Лермонтов. "Нищий"
Лань Чжаню всегда казалось, что в прошлой жизни он был девушкой. Красивой ли, умной ли, не знал, но что-то подсказывало: он не такой, как другие мальчишки. Иногда подглядывая за нагой матерью, когда та мылась, а после прихорашивалась, он замечал за собой едкое противное ощущение лишённости: у Лань Чжаня что-то забрали, даже не так, отобрали и не хотели возвращать. Благо, та была чуть ли не постоянно пьяна и не замечала никого вокруг. Немного позже он узнал, что подобное ощущение могло пойти от отсутствия отца или какого-либо мужского примера поведения, когда он спросил у учителя в Гу Су, от чего же он ощущает себя женственным и робким. Потом, конечно, всё пошло на спад, да и Лань Чжань начал принимать это чувство как признак слабости. Он не имеет права быть слабым. Но это было после, а раньше Чжань умудрялся не раз получать за свою женственность и от матери, и от мальчишек, живших в самых сердах трущоб, рядом с ним, — в компанию его не брали, а принцип "кто не с нами, тот против нас" был существенным в их понимании вещей. Ему часто снится, как он лет в семь не выдержал и полез в шкаф с вещами матери, вытянул самое красивое платье изо всех возможных — а их было совсем немного, — и принялся одевать его, время от времени роняя на пол, слишком сложные эти женские шнуровки были для неловких рук. Оказалось, оно было не так велико, как смотрелось отдельно, и если матери оно было по колена, то маленькому Чжаню — по ступни, немного выше щиколоток. Только он принялся завязывать пояс из красивой гладкой ленты — дорогой, наверное, у них было немного денег, в отличии от многих в трущобах, — вбежала мать, явно пьяная, про что сразу догадался Лань Чжань: покрасневшие щёки и нос выдавали себя сполна. Она не сразу заметила какие-то изменения, крикнув сыну что-то по типу: "Принеси воды, у меня сушняк" — и вышла в ванную, вероятно, рвать алкоголем от тошноты. Лань должен был признаться хотя бы сам себе: алкоголь не раз попадал до рук его ещё в детстве, но после кражи в лет пятнадцать, сделанной по пьяни, он зарёкся не пить, слишком дорого могло всё это обойтись, но в отличии от него, мать не брезговала алкоголем никогда — ради какого-нибудь вина она готова была заключить сделку с дьяволом. Рассола в доме не было, ничего съедобного не было в принципе — Лань Чжань голодал уже дня три и был готов умереть от тошноты или молить мать поделиться алкоголем: может, тот бы заглушил головную боль хоть на немного. Всё же голодать и так тощему семилетнему ребёнку одно из худших наказаний, но ощущения от побоев за "ты слишком женственный, не смей одевать мои платья" навсегда остались незабываемыми. В какой-то момент Лань Чжань начал задумываться о смерти. Думал над повешением, но денег на нормальную верёвку не было, да и крыша дома была готова упасть на голову, от дождя её было не спасти, соответственно, выдержать даже ребёнка она не могла. А других вариантов не было: даже нож был в трущобах не у всех, а отдавать на какой-то срок какому-то мальчишке такую, не побояться слова, ценность — тем более мальчишке, — никто позволить себе не мог. В трущобах всегда было так: дети учились ценить деньги и всё, что им дают, с самого детства. Наверное, потому из таких детей вырастали самые благодарные люди и, выбираясь из этих убитых и обваленных домов с гразными людьми, они постоянно боялись кого-то обидеть и постоянно извинялись даже если были не виноваты, говорили "спасибо" на каждую мелочь и просто радовались обычному хлебу с чашкой воды. Ведь даже такой мелочи в трущобах часто не было. Жизнь не для тех, кто любит сны, как говорится.Нищие молятся, молятся на То, что их нищета гарантирована
Только вот те, кому хорошо жилось, не принимали и не понимали ни слишком богатых, ни отчаянно бедных, они создавали свои собственные миражи, вроде бы защищая низших, а вроде выборивая для себя привилегии у вершин: им, видите ли, "плохо жилось". Лань Чжаню никогда не позабыть ситуацию, когда в их трущобы пришла молодая и чопорная, хорошо одетая в пёстрые атласные ткани женщина, лет так тридцати, с яркой чёрной гривой волос, за собой она вела мальчишку, видимо, её сына и что-то выискивала взглядом. Наконец, женщина, взглянув на Лань Чжаня, которому было лет девять, немного старше этого самого маминого сынка, что плёлся за ней стеснительно, жался