***
Пауль сидел в кресле, пододвинув его поближе к подоконнику, используя последний как импровизированный стол. Он что-то писал в потрепанном блокноте, который тут же отложил, когда я влетел в приоткрытую дверь. Я огляделся, по-новому воспринимая пространство, ставшее таким привычным, словно именно тут, в комнате Ландерса, и был мой настоящий дом. Во время прогулок я видел издалека второй корпус центра, здание было новым и аккуратным, в отличие от нашего, построенного в начале прошлого века. Придётся попрощаться с высокими потолками, огромными окнами и кирпичной кладкой. На самом деле, я даже буду скучать по неторопливому распорядку дня и всей этой атмосфере застывшего времени. День сегодня был ясный, и в комнату пробивались лучи заходящего солнца, подсвечивая фигуру Пауля красным. На секунду он показался мне таким хрупким, что у меня сжалось сердце. Единственное, о чем я переживал — чтобы ничего не помешало нам и дальше проводить вечера вместе. Вдруг он увлечётся какой-нибудь девушкой? Может, он был со мной только потому, что выбирать не приходилось? Выслушав мой сбивчивый рассказ, где я так часто использовал слово «мы», что даже немного смутился, Пауль приоткрыл окно и затянулся привычной сигаретой. — Это здорово, Рихард. Тебе и правда пришло время двигаться дальше, а то, того и гляди, пустишь корни в этом сонном царстве. — Мне? Я думал, тебя тоже переводят, разве нет? Я ведь читал, что в закрытом корпусе проводят два месяца, в отдельных случаях — три. — Да, так и есть, — он вздохнул, а может быть, мне показалось, — но я никуда не пойду. Я оторопело уставился на друга, не осознавая его слова. Сказать доктору Леманну, что я ещё недостаточно готов? Остаться тут ещё на месяц, чтобы дождаться Ландерса? — А когда пойдёшь? — тихо спросил я, сверля взглядом его затылок: он опять отвернулся к окну. — Это неважно. Главное, что ты пойдёшь завтра, обычно переводят по пятницам, чтобы мягче проходил переход на новый распорядок. За выходные как раз освоишься. — Нет, — я почувствовал, как голос срывается, — как же ты? Пауль встал, подошёл ко мне и мягко обнял за плечи. — Со мной все будет хорошо, Рихард, — он улыбнулся, ласково убрав от моего лица прядь волос. — Не забывай, что скоро тебе возвращаться в реальный мир. Тело одеревенело, и ком подкатил к горлу. Что, блять, за чушь? Он что, устал от моего общества и хочет избавиться на время? Или появится в новом корпусе через пару недель, как ни в чем не бывало, и сделает вид, что мы не знакомы? — Давай выпьем, — он ловко выудил из-под матраса полупустую бутылку и отвинтил крышку. — Все-таки ты треть срока отмотал, нет повода не отметить. Я машинально взял водку в руки, но пить не стал. Все это было похоже на какую-то глупую шутку. Может, у Ландерса и есть скелеты в шкафу, но он точно не полный мудак. — Ты нужен мне, — я сглотнул, чувствуя, что во рту пересохло, — без тебя во всем этом нет никакого смысла. Он молчал, только сильнее, чем обычно, сжал губы. — Блять! — я взорвался. — Неужели ты не понимаешь, что я тебя… — Нет, — он словно очнулся, резко обрывая мои слова, не дав договорить то самое, сокровенное, — ты пришёл сюда лечиться от зависимости, а не искать новые.***
Я не верил своим ушам. Какие к черту зависимости, у меня их и не было по сути. Я просто запутался и устал от одиночества. И сейчас, наконец, передо мной стоял человек, с которым мне хотелось быть рядом, благодаря которому появились силы и уверенность в себе. Только за сегодняшнее утро я уже раз сто мечтал о нашем с ним беззаботном будущем. Но о чем мечтал сам Пауль, я не знал, и не был уверен, узнаю ли. Растерянность сменилась злостью. Его трепетная забота о моей судьбе казалась наигранной, его ласковые слова — неискренними. Если он не собирался быть со мной и дальше, для чего было всё, что случилось между нами? Какие цели он преследовал? Я сильно сжал горлышко бутылки в руке и попытался сформулировать хоть пару четких вопросов из всего хаоса мыслей в моей голове. Пустые отговорки меня больше не устроят. — Не указывай мне, зачем я сюда пришел, Пауль. Ты не мой лечащий врач. — Ну вот, ты злишься, — он грустно улыбнулся мне. — Как это ты никуда не пойдешь? Что ты собираешься делать дальше? — я не сдавался. — Пока буду здесь. Меня всё устраивает. — Здесь долго никого не держат, Пауль. — Я подходил всё ближе к нему, пер как танк, пока он медленно пятился к стене. — Есть способы, — Пауль отвечал тихо и спокойно, хотя учащенное дыхание выдавало и его волнение. Во всяком случае, мне хотелось знать, что он тоже хоть что-то чувствует. — Какие, блять, способы? О чем ты говоришь вообще? Объясни мне, наконец, хоть что-нибудь. Пауль прикрыл глаза и устало выдохнул, прислонившись к стене затылком. Отступать ему было уже некуда, разве что позорно метнуться к двери, поэтому я предусмотрительно уперся свободной рукой о стену сбоку от его лица. Он долго молчал, видимо, не собирался ничего отвечать. Но я твердо решил не сдаваться. Я его здесь не брошу, хочет он этого или нет. — Давай, Пауль, говори. Не ссы, — подбодрил