
Очнулся он уже под вечер другого дня, в своей палате. Кто-то принес его сюда, уложил лицом вниз, с искусанными в кровь губами.
Для тех, кто любит мучить, лекарство всегда одно — мучение. И чем сильнее, тем лучше. Джокер знал это правило, поэтому с таким удовольствием принимал боль от Бэтмена, чтобы можно было продолжать мучить дальше. Чтобы ниточка игры не обрывалась. Но боль, которую он испытал, придя в себя, он не ощущал уже очень давно. Она не была физической, не была отражением скрытой обиды или чего-то такого, что он смог бы понять. Нет. Сердце разрывало чувство вины и голая, чистая боль от события, которое он никак не мог вспомнить. Пальцы вцепились в мокрую от пота подушку, сжавшись до хруста в костяшках, скрючившись, тут же занемев, а губы превратились в тонкую, намертво сомкнутую напряженную линию, похожую на заевшую, заржавевшую молнию, которую теперь никак не открыть, только порвать, выломать из креплений. А потом из палаты Джокера, от которой и так держались подальше как персонал, так и больные, вырвался полный отчаяния, ненависти и бессилия вопль, заметавшийся по всему этажу и перепугавший даже самых отбитых психов.