как можно сильнее к тканям и дёргал её за руку, она показала пальцем с длинным ногтем, Чжань бы даже сказал, почти что когтем, раскрашенным в алый цвет (почему-то этот цвет запомнился сильнее всего происходящего) и проговорила не очень громко своему сыну, они были в метрах трёх от парнишки: "Если ты будешь себя плохо вести или противиться мне, то будешь таким же как он: нищим, бедным, измученным и тощим". Кажется, в тот момент Лань Чжань осознал, что он действительно нищий. Отвратительное осознание, но горькая правда сильнее счастливых грёз: "Ты нищий, Лань Чжань", — прозвучал приговор. Было ли что-то положительное в такой жизни? Вряд ли. Сны были лучше и даже "кошмары", страшные для богатых детей, казались часто мелочью по сравнению с перспективой корчиться, рыгая желчью, ибо больше нечем. В какой-то момент Лань Чжань возненавидел богатых людей: они никогда не познали того, что приходилось терпеть ему; они не ценили деньги, не дрались за найденные копейки на асфальте, если их кто-то и так бедный обронил случайно. Жить хочется всем, а вот выживать не каждый сможет. Наверное, больше всего он помнит из всех запахов детства запах помады матери, сделанной из оливкового масла. Потрясающий был запах, хоть и специфический, немного древесный, а сама помада была лучшей изо всего, чего он касался до: она легко скользила по губам, деля их непривычно влажными и чем-то внешне напоминая облитые водой губы. Признаться, время от времени он, желая получить хоть какое-то удовольствие, брал эту помаду и мазал если не губы (чтобы не так сильно было заметно), то участок под носом, чтобы был ощутим запах. Это из того, что было приятного в детстве, а его было не так много, как хотелось бы. Иногда Лань Чжань ощущал немного счастья просто за то, что человек извинялся после того, как обматерил неуклюжего ребёнка. Он и сам был неуклюжим и, не то что наивным, скорее, ожидал от людей большего милосердия, чем они проявляли, и если старшие или пожилые (как они только доживали в трущобах до старости?) имели хоть какое-то уважение и понимание, то дети не знали слова "нет" или "хватит", даже обыденного "пожалуйста", которого его научила своя вечно пьяная мать, от них нельзя было услышать. Ждать ли от таких пощаду? Лань Чжань знал точный ответ, и этим ответом было "Нет".И если есть те, кто приходят к тебе Найдутся и те, кто придёт за тобой
Он возненавидел детей всеми фибрами своей души, даже маленьких и не способных ничего и никому сделать: от них веяло холодом, безразличием и опасностью. Они ничего не знали, но именно это позволяло им делать абсолютно всё, что заблагорассудится. Бить его начали лет так в девять, в самые тяжёлые года "детства". Сказать, что они были плохи — не сказать ничего, дети не стеснялись хлестать палками и обрубками деревьев, кулаками и даже стегать украденными у спящего соседа костылями. Они всегда были не во время: то отберут деньги на хлеб, данные матерью, то для забавы примкнут его к деревянному столбу и айда мочиться, издеваться над слабыми или добрыми же так весело. Иногда сам себе Лань Чжань поражался, как он сумел сохранить в себе любовь к людям, они же такие мрази? Лань Чжань помнит, как увидел его по пути домой с небольшого рынка, расположенного между трущобами и маленьким городком, измученного, бледного, лежащего на холодной плите (благо, та была в тени) и смотрящего вверх невидящим взглядом. В руках у Лань Чжаня кусок хлеба, купленный на целую неделю и он стоит и думает, что делать. Изверг ли он, чтобы пройти мимо этого мальчика или поступит так же, как и он с ним: Лань Чжань точно помнит, что этот паренёк был в той банде, банде что его била. Чего скрывать, он понравился Чжаню сначала своей внешностью, хоть и был тощим похуже него, а потом поступком. В один день, при очередном избиении главарь банды, некий Наль Жань, приказал этому мальчику, Вэй Ину, добить Лань Чжаня, но тот отказался и сказал, что хватит. Это самое слово, потрясающее слово "хватит" прозвучало как молва небожителей. А Лань Чжань не забывает добрых поступков (а по его меркам это одно из проявлений милостыни), поэтому отламывает кусок хлеба рукой и тут же суёт в рот Вэй Ину, тот же, прожевав и глотнув, недоуменно, растерянно спрашивает: — Ты... бог? — Нет, я твой спаситель. — слова Лань Чжаня звучат сухо, но больше ничего и не надо.