я скорее сам себя его же фразочкой. Он поднял веки и посмотрел прямо в мои глаза. Я всегда тушевался под его испытующим и цепким взглядом. Такой контраст с его мягким, немного детским лицом. В ушах застучало с новой силой, я почувствовал, как щеки и шею охватило жаром. Если он не ответит мне, я взорвусь. — Рихард, — он наконец заговорил. — тебе не нужны мои объяснения. Это мой путь. Твой — совсем другой, твоя жизнь должна сложиться иначе. Я отступил от него на шаг и нервно засмеялся. Он снова ушел от ответа, но мне было уже всё равно. Я, как маленький, капризный ребенок, не хотел отдавать своё. — А я не хочу другой жизни без тебя, — закричал я. — И я для этого всё сделаю. Смотри! В следующий миг я подскочил к нему и с размаху ударил бутылкой о стену. Пауль зажмурился и вздрогнул, но остался стоять на месте. Стекло треснуло и разлетелось на осколки, которые со звоном падали на пол. Я же стоял, тяжело дыша и всё еще сжимая в руках остаток горлышка, не сводя глаз с охреневшего Пауля. — Что ты, блять, творишь? — вдруг встрепенулся он. — Нахуя эти истерики? Сейчас на шум весь персонал сбежится. Тебе это не надо, я тебе — никто. Пауль опустился на колени и принялся собирать осколки. Мне почему-то хотелось помешать ему. Я попытался присесть рядом, но оступился и уперся ладонями в усыпанный стеклом пол. — Черт, — острая боль пронзила кожу, из-под ладони показался кровавый след. — Дай сюда, — Пауль тут же взял мою руку в свою. — Порез не большой. Сейчас остановим кровь и будем надеяться, что никто ничего не заметит. Я уставился на свою окровавленную руку и стал часто моргать. Ярость и злость отступили, вместо них пришло чувство жалости к самому себе. Я резко выдернул руку и встал на ноги. — Не делай вид, что тебе не всё равно, — выпалил я и сбежал прочь из его комнаты.***
Я бежал по коридору, пока не уткнулся в маленький диванчик в эркере. Вокруг никого не было, скорее всего пришло время групповых занятий. Я упал на диван и разрыдался, как мальчишка, не в силах больше сдерживать свои эмоции. Мне казалось, что прошла целая вечность, пока я смог успокоиться. Мне не хотелось ни возвращаться к Паулю, ни идти к себе. Мне вообще ничего не хотелось. И я, наверное, заночевал бы на том диване, если бы меня не нашли. Молодая и улыбчивая медсестра подошла ко мне и, тронув за плечо, сказала, что меня ждет мой доктор.***
Доктор Леманн по всей видимости уже собирался уходить. Бумаги, аккуратно сложенные на углу стола, выключенный компьютер — все говорило о том, что с минуты на минуту он снимет халат и отправиться куда-нибудь подальше отсюда: к любимой жене, вкусному ужину и домашнему уюту. Он нахмурился и указал мне на кресло напротив. Я был готов оправдываться или слушать о том, как разочаровал его, но доктор на удивление тепло спросил: — Что случилось, Рихард? — Я… — пришлось вытереть глаза рукавом свитера, потому что в противном случае мой вид был совсем жалким, — я ещё не готов уходить отсюда. Боюсь, что сорвусь. Он внимательно посмотрел на меня и покачал головой. — Неправда. Мы с тобой оба знаем, что на самом деле ты просто занимаешь в центре чьё-то место, — он сделал жест рукой, останавливая меня от попытки перебить. — Все то, что ты видел здесь, было нужно скорее для того, чтобы ты понял, кем можешь стать, а не для того, чтобы излечить тебя от того, чего нет. Впервые доктор Леманн говорил со мной так откровенно. Так что же, он с самого начала не считал меня безнадежным пациентом? Я прикусил нижнюю губу и уставился на пуговицы его халата. Мне почему-то стало стыдно. Этот человек два месяца слушал мои выдумки о том, как меня постепенно отпускает тяга к наркотикам и не верил ни единому слову. — Здесь тебе нечего больше делать. Стоит попробовать отвечать за свою жизнь самому, разве нет? — Почему я просто не могу остаться тут до апреля? Не нужен мне никакой телефон, встречи с матерью и… — Твоя мать больше не приедет. — Почему? — Мы поговорили с ней. На данном этапе в ее приездах нет ничего терапевтичного. Скорее, это будет дестабилизировать тебя и толкать назад. Я усмехнулся. Все за меня решили. Что ж, если посмотреть правде в глаза, я был с ним согласен. — Рихард, — доктор взял со стола песочные часы и перевернул. — Время — самое ценное, что у нас есть. И с каждой секундой его становится все меньше. Неужели ты хочешь и дальше наблюдать свою жизнь только со стороны? — Я хочу стать музыкантом, я ведь вам говорил? — И что, игра на гитаре на группах для наркоманов это то, к чему ты стремишься? Нет. Блять, я уеду весной в Берлин и найду какую-нибудь работу. Сделаю все, чтобы пробиться, в этом я точно уверен. — Мы… — пришлось напрячься, чтобы голос не дрожал, — мы с Паулем Ландерсом хотели создать свою группу. Как же я сейчас уйду, а он останется здесь? На лице доктора появилась грустная улыбка. Он глубоко вздохнул, словно вправду начал за меня переживать. — Он сам тебе это сказал? Про группу? — Нет, просто… — Тогда не стоит решать за других, правда? Ландерс у нас уже три года и, поверь моему опыту, ты не дождёшься его выписки.